Текст книги "Федька-Зуек – Пират Ее Величества"

И в этом привычном порту Таггарт подцепил лихорадку, первые три дня досадную обычную хворобу, отодвигающую исполнение намеченного, но не разрушающую планов. Потом капитану Дэйвиду стало хуже, а потом уж так худо, что он послал Фрэнсиса разыскать протестантского пастора и нотариуса – причаститься святых даров перед смертью и написать завещание по всей форме. Фрэнсис привел сверх просимых еще и лекаря, но тот, едва глянув на язык и под веко больному, махнул рукой и сказал:

– Мессир, вы, я вижу, крепкого духа человек, потому скажу вам правду в глаза: у вас восточно-гвинейская моровая лихорадка, и вы умрете самое большее через неделю. Ее завезли в наш порт из Африки, и от нее нет спасения. Это как Божья мета: один заболевает, подышав воздухом комнаты, в которой день назад лежал больной, – другого зараза не берет, хотя он не отходит от больного, спит с ним в обнимку и носит после него белье, не постирав с известью! Вы правильно сделали, послав за пастором, но еще мудрее, послав за нотариусом. Потому что через четыре-пять дней рассудок ваш отуманится и вы не сможете распорядиться своим имуществом, как хотели бы.

Таггарт выслушал с кривой горькой усмешкой и ответил:

– Огромное спасибо, господин доктор, за откровенность. Я чутьем все то и ощущал, что вы столь толково изложили, ну а теперь уж знаю точно. А коли так – не окажете ли вы мне последнюю любезность: помнится, по законам вашего славного королевства, чтобы завещание было неоспоримо, нужен свидетель, не состоящий с завещателем в отношениях… Подождите мгновение, сейчас приведу дословно… Ага, вот: в отношениях родства, свойства, вассалитета, услужения, серважа или рабства. Так, господин нотариус?

– Буквально так! Знаете, господин Таггарт, если бы после приведения этой цитаты вы заявили бы, что являетесь членом юридического факультета нашей Сорбонны или вашего славного Оксфордского университета, – я бы поверил без малейшего колебания!

– И ошиблись бы. Но к делу, господа.

…Он разделил все свое имущество на две половины и одну скрупулезно распределил меж многими лицами: вина из поставца – по бутылке на каждого – прежним соплавателям, которых душеприказчику, писарю коронных магазинов Эдмунду Дрейку надлежало раздать, за каковые труды ему причиталось из наследства Священное писание на греческом языке и кирпич из развалин Соломонова храма в Иерусалиме. Домик в Плимуте и находящуюся в нем одежду – сестре, Милдред Корни, в девичестве Таггарт, и так далее.

Другая, главная часть его имущества, в завещании не делилась меж разными людьми: «А принадлежащий мне барк „Нэнси“, двадцатипятитонный, приписанный к порту Плимут, со всем, что на нем находится, как принадлежащим к кораблю (запасные паруса, канаты, дельные вещи и прочее), так и не принадлежащим (как-то: книги, вино, груз в трюме и прочее) завещаю в полную собственность, владение и управление Фрэнсису Дрейку, несовершеннолетнему, сыну Эдмунда Дрейка из Чатама, в уверенности, что сей высокоталантливый и разумный молодой человек сумеет сим имуществом распорядиться наилучшим образом. Святой Георг, покровитель британцев, помоги ему в этом!» Ну, а дальше подписи и печати и все, что полагается.

Когда процедура была завершена и все ее участники попивали подогретый портвейн из бортовых запасов Таггарта, тот пошутил уж вовсе неприлично:

– Эх, упустил я одну мелочь! Думал, что все-все учел, – а оказалось, нет. Фрэнсису ведь должно же причитаться хоть какое-то вознаграждение за хлопоты по перевозке в Англию моего праха и связанные с этим неприятным делом издержки?

