Текст книги "О женщинах"

Вне всякого сомнения, в разных странах календарь работает по-разному. В Испании, Португалии и странах Латинской Америки возраст, когда женщина утрачивает желанность, наступает еще раньше, чем в США. Во Франции – немногим позже. Во французских нормах сексуальной жизни есть полуофициальное место для женщины между тридцатью пятью и сорока пятью. Ее роль в том, чтобы инициировать неопытного или робкого молодого человека, после чего ее, разумеется, заменяет молодая девушка. (Роман Колетт Шери – самое известное повествование о такой связи в литературе; пример из реальной жизни можно найти в задокументированных свидетельствах о жизни Бальзака.) Этот эротический миф действительно несколько смягчает для француженок преодоление рубежа в сорок лет. Тем не менее во всех этих странах всё равно существуют базовые убеждения, из-за которых женщин списывают со счетов в сексуальном плане гораздо раньше, чем мужчин.

Старение по-разному проявляется в зависимости от социального класса. Бедные люди стареют внешне гораздо раньше, чем богатые. При этом тревога по поводу утраты молодости более распространена и более выражена среди богатых женщин и женщин среднего класса, чем рабочего. Малоимущие женщины в нашем обществе имеют более фаталистическое отношение к старению; они не могут позволить себе так долго и упорно вести борьбу за внешний вид. Ничто так наглядно не демонстрирует фиктивный характер этого кризиса, чем тот факт, что женщины, сохраняющие молодость дольше всех, – женщины, которые ведут размеренную, тепличную жизнь, сбалансировано питаются, имеют доступ к здравоохранению, имеют мало или совсем не имеют детей, – страдают от приближения старости острее всего. Старение – в гораздо большей степени социальный приговор, чем биологическое явление. Тяжелое чувство утраты при наступлении менопаузы (которая, благодаря увеличению продолжительности жизни, приходит всё позже и позже) совсем не так всеобъемлюще, как депрессия по поводу уходящих лет, которую провоцирует не какое-то конкретное событие в жизни женщины, но повторяющееся состояние утраты контроля над собственным воображением под давлением общества – а точнее, ограничений, которые общество накладывает на восприятие женщины самой себя.

Образцовый пример кризиса старения – это сентиментально-ироническая опера Кавалер розы Рихарда Штрауса, чья героиня, богатая светская львица и замужняя женщина, решает положить конец своим романтическим приключениям. После ночи с молодым поклонником, безумно в нее влюбленным, маршальша переживает неожиданное откровение. Это происходит в конце первого акта, сразу после ухода Октавиана. Она сидит в одиночестве за туалетным столиком, как делает каждое утро. Это ежедневный ритуал оценивания себя, знакомый каждой женщине. Она смотрит в зеркало и, ужаснувшись, начинает рыдать. Ее молодость прошла. Заметьте, маршальше не кажется внезапно, что она подурнела. Она всё так же красива. Откровение маршальши духовное, то есть оно случается исключительно в ее воображении и не связано с тем, что она действительно видит. Но от этого ее потрясение не меньше. Она набирается смелости и принимает болезненное, благородное решение. Она устроит так, что ее дорогой Октавиан влюбится в девушку своего возраста. Ей нужно отбросить иллюзии. Она больше не годится ему в любовницы. Теперь она «старая маршальша».

Штраус написал свою оперу в 1910 году. Современных любителей оперы крайне удивляет факт, что, согласно либретто, возраст маршальши – всего тридцать четыре года; в наши дни ее роль обычно исполняют сопранистки, которым за сорок, а то и за пятьдесят. Если бы маршальшу играла привлекательная женщина тридцати четырех лет, ее горе казалось бы попросту невротическим, а то и смехотворным. Сегодня редкая женщина в тридцать четыре года будет считать себя старой и решительно непригодной для романтических отношений. Последние несколько поколений людей стали жить значительно дольше, а вместе с тем повысился пенсионный возраст. Однако для женщин форма жизни осталась той же самой. В ней неизбежно случается момент, когда женщине приходится признать себя «слишком старой». И этот момент всегда – с объективной точки зрения – наступает слишком рано.

