Текст книги "Прости, но я скучаю"

Призраки в галерее

Ларри

Ларри мало кому говорил, что работает уборщиком. Не то чтобы ему было стыдно работать уборщиком, но другим становилось неловко за него, и он это замечал. А ему было неловко из-за их косвенного осуждения. Если бы ему просто говорили: «Мы тебя меньше уважаем из-за твоей работы», он мог бы, по крайней мере, испытывать к ним неприязнь, не чувствуя себя виноватым и не спрашивая себя, правильно ли он понял. Но странно, что люди так относились к его работе. Уборщик – серьезная должность: она требует внимания к деталям, хорошей трудовой этики, добросовестности. И вверенное ему здание было непростым: самая большая и престижная художественная галерея в провинции. Его дядя-художник всегда мечтал выставить здесь свои работы. (Годы спустя после его смерти тетя Ребекка однажды обмолвилась, что частично винит галерею в его самоубийстве – за то, что столько лет «обходила его стороной», за отказ поддержать местного мастера и принять его в сообщество художников. Но Ларри, по-своему преданный галерее, где проработал почти двенадцать лет, старался не думать об этом.)

Нет, Ларри не стыдился своей работы, просто она ему не нравилась. Не нравился беспорядок в туалетах, не нравился накрахмаленный комбинезон, который ему приходилось носить, не нравился Бенджамин, раздражительный, похожий на слизняка ночной сторож, который всю смену спал за своим столом и не сторожил ничего, кроме собственных снов.

А больше всего Ларри не нравилась темнота. Не нравилось, когда в галерее было темно.

Старое здание было большим, а его смена начиналась, когда галерея закрывалась для публики. В восемь вечера. Но восемь вечера летом – это одно. И совсем другое – восемь вечера в октябре, когда солнце уже давно зашло. Когда нужно входить в темное здание, где тени сгущаются по углам и растекаются по полу, как нефть. Деревья скребутся в окна острыми, тонкими пальцами. А сторож у двери спит.

Ларри всегда работал в тишине, опасаясь, что если, моя полы, он наденет наушники, кто-нибудь непременно подкрадется сзади и стукнет его чем-нибудь тяжелым по голове. Он понимал, что это глупо: ну кому бы понадобилось так бессмысленно его убивать? Но глупые страхи пугают не меньше, чем обоснованные. К тому же отличить глупый страх от обоснованного так же трудно, как отличить в темноте манекен от живого человека.

А теперь еще эта история с бомбой. Ларри это совсем не понравилось. Он пришел на работу, ни о чем не ведая, так как не слушал, не смотрел и даже не читал новостей. И тут Бенджамин рассказал ему о телефонном звонке.

«Я собираюсь взорвать художественную галерею! – сказал звонивший. – Я взорву ее! Можете мне верить! Лучше убирайтесь все оттуда, а то тоже взорветесь!»

Бедняжка Ай Фен, всеобщая любимица, работавшая администратором, ответила на этот звонок и пережила такое потрясение, что ей дали месяц отпуска, чтобы она могла отойти от шока. Интересно, думал Ларри, почему месяц отпуска не дали всем, – или они так уверены, что никакой бомбы не было? И даже если так, была ли это просто пустая угроза?

Но как бы не так. Ему не дали даже выходного. Только утром возникла серьезная угроза, прошло менее двенадцати часов, и вот Ларри уже моет полы, которые могут взорваться под ним, как извергающийся вулкан, разорвать его на миллион кусочков и рассыпать их, как кровавое конфетти, на лужайку перед галереей.

Он быстро тер пол. Интересно, кто-нибудь заметит, если он уберет не все помещения? Просто быстро вытрет здесь и там, только сегодня вечером?

В первый раз услышав этот звук, он попытался убедить себя, что это Бенджамин. И даже произнес это вслух, чтобы это стало правдой.

– Эй, Бенджамин!

Его голос эхом разнесся по большому обшитому деревом залу. Прямо перед Ларри была картина, изображавшая женщину с лицом в виде еловой шишки. Она критически рассматривала его. Сердце забилось в груди, как испуганная кошка в шкафу, полном кастрюль и сковородок.

