Текст книги "Мексика"

Т. Корагессан Бойл
Мексика

Нельзя сказать, чтобы Он обладал обширными познаниями о Мексике – если, конечно, не учитывать Маргариту[1]1
  Коктейль на основе текилы.


[Закрыть] и упорное ползание по страницам «Под вулканом»[2]2
  Роман Малькольма Лаури о последнем дне жизни британского консула-алкоголика. Действие происходит в Мексике в 1939 году.


[Закрыть] в хмельном тумане лет двадцать назад. Но вот он, – пожалуйста! – бледный и толстый, вываливается из гладкого чрева авиалайнера в жаркие объятия Пуэрто Эскондидо. И все это – раскаленный асфальт, виднеющаяся вдали дуга залива, духота, смесь аромата цветов с запахом топлива и почти неуловимое, но настойчивое напоминание о вчерашней рыбе – все это чистейшей воды случайность. Счастливая случайность. Благотворительность в действии – пожертвуй пять баксов на приют для женщин – жертв насилия и выиграй бесплатный отдых на двоих в жемчужине Оаксаки. Ну, он и выиграл. А чтобы сохранить лицо и избавиться от лишних вопросов, наплел всем, что едет со своей подружкой. Две недели Р. и Р. – Романтики и Релакса. Он даже придумал ей имя – Иоланда. Да, по матери она мексиканка, а серые глаза достались ей от отца; у нее бронзовая кожа, а в постели ока…

В аэропорту обошлось без формальностей – организаторы обо воем позаботились; серия нетерпеливых жестов и непонятных распоряжений – и вот он уже проталкивается через тяжелую стеклянную дверь со своей дорожной сумкой и ныряет в первое подавшееся на глаза такси.

Водитель поприветствовал его по-английски и бодро смахнул с сиденья воображаемые пылинки выцветшим розовым платком. После этого он разразился небольшой речью, смысла которой, впрочем, Лестер не уловил, выкашливая каждое слово, словно оно было тугим тряпичным мячиком н его нужно было подбросить как можно выше, потом таксист замолчал и уже спокойнее спросил: «Куда?» Лестер назвал свой отель – лучший в городе – и откинулся на сиденье, подставив лицо встречному ветру.

Он потел. Потел из-за тропической духоты, влажности и из за лишнего веса – огромного лишнего веса, двадцать с лишним кило – и все на животе. По возвращении в Сан-Франциско нужно будет что-нибудь с этим делать – записаться в спортклуб, начать бегать трусцой, да хоть что-нибудь – а сейчас, сейчас он был просто огромным потеющим толстяком с голыми бледными йогами, торчащими, словно столбы, из пола такси, и влажным брюхом, выпирающим сквозь щедро расписанную желтыми и синими попугаями летнюю рубашку с открытым воротом. Вдоль дороги протянулся пляж – белый, покрытый ракушками, как будто пустившийся с машиной наперегонки. Пляж с пальмами и намеком на бриз и прибрежную прохладу. И прежде чем стрелки на его часах успели протикать десять минут, Лестер был у отеля, расплачиваясь с таксистом бумажками из пухлой, свернутой в рулон пачки потрепанных бархатистых банкнот – И это казалось ему не вполне реальным. Таксист без проблем принял купюры и не отказался от бархатистых же чаевых, а еще через семье половиной минут Лестер восседал на веранде в центре затененного, выложенного плиткой ресторанчика – с выходом на пляж с одной стороны и к бассейну во дворике с другой – с ключом от номера в кармане и с первым бокалом мексиканского коктейля, зажатым в потных пальцах.

Коктейль он заказал благодаря слабым проблескам изрядно забытого школьного испанского: сок naranjа,[3]3
  Апельсин (ит.).


[Закрыть] содовая, водка, высокий бокал, со льдом – hielo,[4]4
  Лед (исп.).


[Закрыть] да, hielo – и целого мимического спектакля – таланта, которого он до cine пор в себе даже не подозревал. На самом-то деле ему хотелось ваять грейхаунд,[5]5
  Коктейль на основе водки и сока грейпфрута.