Доктор – осталось неизвестным, то ли такой он был замечательный, то ли поднаторел за время мора – ошибся на один день всего в сроках – Таггарт пробыл в своей памяти не четыре-пять, а три дня. И три дня лежал в бреду. И потом тихо преставился со словами:

– Теперь можно спокойно помереть: у Англии есть и надлежащая королева, и парни, достойные нести шлейф за нею, а то и королевский меч впереди в процессиях…

Слово «процессиях» он выговаривал трудно, деревенеющим уже языком, последний слог был уже просто нечленораздельным, гаснущим шипением – но и то ведь значило, что помер в своем уме, вернувшемся к нему за несколько минут до смерти.

Так Фрэнсис стал капитаном и судовладельцем в одночасье – ему едва тогда исполнилось шестнадцать лет.

Он потерял гораздо больше, чем первого капитана. Ибо и мировую историю он знал в изложении Таггарта, и географию, как тот ее понимал, и понятия о природе разных стран впитал тоже не из школьных уроков, а из рассказов Дэйвида. В сущности, Фрэнсис ведь был почти неучем, если подойти с обычными мерками даже не нынешнего, а того времени. Но знаний, переданных ему Таггартом, вполне хватило, чтобы прожить с ними целую жизнь, совершать открытия, одерживать победы и не только самому наживаться, но и обогащать страну (были в жизни моего героя годы, когда удельный вес его личного вклада в государственный бюджет Англии был равен вкладу нефтяной промышленности в госбюджет СССР застойного периода! То есть решающим был!).

Удалось это Таггарту только потому, что, по счастливой для Англии и самого Фрэнсиса случайности, «спектр» познаний его первого капитана совпал со спектром, потребным мореплавателю мирового масштаба, – раз, и с кругом интересов необразованного, хотя и талантливого, щенка – будущего адмирала Дрейка, во-вторых. Проще говоря, Дрейк нутром знал, что ему нужно, и искал не знаний как таковых (в Англии были пираты, одержимые научной любознательностью, – Уильям Дампир, к примеру, или, в известной степени, – младший современник Дрейка, Томас Кавендиш. Но Дрейк к их числу не принадлежал), а знаний, необходимых для достижения его целей. А цели эти были ясными уже в те годы, и им он следовал всю свою жизнь. Это – сокрушение морской мощи Испании или хотя бы посильное ее ослабление, далее – усиление Англии и личное обогащение.

Можно спорить о порядке размещения этих трех приоритетов. Но определились они рано и с тех уже пор не менялись.

В некоторых отношениях Фрэнсис был удивительно косным. Так, он цеплялся за испанские моды и чурался немецких – поэтому никогда он не носил берет, даже когда его залихватская шляпа с загнутыми полями прочно вышла из моды. Хотя вообще-то за модой следил и любил быть хорошо и «современно» одетым.

Глава 8
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ, ИЛИ ПОЗОРИЩЕ

1

В 1561 году жизнь большой и все еще увеличивающейся семьи пастора (формально – писаря, в прошлом пастора, но по сути-то он никогда не переставал быть протестантским проповедником, пастырем блуждающих в сумраке душ) Эдмунда Дрейка изменилась к лучшему, и круто притом к лучшему! Эдмунд уж и не надеялся на изменения к лучшему. Ну да, он незаурядный проповедник – и власть теперь наша, протестантская. Только ведь вакантных приходов нет и не будет. Все оказались заняты гибкими людьми, при прежней королеве католиками, хотя и не ярыми, не такими, что в костер людей пихали за малейшее несогласие, а добропорядочными и умеющими держать нос по ветру людьми. Как только власть переменилась, они без колебаний отреклись от католичества и стали верно служить новой власти по иному ритуалу. Каждый из них ни в чем конкретно не виновен. Ну разве что в бесхребетности. Так это же свойство характера, а за характер не карают.