Ларри снова услышал звук и, даже несмотря на страх, отметил, что напрягает слух, чтобы понять, что это. Что-то неземное. Шепчущий, шаркающий звук, доносившийся отовсюду и ниоткуда одновременно. Кошка в его груди замерла.

– Б-Б-Бенджамин?

Молчание.

Он сходит с ума. Ему мерещится всякая ерунда.

Ему должны дать месяц отпуска.

Как Ай Фен.

А теперь… что это было? Пение? Где-то далеко-далеко, вероятно, не в этом здании.

Конечно, не в этом здании. Снаружи. Просто какой-то ребенок поет на улице.

Нет. Это в здании. И никакой не ребенок. Теперь понятно. Это был женский голос, поющий национальный гимн резким деланным фальцетом. Голос слышался через вентиляционные отверстия все громче и громче, он отражался от стен, так что доноситься мог откуда угодно, но звучало это так, будто он несется отовсюду. Возможно, Ларри нашел бы способ разубедить себя, если бы не верил в привидения.

– Бенджамин! – взвизгнул он. – Бенджамин? – Он развернулся на каблуках, швабра выскользнула у него из рук и стукнулась о картину на стене.

Неужели он поцарапал ее? Он наклонился, чтобы проверить, но… звук раздался снова. Ларри выпрямился и выбежал из зала.

Дело о пропавшем сыре

Маккензи

На следующее утро в 11.51, когда Маккензи открыла дверь, Сунна уже стояла в прихожей вместе с Мод.

– Вчера я ехала в «Бумажный стаканчик» на автобусе, и это был кошмар, – сказала Сунна. – Не возражаете, если я поеду с вами на машине?

Маккензи кивнула, но Мод сердито посмотрела на нее.

– Сегодня утром мой холодильник был пуст, – сказала она.

Маккензи не сразу сообразила, что это обвинение.

– Что?

– Холодильник! Кто-то вломился в мою квартиру и украл из холодильника все продукты. Сыр и остатки китайской еды на вынос.

Маккензи посмотрела на Сунну; та пожала плечами.

– Мы уже говорили об этом, – сказала она. – Я спросила, уверена ли она, что у нее там что-то было, а она чуть не откусила мне голову.

– Откусила голову, скажешь тоже, – возмутилась Мод. – И извини, что я разозлилась, но продукты нынче дороги – спасибо Ларри и его почтовому ящику, уничтожившему купоны. И я не могла забыть, что не купила продукты, потому что я их купила. Вы сами видели, как я их принесла.

– Извините, Мод, – сказала Маккензи. – А не может такого быть, что вы… съели сыр?

Хмурый взгляд Мод превратился в недовольную гримасу.

– Я позвоню в полицию, – сказала Мод. – И если выяснится, что это кто-то из вас, вы отправитесь в тюрьму.

Маккензи и Сунна обменялись взглядами.

– Заходите, – сказала Маккензи, отступая в спальню. – Я буду готова через минуту. Просто не могу найти туфли… – Ей показалось, что у двери раздался вздох, но непонятно, чей, Мод или Сунны. – Извините! – крикнула Маккензи из комнаты.

Перед отъездом в город Маккензи упаковала целую гору чемоданов с одеждой, но в результате забыла взять гигантскую черную спортивную сумку с обувью. Так что на данный момент у нее было только две пары: черные парусиновые кроссовки, в которых она приехала, и эти огромные сапоги из униформы «Пиратской пиццы». А теперь кроссовки пропали.

В квартире было не так уж много укромных мест. Кроссовки были на ней вчера. Куда они могли подеваться?

Когда она вернулась на кухню, Мод рассматривала фотографии на холодильнике.

– Кто это? – спросила она, тыча скрюченным пальцем в одно из фото: Маккензи в обнимку с девушкой в блестящем розовом выпускном платье.

– Моя лучшая подруга, Селеста.

– А почему она у тебя никогда не бывает?

– Она уехала учиться в Эдмонтон.

Теперь Мод указывала на цветную открытку «зарезервируй дату».

– А это кто?

– Мой кузен, – рассеянно ответила Маккензи. – Ну как можно потерять кроссовки? Они же вчера целый день были в буквальном смысле привязаны к моим ногам.