[Закрыть] но он убей не помнил как по-испански будет грейпфрут, поэтому пришлось остановиться на апельсиновом соке с водкой, хотя с этим почтенным русским термином также случился небольшой конфуз, когда жидкость под этим именем попытались подменить очищенным спиртом, но тут Лестер в припадке вдохновения вспомнил название марки «Smirnoff» и ситуация выровнялась. Официантка, кивая и улыбаясь, прожурчала название протяжным, слегка хрипловатым голосом и отправилась за заказом, шурша белым накрахмаленным национальным платьем. Естественно» к тому моменту, когда напиток был наконец готов, Лестер мог бы уже допивать свой первый бокал, поэтому он немедленно заказал еще, а потом еще и еще – в общем, в течение примерно минут двадцати и официантка и бармен довольно слаженно боролись с его жаждой и с последствиями реальных или воображаемых мучений, которые он мог пережить за время долгого и томительного путешествия.

После пятого коктейля его отпустило, дорожные тревоги и раздражение растворились в сладком потоке сока н алкоголя. Он был доволен собой. Вот он, Лестер, одни в чужой стране, заказывает себе выпивку, словно настоящий абориген, и размышляет о том, чем бы перекусить – может быть, взять гуакамоле[6]6
  Острая закуска из авокадо, помидора, чеснока, лимонного сока и кинзы.


[Закрыть] и начос,[7]7
  Хрустящие кукурузные лепешки с разнообразными соусами. Подаются подогретыми.


[Закрыть] – а потом можно прошвырнуться по пляжу и вздремнуть до ужина. Он уже не потел, Официантка в его глазах стала почти неземным созданием, а бармен уступал ей разве что самую малость.

Лестер осушил бокал и обернулся, чтобы подозвать официантку – ну, еще один, подумалось ему, а потом начос, – когда он вдруг заметил, что столик в дальней части веранды, оказывается, уже занят. Пока он лениво разглядывал океан, там появилась женщина. Она сидела к нему лицом – оголенные ноги, рыжеватое бикини и расстегнутая свободная черная блуза. На вид ей было около тридцати, худая, мускулистая, с высокой упругой грудью и влажными волосами, оттеняющими легкую красноту глаз и пухлый изгиб губ. От стоящего у ее локтя блюда поднимался пар. Рыба, наверное. Кажется, здесь рыба в любом виде – запеченная, жареная, тушеная, соте, в сухарях, с перцем, луком, кинзой – фирменное блюдо. Она пила Маргариту. Лестер восторженно пялился на нее – эдакий полупьяный восторг – примерно с минуту, затем женщина подняла глаза, и он быстро отвернулся к океану, сделав вид, что созерцает водную ширь, как любой нормальный, спокойный и достойный турист.

Лестер на мгновение растерялся, когда рядом с ним внезапно выросла официантка и спросила, не хочет ли он выпить еще. Алкоголь уже вовсю пел в его венах и он ответил: «Почему бы и нет?» – «¿Por que no?»[8]8
  Почему бы и нет? (исп.)


[Закрыть] Официантка хихикнула и удалилась, неспешно унося свой все более привлекательный, плавно колышущийся под длинным белым платьем зад. Затем Лестер снова стрельнул глазами на женщину за дальним столиком – она смотрела на него. Он улыбнулся. Она тоже. Лестер опять отвернулся и немного подождал, однако, как только ему принесли коктейль, он бросил деньги на стол и, тяжело поднявшись на ноги, нетвердой походкой направился через веранду.

– Привет, – сказал он, горой возвышаясь над жующей женщиной. В его руке был крепко стиснут бокал, а зубы прикусили расползающеюся улыбку – То есть, buenos tardes. Или noches.[9]9
  Добрый день, вечер (искаж. исп.).


[Закрыть]

Лестер всматривался в ее лицо в ожидании реакция, но женщина не сводила с него глаз.

– Как там… ¿Como esta Ustèd?[10]10
  Как поживаете? (исп.)


[Закрыть] Или tu. ¿Como estas tu?[11]11
  Как поживаешь? (исп.)


[Закрыть]

– Садись, в ногах правды нет, – сказала она с акцентом ни на йоту не менее американским, чем у Хиллари Клинтон. – Расслабься.

Голова вдруг закружилась, а напиток в бокале, казалось, так сконцентрировался, что стал плотным, словно метеорит. Он подтащил стул и плюхнулся на сиденье.

– Я думал… я думал, ты.

