Текст книги "Федька-Зуек – Пират Ее Величества"

А Севилья бурлила вокруг них… И то ли повзрослел от беды, то ли тут девушки такие уж нетерпеливые да горячие – но в Севилье к нему впервые в жизни женщины приставали. Раньше, чем усишки отросли. И какие женщины? О-о! Совсем юная, по лицу видать, не старше Федора, глаза огненные, сама пышная в бедрах и в грудях, а талия, как у пчелы. Идет – сама себя раскачивает, как лодку в мертвую зыбь. В волосах цветок, на плечах черно-прозрачная шаль, на голове такая же тонко-кружевная накидка, каблуки стучат… Ухх! Если б не проклятые свитки! Так и ушел бы вслед такой, улыбчивой, белозубой, подмигивающей…

Томпсон, заметя это, предложил познакомить в свободный вечерок с одной такой… Но Федяня отказался – мол, у меня с этими свитками свободный вечерок ежели и выдастся, так уж, верно, после того, как отчалим из города. А сам себе думал: «Это только тебе кажется, что твои знакомые не хуже. Но я-то, я знаю: та смуглянка, подпоясанная алым платком, что улыбнулась мне в тени кафедрального собора, не „не хуже“, а во сто крат лучше наилучшей из твоих знакомых!»

А вообще-то все смуглянки не сравнятся с рыженькой барменшей из «Под розой и омелой». Правда, эта вертихвостка улыбалась налево и направо, бородатым и безусым, блондинам и брюнетам – только не ему…

Помаленьку Федяня вникал в испанскую речь, которой – в отличие от сызмала привычной аглицкой – он допрежь и не слыхивал. На слух нравилось: гордый язык, звучный, как медный барабан. И помаленьку он решил учить испанский. Вон как хорошо: капитан по-испански разумеет и сразу знает, о чем за его спиной испанцы шепчутся, сговариваются или еще что. А тут… Ты идешь по улице, а за спиною женский Смех – и не знаешь, то ли это впрямь, как уверяет Ллойд Томпсон, завлекают так, то ли надсмехаются, то ли еще что. Чтобы быстрее поднатореть в испанском, Федя придумал помогать коку Питчеру таскать провизию с Кордовского рынка – того, что выше по реке: там чуть-чуть дешевле все. Кок закупал на всю команду, а пожрать все горазды. Помощников же ему боцман заставлял работать только угрозой наказания, и то на один день. А Федька сам вызвался постоянно сопровождать Питчера.

И всем от такого Федькиного решения было хорошо: команда избавилась от малоприятной обременительной повинности; боцман избавился от обременительной необходимости каждый вечер уговаривать и запугивать очередных «дежурных по рынку»; повар избавился от постоянной тревоги о том, что завтра ему придется под палящим «зимним» солнцем тащить одному тяжелые корзины с припасами. Ну а Федор получал двойную выгоду: во-первых, ходя на рынок, где чего Только не увидишь и не услышишь, он будет учиться испанскому, а во-вторых, в кубрике стали на него поглядывать искоса и за спиной бурчали: кому ж понравится, если малец, иноземец к тому же, которому еще до матроса второй статьи тянуть службу и тянуть, все дни с начальством, и каждый божий день на берегу, и форменку ему из-за этого боцману приказано было подобрать получше и, подобрав, подогнать по фигуре. Чтоб проклятые паписты и подумать не смели, что у англичан нужда имеется! А так он вровень со всеми встает. Причем не по приказу, а добровольно. Кубрик такие вещи четко различает и моментом реагирует.

