Текст книги "Девочки Талера"

Глава 5

Доминика

Открываю глаза, как будто меня изнутри толкнули. Я лежу на диване в своей комнате, хотя точно помню, что уснула за столом у Робби. Шторы задернуты, вокруг полумрак. Я в тех же джинсах и футболке, в которых гуляла с малышкой, только футболка снова наполовину мокрая.

Моя девочка, Полинка! Вскакиваю, как ошпаренная, и бегу наверх в детскую. С полдороги соображаю, что надо было переодеться, но уже отчетливо слышу детский плач. Так что бегу еще быстрее, через две ступеньки перескакиваю. Влетаю в дверь и первым, кого вижу, это Тимур.

Он держит на руках дочку, пытается ее успокоить, а она заходится плачем, и у меня этот плач отдается в каждой клеточке мозга. Не обращаю внимание на Тимура, стаскиваю мокрую футболку и выхватываю у него из рук малышку.

Она сразу набрасывается на грудь и жадно сосет, при этом одновременно выговаривая мне, какая я никудышняя мать. Бросила свою девочку и уснула.

Мне так стыдно перед ней, а еще страшно перед Тимом. Если он сейчас своим металлическим голосом скажет, что ему не нужна няня, которая спит по полдня, даже не знаю, что буду делать. Просить, умолять или вцеплюсь намертво в ту же кроватку – пускай попробует оторвать.

Представляю, что малышку сейчас у меня отнимут, и слезы против воли текут по щекам. Опускаю голову, чтобы закрыться волосами, сажусь на пол возле кроватки. Здесь такой мягкий и пушистый ковер, на нем и лежать можно.

Вижу перед собой ноги Тимура, но боюсь поднять голову. Стоит же, как назло, не уходит. Знаю, что смотрит на меня, почему тогда молчит? Стараюсь повернуться так, чтобы хоть немного закрыться от его обжигающего взгляда.

– Сядь в кресло, Ника, – его надтреснутый голос звучит глухо. Мотаю головой.

– Нет. Мне здесь удобно.

– Ты простудишься и простудишь ребенка.

Послушно поднимаюсь, старательно прикрываясь дочкой. Без бюстгальтера, конечно, неудобно. Но это надо ехать домой, а мой Тим наверняка выбросил.

Тимур делает шаг навстречу, на миг наши взгляды встречаются, и я в изумлении чуть не сажусь обратно на пол. Я хорошо помню этот взгляд, помню, что он означает и что было потом. Лучшее подтверждение этого громко чмокает у меня на руках.

– Можно я пройду… – бормочу, Тим отступает, и я в совершеннейшем смятении усаживаюсь в кресло. Там лежит оставленная с утра пеленка, поспешно укрываю дочку, заодно спрятав грудь.

Тим шумно сглатывает, я по-прежнему избегаю смотреть ему в глаза, предпочитаю остановить взгляд у подбородка. Вижу, как двигается кадык на крепкой загорелой шее, и сама сглатываю. Куда-то не в ту сторону утекают мои мысли…

– Ника, завтра возьмешь машину и поедешь в магазин, недопустимо, что ты ходишь по дому без белья, – Тим заговаривает, я решаюсь посмотреть на него и с удивлением отмечаю, что он больше не пялится на мою грудь, а с преувеличенным вниманием рассматривает свои руки. – Или закажи все, что нужно, в интернете.

– Хорошо, Тимур, – согласно киваю, а сама замираю от того, что у меня будет это завтра.

Но это не все сюрпризы на сегодня. Тимур идет в свою комнату, а когда возвращается, вижу у него в руках блок приемника радионяни. Я помню, что положила его возле себя на столе у Робби, а когда проснулась в своей комнате, приемника уже не было.

– Тим, прости, – решаюсь позвать его, – я нечаянно уснула, обещаю, что такое больше не повториться, и что я…

– Ты, – Тимур обрывает на полуслове и вперяет в меня тяжелый взгляд, – ты кормишь моего ребенка. В твои обязанности входит усиленное питание и полноценный сон.

Беспомощно хлопаю ресницами, а он разворачивается и уходит.

* * *

Тимур

Если я перестал называть вещи своими именами, это не значит, что они перестали происходить в моей жизни. И к тому, что происходит сейчас, очень сложно подобрать нормальное слово. В общем, полный звездец у меня творится.