– Я итальянка, – ответила она. – Но родилась в Буффало. Оба моих деда и обе бабки родом из Тоскани. Отсюда моя экзотическая внешность латинос, – с этими словами она коротко усмехнулась и, подцепив на вилку кусок рыбы, принялась энергично жевать, не отводя от Лестера острого, словно скальпель, взгляда.

Он залпом осушил бокал и обернулся к официантке.

– Еще выпьешь? – поинтересовался он у собеседницы, хотя и видел, что ее бокал еще наполовину полон.

Она улыбнулась, не прекращая жевать.

– Конечно.

Контакт был налажен; перед ними поставили два бокала новых коктейлей, и Лестер решил узнать ее имя, но молчание слишком затянулось и когда они вновь заговорили – оба одновременно, – он уступил пальму первенства ей.

– Так чем ты занимаешься? – переспросила она.

– Биотехнологиями. Я работаю в одной компании на Восточном побережье, в Окленде.

Она вскинула брови.

– Правда? Это что-то вроде создания картошки, которая сама идет в кастрюлю и по дороге чистит кожуру? Клонирование овец? Двухголовые собаки?

Лестер рассмеялся. Ему было хорошо. Лучше, чем просто хорошо.

– Не совсем.

– Меня зовут Джина, – сказала она, протянув через стол руку, – но, может быть, ты знаешь меня как Пуму. Джина Пума Карамелла.

Он дожал протянутую руку – сухую и маленькую, она чуть не потерялась в его ладони. Лестер был пьян, восхитительно пьян, и, кроме того, он до сих пор не попал в лапы местной полиции и не был атакован бандой галдящих засранцев; из него пока не высосали кровь ни малярийные комары, ни летучие мыши-вампиры; в общем, с ним не случилось ни одного из миллиардов тех ужасов, которыми его успели настращать перед отъездом, и это вызывало чертовски приятное чувство собственной неуязвимости.

– Что ты имеешь в виду? Ты актриса?

Она усмехнулась.

– Если бы, – встряхнув головой, она вилкой собрала по тарелке остатки рыбы, помогая себе указательным пальцем левой руки. – Нет, – сказала она. – Я боксер.

Алкоголь привольно циркулировал в его организме. Ему захотелось расхохотаться, но он подавил в себе это желание.

– Боксер? Ты шутишь? Ты ведь не имеешь в виду бокс? Что, правда?

– Чистая правда, – ответила она. Ее глаза горели. – Именно бокс. А сейчас я пытаюсь оправиться после поражения, что нанесла мне одна из этих сучьих королев ринга, Ди-Ди ДиКарло, две недели назад. Мой менеджер решил, что мне пока стоит затихариться ненадолго – ты понимаешь, о чем я?

Он весь наэлектризовался. Никогда в жизни ему не доводилось встречаться с женщиной-боксером, он и не думал, что такие бывают. Бои в грязи – это ладно, это он видел. На самом деле, после смерти жены он даже стал их настоящим фанатом, смотрел по вечерам во вторник, а иногда и в пятницу. Но бокс? Это неженский спорт. С пьяной дотошностью он ощупывал взглядом лицо Джины – это было прелестное, милое лицо, но на переносице виднелась красноречивая вмятинка – едва заметная, конечно, но как же он мог не углядеть ее раньше?

– Но разве это не больно? Ну, то есть, когда тебя бьют… бьют по телу, я имею в виду?

– По сиськам?

Он молча кивнул.

– Конечно, больно. А ты как думал? Но у меня есть специальный лифчик с толстой подкладкой. Я просто подтягиваю их наверх и прижимаю в стороны к ребрам – тогда у противника нет четкой цели. Но вообще-то, самое жуткое – это удары в живот, и она указала рукой на свой обнаженный живот, узкую щелку пупка и стальной пресс, но, ей-богу, ничего общего с тошнотворными животами культуристок, которыми так и кишит ESPN[12]12
  Спортивный телеканал.


[Закрыть] – замечательный живот, великолепный пупок, просто глаз не оторвать.

– Ты не очень занята сегодня вечером? Может, поужинаем вместе? – услышал он свой вопрос.

Она посмотрела на свою опустевшую тарелку, на которой не осталось ничего, кроме листьев латука – не ешьте латук, никогда не ешьте латук, только не в Мексике! – и пожала плечами.

– Почему бы и нет? Может, на пару часиков.