То было – Федору и лягушку в постель подкладывали (со связанными лапками, чтоб не ускакала), то ночью фунтик бумажный с наловленными тараканами под носом подвешивали на тонкой бечевочке и перцем на нос сыпали: начнет чихать, тараканы из фунтика посыплются, глядишь, и слопает пару штук салага! И, разумеется, никто никогда не видел и не слышал, какой же прохвост это сделал! Как-то в якобы полном смятении матрос Крэйг высказал предположение, что это испанцы-негодяи прокрадываются на «Лебедя» мимо дремлющих вахтенных и злые шутки шутят. Мол, поди, Тэд, пожалуйся – ты ж вхож к капитану, не то что мы, рабочая скотинка! А тут он спал спокойно и утром, за четверть часа проснувшись перед подъемом, услышал, как злоехидный Крэйг шипел на матроса Торнмиджа:

– А ну, отзынь от человека! Не знаешь, что ли: он вызвался в «дежурные по рынку» без смены на все время нашей стоянки здесь! Сейчас его Питчер подымет без твоей помощи. Выбрось свою богомерзкую гадину за борт!

Кордовский рынок в Севилье был еще сам по себе как большой испанский город: улочка златокузнецов, Федька-зуек, пират ее величества. маленькими молоточками выгибающих на наковаленках еле видные проволочки из драгоценного тяжелого металла, улочка портных, улочка сапожников – и целые тесные ряды попрошаек, уродов, калек самых страшных и невероятных: один безрукий и безногий, другой как медведем изодран, клочья висят зарубцевавшиеся, третий с ровно, под веревочку, спиленными зубами и вырванным языком (рассматривали их охотно и даже с жадностью, а подавали, только если урод о себе рассказывает связную историю и по этой истории он – не инквизицией калечен!). А уж цыганята! То голые бегают, выпрошенные монеты за щеку складывают, то – если постарше – воруют, хотя ловят их почти тут же и бьют смертным боем.

Питчер отчаянно торговался из-за каждого пучка зелени, а если выгадывал против нормальной, общей цены сколько-нибудь заметную сумму – выпивал пару литров дешевого вина и покупал какой-нибудь образок.

– Хоть нам, англиканам, и не положено святые образа в доме держать и поклоняться им, а я считаю, морское дело настолько рисковое, что любая лишняя заручка на небе – к месту. Но только капитану об этом – чур, молчок!

Ясное дело – Федяне и так приходилось все время помнить, что товарищи его за выскочку, капитанского любимчика почитают, и доказывать, что нет, он как все… Конечно, это пока судно в порту стоит. В море выйдем – сразу станет ясно, что насчет любимчика – придумки от скуки. Паруса тягать или кабестан крутить – тут всем достается почти поровну. В море выйдем – все подначки враз кончатся. Но пока приходилось держать ухо по ветру.

4

Дни шли за днями, а «Лебедь» все стоял в Севилье. Команда устала от актерства: ведь приходилось изображать папистов, а если придет на судно испанский чиновник или просто шпион, выдающий себя, чаще всего, за торговца с предложениями, но без товара, – даже если торгует всего-навсего пресной холодной водой из кувшина, на развес – а шпионы, подсылаемые властями на «Лебедя», все разумели по-аглицки – надо было прямо богохульствовать, ругая протестантскую веру, и Библию на английском языке, и королеву, и особенно рьяно – пиратов, «морских псов Ее Величества»…

Уж вторая неделя стоянки шла к концу, а явных неудач пока еще не было, испанцы почти уже верили, что перед ними корабль мятежников, северян-католиков и ирландцев. Хотя говорится, что выговор северян еще ни одному южно-английскому уроженцу копировать не удавалось так, чтобы ему кто-нибудь поверил, имеется в виду, наверное, что не обмануть того, кто сам в северных провинциях бывал. А испанцев надуть удавалось. И тут Дрейк объявил, что дальше он намерен…

Он объявил такое, что в кубрике стали поговаривать, что их капитан спятил от хождения по севильским улицам в самую жару, когда и сами испанцы – а уж они-то привычные! – никуда не ходят, ничего не делают, а дремлют по домам. Мозги от здешней жары-де у него расплавились! Надо-де его вязать и выбирать временного капитана, который бы вывел судно из этого вонючего Гав-гав-кви-квира или как его там… И привел бы на Родину.