Этого я и боялся, что стоит Нике вернуться в мой дом, и я снова поведусь как сопливый пацан на ее темные глазищи, припухшие губы, которые она специально покусывает, чтобы у меня до точек в глазах все сводило.

Про остальное, думаю, говорить – только еще больше себя подначивать. Но когда она футболку сняла, у меня от перенапряжения чуть сосуды не полопались. Вместе с ширинкой.

А она как будто не замечает ничего, выхватила дочку из рук, на пол уселась и кормит. Не знаю, как я выдержал, а ведь всегда гордился, что могу себя контролировать. Мне девки голые на руки садились, а я при этом на двух пятерках блефовал так, что даже с тремя королями игру сбрасывали.

Здесь же весь самоконтроль в… Ну, вы поняли. Коту под хвост. А Нике все по боку. Или она специально меня дразнит? Я сначала так думал, но во сне же не притворяются. Я просто не мог смотреть, как она спит на кухне у Робби, неудобно улегшись на сложенные на столе руки перед чашкой недопитого чая.

А она меня обняла, прижалась во сне и потом вообще добила. Нравлюсь я ей, ну не охренеть? Я вот охренел в ее этой кладовке. Думал, она меня возненавидит за ту кладовку, презирать будет. А такое впечатление, что она бы и в будке жила на улице, если бы мне подобное пришло в голову. Хорошо, что не пришло.

И как это сложить? Расчетливая сука, укравшая мои деньги, готова терпеть что угодно, лишь бы быть рядом со своей дочкой?

Смотрю в окно, они снова гуляют, а мне наблюдать за ними – это какой-то неведомый ранее уровень удовольствия. Я реально кайфую, когда вижу, с какой нежностью Ника разговаривает с моей дочкой, как она бережно держит ее на руках, как улыбается ей. Про то, как кормит, я уже говорил.

На полном серьезе думаю установить в детской камеру и смотреть на них, и пусть мне хоть тысячу раз скажут, что я извращенец. Ничего нет для мужчины важнее, чем когда любят его ребенка. Ладно, не камеру, видеоняню. Скажу, что для подстраховки.

Снова в голову лезут мысли о родителях. Наверное, мать со мной также носилась, как Ника с дочкой, но больше всего меня интересует отец. Неужели и он, глядя на нас, превращался в такое же бесформенное желе, как сейчас я?

Когда мозги текут и плавятся, когда в груди распирает и сердце стучит медленнее раза в два. Может, поэтому он допустил столько ошибок?

Откидываюсь на спинку кресла и упираюсь подбородком на сцепленные перед собой пальцы. Ника осторожно ступает и толкает коляску перед собой так важно, как будто она на коронации в королевском дворце, а не на заднем дворе городского дома.

Склоняется над коляской – наверное, мелочь моя проснулась и хнычет. А Ника так ласково смотрит на нее, я никогда ее такой не видел. Что-то говорит и улыбается, поправляет покрывальце, пустышку.

Маленькая вредина не успокаивается, Ника достает ее из коляски и качает на руках. Потом озирается по сторонам, задирает футболку. Поднять голову она, конечно, не догадывается. А я не могу заставить себя не смотреть.

И снова все по новой. Мне бы встать и уйти, а я как дурак, поднимаюсь и стою, руки в карманы. Смотрю как одну мою девочку другая девочка кормит, прижавшись к стенке дома. Почему не моя, почему?

Прихожу в себя от боли в костяшках. Вмятина в стене уже не первая. Первая была, когда мне из роддома позвонили, сказали, что Ника плачет все время. Может грушу сюда принести? Или стены мягкой обивкой оббить, как в дурдоме?

Ника уже уложила мелкую обратно в коляску и футболку поправляет. А я джинсы поправляю, где давит, и ремень. Если покупать видеоняню, то приемник надо сразу в душе устанавливать, чтобы не мучиться.

Спускаюсь в гараж и несколько минут втыкаю, глядя перед собой. Я сам загнал себя в эту яму, из которой не знаю, как выбраться. Знаю только одно: Ника будет жить в этом доме при любом раскладе, и если все будет продолжаться в том же духе, то скоро я сам переселюсь к ней в ту кладовку под лестницей.

Трогаюсь с места и выезжаю в ворота. Скоро истекают тридцать дней, и надо регистрировать дочку. На самом деле я давно придумал ей имя, но теперь не знаю, наверное, правильно будет спросить Нику. А ей может не понравиться имя, не слишком оно современное.