– Странное приглашение – ни адреса, ни времени свадьбы.

Маккензи взглянула на Сунну: похоже, та сегодня утром уже была сыта Мод по горло.

– Ну да. Это не приглашение, просто «зарезервируй дату».

– «Зарезервируй дату»? Что это значит?

– Это просто… чтобы сообщить, какого числа свадьба.

– Какого числа свадьба, написано в приглашении. Зачем тратить деньги на открытки и почтовые расходы, чтобы написать двухсерийное приглашение?

– Не знаю, Мод. Просто так принято. Я сама еще никогда не планировала свадьбу. Так что не знаю. – Маккензи сунула голову в шкаф. Обуви там не было, впрочем, она в этом убеждалась уже в пятый раз.

– Это такая традиция, – сказала Сунна.

Мод это не впечатлило – она была целиком поглощена свадебными приготовлениями двух совершенно незнакомых людей. Она высокомерно посмотрела на фотографию счастливой пары и сказала, как будто обращаясь непосредственно к ним:

– Традиция вовсе не означает, что это хорошая мысль. На самом деле мне кажется, что часто традиционный способ как раз бывает худшим. Особенно когда речь идет о свадьбах.

– Может быть, вы и правы, – сказала Маккензи и заметила, что Сунна смотрит на нее с отвращением. «Я не тряпка. Просто не хочу ввязываться». А Сунна, похоже, из тех, кому нравится ввязываться. Маккензи страдала от одиночества, потому что ей некому было довериться и рассказать о своей жизни. Сунна, наверное, страдает от того, что ей не с кем поругаться. Может быть, именно поэтому она и пришла, хотя уверяла, что ей это не нужно. Может быть, Мод удовлетворяла ее потребность в доброй ссоре.

Сдавшись, Маккензи натянула пиратские сапоги.

– Все, я готова.

Сунна склонила голову набок.

– Так и пойдешь в пиратских сапогах? – Как будто, если бы ей самой предстоял выбор, идти в пиратских сапогах или остаться дома, она, ясное дело, осталась бы дома.

Маккензи вздохнула.

– Пойду в пиратских сапогах. Поехали.

Женщины забрались в машину Маккензи, черный двухдверный «Шевроле Кавалер» 1998 года выпуска, принадлежавший одной из ее старших кузин. Мод демонстративно встала перед машиной, чтобы показать, что она будет сидеть на переднем сиденье. Сунна, к ее чести, без возражений нырнула на заднее.

Пятнадцать минут спустя они подъехали к «Бумажному стаканчику»; Мод и Сунна выбрались из машины с таким шумом, будто это была обувная коробка, а не транспортное средство. Воздух был холодным, деревья – уже наполовину голыми, хотя октябрь едва начался. Маккензи огорчилась. Зима всегда приходит до срока.

Целые недели и месяцы после того, как Таня выскользнула из окна спальни, Маккензи относилась к вечерам так же, как сейчас к зиме, а к утру – так же, как сейчас к весне. Каждое утро, когда она просыпалась, все казалось слишком тихим и спокойным для новой реальности, в которой теперь жила ее семья. Как будто Маккензи вернулась в начало того самого дня и ей достаточно было встать с постели и принять несколько других решений, чтобы все изменить. Но потом наступал день, и это был, несмотря на многообещающее начало, другой день. День, когда ничего нельзя было сделать, ничего нельзя было изменить.

Это чувство со временем почти исчезло, но возвращалось в начале каждой весны, когда на концах ветвей появлялись первые почки, воздух прогревался, и Маккензи ощущала смутную надежду, а потом, поняв, откуда взялось это чувство, – разочарование.

– Все в порядке, Маккензи? – Сунна придержала перед ней дверь; Мод уже вошла и стояла в очереди.

– Да, – смущенно сказала Маккензи. – Я просто думала, что бы мне заказать. Вы идите занимайте столик, а я возьму нам кофе.