5

Дрейк объявил, что у него дела в Барселоне, такого же рода, что и здесь, но он опасается вводить судно в Средиземное море, где испанцы уж очень легко могут им завладеть. Поэтому он решил так: сейчас, как только закончим с делами, идем в Виго, на северо-западе Испании, там высаживаем Дрейка и с ним русского юнгу. Ну и если еще кто добровольно с ними пойдет – тоже неплохо. Они пешком пройдут через всю северную Испанию с запада на восток, до Барселоны и обратно. Он уже все обсчитал: путь займет два с половиной месяца и дела в Барселоне – полмесяца. То есть забирать его надлежит в Виго через три месяца. Подойти и ждать сигнала (о коем надлежит условиться сейчас) десять дней. По сигналу выслать шлюпку. Если он не вернется по истечении десяти дней ожидания – сообщить о его гибели лорду Винтеру в Адмиралтейство и отцу.

Пешком через всю Испанию, страну инквизиции! Да это же все равно, что самому собрать хворост, просушить его и, забравшись на ворох этого хвороста, поджечь! Безумие!

Федьку же идея капитана Дрейка заворожила. Забраться в самое логово врага, изучить его изнутри, увидеть слабые места – те, которые только изнутри и можно заметить, – и воротиться целыми и невредимыми – вот это дело! Риск, да еще и какой! Зато уж и польза делу…

Одно плохо: дело это – Федяня и в свои пятнадцать-то лет понимал – настолько тайное, что и похвастаться до самой старости никому нельзя будет. Да и не то что похвастаться, а даже просто намекнуть… Федор почти не спал, считая часы до Виго…

Перехода вокруг Пиренейского полуострова он почти и не заметил…

Уже в виду Виго, вернее – в виду извилистых щелей между утесами, шесть из которых были ложными входами, тупиками, и только одна щель вела в бухту, Дрейк озабоченно сказал – вернее, крикнул, перегнувшись через леера ограждения мостика, Федору, бывшему в тот день и тот час вахтенным:

– Хэй, Тэд! Знаешь ли ты, что нам нужна будет крыша?

– Дом? Может быть, купим фургон? – озадаченно отвечал юнга.

– Не-ет! – расхохотался капитан. – «Крыша» в смысле «легенда». Ну, как мы объясним испанцам свое появление в Виго и свое путешествие до Барселоны и обратно?

– А-а, вон что! – с опозданием сообразил Федор. – Ну, о первой половине дороги и думать особенно нечего. Ваша сестра имела дурость выйти замуж за московита-католика. И вот вы с ее свойственником, младшим братом мужа, отправляетесь в паломничество к мощам святого апостола Джеймса, в Сантьяго-де-Компостела, а потом вам придется еще сопровождать его в ближайший к Московии испанский порт – Барселону. А там мы сразу начнем искать корабль, который бы отвез меня в Россию.

– Искать нам придется, боюсь, очень долго, – многозначительно сказал Дрейк.

– Если мы всерьез этим займемся – боюсь, не хватит всей жизни. Между делом придется организовать крестовый поход, чтобы сокрушить Турецкую империю. Но это так, пустяки. А вообще-то мы будем заниматься этими поисками ровно столько времени, сколько займут ваши дела в Барселоне. А потом… – в тон капитану, с плутовской ухмылкой, сказал Федор. И тут капитан аж подпрыгнул на мостике от полноты чувств и завизжал в полном восторге от своего ума:

– Все ясно! Это же прикрытие и на обратную дорогу! Мы истратим полмесяца, деньги наши подойдут к концу – и мы понуро поплетемся обратно в Виго, чтобы хоть там уж сесть на корабль в Россию. Да, но! Если вдруг каким-нибудь ветром туда впрямь занесет корабль, идущий в Россию? Придется нам на него садиться…

– Ничего подобного! – в азарте завопил Федор. – Мы справимся о цене – и она окажется для нас чуть-чуть-чуть высоковата. На три дублона более, чем у нас осталось.

Ему хотелось петь и кувыркаться, или, по крайней мере, попрыгать на месте. Вот они какой хитроумный планчик наметили! Никто не подкопается, никакая святейшая, или какой там она у них зовется, инквизиция…

– А у тебя неплохо устроена голова, малец, – ласково сказал капитан. И тут же добавил: – У нас с тобой только одна общая беда, Тэд.