Полина. Поля. Так звали мою мать, и мне очень хотелось бы, чтобы так звали моего ребенка.

* * *

Доминика

Не знаю, что происходит, но Тимура теперь все чаще можно застать дома. А я так радовалась, что он будет на целый день уезжать, и мы с малышкой сами по себе будем, только вдвоем.

Понятное дело, Тим мне не доверяет, боится оставить со мной дочку на весь день. Часто замечаю, как он наблюдает за нами из окна или из машины – по часу за рулем торчит, делает вид, что по телефону говорит. Но я же вижу, как он задумчиво аппарат в руках крутит, когда думает, что я не смотрю.

Что-то я делаю не так, что-то ему не нравится, но нет бы прямо сказать. И я спросить боюсь, зачем нарываться? Захочет выгнать – выгонит, и глазом не моргнет. Но пока он изводит меня своими гляделками, и я каждый раз боюсь напортачить еще больше.

Вечером иду в душ и сквозь шум воды слышу, как малышка плачет. Отчетливо так слышно, будто она в самое ухо кричит. Сердце обрывается, сразу думается о плохом.

Кое-как смываю гель, наскоро обтираюсь полотенцем, набрасываю халат и несусь наверх, через ступеньку. На бегу пытаюсь завязать пояс, а какой в тех халатиках шелковых пояс – шнурок шелковый тоненький.

Пока затягиваю пояс, по дороге с разгона врезаюсь в Тимура. Не поймай он меня, лететь мне затылком вниз по ступенькам, потому что инстинктивно руки вперед выставляю и от него отталкиваюсь.

Халат, естественно, нараспашку, одна рука Тимура меня за бедро держит, вторая за талию, а халат для красоты на мне болтается как на вешалке. Сама не знаю, как сознание не потеряла, когда его на меня качнуло, и он меня к перилам прижал.

Такой знакомый запах, тело такое близкое и твердое, руки на мне… И глаза – потемневшие бездонные, губы прямо возле моего лица. Какое тут самообладание выдержит? А у меня его и не было никогда.

Доченька выручает, начинает кричать, я из рук Тимура себя выдираю, кое-как халат запахиваю и дальше несусь через две ступеньки. Только в детской соображаю, что приемник от радионяни в ванную не брала, как же я ее плач услышала?

Вынимаю свою девочку из кроватки, сажусь кормить, и сразу Тимур заходит. Я под пеленкой грудь прячу, как будто дочку укрываю, а он мне в глаза смотрит. Становится надо мной, как гора нависает. У меня сердце стучит еле-еле, ну не могу я привыкнуть к тому, что он смотрит, как я кормлю.

А он берется за пеленку, в глаза мне заглядывает и спрашивает – негромко, чтобы девочку нашу не напугать.

– Можно?..

Киваю несмело и отпускаю пеленку. Тим садится на корточки и смотрит, как забавно дочка работает отъевшимися щечками, и улыбается. Я никак не могу привыкнуть к его улыбке, у него такие красивые ямочки, как и у его дочери. Он гладит ее по личику, а она начинает его руки отпихивать и недовольно бубнить.

– Ты что ругаешься, как бабуська старая, – смеется Тим и накрывает ладонью ее темноволосую пушистую головку.

Замираю, когда его пальцы касаются моей груди. Вмиг начинают предательски неметь ноги, дрожать руки, по позвоночнику вниз стекает горячая волна и собирается внизу влажной лужицей.

Только этого мне еще не хватало, чтобы снова проснулись те чувства, которые успешно заглушились во мне беременностью и родами. Я не хочу больше, чтобы мое тело подчинялось одному только взгляду или звуку голоса. Я больше не хочу хотеть Тимура Талерова.

Отвожу взгляд и смотрю в стенку. Я всего лишь кормлю свою дочь, и моя грудь – исключительно устройство для выработки молока. Не хочу вспоминать, какие ощущения мне дарили губы и руки Тимура, когда…

– Я еду ее регистрировать, Ника, – Тим поднимается и оглаживает джинсы, а я на минутку забываюсь и залипаю на его прокачанных ногах и совсем не специально задерживаюсь взглядом на ширинке. А незачем становится прямо напротив меня… – Ты меня слышишь, Ника? Ты уже думала, как хотела бы назвать дочку?