Он поднял непослушную отяжелевшую руку и, нахмурившись в попытке сконцентрироваться, уставился на часы.

– В девять?

Она снова пожала плечами.

– Идет.

– Да, кстати, – сказал он. – Я Лестер.

Прошло уже два года со смерти Эйприл. Ее сбило машиной в квартале от их дома, и хоть водителем оказался застывший за рулем отцовского Suburban'a подросток – это была не совсем его вина. Во-первых, Эйприл шагаула на дорогу фактически прямо под машину в двадцати футах от пешеходного перехода, и, кроме того, словно этого было мало, она тогда была с завязанными глазами. Да, с завязанными глазами и с одной из этих длинных гибких фиберглассовых тростей в руке, которыми слепые ощупывают мир у себя перед ногами. Ей это нужно было для курса психологии в университете Сан-Франциско: «Стратегии личности с физическими ограничениями». Преподаватель попросил двух добровольцев в течение недели не снимать сглаз повязку – даже на ночь, даже в постели, все без обмана, – и Эйприл первая подняла руку. К тому моменту они с Лестером были женаты уже два года – он впервые, она во второй раз, – а теперь прошло уже два года, как ее не стало.

Лестер всегда был не прочь выпить, а после смерти Эйприл стал получать от выпивки меньше удовольствия, но алкоголя ему уже требовалось значительно больше. Он осознавал это и пытался бороться. В общем, вернувшись к себе в комнату в приподнятом настроении от предвкушения вечерней встречи с Джиной – Джиной-Пумой – он не мог удержаться, чтобы не откупорить купленную в дьюти-фри бутылочку «Эррадуры» и не смочить горло долгим основательным глотком.

В номере не было телевизора, но кондиционер работал вполне сносно, и, прежде чем избавиться от пропитавшейся лотом рубашки, Лестер несколько минут постоял в потоке прохладного воздуха, после чего направился в душ. Вода оказалась чуть теплой, но это и к лучшему. Он побрился, почистил зубы и, выйдя из ванной, снова устроился перед кондиционером. Затем на глаза ему попалась бутылка на ночном столике, и он решил выпить еще глоточек – только один, ведь не хотел же он упиться в хлам еще до вечернего выхода с Джиной-Пумой. Однако потом он посмотрел на часы и увидел, что еще всего-навсего семь двадцать, Я подумал, мол, что за черт – два стакана, три, – ему просто хочется хорошо провести время. Слишком возбужденный, чтобы уснуть, Лестер рухнул на кровать, словно огромная мокрая, брызгающая водой рыбина, и принялся перелистывать желтоватые страницы «Под вулканом» – дешевого издания в мягкой обложке, которое он не мог не взять с собой из-за невыносимой томительной гармоничности романа. А что еще он должен был читать в Мексике – Пруста?

«No se puede vivir sin amar»,[13]13
  Нельзя жить не любя (исп.).


[Закрыть] – читал он. – «Ты не можешь жить без любви», – и увидел, как Эйприл выходит на улицу с дохленькой фиберглассовой тросточкой и черной бархатной маской для сна, плотно прижатой к глазам. Эта картина ему совершенно не понравилась, ну просто никак, и он выпил еще и подумал о Джине. Он ни с кем не встречался уже полгода, и теперь явно настало такое время. Кто знает? Всякое может случиться. Особенно в отпуске. Особенно здесь. Он отставил бутылку и открыл книгу в конце, там, где консул с распоротым животом, потеряв всякую надежду, замертво падает в пропасть, а вслед за ним туда швыряют раздувшуюся дохлую псину.

Когда Лестер читал роман впервые, это показалось ему очень даже забавным – милая чернушка, мрачная ирония. Теперь он уже не был в этом так уверен.

Было без четверти девять, когда он спустился вниз, Джина уже ждала его в баре. Помещение освещалось бумажными фонариками, подвешенными за ниточки к сложенной из пальмовых листьев крыше. С океана дул еле заметный ветерок и доносился шелест волн, в воздухе витала смесь аромата жасмина и цитрусовых. Все столики были заняты, посетители трудились над рыбой и Маргаритами, тихо переговариваясь на испанском, французском и немецком. Хорошо. Просто чудесно. Но стоило Лестеру подняться на десять ступенек из патио в бар и подойти к стоике, как его нога словно отказали – будто бы они на мгновение исчезли, а потом как по волшебству были пристроены обратно. И все это в какую-то долю секунды. Еда Ему нужно поесть. Буквально чуток, и все устаканится. Для равновесия.