Но тут вдруг скончался один из таких вот, гибких. И Эдмунду предложили место викария в Кенте, на самом юго-востоке Англии, милях в пятнадцати от Чатама на юг. Конечно же, он с радостью согласился! Очень уж тяжело в городе с большой семьей. Все приходится покупать – молоко, муку, сало, масло, свечи, дрова… Никакой заработной платы не хватит, тем более скромной писарской. А тут – деревня! Можно развести и коров, и овец, и птицу всякую, и хотя бы кроликов. Огород сажать, сад заложить… Впрочем, сад оказался в наличии – чудесный, благоуханный, зрелый, плодоносящий яблоневый сад, в глубине которого скрывался старый каменный дом. Достаточно просторный даже и для его семьи, крытый, как и старенькая церквушка, сизыми плитками колотого сланца-шифера, от старости позеленевшими. Дай Бог здоровья и долгих лет жизни Ее Величеству – если будет так, второй Кровавой Мэри не быть. А тогда… Господи Боже ты мой, как прекрасно было бы жить тут и жить, состариться в яблоневом саду, умереть и быть похороненным здесь же, перед церковью…

Семья могла вздохнуть свободно. Дети ухаживали за живностью – и это явно положительно на них сказывалось: много меньше стало раздоров меж ними, жалоб друг на друга. Они стали меньше болеть…

А Фрэнсис мог теперь, не опасаясь того, что братишки могут без его помощи помереть от голода, уйти в дальнее плавание. А то больно уж скучно пилить через Пролив и обратно, зная, что в будущем ничего иного тебе и не светит, кроме как это привычно-постылое: через Пролив – обратно. Но на «Нэнси» за моря не поплывешь: старушка хоть и неплохо сколочена, а не рассчитана изначально на океанские бури. Да и мала: места попросту не хватит для припасов, потребных в длительном плавании. Так что до поры Фрэнсис продолжал скучноватое, для человека его темперамента, дело Дэйвида Таггарта…

2

«Нэнси» была приписана к Плимуту. Лучшая гавань юго-западной Англии. У самого глубокого рукава бухты набережная именовалась «Набережной Хоукинзов» – да-да, тех самых, что так выручили Эдмунда Дрейка в трудную пору восстания 1549 года. Вильям Хоукинз-старший умер в 1553 году. Теперь, в 1561 году, дело вели два его сына. Братья хозяйничали в конторе, внешне мало чем отличающейся в ряду складов, мастерских и матросских общежитий. Старшего звали, как и отца, Вильямом, а младшего – Джоном.

Сейчас обоим было около тридцати. Вильям управлял сложным хозяйством семейной фирмы, включающим верфь и корабли, причалы и заморские отделения фирмы. Джон же сам ходил в дальние плавания, торговал с дикарями, возил по пути, впервые в английской истории проложенному отцом, черных рабов из Африки в Америку…

И вскоре пришел день, когда Фрэнсис сидел в их невзрачной конторе, лицом к окну, напротив братьев, чьи лица, напротив, были в тени, и отвечал на их вопросы, иногда неизбежные, но порой и неожиданные. Он был напряжен, сидел скованно, сложив руки на коленях и сцепив пальцы так, что суставы побелели (что вообще-то для него было более чем нехарактерно). Он понимал, что будущее его – во всяком случае, на. ближайшие годы – целиком зависит от впечатления, которое произведут его ответы. Это-то и мешало ему производить благоприятное впечатление, хотя вообще-то он уже умел располагать к себе нужных людей. Но тут уж слишком многое было поставлено на карту. Столь многое, что он и обстановку конторы не разглядывал, чтобы не отвлекаться (и позже, выйдя уже из конторы, сообразил, что не заметил, обшиты ли стены в кабинете деревом, или окрашены, или обтянуты тканью. «Так что, – подумал он тогда, – случись мне рассказывать, что я в том кабинете побывал, и любой в нем бывавший до меня или после запросто уличит меня в наглой лжи!»)…

– Сын Эдмунда. Что ж, – серьезно сказал Вильям, – это уже само по себе наилучшая рекомендация. И я, и Джон очень хорошо помним твоего отца. И ценим. Кстати, как он? Давно мы не встречались, но нас должно простить: унаследовав дело отца, нам не то что друзей навещать – нам спать по три дня подряд некогда бывало. Пока хоть отчасти освоились в делах, минули годы. Как он, на родину в Девоншир возвращаться не думает?

– Думал, еще год назад. Но не теперь.

– Что так?