Для прошлых поколений возраст отречения был еще меньше. Полвека назад женщину сорока лет списывали со счетов как решительно старую. Не имело смысла даже пытаться сопротивляться. В наше время нет фиксированного срока, после которого засчитывается поражение возрасту. Кризис старения (я говорю сейчас только о женщинах в развитых странах) начинается раньше, но длится дольше; он распылен по большей части жизни женщины. Она еще даже не приближается к тому, что резонно назвать «старостью», когда начинает беспокоиться о своем возрасте, начинает лгать (или испытывать соблазн солгать). Кризис может наступить в любое время. Этот момент определяет совокупность личных («невротических») уязвимостей и колебаний общественных нравов. Некоторые женщины не испытывают кризиса до тридцати лет. Но никто не может избежать чудовищного шока по достижении сорока. Каждый день рождения, особенно предваряющие новое десятилетие – у круглых чисел есть особая власть, – знаменует новое поражение. В ожидании почти столько же боли, сколько в самой реальности. С тех пор как примерно поколение назад последний рубеж молодости отодвинулся до тридцатилетия, возраст «двадцать девять» приобрел особенно щемящий окрас. Тридцать девять лет – тоже непростое время; целый год рефлексии в состоянии мрачного потрясения на пороге среднего возраста. Эти границы произвольны, но от этого не менее ощутимы. Едва ли женщина в сороковой день рождения чем-то отличается от себя самой в возрасте тридцати девяти, тем не менее этот момент ощущается как поворотный. Задолго до того, как ей в действительности исполнилось сорок, она уже долго готовила себя к грядущему удару. В жизни каждой женщины одна из самых больших трагедий – это просто-напросто прибавление лет; уж точно это самая долгая трагедия.

Старение – это цикличный рок. Это кризис, который никогда не проходит, потому что тревога не может исчерпать себя. Это кризис воображения, а не «реальной жизни», и как следствие он запускается по кругу вновь и вновь. Территория старения (в отличие от подлинной старости) не имеет четких границ. До какого-то момента каждый определяет их сам для себя. В начале очередного десятилетия – после того как уляжется начальный шок – трогательный и отчаянный инстинкт выживания толкает многих женщин отсрочить рубеж до следующей круглой даты. В подростковом возрасте тридцатилетие кажется концом жизни. В тридцать женщина откладывает свой приговор до сорока. В сорок она снова дает себе еще десять лет.

Я помню, как плакала моя лучшая подруга по колледжу в свой двадцать первый день рождения. «Лучшая часть моей жизни позади. Больше я не молодая». Она училась последний год; близился ее выпускной. Сама я была на первом курсе, куда поступила очень рано, в шестнадцать. Я растерялась и неумело попыталась утешить ее – двадцать один, сказала я, это еще не так уж много. Откровенно говоря, я не понимала, чем она так расстроена. Для меня это означало что-то хорошее: теперь можно самой отвечать за себя, быть свободной. В шестнадцать я была еще слишком юна, чтобы ощутить на себе это расплывчатое, амбивалентное требование общества перестать думать о себе как о девушке и начать думать как о женщине. (Сейчас в Америке это требование может подождать до тридцати, а то и дольше.) Но даже если ее печаль показалась мне абсурдной, я должна была понимать, что подобные переживания у юноши, которому исполняется двадцать один, были бы не просто абсурдны – они вообще трудно вообразимы. Только женщины переживают о возрасте так нелепо и надрывно. И, как это бывает с кризисами, ненастоящими по сути, а потому непроизвольно воспроизводящими себя (поскольку опасность по большому счету – фикция, отрава воображения), моя подруга в дальнейшем вновь и вновь проходила через те же страдания, каждый раз как в первый.