Маккензи вошла в кофейню и стала смотреть, как они рыщут по залу в поисках свободного столика. Забавная парочка. Сунна привлекала внимание по одной причине, Мод – по другой. Маккензи, с ее татуировкой и крупным телосложением, тоже привыкла, что на нее все пялятся. Может быть, это было их единственной общей чертой. Это, да еще письмо – до тех пор, пока не появится тот, кто его написал, и не отправит двух из них домой гадать, удалось ли третьей выяснить отношения.

Дверь за ее спиной открылась, и сквозняк донес затхлый, едкий запах, как в комнате, полной кошек и диванов, но без окон. Маккензи украдкой бросила взгляд через плечо на вставшую за ней женщину, от которой почти наверняка и шел этот неприятный запах. Женщина улыбнулась, но улыбка была натянутой, а глаза с веками, густо намазанными голубыми тенями, смотрели куда-то вдаль.

Она как будто сошла с картины, эта женщина: макияж густой и тяжелый, черты лица крупные, резкие и правильные, украшения броские. Ее взгляд скользнул вниз, встретился с взглядом Маккензи, и женщина отвернулась, глядя перед собой. Запах осел в ноздрях Маккензи, как дым.

Запах был не только противным, но и знакомым. Она не могла понять, откуда его знает. Все равно что услышать мелодию из фильма, точно зная, что она из фильма, но не помня при этом ни как назывался фильм, ни о чем он, ни даже какие ассоциации вызывает мелодия – положительные или отрицательные. Она просто запомнилась с первого раза, потому и имела какое-то значение.

Мод? Да, Мод пахла похоже, но не так резко, от нее скорее веяло, чем пахло. Но если они позволят ей сидеть одной в той комнате наверху, с закрытыми окнами и размножающимися кошками, то однажды Мод придет куда-нибудь, и запах ее одиночества надолго запомнится окружающим.

Эта паршивка Бретт

Сунна

– Со сливками? – спросила Мод.

– Нет, – сказала Маккензи. – Черный, как вы хотели.

– Ты не спрашивала, хочу ли я черный.

– Нет, но вы же вчера сказали Сунне, что хотите черный.

Сунна как зачарованная слушала их разговор. Перед лицом бессмысленной истерики Маккензи была уравновешенна и спокойна, как воспитательница в детском саду или инструктор по прыжкам с парашютом.

– Да, вчера я хотела черный, – продолжала Мод. – А если бы сегодня я захотела со сливками? Могу я передумать? Это мое право. Я что, обязана всегда хотеть одно и то же?

– Хорошо, хорошо, пойду принесу вам сливок.

– Я же не говорю, что передумала! Я говорю, что могу передумать, что со мной такое случается. Что нужно было спросить.

Маккензи кивнула, ни дать ни взять, святая. Ангел, да и только. Типа да, нужно было спросить, это она кругом виновата, и поэтому вполне позволительно так с ней разговаривать после того, как она заплатила за их кофе. Сунна собралась было выдать Мод по первое число, но, прежде чем она успела произнести хоть слово, Мод поникла, шляпа съехала ей на лицо, вороньи перья грозили окунуться в кофе Сунны.

– Извини, Маккензи. Просто я сегодня особенно устала. Я почти не спала с тех пор, как пришло это письмо. И до этого тоже мало спала.

Маккензи, казалось, удивило это извинение (но меньше, чем должно было, подумала Сунна).

– Нет, нет, я понимаю, – проворковала Маккензи. – Все в порядке. – На мгновение показалось, что она сейчас протянет руку и погладит Мод по макушке, но нет, она сложила руки перед собой на столе. – Кстати… об этом письме… Могу я спросить, кто, по-вашему, его написал?

– Нет, – тихо сказала Мод. – Не можешь.

Маккензи умоляюще посмотрела на Сунну, и Сунна поняла, что ей нужна помощь, чтобы сменить тему. Чтобы отвлечь внимание от Мод, как будто Мод заслуживала передышки. Сунна притворилась, что не поняла, и сделала глоток кофе.

– Сунна? – Маккензи не собиралась спускать ее с крючка.

– Что?

– А по-твоему, кто это написал?

– Не знаю. Ты же сама сказала – это может быть кто угодно.

– Ну да, но мы собираемся провести здесь несколько часов, и нам больше нечем заняться. И ты бы не пришла, если бы у тебя не было предположений.

Сунна пожала плечами.