– Он получил приход. В Кенте. Думаю, теперь, если волнений новых не произойдет, он уж никогда и никуда с места не стронется. Надоело бегать с места на место. А с такой семьей как наша, вообще очень сложно переезжать. Вы же не знаете, а у меня ведь уже десятеро братишек! Да и приход его в хорошем месте: тихая деревня, дом в прекрасном саду, церковь старенькая… Нет, он уж не сдвинется с места ни за какие коврижки. И прихожане не отпустят – они его полюбили. Пускай уж доживает там, куда судьба определила, – солидно ответил Фрэнсис.

Братья одобрительно переглянулись: обоим понравилось, как говорил об отце этот юнец, которого они помнили четырехлетним карапузом: об отце – как старший о младшем говорит. С ответственностью. Не покровительственно, не снисходительно, а так, как и надобно.

– И что твои братья поделывают?

– Растут пока. Впрочем, старший из них уже плавает на разных торговых посудинах вдоль побережья, – и, усмехнувшись, Фрэнсис добавил:

– Еще с Чатама у нас у всех морская соль в крови.

– Это отлично! – весело ответил Вильям. – Морская профессия может дать человеку все! Особенно в наши дни.

Что ж, он имел полное право так говорить, потому что им, Хоукинзам, море действительно дало все: богатство, известность, приключения, карьеру, путешествия, ну и опасности в меру… Старый Вильям посылал корабли на восточные побережья Америки, а его сыновья организовали почти регулярную доставку черных невольников из Верхней Гвинеи на побережье Караибского моря – туда, где рабы нужны были не для услужения в домах знатных и богатых людей, а для работы на плантациях. Там спрос на них был, можно сказать, неограничен. Индейцев, какие покрепче, испанцы извели каторжным трудом и теперь не могли вести хозяйство без постоянного притока из-за океана новых и новых рабов. Правда, торговлю сильно осложняло то обстоятельство, что король Испании Филипп Второй объявил торговлю живым товаром исключительной монополией казны. Но «осложняло» не означает «прекращало». По-прежнему Джон Хоукинз, а также немало французских корсаров и голландских приватиров шли на риск, контрабандой ввозя в Америку сотни и тысячи рабов.

Относительно моральной стороны работорговли католики и протестанты были едины: цветнокожие потому такие здоровые, что созданы Господом Богом специально для работы на белых. Такие здоровенные потому, что каждый из них должен быть пригоден для самой тяжелой работы, какую ни прикажут делать.

К тому же, забирая чернокожих с родины, где они погрязали в языческом идолопоклонничестве, не ведая истинного Бога, работорговцы… спасали их души от погибели! Вот так, не больше и не меньше! И когда Хоукинзы объявляли, что и в текущем году снова не смогут дать ни пенни на благотворительность, поскольку много вложили в расширение работорговли, – это считалось всеми уважительной причиной. Церковные старосты отступались…

– А теперь расскажи немного о себе – что сам найдешь нужным, – сказал Джон, до сих пор молчавший.

– Ну, что рассказывать? – Фрэнсис почувствовал, что отступившее было смущение снова захлестывает его с головой. – Ну, что? Плавал. В основном через Пролив. Ближний каботаж. Последние три года – на собственном судне. На море с тринадцати лет. Сперва юнгой, потом помощником боцмана, помощником капитана и шкипером. У покойного Дэйвида Таггарта.. С ним мы ходили не далее Голландии.

– Что за посудина у этого… Таггарта?

– Да, Таггарта. Двадцатипятитонник. Но крепко построен, к тому же владелец поддерживал судно в идеальном порядке. Редкий был человек Таггарт. При первой возможности он рассчитал морячка, который помогал ему на «Нэнси», и мы управлялись вдвоем. Он, знаете ли, любил покушать. Готовил сам на нас обоих – и каждый раз что-нибудь новенькое. Сам изобретал блюда…

– Так что ты одновременно ел всякие вкусности и учился морскому делу? – захохотал Вильям. – Однако неплохо он устроился, а, Джон?