Я была на ее тридцатом дне рождения. Она имела за плечами внушительный послужной список романов, большую часть десятилетия провела за рубежом и только недавно вернулась в США. Когда я познакомилась с ней, она была симпатичной; теперь стала красавицей. Я пошутила над тем, как она плакала по поводу своего двадцатиоднолетия. Она посмеялась и сказала, что не помнит такого. Но тридцать, вздохнула она, это уже в самом деле конец. Вскоре она вышла замуж. Теперь ей сорок четыре. Пускай она уже не красавица в общепринятом смысле этого слова, она всё еще эффектна, харизматична и полна жизни. Она работает учительницей младших классов; ее муж, на двадцать лет ее старше, – моряк торгового флота. У них один ребенок, ему девять. Иногда, когда муж в отлучке, она заводит любовника. Недавно она сказала, что сороковой день рождения дался ей тяжелее всех (на нем я не присутствовала), и хотя ей осталось всего несколько лет, она собирается наслаждаться жизнью, пока может. Она превратилась в одну из тех женщин, которые при каждой возможности в каждом разговоре упоминают свой возраст и делают это со смесью напускной отваги и жалости к себе, и этим сантиментом не сильно отличаются от женщин, которые о своих годах регулярно врут. Тем не менее старение расстраивает ее куда меньше, чем двадцать лет назад. Рождение ребенка, тем более довольно позднего – когда ей было за тридцать, – определенно помогло ей смириться со своим возрастом. Полагаю, в пятьдесят она не менее мужественно продолжит откладывать отставку на потом.

Моя подруга – из наиболее удачливых и стойких жертв кризиса старения. Большинство не так сильны духом и не так безобидно комичны в своем страдании. Но почти все женщины испытывают его в том или ином виде, этот повторяющийся паралич воображения, который начинается еще в юном возрасте и низводит их жизнь до вычисления потерь. Правила общества жестоки к женщинам. Обреченные своим воспитанием никогда по-настоящему не повзрослеть, они и устаревают раньше, чем мужчины. Многим женщинам до тридцати лет не удается обрести относительную сексуальную свободу и реализовать свои потребности. (Женщины созревают так поздно – явно позднее, чем мужчины, – не по биологическим причинам, но потому что наша культура тормозит их развитие. Почти все пути для выплеска сексуальной энергии, доступные мужчинам, для женщин закрыты, и как следствие им требуется так много времени, чтобы хоть отчасти преодолеть внутренние ограничения.) И как раз когда они достигают своей сексуальной зрелости, они уже перестают считаться сексуально привлекательными. Двойной стандарт старения отнимает у женщин эти годы – между тридцатью пятью и пятьюдесятью, – когда они, вероятно, могли бы достигнуть пика своей эротической жизни.

Тот факт, что женщины ожидают от мужчин комплиментов, и то, как их самооценка зависит от комплиментов, отражает, насколько глубоко этот двойной стандарт психологически ослабляет женщин. Мало того что общество требует от каждого выглядеть как можно более молодо, оно навязывает ценности «женственности», которые приравнивают сексуальную привлекательность женщины к молодости. Мужчине не понять, как отчаянно женщина желает быть «правильного возраста». Когда заканчивается ее молодость, ее самооценка и удовольствия в жизни оказываются в огромной опасности. Для большинства мужчин старение ассоциируется с сожалениями, мрачными предчувствиями. Но большинство женщин испытывают еще и стыд. Старение для мужчин – это неизбежность, удел человеческого существа. Для женщины старение – не просто неизбежность. «Женщина» имеет более узкое определение, чем просто «человек», и потому для нее это еще и уязвимость.

Быть женщиной – значит быть актрисой. Быть женственной – значит разыгрывать спектакль, со своими костюмами, декорациями, освещением и характерными жестами. С раннего детства девочек учат патологически одержимо заботиться о своей внешности и глубоко калечат (лишая их способности полноценно повзрослеть) стрессом от того, что им всё время нужно преподносить себя как физически привлекательные объекты. Женщины чаще мужчин смотрятся в зеркало. Это буквально их обязанность – смотреть на себя, и смотреть часто. Не нарциссичная женщина не считается женственной. А женщину, которая большую часть своего времени тратит на уход за внешностью и покупки предметов красоты, общество не называет тем, кем она является: в своем роде нравственной идиоткой. Ее считают вполне нормальной, а другие женщины, занятые работой и заботой о большом семействе, ей завидуют. Нарциссизм проявляется постоянно. От женщины ожидают, что она исчезнет несколько раз за вечер – в ресторане, на вечеринке, во время антракта или в гостях, – просто чтобы проверить, всё ли в порядке с ее обликом, не смазалась ли косметика, не выбилась ли прядь, не запачкалась и не помялась ли одежда, всё ли сидит как надо. Приемлемо даже совершать эти действия на публике. В ресторане или за чашкой кофе женщина может без стеснения достать зеркальце и поправить макияж или прическу перед своим мужем или друзьями.