– Хорошо, ладно, – сказала она. – Ты права, нам больше нечем заняться. Если письмо мне, его, вероятно, написала одна девчонка по имени Бретт.

Маккензи кивнула.

– Давай выкладывай. Всю историю.

– Хорошо. – Сунне вдруг захотелось рассказать кому-нибудь свою версию их истории, поговорить о Бретт с людьми, которые ее не знали и не были в нее влюблены. Далеко от Торонто, далеко от наград Бретт и рекламных плакатов. Сунна вытащила телефон, открыла Инстаграм и вошла в профиль Бретт. Фото профиля было взято с обложки женского журнала. Ее девиз гласил: «Сделать мир лучше/Выглядеть прекрасно». У нее было три миллиона фолловеров, но сама она была подписана только на четыреста.

– Ну вот, это она. – Сунна повернула к ним телефон в надежде, что Маккензи скажет что-нибудь вроде «Надо же, как задается».

Но на Маккензи фото произвело другое впечатление. Слишком сильное.

– Бретт Залещук? Ты знакома с Бретт Залещук? Это Бретт Залещук стала твоим призраком?

– Ты что, знаешь эту женщину, Маккензи? – Мод забыла о приступе жалости к себе и теперь, отведя очки от лица, одновременно наклонялась к телефону и тянула шею в сторону от него – занятие трудное и контрпродуктивное.

Маккензи рассмеялась и покачала головой.

– Где мне! То есть лично, конечно, нет, но кто она такая, отлично знаю. Все мои подруги от нее в восторге. Она… в общем, важная персона. – Маккензи, должно быть, заметила, что Сунна пристально смотрит на нее, потому что начала внимательно изучать свои руки и добавила: – В некоторых кругах. Для определенного типа людей.

Разочарованная Сунна рассматривала экран.

– Бретт была моей лучшей подругой – мы вместе учились в Торонтском университете. Мы обе хотели… вроде как изменить мир к лучшему. – Ей вдруг показалось странным, что она произносит это вслух. Она смутилась. Как маленькая девочка, которая рассказывает двум взрослым, что, когда вырастет, обязательно станет принцессой. Раньше она не стеснялась своих устремлений; когда же это началось? Вероятно, когда она потерпела крах во всем. Без смущения рассказывать, что ты всегда мечтала быть принцессой, можно только в одном случае: если ты стала-таки принцессой или, по крайней мере, собираешься замуж за принца. – Мы встретились в студенческой гостиной в первый день занятий. Мы сидели за разными столами, лицом друг к другу, и читали одну и ту же книгу. Я подняла глаза и поняла это за долю секунды до того, как она подняла глаза, и тогда я спросила: «Хорошая книжка?» А она засмеялась и подошла, чтобы сесть рядом. В такие моменты чувствуешь себя как в пилотном эпизоде супердрянного сериала. Мы подружились в тот же миг.

Маккензи умела слушать. Она то и дело кивала, ее выразительные глаза как будто говорили: «Продолжай, продолжай, продолжай – все это так интересно». Но Мод быстро отвлеклась, заерзала, стала смотреть на часы, словно умоляя стрелки двигаться быстрее. Ее глаза говорили: «Заткнись, пропусти эту часть, ты отнимаешь у меня время».

Однако она была права – точнее, правы были ее глаза. Сунна могла спокойно пропустить годы учебы в университете, ночи, проведенные в планах, мозговых штурмах и мечтах, всю историю дружбу с Бретт, которая больше походила на брак по своей спаянности и устремленности в будущее. Это и вправду нужно было пропустить, потому что Сунне было грустно говорить о том времени. Очень жаль, что конец может испортить начало и середину.

В старшей школе жизнь Сунны была довольно безрадостной: родители не ладили друг с другом, а ее влюбленности неизменно заканчивались унижениями и разочарованием. Поэтому благодаря дружбе с Бретт и ощущению, что впереди ждет что-то необыкновенное, университетские годы стали для Сунны как будто вторым шансом на семью, здоровые отношения и блестящее будущее. Теперь она испытывала что-то вроде ностальгии по тому времени. Она никогда в жизни не чувствовала ностальгии по дому, но вариант этой болезни был хуже, это она знала точно. Ее всегда раздражали дети, которые в походах и летних лагерях ныли, что хотят домой. Они же все равно туда вернутся, чего ныть?