Братьям до этого Таггарта дела не было. Но они приглядывались к первенцу Эдмунда Дрейка – а в этом деле, в подборе командного состава для дальних плаваний, мелочей не было. Так что пусть рассказывает что хочет: важно все, и как человек рассказывает, и о чем хочется говорить… Человек виднее, когда ему позволяют идти свободным курсом, верно?

– Да. Но главное – Таггарт сразу стал учить меня самостоятельно водить судно. Были рейсы, когда мы вообще вдвоем на борту, так что хочешь – не хочешь, а покуда капитан спит, я и рулевой, я и штурман, и я же – палубный матрос. Вот тогда-то я и понял, что как для кого – а для меня жизнь только в море! Таггарт говаривал: «Добрый корабль, спокойное море и попутный ветер – что еще человеку нужно?»

– А что ты читал по навигации? – поинтересовался Вильям.

– Да если честно сказать, то – ничего. Таггарт много в свое время читал – у него даже библиотека в каюте была – и мне напересказывал много всего. И по истории, и по корабельной архитектуре, и по географии, и о морских сражениях. Он в былые годы плавал на больших кораблях, вдоль португальских берегов, в Азию… Вообще много видел и много умел. Я у него перенял многое.

– А каким образом ты в шестнадцать лет заимел собственное судно? Деньги копил с первого дня в море?

– О, нет. Таггарт умер, от заразы какой-то. И оставил «Нэнси» мне по завещанию. Он ведь был холостяк. Подобрал я себе паренька на пару лет меня младше – и плаваю.

…Братья Хоукикзы то и дело забывали, что перед ними сидит не взрослый мужчина, а зеленый юнец.

– Ну, а к нам что тебя привело? Как-никак, капитан и судовладелец, никто тебе не хозяин. Чего лучше?

– Скучно мне каботажем заниматься. И потом… Извините за громкие слова, не мастер я точно их подбирать, но только, понимаете ли, плавая по следам Таггарта, я имею небольшую прибыль – но ничем не помогаю Англии. А ей сейчас нелегко. Я чувствую – нет, даже не так, – я знаю, что могу больше. Я англиканин, протестант – и не из тех, кто только читает себе свою Библию и знать ни о чем не желает. Хоть таких сейчас и полно. Сейчас, я слышал, Испания закрыла свои порты для наших судов. А те суда, что стояли в их портах в день объявления указа об этом, захвачены. Моряков объявили еретиками и сослали на галеры, а иных сразу замучили. Вот это и было последней каплей…

Джон Хоукинз глянул многозначительно на брата. Тот кивнул в ответ. И Джон спросил:

– Если я верно понял, вы, молодой человек, нацелились на Запад? Хотя есть иные пути, иные моря, очень даже интересные. Средиземное, скажем. Или южно-азиатские. Или полярные…

– Нет, я об ином мечтаю. Самое интересное для меня – то море, на котором можно сразиться с испанцами! Как говорится, трава всегда зеленее по ту сторону холма. А для меня тот холм – да ведь и для вас, сэр! – Атлантика. Не вы ли сами только недавно вернулись с Караибского моря, с пользой для Англии и с прибылью для себя?

– Так, так, молодой человек, – буркнул Вильям. – Мы берем вас на один из наших кораблей, хотя, сами понимаете, для начала – не капитаном.

– У вас не будет повода жалеть об этом! – храбро заверил Фрэнсис.

– Надеемся. А как вы распорядитесь со своим корабликом?

– Продам! – без колебаний заявил Фрэнсис…

3

Итак, Фрэнсис поступил на службу к братьям Хоукинзам. Для начала его направили третьим помощником капитана на большое судно «Эйвон». Испания временно ослабила эмбарго на торговлю с Англией – и, воспользовавшись этим, Хоукинзы послали «Эйвон» в северо-испанские порты побережья Бискайского залива. Тут очень пригодилось знание испанского. А одна встреча усугубила его ненависть к королю Филиппу Второму и его тирании.