– Привет, – и он легонько пихнул Джину плечом.

– Привет, – отвечала она, вспыхнув улыбкой.

На ней были шорты, босоножки на высоком каблуке и голубой топ с завязками на спине, поблескивающий мелкими синими бусинками.

Лестер поразился, какая же она все-таки крохотная – в ней было едва ли больше сорока пяти килограммов веса. Прямо как Эйприл. Да нет, точно как Эйприл.

Он заказал «Эррадуру» с тоником, его лежащие на стойке руки казались огромными кирпичами.

– А ты не пошутила? – повернулся он к Джине. – Ну, о боксе, я имею в виду. Только не обижайся, но ты такая… такая, ну, маленькая. Мне просто интересно, не сердись.

Она окинула его долгим взглядом, словно размышляя надо ответом.

– Видишь ли, Лес, я легковес, – наконец заговорила она. – И я дерусь только с легковесами – все точно так же, как и в мужском боксе, понимаешь? А что касается моих размеров – такой меня создал Бог, но ты как-нибудь приходи посмотреть на меня в деле и увидишь, что я не такая уж и хрупкая.

Она не улыбалась, и где-то в глубине души Лестер чувствовал, что сморозил глупость.

– Да, – кивнул он, – конечно. Я не сомневаюсь. Послушай, я не хотел… но все же бокс… Почему? Почему из всего, чем может заниматься женщина, ты выбрала именно бокс?

– А что? Ты считаешь, что мужчины обладают монополией на агрессию? Или каким-нибудь превосходством в этом деле? – она смерила бар глазами – яростными, острыми глазами – и снова повернулась к нему. – Слушай, ты есть-то хочешь или как?

Лестер неторопливо кружил льдинку в полупустом бокале. Пора было загладить ситуацию, и быстро.

– Ха, – и он улыбнулся своей самой располагающей улыбкой. – Мне бы, конечно, хотелось сказать, что я на диете и все такое, но для этого я слишком люблю поесть, и, кроме того, после того дерьма, что нам давали в самолете – засушенный цыпленок и рис со вкусом какого-то побочного продукта процесса вулканизации – у меня крошки во рту не было. Так что давай-ка чего-нибудь пожуем.

– Здесь дальше по пляжу есть одно местечко, – предложила Джина, – в городе. Говорят, там вполне мило. Кажется, Лос Кротос? Может быть, сходим?

– Конечно, – ответил Лестер, но ноги снова онемели. «Дальше по пляжу? В городе? Уже стемнело, а я не говорю по-испански».

Джина выжидающе смотрела на него.

– Если не хочешь – не пойдем. Не важно, – она допила свой коктейль и поставила бокал с оставшимся в нем кубиком льда на стойку. Лед подпрыгнул и стукнулся о стекло, словно выбитый зуб. – Можно поесть и здесь. Простоя тут уже два дня и мне порядком поднадоело местное меню – ты же понимаешь, рыба, рыба и еще раз рыба. Вот я и подумала – может быть, хороший сочный стейк?

– Конечно, – кивнул он. – Конечно, о чем речь.

Они спустились на пляж. Босая Джина шла рядом с ним, в одной руке она несла босоножки, в другой – сумочку. Ночь постепенно вступала в свои права, светили неяркие огни, дул легкий бриз, и пальмы лениво шелестели листьями. Пустые палапа[14]14
  Легкие домики, навесы, зонтики из пальмовых листьев на пляже (исп.).


[Закрыть] выстроились вдоль линии прилива, похожие на покинутые города забытой расы. Лестер брел по глубокому песку, загребая своими неуклюжими и огромными, словно снегоступы, ногами. На фоне белой кружевной пены прибоя мелькали силуэты резвящихся на берегу детей и собак, в более глубокой тени пальм весело смеялись и переговаривались собравшие в группки люди. Звуки их голосов постепенно стихали, переходя в бормотание и исчезая, пока до слуха не начинали доноситься смех и голоса очередной компании прогуливающихся по берегу отдыхающих. Лестеру тоже хотелось что-нибудь сказать – ну, хоть что-нибудь, но, как на зло, в голову ничего не шло, а перегруженный впечатлениями мозг наотрез отказывался работать. Они шли молча, впитывая царящую вокруг атмосферу вечера.