– Какая? – спросил Федор, окрыленный и планом, и похвалою капитана Дрейка.

– А такая, что мы с тобой – два идиота. Если испанцы не такие идиоты, как мы, – а это вряд ли, потому что иначе им бы не скрутить полмира – какой-нибудь специально приставленный к нам испанский шпион, невидимо, но неотступно при этом сопровождающий «Лебедя» еще от Севильи, сейчас, запыхавшись, докладывает инквизиции подробности нашего замечательного планчика. Мы же, два осла, раструбили о нем на все море!

– Ну, если бы кто срочно отплыл от борта, слышен был бы плеск весел. Я когда от опричников удирал, весла обмотал тряпками, а все равно слышно было. Только звук глуше, чем обыкновенно бывает, вышел. Но по воде все равно слышно, – упрямо и в то же время не вполне уверенно сказал Федор. Уж так ему не хотелось из соавтора замечательного планчика становиться ослом и идиотом, к тому же обреченным на смерть под пыткой в застенках испанской инквизиции. Нет, что у него за судьба такая горькая: чуть что не каждый год ему грозит смерть под пыткой – хоть в Московском государстве, хоть в Испанском королевстве. Точно иных смертей и нет в этом мире!

– Ладно. Будем уповать на милость Божию, – почти беспечно сказал Дрейк.

6

И начались сборы. Перво-наперво Дрейк заставил всю команду предъявить свои ножи – и отобрал два трофейных клинка. Толедская сталь, легко точащаяся, но трудно тупящаяся, с особенным сизым блеском, почти не прогибающаяся… И кастильские рукоятки из кости и рога, зеленовато-серые, с полупрозрачными навершиями: одна в форме распятия, вторая в форме дельфина, улыбающегося дружелюбно, но если повернуть нож острием от себя – скорбно-коварного.

И ничего неиспанского из мелочей. Но предпочтительно изделия галисийских ремесленников. Мол, собирались в путь спешно, захватили только нательные кресты да одежду без смены. Благо, трофеев у каждого почти члена команды хватало. Нашелся и католический молитвенник, и маленький нашейный образок Богородицы в кипарисовом окладе, на серебряной цепочке, и четки из какого-то твердого дерева. Матрос, у которого они были, уверял, что это – пальмовые косточки.

Кто-то из офицеров сказал, что это неразумно и даже подозрительно: англичанин и русский не имеют ничего при себе из изделий своих стран. Сразу наводит на подозрения и на мысли о тщательной подготовке.

– А мы и не будем говорить, что так случайно получилось. Мы будем всюду трубить, что долгие годы готовились к паломничеству, заранее решили, что не возьмем ничего своего – так сказать, зараженного протестантизмом.

– Раз уж «долгие годы» – придется вам, Фрэнсис, поискать другого спутника: Тэд зеленоват.

– Гм, верно. Ну, тогда так: я всю жизнь готовился, а он присоединился, считая мой выбор бессмысленным, но безобидным.

– Ну, так еще пойдет.

В таких разговорах оттачивалась их «легенда». И тут…

«Лебедь» стоял возле входа в бухту Виго – и вдруг со стороны моря послышалась… Веселая музыка! И музыка, как будто знакомая Федору по Нарве. Как будто… Ну да, как будто польский танец краковяк!

То было на самом деле польское судно «Король Владислав Локетек». Оно шло мимо, в гавань. С «Лебедя» просигналили, что хотят обменяться новостями. Федор, честно говоря, испугался: а ну как ляхи разбили наголову российскую армию и победу празднуют?

Оказалось, отмечали первую годовщину польско-литовской унии. И под действием этого известия корабельный священник «Лебедя» мистер Дэйвид Рауд вспомнил о церковной унии: мол, русских католиков нет, и это можно проверить, да это и так, наверное, известно кому положено такими делами заниматься в Испании. А вот есть уния католицизма с православием Флорентийская – не утвержденная Римом и какая-то еще недавняя. Так что Федору быть не католиком, а униатом, интересующимся пышной, издревле идущей религией католицизма. Да, так: русский – униат. Ну, а Дрейк – английский католик, «которому не повезло родиться уже после Реформации».