«Эйвон» стоял в порту Сан-Себастиан в Стране басков, когда испанцы выпустили заложников – экипаж английского судна, задержанного по королевскому эдикту. Полуживые, истощенные, в лохмотьях, моряки медленно тащились от тюрьмы к берегу. Сильные подпирали слабых; двое вообще не могли идти, и их несли, часто меняясь. Матросы с «Эйвона» кинулись на помощь, втащили всех на палубу…

В портах Зеландии, куда плавал не раз на «Нэнси», Фрэнсису неоднократно приходилось слышать ошарашивающие рассказы об ужасном обращении испанцев с протестантами, которых они буквально не считали за людей, в Нидерландах, находящихся под владычеством Испании. Эти рассказы были столь страшны, что казались наполовину сочиненными. А теперь он сам видел и слышал такое, что могло и рассказы фламандцев переплюнуть!

Вывихнутые суставы и сломанные пальцы, бичевания раскаленной проволокой и колючими растениями, обмазывание судового священника дерьмом и выставление связанного седого капитана на солнцепек босого, причем под ноги ему подкладывали медный лист, который от солнца раскалялся так, что стоять неподвижно было и мгновение невозможно…

Возвращаясь на родину, Дрейк почти все свободное от вахты время проводил, вновь и вновь слушая рассказы несчастных, вырвавшихся их кровавых лап инквизиции.

– Требовали отречения от нашей веры…

– Отобрали всю нашу одежду. Оставили нагими. Эти лохмотья, которые на нас сейчас, выдали только в день освобождения…

– Мы гнили заживо: не выпускали даже за большой нуждой, и никакой посуды. Приходилось испражняться на пол, на котором спали. И спали без матрасов. По старой циновке на человека – и больше ничего. Одеял не давали…

– Подслушивали и записывали все наши разговоры, каждое слово…

– Пытали. Снова и снова. Не успеешь залечить раны – как тебе новых наставят.

– Больным одно лекарство: соленой воды вволю…

– Проклинали нашу религию и били за то, что не ругаем ее. Да за все били.

– И три раза в день поносили нашу королеву.

– Почти без еды держали. И вода соленая, а пресной – одна кружка в день, хоть пей, хоть умывайся.

– Помоями кормили с солдатской кухни…

– И спать мешали. Каждые два часа монахи под дверью орали свои молитвы. О том, чтобы Бог не запамятовал нас всех в геенну огненную ввергнуть. И не читали они эти молитвы, а именно орали, состязаясь, кто громче.

– Каждый день одного из двадцати, по жребию, выводили на площадь и позволяли любому желающему оплевывать.

– А Уинстону Грэди – его с нами уж нет – такой жребий выпал два дня подряд.

– Он умер. Этим повезло, кто сразу умер. Ух, как мы им завидовали все!

– И, главное, за что? Мы мирно торговали.

– Духота в их тюрьме такая, что мы завидовали галерным рабам: на галере хоть тоже вонь, и к веслу прикован, – зато хоть ветер иногда чувствуется…

– Нас довели до того, что мы матерей своих проклинать стали за то, что на такие муки нас рожали…

…Фрэнсис, вполне возможно, не знал (хотя более вероятно, что не хотел того знать), что крайняя жестокость к врагам вовсе не чужда и англичанам. Иезуиты, схваченные во время своей нелегальной деятельности в Англии, испытали жестокости и издевательства, весьма мало уступающие тому, что довелось претерпеть несчастным узникам сан-себастианской тюрьмы.

Временами Дрейк не в силах был слушать это долее. Он выбегал на палубу и во всеуслышание клялся отомстить Испании за все унижения всех англичан в Испании…

4

Вернувшись в Плимут, Фрэнсис прямо с корабля явился в контору братьев Хоукинзов и потребовал (не попросил, не предложил, а именно потребовал! И даже не вполне вежливо) послать его, и немедленно, туда, где он сможет причинить как можно больший денежный Ущерб его католическому величеству королю Испании, наибольший урон в живой силе и кораблях…

Вильям и Джон романтиками не были. Море приносило им прибыли – вот они и Занимались морем. А их экспедиции через Атлантику были организованы так, чтобы приносить испанцам не только вред, но и пользу, – иначе бы их просто пресекли. И прибыли бы кончились. Но Фрэнсис, в гневном запале, который умерился у него лишь с годами (до чего было еще далековато!), настойчиво гнул свое!