Подобное поведение, которое для женщины считается нормальным «тщеславием», для мужчины было бы абсурдно. Женщины более тщеславны, чем мужчины, потому что от них всегда требуется поддерживать свою внешность в соответствии со стандартами красоты. Мучительно то, что этих стандартов несколько. Лицо и тело мужчин воспринимают как единое целое. Женщин же расщепляют на лицо и тело и оценивают их по разным критериям. Для лица важна красота. Для тела важны две вещи, которые, в зависимости от моды и предпочтений, могут быть несовместимы: во-первых, его желанность, во-вторых, красота. В сексуальном плане мужчину в женщине чаще привлекает как раз тело, а не лицо. Особенно возбуждающие черты – например, пышность – не всегда совпадают с тем, что мода определяет красивым. (Так, в последние годы реклама показывает идеальное женское тело до крайности худым; такое тело привлекательнее в одежде, чем без нее.) Однако женская озабоченность своей внешностью не служит единственной цели возбуждать мужчин. Она призвана создать образ, который обозначит их ценность, – это тоже косвенный способ вызвать желание. Женская ценность заключается в том, как она подает себя, а для этой задачи куда важнее лицо, чем тело. Наперекор законам простого сексуального влечения, женщины озабочены телом куда меньше. Пресловутый «нормальный» нарциссизм в женщинах – то, сколько времени они проводят перед зеркалом, – направлен в первую очередь на уход за лицом и волосами.

У женщин не просто есть лицо – они тождественны своему лицу. У мужчин с лицами более естественные отношения. Конечно же, их беспокоит, привлекательны они или нет. Они страдают от акне, торчащих ушей, маленьких глаз; они ненавидят лысеть. Однако эстетически им позволено куда больше, чем женщинам. По определению мужское лицо – это то, с чем мужчине в общем-то не надо ничего делать, разве что поддерживать в чистоте. Он располагает опциями для украшения, данными от природы: усы, борода, длинные или короткие волосы. Но ему не нужно маскироваться. Его «реальная» внешность должна быть на виду. Мужчина живет лицом; на нем отражаются прожитые этапы его жизни. И поскольку он никак не модифицирует лицо, оно не отделено от тела, но дополнено им, и вместе их привлекательность определяется впечатлением мужественности и энергии. Женское же лицо, напротив, отделено от тела. Женщина относится к нему совершенно не естественно. Ее лицо – это холст, на котором она рисует подправленную, улучшенную версию самой себя. Одно из правил этого искусства – лицо не должно выдавать ничего, что она не хочет показывать. Ее лицо – это герб, это символ, это флаг. Как она укладывает волосы, как красится, как ухаживает за кожей – всё это характеристики не того, какая она «в действительности», а того, какого отношения она хочет от окружающих, в первую очередь мужчин. Они определяют ее статус как «объекта». Нормальные возрастные изменения человеческого лица для женщин имеют куда более серьезные последствия, чем для мужчин. Уже в подростковом возрасте девушкам внушают, что лицо надо беречь от износа. Матери говорят дочерям (но сыновьям – никогда): «Как ты некрасиво плачешь». «Прекрати переживать». «Не читай так много». Плакать, хмуриться, жмуриться, даже смеяться – все эти человеческие действия приводят к морщинам. Те же проявления мимики у мужчин – предмет положительной оценки. Мужские морщины служат признаками «характера». Они означают эмоциональную силу, зрелость, а эти качества в мужчинах ценятся значительно выше, чем в женщинах. (Значит, человек повидал жизнь.) Даже шрамы часто кажутся привлекательными – они тоже добавляют мужскому лицу того самого «характера». При этом возрастные линии, любые шрамы, даже небольшие родинки на женском лице всегда расцениваются как досадные изъяны. По сути, люди воспринимают мужской характер отлично от того, что, по их мнению, составляет характер женщины. Характер женщины видится чем-то врожденным, статичным, а не результатом ее опыта, прожитых лет, поступков. Лицо женщины ценится до тех пор, пока на нем не отражаются (или пока она хорошо скрывает) эмоции, следы физической активности. В идеале оно должно быть маской – неизменной, незапятнанной. Образцовое лицо – это лицо Греты Гарбо. Раз женщины гораздо в большей степени отождествляются с лицом, а идеалом считается «безупречное» женское лицо, то увечья в результате несчастного случая означают трагедию. Сломанный нос, шрам или ожог для мужчины – не более чем досадная неприятность, тогда как для женщины – страшная психологическая травма; нечто, что объективно снижает ее ценность. (Как известно, услугами пластических хирургов в основном пользуются женщины.)