На том и порешили – хотя Федор опасался, что столько времени подряд в чужой, да притом еще вражьей, шкуре, капитан Дрейк не выдюжит, взорвется…

7

К Виго подошли на веслах, вдвоем. Брать еще кого-то Дрейк, по здравом размышлении, передумал: чем больше компания, тем больше внимания она привлечет. Ненужного их замыслу внимания – особенно. Известно же, что Испания переполнена надзирающими за населением и друг за другом тайными агентами-осведомителями инквизиции, внештатными доносителями-добровольцами и так далее…

По пути Дрейк придумал еще одно объяснение их появления в Испании:

– Мы объясним, что задумали это паломничество давно, но случай все никак не подворачивался, – и только вот теперь удалось наняться на корабль, который из Лондона шел в Севилью, оттуда мимо галисийских берегов. Мы понадеялись сговорить этих богопротивных торгашей зайти в Виго, высадить нас и заодно посмотреть на здешние рынки. Изучили бы, на что тут спрос имеется, на что цены какие. А то ж англичане во всей великой Испании знают две дороги: всю Андалузию изучили и Страну басков. А остальные земли этой державы как и не существуют вовсе!

Но нас даже не дослушали до конца – сказали: «Ну, коли вам так уж хочется к вашим любимым испанцам, вот ялик, вот весла, а Виго вон где. Плывите, милые!» И вот мы здесь! Да еще на прощанье нам выпотрошили карманы, так что теперь уж и не знаем, как до дому добраться. Единственная надежда для Тэда – Барселона. Туда мы и будем пробираться. Оттуда, по слухам, ходят каталонские суда на восток до турецких владений на Черном море, а уж оттуда до Московии рукой подать! Ну, а я уж как-нибудь до своей Англии доберусь. Штурман всегда работу найдет.

Но если уж и из Барселоны не удастся родственничка – тебя то есть – отправить, то придется ему, бедненькому, со мною в Англию, оттуда в ганзейский порт какой-либо – ну и дальше на восток. Что плохо – война там…

– Да, все поотбирали у нас гады-протестанты!

– Так-так, хорошо! Слушай, Тэд, ты мне почаще напоминай тайком, что я католик. Хорошо?

Федька с улыбкой кивнул:

– Каждое утро напоминать буду. Мистер Дрейк, а какие ж мы с вами католики, если ни молитв ихних не знаем, ни перекреститься не умеем? Нас же в два счета разоблачат!

– Я знаю. Я ведь при католической королеве Кровавой Мэри был уже взросленький – вот как ты сейчас, и молился, как у них и положено, на латыни. А тебе можно по-русски все что угодно молотить, только в такт.

Тут Дрейк спохватился, скомандовал: «Суши весла!» – и начал учить Федора креститься по-католически, двоеперстием. Это оказалось непросто. Хотя Федор и видел сотни раз, как в Европе люди крестятся – сам не пробовал. И стоило отвести большой палец из щепоти на дюйм – оставшиеся два пальца тут же растопыривались. А надо было держать их сведенными! Наконец Федька догадался, что движение не надо начинать с привычного складывания щепоти. И дело пошло на лад.

Крестясь, Федька припомнил кое-что слышанное и азартно сообщил мистеру Дрейку:

– Они еще издевались над нами!

– Кто «они»?

– Да гады-протестанты же! Мол, католики – не нам чета, мы веруем, что Господь заранее приговорил иных ко спасению, иных же – к погибели вечной, католики же веруют, что можно отмолить грехи, спастись добрыми делами, откупиться от ада милосердием. Вот пусть они помогут своим братьям-паломникам, не дадут пропасть. Заодно и проверите, столь ли они милосердны, сколь подобает им по их учению…

– Неплохо, Тэд, совсем неплохо. Вот видишь, ты уже начинаешь постигать разницу между ими и нами. Да, вот еще что тут подойдет: «Заодно проверите» – и добавляли: «Если еще когда приведется свидеться!»