Джон Хоукинз заглянул в аттестацию: капитан «Эйвона» давал наилучшие отзывы о своем третьем помощнике: и знающий, и неутомимый, и инициативный, предприимчивый, и умеет поднять и зажечь подчиненных, и требователен в меру…

Что ж… Вздохнув, Вильям сказал:

– Ладно. Всему свое время. Ты получишь желанную возможность показать, наконец, на что ты способен. Пойдешь в Новый Свет…

Новый Свет! Чтобы только добраться туда, необходимо пересечь океан.

Фрэнсис, как я уже имел случай сказать, читал мало. И притом исключительно на темы, связанные с его профессией. Мореплавание в том веке равно занимало умы романтичных юнцов и прожженых авантюристов, ученых и бандитов, купцов и чиновников. Фрэнсису поэтому было из чего выбирать. Но особенно он любил перечитывать (прочитал он их давно уже все, сколько ни есть) «Пайлот-буки» – лоции.

Но, читая маловато, он зато умел слушать. А в конторе Хоукинзов такого можно было наслушаться за день! О золотых россыпях и жемчужных отмелях, о коралловых рифах и бескрайних болотах, о водопадах, падающих из-за облаков, и волнах, смывающих целые города, о восстаниях рабов и обрядах цветных жрецов, о колдовстве и сбывшихся предсказаниях, о небывалых плодах и о Морском Змее, о спрутах и гигантских черепахах, и о китах, и о слонах, и о вечных льдах, и о сезонах непрерывных дождей, об исполинских травах и карликовых соснах, и еще столь многом удивительном, что для перечисления понадобится не меньше шести страниц.

Там-то и услышал Фрэнсис впервые о перешейке между Южной и Северной Америками, который открыт уже полвека тому назад, но который до сих пор не видал ни один англичанин… Весть о Панамском перешейке поразила его сразу, но зачем ему об этой полоске суши меж Атлантикой и Тихим океаном знать все, что мыслимо, – он понял лишь через восемь лет… А слухи об известной уже древним «Терра Аустралис Инкогнита» – неведомой южной земле, о которой известно лишь две вещи: первое – что она существует, точнее – должна существовать непременно; а второе – то, что если эта земля существует, то она равна по площади всем материкам Старого и Нового Света, вместе взятым. Ибо она уравновешивает материки, которые на три четверти или даже на четыре пятых сосредоточены в Северном полушарии…

Фрэнсис аж пылал от нетерпения, как в горячке. И вот в конце 1564 года из Плимута вышла новая экспедиция за невольниками: три небольших корабля, снаряженных с помощью известных лондонских торговых домов, во главе с опытным хоукинзовским капитаном мистером Джоном Ловеллом. Дрейк шел вторым помощником капитана на одном из судов.

Вот флотилия миновала обе цепи островов Зеленого Мыса, оставила позади благодатную полосу пассатов и круто свернула на зюйд-вест-тен-вест, к гвинейским берегам. И вскоре встретила португальскую каравеллу, явно с полным грузом чернокожих. Собрался военный совет англичан.

– Ну что, господа? Может быть, поможем португашкам? Освободим их от хлопот и тяжких трудов по перевозке негров через океан, кормежке их и последующей продаже? А также спасем их от ссор и драк, связанных с дележкой барыша. А то известно же: народ южный, горячий, могут и до поножовщины дойти! – с кривой усмешкой предложил флагман экспедиции.

Предложение было принято единогласно.

– Эх! Вот бы они сопротивлялись! – вслух предвкушал мой герой. – Это было бы мое первое сражение!