Добравшись до ресторанчика – открытой площадки у глубокой лагуны, откуда сильно несло водорослями и гнилью, Лестер понемногу расслабился. На столах белели аккуратные скатерти, внимательный и серьезный официант с невозмутимым спокойствием воспринял искалеченный испанский нового посетителя. Появились заказанные коктейли. Лестер снова почувствовал себя в родной стихии.

– Ну, – сказал он, облокотившись о стол и придав голосу. максимальную непринужденность, в то время как Джина выдавливала в бокал дольку лимона и небрежно покачивала босоножкой, болтающейся на кончиках пальцев стройной гладкой ноги, – ты ведь не замужем, да? То есть, я не вижу у тебя ни обручального кольца, ни чего-нибудь такого…

Джина слегка ссутулилась, сделала первый глоток – они оба пили Маргариту – и перевела взгляд вдаль на темный пляж.

– Я была замужем за полным идиотом, – начала она. – . Но это было очень давно. Мой менеджер, Джерри О'Коннел – он ирландец, у нас с ним кое-что было, но с этим тоже покончено. Так что, в общем, нет, – она пристально посмотрела на Лестера. – А ты?

Он сказал, что вдовец, и увидел, что ее взгляд стал внимательнее. Женщинам нравилось слышать такие вещи – это приводило в движение загадочные маленькие колесики и шестеренки в их душах, поскольку становилось ясно, что он не какой-то там подпорченный товар, а в отличие от остальных вшивающихся здесь кретинов с волосатой грудью, жертва трагической, поистине трагической судьбы. Джина спросила, как это случилось – странная смесь сочувствия и болезненного любопытства, и он рассказал ей о подростке в Suburban'e, о влажной мостовой и о том, что студенты-добровольцы не должны были ходить поодиночке. Но Эйприл сразу же махнула на это правило рукой, желая поставить исключительно чистый психологический эксперимент. Что ж, так или иначе ей это удалось. Дойдя в своем рассказе до горькой иронии финала, Лестер почувствовал, как у него сдавило горло, да тут еще и все эти выпитые коктейли и доносящая от лагуны вонь – в общем, он едва не сорвался.

– Меня не было с ней, – пробормотал он. – Вот, что важно. Меня там не было…

Джина коснулась его руки…:

– Ты действительно ее любил.

– Да, – ответил Лестер. – Любил.

Он любил ее, но теперь уже с трудом мог представить себе Эйприл – ее образ расплывался в сознании, словно сдуваемый упрямым ветром.

Они выпили еще по коктейлю, потом заказали ужин – передышка после его печального повествования. И Джина поведала ему свою грустную историю: мать-алкоголичка, погибший от выстрела в упор брат, которого по ошибке приняли за члена какой-то банды, ее спортивные успехи в школе, и как она не знала, куда ей с этим податься, два года в колледже и устройство на работу, от которой тупели и затягивались паутиной мозги – все до тех пор, пока О'Коннел не вытащил ее из безвестности и не сделал из нее боксера.

– Я хочу быть лучшей, – заявила она. – Первым номером. На меньшее я не согласна.

– Ты красивая, – сказал Лестер.

Она посмотрела на него. Ее бокал был почти пуст.

– Я знаю.

К тому моменту, как они закончили ужин и выпили еще по паре коктейлей, Лестер снова начал ощущать себя непобедимым и почти всемогущим. Была уже четверть двенадцатого, и их заботливый официант хотел отправиться домой. Лестер тоже был вовсе не против вернуться к себе – ему не терпелось завести Джину в своей номер и не оставить на ней неизведанных мест. Он поднялся на ноги и бросил деньги на скатерть.

– Может, пойдем? – слова забавно ударялись в небо.

Джина неуверенно встала со стула и, опираясь о Лестера, застегнула правую босоножку.

– Наверное, нужно поймать такси? – спросила она.

– Такси? Но нам же всего лишь нужно пройтись по пляжу?

Она задрала голову и посмотрела на него снизу вверх – по сравнению с его ростом и мощью Джина казалась маленькой, как ребенок.

– Разве ты не видел записку у себя в номере? На двери в ванную? Знаешь, она так забавно написана, но все равно, возможно, это и правда.

. – Записка? Что за записка?