До меня доходит, что Тимур спрашивает моего мнения, а вдогонку я еще и соображаю, что он до сих пор не зарегистрировал ребенка. Значит… Значит, он у меня ее не отбирал?

– Да, – сглатываю, – думала. Но тебе может не понравиться. Оно не очень современное, но так звали мою маму. Я хотела бы назвать ее Полинкой. Полечкой.

Тимур наклоняется, хватает меня за плечи и сдавливает так, что я невольно вскрикиваю. Боюсь, что напугала ребенка, но малышка увлеченно ест, пытаясь поймать меня за выбившуюся прядь.

– Это… – он тоже сглатывает. – Это очень красивое имя, Ника. Мне оно нравится.

Облегченно выдыхаю и не могу понять, почему он не отпускает меня и продолжает сверлить взглядом, в котором плещется что-то незнакомое. Непонятное. Необъяснимое.

Наконец отрывисто отнимает ладони и потирает их, будто получил ожог. Разворачивается, уходит, и тогда я решаюсь. Как в ледяную воду бросаюсь, но я слишком много об этом думала, чтобы сейчас промолчать.

– Тим, – окликаю, и, когда он оборачивается, спрашиваю, старательно тараща глаза, чтобы не зажмуриться, – а под какой фамилией ты хочешь записать Полинку?

Глава 6

Тимур

Я ее чуть не поцеловал. С размаху в меня влетела, вообще не смотрит, куда бежит. Как меня увидела, руки выставила вперед и чуть не загремела вниз по ступенькам.

Успел поймать, а у нее поясок слетел, халат нараспашку, и там… Короче, я чуть прямо на лестнице не сдал в штаны биоматериал для спермограммы, потому что под халатиком у Ники не было вообще ничего. Она только из душа выскочила, влажная еще, вот я и уплыл.

И ладно бы думал, что это она меня соблазняет, хоть немного легче бы стало. Нет, она услышала, что малявка пищит, и понеслась. Я не смог сдержаться, зажал ее на ступеньках и смотрел.

Смотрел, как глазищи сверкают, как грудь вздымается и опадает – запыхалась девочка. Вот и у меня все дыбом поднялось, а чтоб опало – это надо к себе возвращаться и в душ идти. И не факт, что надолго поможет. Кто мог подумать, что проживание в одном доме с матерью моего ребенка превратится в такую пытку?

Вернулся, но не к себе пошел, а в детскую, как магнитом к ним потянуло. Да, я долбанный мазохист, я знаю. Но так горячо внутри становится, когда могу на нее смотреть, запах вдыхать, пальцами груди касаться. И на мышку свою мелкую любоваться, когда она Никину грудь сосет. Правда, скоро это будет не мышка, а хомяк, такие у нее щечки стали круглые.

Ника отворачивается, глаза прячет, наверное, неслабо я ей тошню. Заставляю себя оторваться и уйти, но уже на пороге вспоминаю, что хотел про имя узнать. И если бы она достала автомат и дала по мне очередью, я бы и то так не охренел.

Наших матерей звали одинаково, значит ли это что-то или просто совпадение? Демьян бы обязательно выдал какую-то старперскую херню типа «Это судьба», но я не верю в судьбу.

Значит, будет Полинка. Но когда Ника про фамилию спрашивает, я поначалу даже не въезжаю, к чему этот вопрос. Останавливаюсь и удивленно моргаю.

– Вообще-то, у нее есть отец.

– Ты хочешь, чтобы она была Талеровой?

Вопрос зависает в воздухе, потому что я не знаю, как ответить. Да, Полина Тимуровна Талерова. А как еще, если ее отец Тимур Талеров?

Но где-то глубоко я понимаю, что хочет сказать Ника. И жду, пока она соберется с духом.

– Разве это твоя фамилия, Тим? Разве, когда ты родился, тебя назвали Тим Талер? И разве твой отец не заслужил, чтобы твоя дочь носила его фамилию?

– При чем здесь мой отец?

– Это ведь не он отдал тебя в детдом? Почему ты так злишься на него?

– Это не твое дело, Ника, – теперь я злюсь и закипаю.

