Текст книги "На прибрежье Гитчи-Гюми"

9

– У Роджерса и Хаммерстайна есть песня про жареных омаров, – рассказывал Теодор Пирсу. Времени было около часу пополудни.

– Идиотизм, – сказал Пирс. – Чистый идиотизм – писать песни про жареных омаров.

– Это была песня про моллюсков, – сказал Теодор. – Ребята могли себе позволить… Ладно, не бери в голову.

– Песня про моллюсков? – повторил Пирс недоверчиво. – Не догоняю.

– Где все? – спросила я.

– Взяли собак и пошли ухаживать за англичанином, – сказал Пирс.

– И Мариэтта с ними? – спросила я.

– Ага.

– Черт! Как так получилось – она напилась, а проснулась раньше меня!

– Генетика, – ответил Теодор. – Датская кровь. Алкоголь хорошо усваивается.

– Ты выяснил, что именно произошло вчера в библиотеке? – спросила я.

– Приблизительно. Кофе хочешь?

– Да, спасибо. Я сама сделаю, а ты расскажи, что там было.

– Я слышал несколько довольно противоречивых версий. Чтобы узнать правду, придется подождать пятничной газеты. Как я понял, Эдвард отсыпался после припадка. Леопольд забыл с ним рядом игрушечный пулемет. Англичанин то ли обкурился, то ли чересчур чувствителен к угарному газу. Он пошел к библиотекарше в кабинет узнать, нельзя ли ему, хоть это и справочная литература, взять на дом «Энциклопедию птицеводства». Библиотекарша как раз ходила и запирала двери, а когда вернулась к себе, тоже потеряла сознание из-за этого газа. Телефоны, как тебе известно, не работали. В ФБР знали, что Эдвард грабитель. Не получив никакого ответа, они просверлили в стене дырку и увидели лежащего Эдварда, а рядом с ним пулемет и нечто, показавшееся им самодельной бомбой. Там же валялась библиотекарша с задранной юбкой. Они позаимствовали на Алгонкинском полигоне танк и напрочь разворотили стену.

– Танк? – переспросила я.

– Или что-то в этом роде, – сказал Теодор. – Ну, знаешь, вроде тех, которые применили тогда в Уэйко, в Техасе.[5]5
  В 1993 году агенты ФБР штурмовали в Уэйко, штат Техас, укрепленную базу секты «Ветвь Давидова». (Прим. перев.)


[Закрыть]

– А бомба?

– Понятия не имею, – пожал плечами он. – Даже не знаю, была ли она настоящая. С год назад все паниковали насчет самодельных бомб. Некоторые действительно оказались бомбами, а большинство – так, игрушки.

– Пожалуй, это похоже на правду, – сказала я. – А с англичанином-то что?

– Фэбээровцы решили, что он тоже преступник, и здорово его отдубасили. Кажется, даже повредили ему гениталии, – сказал Теодор.

– Какой кошмар! Пойду, пожалуй, тоже его навещу. У нас найдется что-нибудь ему в подарок?

– А чем он интересуется? – спросил Пирс.

– Знаю! – обрадовалась я. – Пирс, поделись косячком-другим.

– Ты чего? – сказал Пирс. – У меня самого травы кот наплакал, ее сейчас вообще не достать. Да ты же его даже толком не знаешь.

– Послушай, Пирс, отдай мне все, что у тебя осталось, а я за это расскажу, что я для тебя придумала.

– Сначала расскажи, потом посмотрим, – сказал Пирс.

– Знаешь, по-моему, ты должен поехать в Лос-Анджелес и стать кинозвездой.

– Один? – спросил Пирс.

Лицо его приобрело странное выражение, в его примитивном мозгу, похоже, наконец забрезжила Мысль. То, что мы наблюдали, сравнимо разве что с поведением неандертальца, впервые разводящего огонь. Я собралась было ему об этом сообщить, но решила не отвлекать его в столь ответственный момент – кто знает, может, вторая Мысль не посетит его никогда.

– Я… я потом к тебе приеду, помогу обустроиться, – сказала я. – Пирс, ты действительно самый красивый мужчина на свете, и я давно не встречала никого, кто умеет говорить, как Гэри Купер. Есть несколько звезд ему под стать, но, увы, большинство нынешних героев экрана – коротышки с длинными носами и безвольными подбородками.

– Кто такой Гэри Купер? – спросил Пирс.

– Мод, а идея-то неплохая, – воодушевился Теодор. – Он станет кинозвездой и поможет нам всем или хотя бы мне с моей музыкой.