Джина нырнула в сумочку и, порывшись, извлекла из нее сложенный листочек бумаги.

– Вот. Я ее даже переписала – она такая милая: «Администрация с прискорбием извещает, что в ночное время зона пляжа является небезопасной по причине наличия неких криминальных элементов, с которыми местные власти, к сожалению, справиться не в состоянии и настоятельно рекомендует постояльцам при возвращении из города брать такси».

– Ты что, смеешься? Криминальные элементы? Да это же сонная деревушка в богом забытом глухом углу. Чтобы тут появились криминальные элементы, нужно хотя бы попытаться найти какие-нибудь злачные места. А кроме того, кроме того… – но тут он отстал от поезда своих мыслей, – кроме того…

– Что?

– Да здесь во всей этой стране маломерков не найдется никого выше метра семидесяти. Я уже заметил, – и расхохотался. Он просто не мог удержаться. – Криминальные элементы! – все еще тряся головой от смеха, Лестер повел Джину в ночь.

Считайте это расплатой за высокомерие.

Не прошли они и пары сотен ярдов – вокруг царила густая темнота, вдали на холмах, выли собаки, а звезды прочно заняли свои места на небосклоне, – как на них напали. Ничего общего с тем, как это много раз представлялось Лестеру, когда он плелся домой из закрывшегося бара на Двадцать четвертой улице в тайной надежде, что ему подвернется какой-нибудь незадачливый дерьмоголовый любитель подвигов, которого с полным правом можно будет порвать пополам. Никаких слов, никаких угроз типа: «У меня пистолет», «Гони кошелек» или «Это ограбление». Вот он бредет по пляжу, а его пьяная рука в предвкушении дальнейшего приятного развития событий покоится на плече Джины – и вот он уже лежит на песке, две пары обутых в остроносые ботинки ног жестоко и методично тузят его в лицо и по ребрам, а вокруг все замелькало и закружилось в вихре, словно в панике разлетевшаяся в стороны стайка мелких пташек. Послышался рык, проклятия, хруст кости – не иначе чей-то нос стал выглядеть иначе – это Джина, Джина Пума набросилась на нападавших и наносила им мощные и безжалостные удары кулаками. Он понял это, поднимаясь с песка, когда его внезапно перестали пинать. Хулиганье разбежалось.

– Ты в порядке? – спросила она, Лестеру даже сквозь шум волн было слышно ее ровное, чуть ускоренное дыхание.

Он выплюнул в ночь проклятие.

– Ублюдки! Сучье племя! Я убью вас!

Но это были лишь слова, пустые угрозы. Лестер это понимал. И что еще хуже – Джина тоже.

– Да, – наконец выдавил он.

Грудь тяжело вздымалась, в висках бился алкоголь и адреналин, вздувшиеся сосуды казались ему пульсирующими садовыми шлангами, змеившимися под кожей головы.

– Да, все о'кей… Мне вмазали по лицу… и по-моему… по-моему, сперли бумажник…

– Ясно, – странно спокойным голосом отметила Джина. – Ты уверен?

Затем она присела на корточки и, растопырив пальцы, принялась ощупывать песок.

Лестер присоединился к поискам, страшно обрадованный, что ему можно было пока оставаться на четвереньках. Бумажник? Да и черт с ним! Что ему какой-то там бумажник? Песок был приятно прохладным, и равномерный ритм прибоя передавался рукам самым непосредственным образом.

– Лес? – Джина уже встала и стояла над ним, заслонив звезды. Ему никак не удавалось разглядеть ее лицо. – Ты точно в порядке?

Откуда-то издалека до Лестера донесся его ответ:

– Да, все нормально!.

Ее голос был таким настойчивым, таким заботливым – голос подруги, жены, любовницы.

– Давай, Леб, пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. Это опасно.

– Хорошо, – сказал он. – Конечно. Я сейчас, ладно?

Свет был невыносимо ярким, его обжигающе-горячие лучи пробивались в щелки жалюзи. Проснувшись, Лестер обнаружил себя в своей постели – в своей мексиканской постели, в мексиканском отеле, в Мексике. Он был один. Без Джины. Так-то. Первым делом он посмотрел на часы. Вот они – сдавили запястье, словно браслет наручников, отделяя его обнаженное предплечье от мясистой розоватой кисти и безразлично показывая время; два тридцать два. Ладно. Он с трудом изменил положение тела с «лежа» на «сидя», осушил притаившуюся на ночном столике сразу за текилой пластиковую бутылку минералки и с минуту оценивал сложившуюся ситуацию.