Для вящей убедительности Дрейк нарочно не в такт посунулся вперед и расквасил нос себе рукояткой собственного же весла. Кровь капала, но он не утирал ее. Федор попробовал сунуться с советами или с платком, но Дрейк, смеясь, замотал головой:

– Не-ет! Нас же немножко побили, когда провожали. А когда дерешься, некогда утираться – верно?

– Ну, тогда уж покрутите головой, да порезче. Чтобы капли по всей одежде разлетелись. А то дорожка из крови на дублете – точно вас били, а вы стояли смирно…

– Дельное замечание, малец! – сказал. Дрейк и пошатался на банке влево-вправо и вперед-назад.

8

И вот снова Испания. Но не Севилья, отвоеванная у мавров триста лет назад, а Галисия, под маврами почти что и не бывшая. Тут даже лица другие… Как бы больше похожие на наши, поморские, что ли? Хотя откуда бы?

Федька не знал, и не узнал никогда, что сходство он подметил точно: в отличие от остальной Испании, тысячу лет назад завоеванной вестготами, здесь, на крайнем северо-западе, образовалось – таковы были капризные пересечения народных судеб в ту пору, пору Великого Переселения Народов – королевство свеев. Завоеватели его были предками шведов, но немалую их долю составляли… аланы, предки осетинов! И я затрудняюсь точно сказать, кто в том королевстве был более неуместен и сенсационен: аланы ли, проделавшие более длинный путь из предгорий Кавказа, или свеи, пересекшие все климаты Европы по пути из еловой тайги в вечнозеленые леса из буков, каштанов, пробковых дубов и тому подобных теплолюбов.

Сначала их долго промурыжили таможенники: обыскали подробно, ничего не нашли, изучили клейма на ножах (Толедо!), на фляжках (Куэнка – на глиняной и Баракальдо – на оловянной) и всем прочем, дважды записали рассказ о причинах появления здесь – сначала по отдельности они рассказывали двум чиновникам, потом оба вместе.

Они нигде не запутались, прицепиться было решительно не к чему. Но таможенники (сами-то по себе ребята неплохие. Федор даже выпросил у «своего» допросчика писчее перо и «настоящие испанские» игральные карты, в колоде которых не хватало двух красных тузов и валета треф, на память) спихнули дело своему старшине, который ушел обедать и потом подремать, отложив дела на потом. В общем, первую ночь они провели на дерюжке, дрожа от промозглой ночной сырости, и только назавтра после полудня их освободили, выдав бумажку о том, что таможенный досмотр они прошли.

Но на бумажке, правда, одной на двоих, были написаны слова, делающие ее бесценной: «…прибыв в Испанское королевство законным образом, вышеозначенные двое намереваются совершить благодатное паломничество к мощам Св. Иакова Компостельского и затем путешествие по Испании до столицы графства Барселонского. Оные два паломника обязались соблюдать нижеприлагаемый маршрут, не сворачивать в столицу королевства, дабы не увеличивать тамошнего избыточного многолюдства, не вступать в споры о вере с мирянами и духовенством, не пытаться проникнуть в заморские владения испанской короны, не чинить заговоров, не играть в азартные игры, не соблазнять замужних женщин, а также вдов и девиц, не… не… не…» – всего дотошный Федор насчитал тридцать девять запретов.

Правда, никакого «прилагаемого» описания разрешенного им маршрута не дали – «Много чести!», а в азартные игры предложил поиграть сам таможенник, сей запрет на бумаге изложив и песком посыпав, чтоб осохли чернила…

Замечу, что так было и во все их испанское путешествие: им сообщали устно или письменно множество строжайших запретов, которые на деле не соблюдались, им выдавали бумаги со ссылками на приложения, которые никто и не думал к тем бумагам прикладывать. Ни один вопрос не решался сразу. Его откладывали до «сейчас начальник придет», потом, когда придет, откладывали вновь «до обеда» – ну а после обеда вообще никто ничего не делал и все переносилось на «завтра утром». Назавтра их отпускали, не вникая ни в их бумаги, ни в их рассказы и объяснения.