Оба пола стремятся к физическому идеалу, но то, что ожидается от юношей и от девушек, требует совершенно разного морального отношения к своему «я». Юношей призывают развивать свое тело, относиться к телу как к инструменту, который можно улучшить. Их маскулинное самосознание строится в основном через упражнения и спорт, которые укрепляют тело и обостряют дух соперничества; одежда играет второстепенную роль в привлекательности их тела. Девушки же редко мотивированы развивать свое тело какой-либо активностью, их физическая сила и выносливость не имеют практически никакой ценности. Выбор одежды и прочие свидетельства того, что они прикладывают усилия к своей привлекательности, что они стараются угодить, – вот основа их женственного самосознания. Когда юноши становятся мужчинами, какое-то время они, может, продолжают заниматься спортом и тренироваться (особенно если у них сидячая работа). Чаще всего они перестают думать о своей внешности, приученные принимать то, что дала им природа. (Иногда сорокалетние мужчины снова начинают вести активный образ жизни, чтобы сбросить вес, но ради собственного здоровья – в богатых странах среди мужчин среднего возраста настоящая эпидемия страха перед сердечными приступами, – а не из соображений красоты.) В той же степени, как нормой «женственности» в этом обществе считается озабоченность своей внешностью, так «мужественность» означает, что человек не заботится о своем облике.

Наше общество позволяет мужчинам иметь куда более здоровые отношения со своим телом, чем женщинам. Мужчины больше чувствуют себя в своем теле «как дома», не важно, заботятся они о нем без особого рвения или подвергают агрессивным нагрузкам. Мужское тело по определению сильное. Нет противоречия между тем, что считается привлекательным, и тем, что практично. Женское тело, чтобы его называли красивым, должно быть легким, хрупким. (Поэтому женщины больше мужчин переживают из-за лишнего веса.) При занятиях спортом женщины избегают упражнений на мышцы, особенно мышцы рук. Быть «женственной» – значит выглядеть физически слабой, субтильной. Таким образом, идеальное женское тело – не то, которое в этом мире пригодно для тяжелого труда, а то, что постоянно нужно «защищать». Женщины не развивают свое тело так, как мужчины. После того как тело женщины достигло своей сексуально приемлемой формы в позднем отрочестве, дальнейшее его развитие по большей части видится как негативное. Для женщины считается безответственным то, что для мужчины – норма: просто оставить свою внешность в покое. В ранней молодости они максимально приближаются к своей идеальной форме: стройная фигура, гладкая, упругая кожа, слабые мышцы, изящные движения. Их задача – сохранять этот образ неизменным как можно дольше. Улучшение само по себе не является задачей. Женщины оберегают свое тело – от ожесточения, загрубления, лишнего веса. Они консервируют его. (Возможно, тот факт, что женщины в современных обществах более склонны к консервативным политическим взглядам, чем мужчины, обусловлен их глубоко консервативным отношением к собственным телам.)

В этом обществе в жизни женщины период гордости, естественной искренности, незакомплексованного процветания совсем короток. По прошествии юности она обречена перекраивать себя (и поддерживать в неизменном виде) под напором старения. Женщины начинают терять большинство физических качеств, которые считаются в них привлекательными, гораздо раньше, чем те, кого причисляют к мужскому полу. Какие-то из этих качеств исчезают полностью на весьма ранних стадиях нормальных телесных изменений. «Женственная» – значит, гладкая, округлая, без лишних волос, без морщин, мягкая, не мускулистая – то есть очень молодая; это характеристики слабых, уязвимых; черты евнуха, словами Жермен Грир. Только на протяжении нескольких лет – немного до и после двадцати – этот облик физиологически естественен, когда его можно достичь без прихорашиваний и запудриваний. После этого женщины разворачивают донкихотскую кампанию по залатыванию пропасти между образом, навязанным обществом (касательно женской привлекательности), и природными процессами.