Увы, они не сопротивлялись. Но все-таки… Все-таки ему доверили командовать одной из двух абордажных групп… И он первым вспрыгнул на палубу каравеллы с пистолетом в одной руке и абордажной саблей – нарочно укороченной для боя на тесных палубах. Португальцы – бледные чернобородые мужики с серебряными серьгами в ушах – стали швырять к его ногам оружие и поднимать руки. А один, уже разоружившись, Держался за ванты и, когда Фрэнсис на него свирепо глянул, поспешно повернулся боком и втянул живот. Дрейк сперва не понял, зачем он так сделал, – но потом дошло. Здоровенный мужик вдвое его толще боялся что Дрейк его застрелит, и пытался укрыться хотя бы за веревочной решеткой вантов! Тьфу ты! Можно подумать, что это не дюжие мужики-работорговцы, а девицы из монастырского пансиона! Сражение не получалось…

Кроме сотни негров на борту португальца оказалось несколько кинталов воска и кривых слоновых бивней. Негров перегнали в трюмы флагмана англичан, а прочий груз оставили на борту португальской каравеллы, заперли команду в еще не проветренном после невольников вонючем трюме и послали Фрэнсиса с пятью матросами вести захваченное судно в кильватере флотилии. Он снова был как бы капитаном.

Сезон охоты на чернокожих был в разгаре, и суда Ловелла, медленно продвигаясь вдоль африканского побережья, заворачивавшего к востоку, встретили за короткое время еще четыре португальские каравеллы, битком набитые живым товаром и оттого не способные удирать.

Ловелл загрузил воском, слоновой костью и дешевым, грубым и мелким, западно-африканским перцем «кубеба» одно из захваченных судов, посадил на него четверых англичан, которых лихорадило, оставил им в помощь согласившихся на это четверых португальцев – и отправил домой, в Англию. Остальные команды оставил на каравеллах, забрав с каждой по три моряка на английские корабли и взамен выделив по три англичанина. Англичане были вооружены, португальцев же обыскали и отобрали даже перочинные ножи.

Но такой порядок продолжался два с половиною дня. Затем Ловеллу сообщили, что португальцы что-то замышляют – с одной из каравелл, что они ведут себя подозрительно – с другой, что опасаются мятежа – с третьей. Только Дрейк кое-как нашел общий язык с пленниками. Впрочем, у него ж на то было вдвое больше времени…

В итоге португальцев всех согнали в одну кучу – отдали им самую старую из каравелл, перегрузив негров с нее на остальные корабли флотилии, поделились с ними пресной водой и выделили бочонок пороху, предварительно его подмочив: пока не скроются за горизонтом, стрелять не смогут, а там уж не наша забота. И они отплыли на родину, а флотилия из шести судов поворотила назад: негры в трюмах мерли как мухи от скученности и сырости, и оставаться далее в этих водах означало терять верную выручку за уже захваченных невольников на проблематичную от еще непойманных.

Так в том рейсе Фрэнсис и не побывал в Гвинее. Но зато, и это, по его мнению, компенсировало эту незадачу с лихвой, – он самостоятельно вел судно! Был, можно сказать, капитаном – да не старушки «Нэнси», а океанской каравеллы!

Поймав зюйд-ост, экспедиция пошла к следующей своей цели – к Новому Свету!

Фрэнсис, если был свободен от вахты, все равно спозаранку торчал на палубе и слушал особенный, в океанском ритме, скрип снастей, шорох ветра и, особенно, океанское журчание теплой зеленой воды вдоль бортов. Он собирал залетающих с самого восхода на палубу летучих рыб (жареные в оливковом масле, они настолько вкусны, что, хотя их и множество и впрыгивают на палубу они буквально сами, Фрэнсис никогда их прежде не видывал: не было случая, чтобы их довезли до Англии, не слопав по дороге!), прослеживал мелькающие в волнах остроугольные плавники акул и прозрачные колпаки медуз…

Солнце, появившись по правому борту за кормой, быстро выкатывалось из-за горизонта и сразу же начинало жечь до волдырей. Приходилось натягивать холщовую рубашку и на голову повязывать платок. Платок у Фрэнсиса был бело-зеленый, цветов Ее Величества. Или, если угодно, – морская вода с гребнями «барашков». Ровный сильный ветер плотно надувал паруса. Лини скрипели в блоках. А ночами небо было как черный таз, издырявленный необычно крупными звездами. И думалось: «А что, если за нашим – второе, огненное, небо? А наше – всего-навсего занавес, сквозь дыры в котором видно настоящее…»