Видимо, просто-напросто держали, пока не отчаятся взятку содрать. Поймут, что безденежные, – пару пинков дадут и – иди куда хочешь…

Дрейк задумчиво цедил:

– С такими чиновниками и вообще с такими порядками не то удивительно, что иногда мы, маленький остров, их пощипываем, а то и бьем, – а то, что они вообще еще не рухнули, как описанный в Ветхом Завете колосс на глиняных ногах!

Федька, который повидал в жизни еще много меньше, чем его капитан, не особо удивлялся. Ему тут казалось все похожим на Россию. Вот все инакое – и вера, и что бедняки едят, и одежда, и домы, и язык. И все очень похожее. Народ лихой, удалый, нерасчетливый. Горячий народ. Русские туго заводятся, а эти моментом, но уж как заведутся – не вдруг отличишь.

Окончательно он в сем странном сходстве уверился, когда увидел то, чего нигде в Европе не видал: поспорили два погонщика мулов о чем-то, и – шапку оземь!

Дрейк, тоже это видевший, увидел и понял другое:

– Хоть и говорят, что галисийцы в Испании считаются холодными людьми, а такие же петухи, как и андалусийцы. Только и разницы, что не такие черные да песни другие поют.

Это точно: тут пели не такие тягучие, с бешеными вдруг всплесками, а напевные, мягкие, тоже чем-то похожие на российские песни. И бабы тут ходят часто в белых платочках, низко надвинутых на лоб или вовсе уж по-русски, по-деревенски повязанных – с узлом под подбородком. Вот только в церкви ведут себя иначе. И то не совсем-то иначе. Часть серьезно и тихо молится, а часть – чисто юродивые московские! Тот на полу распростерся, молотит себя по спине через плечо, на пузе лежа, цепью и орет: «Грешник я великий! Плюйте на меня, христиане!» (И ведь находятся, плюют, озорства ради более.) Помолится так, встанет окровавленный и оплеванный, капюшон ниже надвинет и – из храма. Спросишь, кто – оказывается, не юродивый вовсе, не нищий Христа ради, а известный купчина…

Правда, говаривали втихаря, что и Грозный царь так же валяется в храмах, себя бичуя, и орет: «Грешник я велми велик еси! Вяжите мя, православные!» Особливо после попойки, с похмелья…

Так вот, еще Русь Федору напоминало то самое чиновничество, что озадачивало мистера Дрейка. «Это ж наши приказные! Подьячие!» – догадался еще на второй день после высадки Федор – и все на свои места встало. Он даже частенько понимал без ошибок, чего чиновник хочет, даже если слова шли ему незнакомые прежде. До слов понимал.

И потому объяснял Дрейку, что напрасно думать, будто такое нерадивое, погрязшее во взяточничестве повальном, волокитное чиновничество – верный знак гнилости государства. Вон в России точно такое же оголтелое приказное племя – а страна стоит, и победить ее не удастся. Сама не всегда побеждала, это точно. Но зато ее победить – дело вовсе немысленное. Почему? Да, наверное, потому, что такое чиновничество – знак того, что в сей державе народ на великие дела способен, но живет при этом как бы на отшибе, властям вопреки. Они ему за указом указ – а он плевал… И лицо страны для иноземца при таком раскладе совсем не истинное. Оно и для самих той страны подданных, может быть, не то. Вот когда надо жилы рвать и из себя выпрыгивать – тогда оно истинное. А потом опять как бы полусонное…

Он это ясно чувствовал, но не мог ясно обсказать. Тем более, что надо по-английски… Вот вроде и знаешь, а неродной и есть неродной. Вот богомаз рисует, разводит краски – тут мазнет густой краской, а тут чуть-чуть, один раствор… А на чужом языке говорить и думать – все равно что иконы писать одними чистыми красками. Грубо выходит, оттенков никаких не передать…

9

Они продвигались по торной дороге, забитой паломниками, ночевали на постоялых дворах – их тут было великое множество и ни один не пустовал! В каждом постоялом дворе был и храм. Паломники в одно время вставали, равномерным шагом доходили до следующего храма точно к часу обедни, отстаивали мессу и, поев и часок отдохнув, выходили в путь к следующему храму.