У женщин более близкие отношения со старением, просто потому что один из приемлемых «женских» родов деятельности – это труд по защите своего тела и лица от признаков проходящих лет. Женская сексуальная валидность до определенной степени зависит от того, насколько хорошо она сопротивляется естественным трансформациям. После позднего подросткового возраста женщина становится смотрителем своего тела и лица – занимает оборонительную позицию, ведет операцию удержания. Гигантский ассортимент продуктов в баночках и тюбиках, отдельное направление хирургии и армии парикмахеров, массажистов, диетологов и прочих профессионалов существуют для того, чтобы предотвращать или маскировать абсолютно нормальные биологические изменения. Огромное количество женской энергии направлено на фанатичные и вредоносные попытки победить природу: сохранять идеальную, статичную внешность, не взирая на ход вещей. Фиаско такого занятия – только вопрос времени. Неизбежно внешность женщины перерастает свою юношескую форму. Никакие экзотические кремы и строгие диеты не смогут вечно побеждать морщины и сохранять талию. Накладывает свой след рождение детей: торс становится крупнее, кожа растягивается. Появление линий вокруг глаз и рта в двадцать с чем-то лет невозможно предотвратить никак. После тридцати кожа начинает постепенно терять тонус. Для женщины этот совершенно естественный процесс считается унизительным поражением, тогда как никто не сочтет чем-то таким уж непривлекательным аналогичные физические изменения в мужчине. Мужчине «дозволено» выглядеть старше, не теряя в сексуальной валидности.

Таким образом женщины тяжелее переносят старение не просто потому, что их заботит внешность больше, чем мужчин. Мужчин тоже волнует их привлекательность, но поскольку мужское дело – это быть и делать, а не выглядеть, то и требования к их облику не такие жесткие. Стандарты мужской привлекательности не строги; мужчины приспосабливаются к тому, что возможно или «естественно» для большинства из них на протяжении большей части жизни. Стандарты внешности для женщин идут против природы, и чтобы хотя бы приблизительно им соответствовать, требуются значительные усилия и затраты времени. Женщины обязаны пытаться быть красивыми. Как минимум, общество настойчиво требует от них не быть уродливыми. Судьбы женщин в куда большей степени, чем судьбы мужчин, зависят от «приемлемости» ее внешности. Мужчины такого давления на себе не чувствуют. Привлекательность для мужчины – это бонус, а не психологическая потребность для поддержания нормальной самооценки.

Кроме того, что женщин строже наказывают за старение, в нашей культуре люди в принципе менее терпимы к уродству в женщинах, чем в мужчинах. Некрасивая женщина не просто отталкивает. Женское уродство у всех вызывает некоторую неловкость – и у мужчин, и у женщин. В то же время многие черты или изъяны, которые считаются уродством на лице женщины, никого не беспокоят на лице мужчины. И я убеждена: это не просто потому, что эстетические стандарты разные для мужчин и женщин. Эстетические стандарты для женщин куда выше и рамки их куда у2же, чем для мужчин.

Красота как занятие женщины в этом обществе – это театр ее порабощения. Законную силу имеет только один стандарт женской красоты: молодая девушка. Мужчинам эта культура дает большое преимущество в виде двух стандартов: юноша и мужчина. Красота юноши напоминает красоту девушки. Для обоих полов это хрупкая форма красоты, которая расцветает естественным образом только в раннюю пору жизненного цикла. К счастью, мужчины могут принять себя и под другим стандартом привлекательности – когда они становятся тяжелее, грубее, плотнее. Мужчина не горюет, когда утрачивает гладкую, не тронутую морщинами и щетиной кожу юноши. Ведь он просто меняет одну форму привлекательности на другую – более темную кожу мужского лица, задубевшую от ежедневного бритья, со следами эмоций и нормальных возрастных линий. Для женщин нет эквивалента этому второму стандарту. Единый стандарт женской красоты велит им всегда сохранять гладкую кожу. Каждая морщинка, каждая линия, каждый седой волос – это поражение. Неудивительно, что юноша становится мужчиной без особых переживаний, тогда как даже переход от «девушки» к «молодой женщине» для многих сродни краху – всех женщин приучают желать продолжать выглядеть, как девушка.