Между ребрами, куда вчера ночью – как он начинал припоминать – многократно вонзались острые носы двух пар то ли туфель, то ли ботинок, Недовольно ворчала боль. Но это было сущим пустяком по сравнению с тем, что творилось с его лицом. Казалось, на нем не осталось ни единого неповрежденного участка, болело все – от лба до шеи. Он поднес руку к подбородку, и его пальцы уткнулись во что-то мягкое. Затем он попробовал пошевелить челюстью, но боль оказалась просто невыносимой. Правый глаз заплыл и не открывался, в голове без устали стучал молот, а горло сжимали спазмы тошноты. В довершение всего пропал бумажник.

Теперь придется позвонить и аннулировать все кредитки, а сам он – натуральный идиот, кретин. Лестер сочно обложил себя еще пару раз, но все же это был не конец света: у него еще было в заначке десять тонких хрустящих сотен, распиханных в разных, самых неожиданных местах в дорожной сумке, в сумочке с бритвенными принадлежностями и прочих небольших тайничках. Могло быть и хуже, подумалось ему, хотя и ненамного. Интересно, как он вчера добрался домой? Или его доставила Джина? При этой мысли он почувствовал, что сгорает от стыда.

Приняв душ, Лестер нацепил солнцезащитные очки с огромными зеркальными стеклами, прикрывающими его изуродованный глаз, и потащился в ресторан на веранде отеля. Джины там не оказалось, но это и к лучшему – ему требовалось какое-то время, чтобы немного прийти в себя и собраться с мыслями. Услужливая официантка была на месте – вся к его услугам, опять в традиционном платье до пят, на этот раз, правда, едва уловимого бледно-голубого оттенка. Она приветливо улыбнулась и что-то прощебетала. Лестер заказал два высоких бокала Smirnoff с naranja и содовой, а также яичницу из трех яиц с лепешками и огненно-жгучим соусом, от которого – можно не сомневаться – из ноздрей будет вырываться пламя. Он неторопливо ел и пил коктейли, а когда бросил ленивый взгляд на океан, то не увидел ничего, кроме водной пустыни. Выпив для душевного равновесия еще один – третий – коктейль, Лестер направился в холл отеля и спросил у дежурной, в каком номере остановилась Джина.

– Джина? – переспросила женщина, уставившись на него непонимающим взглядом. – Будьте добры, назовите ее фамилию.

Фамилии-то он и не знал. Точнее, он помнил, что Джина ее называла, но только это стерлось из намята, смытое водкой, текилой и дюжиной пинков в голову. Все, что он смог из себя выжать – это Джинин профессиональный псевдоним.

– Пума, – рискнул он. – Джина-Пума.

Волосы дежурной были стянуты в строгий пучок на затылке, а блузка застегнута до подбородка. Она изучающе посмотрела на Лестера.

– Мне очень жаль, но я не могу вам помочь.

– Джина, – повторил он, его голос слегка сорвался. – Ради бога, неужели у вас тут столько Джин?

На этот раз Лестеру резко ответили по-испански, после чего дежурная повернулась к нему спиной.

Началось методичное прочесывание отеля от бассейна к бару и обратно. Лестер был в отчаянии. Ему необходимо было объясниться по поводу вчерашней ночи, извиниться, отшутиться в конце концов, превратить дерьмо в золото. Она должна понять, что он, Лестер, был пьян в стельку и почти не соображал, и что при иных обстоятельствах он начисто вымел бы этими ублюдками пляж. Да-да, именно так. С окружавших бассейн шезлонгов отдыхающие бросали на него настороженные взгляды, а горничные в бледно-зеленых униформах испуганно жались к стенам. Затем он отправился на изнывающий под полуденным солнцем пляж и принялся искать там, проверяя сотни палапа, в тени которых отлеживались обгоревшие туристы. Вскоре Лестер тоже обгорел; он тяжело дышал и по нему ручьями лился пот. Скинув рубашку, Лестер бросился в волны, после чего забрался в ближайшую свободную палапа и отправил крутившуюся поблизости тощую девчушку за теплым как моча пивом.