– Итак, вы выяснили, что вам нравятся одни и те же книги, – сказала Мод, зевая (скорее оскорбление, чем непроизвольный рефлекс). – И что потом?

Сунна изучала осунувшееся лицо Мод.

– Мы окончили университет, – сказала Сунна, стараясь сохранять спокойствие, как Маккензи, – и поселились вместе, и ни одна не смогла найти работу по специальности, поэтому мы обе начали работать в фитнес-клубе недалеко от дома, «Огненный фитнес». Она стала вести об этом блог.

– Блог? – Мод посмотрела на нее с подозрением, как будто Сунна только что выдумала это слово.

Сунна притворилась, что не слышит.

– Это было в 2006 году. Блоги были своего рода эксклюзивом, их вели только настоящие ботаны или настоящие эмо. Они никому не приносили денег – просто такое странное, выпендрежное хобби. И там даже не было, так сказать, соединительной ткани: Твиттер то ли только появился, то ли вообще еще не появился, не было ни Инстаграма, ни Фейсбука, ничего. Блоги были просто льдинами, плавающими в океане интернета.

– Ничего не понимаю, – уже громче сказала Мод. – Океан интернета, блоги, эмо…

– Ну, сайт, – сказала Сунна. Уму непостижимо, чтобы человек, любой, даже этот человек, не знал, что такое блог. – Сайт, где Бретт вела дневник о нелепых случаях в спортзале, о людях, которые неправильно пользовались тренажерами или каждую секунду проверяли, как они выглядят в зеркале, – что угодно. Но иногда она записывала всякие жизнеутверждающие истории – милые заметки о клиентах, у которых все отлично получалось, или которые сказали ей, что она изменила их жизнь, или что-то в этом роде. Никто, кроме меня, ее не читал, но потом люди стали каким-то образом натыкаться на нее, и она стала получать хиты. – Сунна взглянула на Мод. – Люди начали кликать на ее записи и читать их.

Мод пожала плечами, как будто уж что такое хиты, она знала прекрасно.

– Примерно к 2010 году ее блог стал популярным, а потом появился Инстаграм…

Мод хмыкнула и покачала головой, как будто полностью сдалась.

– Это то, что я только что вам показала, Мод. Площадка в интернете, где люди делятся фотографиями. И там можно стать знаменитостью, если у тебя достаточно фолловеров…

– Фолловеров, – сказала Мод. Это был не вопрос; просто слово показалось ей забавным. – Знаменитостью. Но ведь не настоящей знаменитостью?

– Настоящей, – сказала Сунна почти снисходительно. – Вы же видели. У нее миллионы фанатов.

На Мод это не произвело впечатления.

– Знаменитость – это Анджела Лэнсбери. Ее все знают. А эта твоя Бриттани… Я никогда о ней не слышала.

Теперь обескураженной выглядела Маккензи.

– Так или иначе, – продолжала Сунна, – поначалу все было хорошо. Шел 2010 год, и инфлюэнсеры еще не были социальной болезнью, которой они стали сейчас…

– Инфлюэнсеры?

– Социальная болезнь?

Теперь на нее непонимающе уставились и Мод, и Маккензи.

Слушательницы выводили Сунну из себя: надо же, очевидные вещи, а им все надо объяснять.

– Инфлюэнсеры в социальных сетях, – обратилась она к Мод, – это привилегированные, пустые, красивые люди, которые зарабатывают на жизнь, провозглашая на всю сеть прописные истины так, будто это ошеломляющие открытия. Это социальная болезнь, – теперь она посмотрела на Маккензи, – потому что у инфлюэнсеров развивается мания величия, а их аудитория впадает в самообман. Люди думают, что и они так могут. И вот результат: куча эгоистов, которые бросают нормальную работу, ездят в бесплатные отпуска и раздают «дельные» советы, при этом не только не создают полезное или ценное, но и побуждают всех остальных делать то же самое. Они живут припеваючи, а нормальные люди им завидуют и недовольны реальной жизнью.