– Я много думала, Тим, – она говорит торопливо, будто боится, что я уйду и не стану дальше слушать. Дурочка, я бы сейчас и шагу не смог ступить, – особенно в роддоме. Когда становишься родителем, мир вокруг меняется. И ты в своем ребенке видишь не только себя, а и своих родителей. И их родителей тоже. К ней через нас тянется ниточка от всех, разве ты этого не чувствуешь? А ты хочешь эту ниточку оборвать. Твоим родителям было бы сейчас очень больно и обидно узнать, что ты так легко от них отказался.

Стою, будто громом пораженный, а она продолжает говорить, покачивая мою Полинку. И волосы время от времени приглаживает.

– Ты говорил, что знаешь, кто были твои родители. Знаешь ведь? Как тебя звали на самом деле, Тимур? Ведь она спросит тебя потом, как звали твоих папу и маму, ее дедушку и бабушку.

– Большаков, – нехотя цежу, – Тимур Большаков. А его Игорь.

– Значит, она Полина Тимуровна Большакова, – повторяет Ника, и я не выдерживаю такого двуличия.

– Ты сменила имя, и тебя вообще не парило, что твоим родителям было бы больно и обидно.

– Ланина – девичья фамилия мамы, – отвечает, и я сразу начинаю чувствовать себя дерьмом, – и, если бы мои родители были живы, они были бы счастливы знать, что моя дочь носит их фамилию.

И мои были бы счастливы, я точно знаю. И я сам много об этом думал. Но выворачивать перед ней душу больше не собираюсь, хватит. Поэтому сжимаю зубы так, что скулы сводит, а потом бросаю через плечо:

– Я услышал тебя, Ника. Укладывай ребенка и иди спать. Я сам решу, как лучше.

* * *

Еду медленно-медленно, как черепаха ползу. Мыслей столько в голове, как она еще у меня не лопнула, не знаю.

Права Ника, сто раз права, и только мое гребанное эго не дает это признать, глядя ей в лицо. Талерова… Разве я правда хочу, чтобы моя дочь носила это имя? Тим Талер – сначала безродный подкидыш, потом криминальный авторитет. Кличка. Маска. Никнейм. А оглянись назад – никого нет, пустота.

Я тоже думал о том, что я – лишь сцепка между своим ребенком и толпой Большаковых, которые стояли бы за моей спиной, не реши отец связаться с Басмачом. Большаковых и Никитиных, родителей матери.

Конечно, я познакомлю Полинку с Демьяном, вот только он не ее дед. У него свои внуки будут, родные, Ирка нарожает. А мой отец никогда не станет дедом.

Воздуха не хватает, останавливаюсь. А ведь если бы Ника не вернулась, я и не знал бы, что у меня дочка есть. Я же не проверял, пьет Ника таблетки или нет, на слово верил. Потом в обидки ударился за эти деньги ебу… Сорри, забылся. Гребанные деньги.

Если бы Сотникова не застрелили, он бы ей мстить начал, и малышка бы моя в детдом попала. И тоже меня ненавидела. Мороз по коже, меня даже передергивает. Так чем я лучше своего отца? А ведь я за нее жизнь отдам, она мое сердце. Со щечками, как у хомяка, и ямочками…

Моргаю часто, чтобы резкость навести. Не тереть же глаза, не совсем я уже опустился. Набираю юриста своего, он документы готовит по дочке. Говорю, что надо переиграть, пусть меня дожидается. А потом все-таки не выдерживаю.

– Олег Степанович, составьте список бумаг и объектов, которые нужно переоформить, если я захочу сменить фамилию.

Открываю в машине окно и вдыхаю полной грудью.

* * *

Доминика

Я все-таки выбираю день и еду с водителем в свой городок забрать вещи. Я готовилась к родам, и пускай не покупала много для дочки, но кое-что собрала. Да и в своей одежде мне намного комфортнее, чем в дорогих брендовых шмотках.

Скучать по Полинке начинаю, как только сажусь в машину. Да, она теперь Полинка, я спросила у Тимура, и он кивнул утвердительно. Про фамилию уже спрашивать побоялась, я и так после той зажигательной речи о родителях думала, меня за дверь выставят.

Но ничего, обошлось. В квартире кое-как бросаю вещи в сумку, водитель помогает снести ее вниз. И уже когда выезжаем со двора, звонит Тимур.

– Ты долго еще? – мне все время кажется, что он чем-то недоволен.

– Нет, Тим, уже еду домой. Скоро буду, – отвечаю и дыхание сбивается.