Вовсе не хочу сказать, что не бывает красивых пожилых женщин. Однако для женщин всех возрастов их красота всегда определяется тем, насколько хорошо они сохраняют или симулируют моложавую внешность. Женщины-исключения, прекрасно выглядящие в шестьдесят, в основном обязаны этим своим генам. Позднее старение, как и привлекательность, обычно передается по наследству. И всё же природа редко дает столько, сколько требуют стандарты этой культуры. Большинство женщин, успешно избегающих проявлений возраста, богаты и имеют неограниченное время для ухода за тем, что им досталось от природы. Часто это актрисы. (То есть профессионалы, которым много платят за то, что всем женщинам приходится делать на любительском уровне.) Женщины вроде Мэй Уэст, Дитрих, Стеллы Адлер, Долорес Дель Рио не служат опровержением зависимости между красотой и возрастом женщины. Наоборот, ими восхищаются как раз потому, что они исключения, потому что им удалось (по крайней мере на фотографиях) обхитрить природу. Подобные чудеса, исключения, созданные природой (при помощи ловкости рук и социальных привилегий), только подтверждают правило, поскольку красивыми этих женщин делает именно то, что они не выглядят на свой возраст. Общество не оставляет в нашем воображении пространства для красивой старой женщины, которая выглядит как старая женщина, – женщины, которая, как Пикассо, в возрасте девяноста лет фотографируется на улице в своем поместье на юге Франции в одних шортах и сандалиях. Никто и представить себе не может, что такая женщина существует. Даже особые исключения – Мэй Уэст и прочие – всегда фотографируются в помещении, с умело расставленным светом, с самых выгодных ракурсов и всегда элегантно и полностью одетые. Предполагается, что более придирчивого рассмотрения они не выдержат. Идея, что пожилая женщина в купальнике может выглядеть привлекательно, или хотя бы приемлемо, просто немыслима. Пожилая женщина по определению отталкивает с сексуальной точки зрения – если только она не выглядит молодо. Тело старой женщины, в отличие от тела старого мужчины, по умолчанию считается телом, которое больше нельзя показывать, предлагать, обнажать. В лучшем случае оно может появляться на публике в костюме. Людям становится не по себе, когда они думают о том, что откроется их глазам, если маска с нее спадет, если она снимет одежду.

Женщины модно одеваются, носят макияж, красят волосы, сидят на диетах и делают подтяжку лица не просто для того, чтобы быть привлекательными. Для них это способ защитить себя от глубокого неодобрения в свой адрес, неодобрения, которое может принять форму гадливости. Двойной стандарт старения превращает жизнь женщины в бесконечное приближение к состоянию, когда они не просто непривлекательны, а отвратительны. Глубочайший страх жизни женщины представлен Роденом в скульптуре Старость (Та, которая была прекрасной Ольмер): обнаженная пожилая женщина сидит и обреченно рассматривает свое плоское, обмякшее, пожухлое тело. Старение для женщины – это процесс превращения в нечто неприличное с точки зрения сексуальности, ведь обвисшая грудь, морщинистая шея, рябые руки, редкие седые волосы, торс без талии и ноги с выступающими венами воспринимаются как что-то омерзительное. В самых мрачных фантазиях мы можем вообразить себе, как эта трансформация происходит в мгновение ока – словно в конце Потерянного горизонта, когда девушку выносит на руках из Шангри-Ла ее возлюбленный, и она за считаные минуты превращается в высохшую, жуткую старуху. У нас нет подобного кошмара о мужчинах. Поэтому как бы мужчины ни заботились о своей внешности, эта забота никогда не будет носить такого отчаянного характера, как у женщин. Когда мужчина одевается по моде или даже использует косметику, то ожидает от одежды и макияжа не того, чего от них ожидает женщина. Лосьон для лица, духи, дезодорант, лак для волос – для мужчины это не маскировка. Мужчины, будучи мужчинами, не испытывают потребности бороться с осуждаемыми признаками старения, избегать преждевременной утраты сексуальности, прятать свой возраст как что-то неприглядное. Мужчины не подвержены тому едва скрываемому неприятию, с каким культура относится к женскому телу – если оно не гладкое, юное, упругое, без запаха, без изъяна.