Похоже, у Маккензи были на этот счет свои твердые убеждения, но она промолчала. А Мод, казалось, так и не поняла, о чем говорит Сунна, и это ее несколько укротило. Мод снова уставилась в свою чашку с кофе. Уютная, знакомая черная дыра.

– В общем, Бретт сделалась инфлюэнсером. Фитнес-бренды начали обращаться к ней, присылать ей бесплатное снаряжение…

– Но с какой стати? – Мод, кажется, уже не верила в эту историю.

– Потому что так это работает. Бренды бесплатно присылают тебе вещи, ты надеваешь их и выкладываешь в блог фотографии, делаешь ссылки на фирмы…

– О, – сказала Мод. – Так это реклама. Бретт стала моделью?

– Вроде того, – сказала Сунна. – Как рекламный щит с логотипами. И с годами это поглотило ее целиком. Все, что она делала, – только для своего блога, для аккаунта в Инстаграме. Она бросила работу в спортзале. Она вообразила себя умнее всех, потому что у нее спрашивали совета по любому поводу – и про любовь, и про одежду, и про музыку, хотя она сама и твердила, что разбирается только в фитнесе. Она вообразила себя самой красивой, потому что ей постоянно об этом говорили. Она вообразила, что она лучше всех. Лучше меня.

Мод поцокала языком – точь-в-точь треск старой печи в промерзшем доме.

– Что такое?

– Я ничего не сказала.

– Вы издали звук.

– Какой еще звук?

– Такой: как будто хотите что-то сказать, но не хотите говорить гадость.

– Я не собиралась говорить гадости, – возмутилась Мод.

Сунна ждала.

– Просто до меня наконец дошло. Она вообразила, что лучше тебя, но ты-то считаешь, что никто не может быть лучше тебя. Вот вы и поругались.

– Вот вы и сказали гадость.

– Ну, вообще-то, зная тебя…

– Но вы совсем не знаете меня. – Сунна уже чувствовала скорее усталость, чем злость. – Мы познакомились всего пару дней назад.

– Просто интересно… – Мод умолкла и задумалась. – Наверное, в ее версии все выглядит по-другому.

– Ясное дело, у нее другая версия. Я не такая дура, чтобы не понимать: в ее версии она белая и пушистая. Но послушайте, если вас интересует моя версия, нечего на меня так цокать…

Мод снова уставилась в чашку.

Тут заговорила Маккензи, и ее голос как будто растопил ледяное молчание.

– Но это естественно, – сказала она. – У меня тоже есть такие подруги, хотя масштаб, конечно, не тот. Интернет-слава действительно поглощает людей целиком. Но я хотела сказать… разве может быть иначе, если ты Бретт Залещук? – На этот раз Маккензи забыла притвориться невозмутимой.

– Да. – Наивно было со стороны Сунны воображать, что, переехав несколькими провинциями дальше, она убежит от репутации Бретт. Точь-в-точь жены из сериалов 90-х, которые, поссорившись с мужем, убегали спать на диван, но наутро оказывалось, что муж так никуда и не делся.

Но Маккензи вроде бы сочувствовала Сунне. И на том спасибо.

– Значит… если ты думаешь, что это она написала тебе письмо, вы, наверное, больше не разговариваете?..

– Мы поссорились. Она переехала в собственную квартиру; мы уже какое-то время отдалялись друг от друга, а тут она вдруг смогла себе позволить жить в престижном районе, в шикарном доме. Но мы все еще держались вместе. Я пришла к ней на ужин, она спросила меня, что я обо всем этом думаю, и я ей высказала. Я сказала ей, что мне жалко смотреть, во что она превратилась, и… – Сунна почувствовала, что ее голос дрожит, и быстро сделала глоток кофе. Ей не хотелось расстраиваться. Злиться – это правильно, а вот расстраиваться неловко. – А потом, не знаю, все как будто взорвалось. Мы начали орать друг на друга. Вопили как резаные. Я никогда ни на кого так не злилась, и никто никогда так не злился на меня. И то, что это была она… Я обзывала ее… Ну… Сунна густо покраснела. – Как только не обзывала. А она меня – еще и похуже, чтоб вы знали.