Внутри все сводит от страха. Как оно вырвалось, это «домой», как я могла? Сейчас он разозлится, скажет ледяным тоном, что для прислуги его дом – это место работы ну или еще что-нибудь подобное. И чтобы я оставалась у себя и не смела ступать на порог.

Но из динамика лишь слышится прерывистое дыхание. Он молчит. Я молчу. А потом начинает попискивать знакомый голосок, и Тимур быстро говорит мне в самое сердце:

– Хорошо. Приезжай быстрее, жду тебя дома, – и отключается.

Прислоняюсь виском к окну. Что это было? Дочка капризничает, и Тимур остался с ней, не поехал в офис. Но… Он меня ждет?

Мысли смешиваются в голове в бесформенный клубок. Можно притворяться перед Робби, перед Ниной Аркадьевной и парнями из охраны, будто меня нисколько не волнует хозяин дома. Но перед собой притворяться невозможно, а по нему я начала скучать, стоило отъехать всего лишь на пару километров.

Представляю, как он ходит с Полькой на руках, выглядывая в окно, и снова хочется плакать. Какая же я стала сентиментальная после родов, кажется, даже беременная такой не была.

В дороге незаметно для себя засыпаю и открываю глаза, когда мы въезжаем в ворота. Мне говорят, что Тимур гуляет с малышкой за домом, иду к ним, и на мгновение придумываю себе другую реальность. Где мы семья, я приезжаю к себе домой, и там меня ждут любимые муж и дочь.

Но выдуманная реальность вмиг разбивается о настоящую, когда Тим окидывает меня оценивающим взглядом – я переоделась в свою одежду, – и указывает кивком на коляску.

– Она не хотела засыпать без тебя, пришлось вынести во двор, недавно только уснула. Если ты проголодалась, иди на кухню, а я посмотрю за Полиной.

– Нет, спасибо, я потом поем, – к коляске тянет как магнитом. Подхожу, смотрю на спящую дочку и не могу сдержать улыбку.

– Тогда я уехал, мне надо в офис, – Тим направляется в сторону гаража, а я растерянно хлопаю глазами. Он… он отчитывается передо мной?

* * *

Полинке исполнился месяц, и Тимур везет ее в клинику на плановый осмотр. Это уже третий, первый был после роддома, второй – когда ей было две недели, но тогда осмотр проводился дома.

Я надеваю ей желтый комбинезон, шапочку и пинетки. Она похожа на цыпленка, такая забавная! Выношу Тимуру, чтобы он ее уложил в переносную люльку. Он окидывает меня недоуменным взглядом и спрашивает как обычно с недовольными нотками в голосе:

– А ты почему не одета?

В последнее время своими вопросами Тим постоянно загоняет в тупик. Как почему?

– А разве я тоже еду?

– Конечно. Ты же с ней постоянно, тебе и слушать, что скажет доктор. Какой с меня там толк? Давай быстрее, у тебя пять минут.

Укладываюсь в три и прыгаю на заднее сиденье машины, где закреплена люлька. Чувствую себя Золушкой, которую не оставили дома ждать добрую Фею-Крестную, а взяли на бал сразу без всякой тыквы.

Клиника в центре, недалеко от дома Тимура, так что доезжаем за десять минут. Тим паркуется на противоположной стороне, достает люльку, я выскакиваю следом. Переходим дорогу, ступаю на проезжую часть, и внезапно ладонь захватывают стальные пальцы.

– Куда под колеса лезешь? Смотри на дорогу.

Вообще-то «колеса» от нас метров за двадцать.

– Здесь пешеходный переход, Тим, – пытаюсь спорить, но он еще крепче сжимает мою ладонь.

– Ты не знаешь, как они ездят? Если за рулем неадекват, то для него правил не существует.

Он переводит меня через дорогу за руку, как маленькую, но, когда оказываемся на тротуаре, ладонь не отпускает. Так и идем до самого здания: в одной руке Тимур несет люльку, а другой ведет за руку меня. Снова накатывает чувство, что мы обычная семья, нормальная. Пусть совсем на короткое время, на несколько шагов, которые остается пройти до входа в клинику. Но за эти несколько шагов я чувствую себя абсолютно счастливой, настолько, что когда Тим распахивает передо мной дверь, не сдерживаюсь и говорю очень искренне:

– Спасибо тебе, Тимур, – и прохожу в холл, стараясь не замечать обращенного на меня вопросительного и одновременно ошеломленного взгляда.