Разноязыкий говор, ужасные увечья и врожденные уродства, многоцветье лишаев, рубцы и язвы… Казалось, здесь собралась вся боль человеческая, сколь ее в мире есть, – и за пределами этого людского потока, надо полагать, сейчас благостно и покойно… Тут же ты взглядывал на остающуюся позади, мелькнувшую едва, деревеньку и понимал, что это только сказочка для самого себя, боли в мире на самом-то деле не столько, сколько ее здесь, а море неисчерпанное. Да и неисчерпаемое!

Однажды на привале, когда Федор развалился на соломе, а Дрейк ушел поискать хоть одеяло какое, к русскому подсел высокий горбоносый паломник и тихо спросил:

– Славянин?

– Да. А ты?

– Я хорват.

– Слышал. Это в Венграх?

– В общем, да. Слушай, брат, я не спрашиваю, кто ты, куда и зачем, – это твои дела. Я только дам маленький совет. Бойся и беги, как огня, калек. Они все прошли через инквизицию и сломались на пытке. Кого-то предали, а если некого предавать – оговорили невинного. Не их вина – пытка ужасна. Но важно то, что после пытки они все – секретные сотрудники инквизиции. Доносчики. Им платят мало-мало, и с каждой сданной хозяевам головы. Берегись их!

Хорват бесшумно вскочил и, не оборачиваясь, в два шага, через костры и тела, исчез во тьме как и не бывало.

А на его место робко приполз калека с раздробленными беспомощными пальцами рук и перебитыми ногами – в потоке было немало таких людей, вообще-то передвигаться самостоятельно неспособных. Их катили в креслах на колесах, несли на носилках, или даже они сами как-то ковыляли, кто на култышках, обернутых кожей, кто на тележке в два дюйма от земли всего…

Калека поднял на Федора пристальные умные глаза и спросил:

– Иноземец?

Федор молча кивнул.

– Впервые у нас?

Федор кивнул.

– Галисия – не Испания! – важно объявил калека.

– Это ваши дела, – мрачно ответил Федор.

– Жаль. Я хочу сказать: как жаль, что такой молодой человек так прискорбно равнодушен к страданиям людским!

– Что делать: такой уродился, – издевнулся Федор. Это была проверка: если калека тайно работает на инквизицию, он не обидится – он же на работе, ему положено в суму спрятать самолюбие – и не отлипнет. Если же чистосердечный человек – обидится и отползет. Не отстал. И когда Дрейк наконец вернулся с жидким, изношенным до прозрачности квадратным одеялом, Федор, чтобы мистер Дрейк не сказал сгоряча чего лишнего, громко изумился, что при таком наплыве чужеземцев здешние власти еще находят какие-то возможности дать паломнику хоть что-то сверх позволения пройти беспошлинно по испанской земле.

Мистер Дрейк покосился на плотно усевшегося рядом калеку, что-то (или даже все) понял и уселся рядом, накрыв ноги – свои и Федора – одеялом. Калека откровенно ждал, что скажут иноземцы. Те так же демонстративно молчали. Потом Дрейк зевнул и сказал:

– А что, Тэд, если мы сегодня постараемся пораньше уснуть, а завтра, если нам удастся это «пораньше», встать пораньше и пройти перегон до следующего постоялого двора не в такой пыли и толкучке, какая сопутствует главному потоку паломников…

Попробовали, хотя условий для нормального отдыха не было: ледяные сквозняки плюс духота от испарений сотен тел, часто немытых (многие богомольцы давали обеты не мыться и не бриться, покуда не прикоснутся к раке с мощами апостола). Говорили паломники вполголоса, но их было столько, что гул от этого стоял, бьющий по ушам с неменьшею силой, чем городской шум Лондона бьет по ушам моряка после месяцев в океане…

Наутро Дрейк поднялся еще до света и безжалостно растолкал Федора, погнав его тут же умываться к холоднючему роднику. Федор со сна ныл, что вода уж больно холодная, льда холоднее. Дрейк загоготал:

– Эх ты, гиперборей! Разве у вас не всегда такая же вода? Вы же там в Московии снег растапливаете, верно?