Мод, казалось, прикусила язык в буквальном смысле.

– Она сказала, что мы подружились только потому, что это было удобно. В нужном месте, в нужное время. Нам обеим нужен был хоть кто-нибудь, а она не была разборчива, иначе никогда бы не выбрала меня. Она сказала, что я ее использую, чтобы куда-то попасть, потому что сама я ничего не добилась. А я ей сказала, что она стала другим человеком, фальшивкой, а она мне – что я завидую.

– И с тех пор вы не разговаривали? – спросила Маккензи.

– Разговаривали. Мы еще долго общались после той ссоры.

– Почему? – Мод явно не могла смириться с тем, что сбита с толку. Она сидела, ссутулившись, скрестив руки на груди. Весь разговор был для нее сплошной нелепой загадкой. – Если бы мне такого наговорили, я бы сразу прекратила всякую дружбу.

Сунна вздохнула.

– Она была мне как родная, понимаете? Человек, который может говорить тебе в лицо самые обидные, нелепые, ужасные вещи, а ты все равно его любишь.

Маккензи серьезно кивнула.

– Но она, вероятно, ничего такого не чувствовала, потому что немного позже, после того как мы вроде бы помирились и снова начали «дружить», она, – Сунна махнула рукой в сторону Маккензи, – она исчезла. Однажды не пришла на кофе, а потом просто перестала звонить. Была ее очередь, понимаешь? Мяч был на ее половине поля. И вот теперь она богатая пустышка, королева интернета, и все лижут землю, по которой она ходит… – Сунна покачала головой и несколько раз пожала плечами. – Я слишком завожусь, когда говорю об этом. Извините.

– Ничего, – сказала Маккензи. – И все-таки у меня вопрос. Откуда бы здесь взялась Бретт Залещук? И откуда она могла узнать, где тебя найти?

Сунна сама хотела бы знать ответ. Ну почему? Почему бы ей не признать, что это дикое предположение, что письмо, скорее всего, предназначалось Маккензи или Мод, но уж никак не ей? Но, как бы то ни было, признавать это пока не хотелось.

– Не знаю, как она узнала, где я живу, – может быть, от общих знакомых, но она много ездит по работе; брендовые фирмы возят ее повсюду, тренажерные залы приглашают ее для мотивационных… – Сунна умолкла и напрягла память, отчаянно пытаясь вспомнить, что было в письме. Что, если «Огненный фитнес» пригласил Бретт провести презентацию для сотрудников или сняться в каком-нибудь рекламном видео нового филиала в Реджайне? Что, если секретарша дала ей адрес Сунны? Кому попало она бы не дала, но Бретт Залещук… Что, если?..

До этого момента Сунна по-настоящему не верила, что письмо было написано ей. Она только притворялась, будто тяжесть в груди вызвана нежеланием снова увидеть Бретт. На самом деле это была грусть от мысли, что она больше никогда ее не увидит. А теперь в ней клокотало настоящее нетерпение. Был шанс, законный шанс, что письмо адресовано ей.

– Мотивационных чего? – спросила Мод.

– Выступлений, – прошептала Сунна, уверенная, что от ее лица отлила вся кровь. Но теперь она чувствовала себя глупо. Это всего лишь разорванная дружба, а не смерть и не развод. Она просто не имеет права ощущать, что вот-вот заплачет. Отчаянно моргая, Сунна заставила себя улыбнуться.

– Ладно, вот такая у меня история. Она старалась говорить легкомысленно, но голос ее все еще звучал так, будто ее только что двинули кулаком под дых. – Ваша очередь, Мод.

Глаза Мод сверкнули.

– Я уже сказала: нет! – взвизгнула она, вскакивая со стула с неожиданной прытью. Сунна представила, как в сопровождении оперной музыки и раскатов грома за спиной Мод вырастают гигантские крылья. – Сказала «нет», значит, нет. Моя жизнь – не какая-нибудь драма для вашего развлечения. Это моя самая настоящая жизнь.

Посетители за столиками начали на них оглядываться. От лица Мод, казалось, остался один клювообразный рот, глаза остекленели и налились кровью. Она заметила, что на нее с недоумением уставился маленький мальчик, и выпрямилась.