– Я представления не имею, чем хочу заниматься, поэтому мне он вряд ли поможет, – сказала я. – Впрочем, я бы не отказалась выйти замуж за английского лорда. Тогда бы все меня уважали.

– Это точно, – сказал Теодор. – Статус женщины по-прежнему в основном зависит от того, есть ли у нее муж и кто он. А тебе не будет противно, когда люди станут к тебе хорошо относиться только потому, что ты леди?

– Не-а, – сказала я. – Плевать.

– Лишь бы относились хорошо, – сказал Пирс и по-дебильному загоготал.

– Закрыл бы ты свои коралловые уста, – сказала я.

– И не гогочи! – сказал Теодор. – Когда ты молчишь, Пирс, ты производишь потрясающее впечатление. Некоторые при виде тебя даже впадают в благоговейный ужас – сам видел. Жаль, мне этого не дано.

– Как же мне на пробы ходить – с закрытыми коралловыми устами? – спросил Пирс.

– Я буду ходить с тобой, – пообещала я. – Буду объяснять, что ты считаешь себя выше всей этой суеты и разговаривать не желаешь. Правда, текст роли тебе все-таки произносить придется.

– Он может и этого не делать, Мод, если ты объяснишь, что без камеры у него плохо получается, – сказал Теодор. – Вот здорово будет побывать на съемках!

– Пирс, так можно я возьму марихуану?

Он сходил в спальню и вернулся со щенком и двумя косяками.

– Песик ты мой, – сказал он, целуя его в морду. – Вонючка маленькая!

Косяки он отдал мне.

– Один мокрый! – сказала я.

– Он упал в лужу, которую напустил щеночек. – Давно я не видела Пирса таким жизнерадостным.

Я положила косяки на стол, отправилась к себе в спальню и вывалила из шкафа всю одежду. Ну и что, что Мариэтта первая притащилась к лорду, все равно я оденусь лучше. Сколько я его видела, он всегда был в чем-нибудь консервативном, но, поскольку тягаться с консервативными английскими девицами его круга смысла не имело, я решила поразить его воображение эксцентричностью костюма. Впрочем, другой одежды у меня и не было.

Я нашла пару очень узких атласных брюк цвета морской волны (чуть выше щиколоток и почти без пятен), а наверх – черный с короткими рукавами свитерок из ангоры. Завершал ансамбль мохнатый розовый акриловый жакет. Оставалось подобрать обувь. Мне не хотелось уродовать свои лучшие туфли прогулкой по грязи. У Мариэтты нога на размер меньше, однако у нее есть несколько пар, в которые я с трудом, но влезаю. Я опасалась навлечь на себя ее гнев, хотя, с другой стороны, он мог бы сослужить мне хорошую службу, поскольку, увидев меня в своих туфлях, она обычно теряет дар речи и только нечленораздельно мычит, что выставляет ее не в лучшем свете.

Но в последний момент я струхнула и надела зеленые резиновые сапоги, веллингтоны, которые могли пробудить в нем ностальгию, напомнив о битве при Ватерлоо, где его соотечественники впервые появились в галошах. Прихватив со стола косяки, я направилась к двери.

– Когда мы поедем, Мод? – спросил Пирс.

– Пакуй вещи, братец! – сказала я. – Через две недели нас здесь не будет. Или раньше, если денег наскребем.

Я зашагала по грязи. Навстречу мне шли мамочка, Леопольд и Мариэтта.

– Куда это ты? – спросила Мариэтта.

– Навестить англичанина, – сказала я. – Как там он?

– Не стоит его сейчас беспокоить, – жестко сказала Мариэтта. – Он отдыхает.

Трейф с Лулу, до того рыскавшие под деревьями, кинулись ко мне. Трейф передними лапами заляпал мои атласные брюки. Лулу его немедленно приструнила – куснула в шею. Он взвизгнул и посмотрел на нее с обидой. Лулу презирает Трейфа. А когда у нее течка, находит вполне привлекательным. Его такая переменчивость всегда поражает и озадачивает.

Сначала, года четыре назад, мамочка взяла Лулу, и хотя Трейф появился всего через несколько месяцев, было поздно – Лулу уже решила, что она сложившаяся личность, причем личность, которая собак терпеть не может. Трейф ее, естественно, обожает. Каждое утро, едва проснувшись, он ползет к ней и осыпает слюнявыми поцелуями, и каждое утро она злобно на него рычит.

– Ты надолго? – спросила мамочка. – Мы хотим съездить к Эдварду в больницу, пока его не забрали в тюрьму.

– В котором часу? – спросила я.

– Посещения с четырех до восьми, – ответила мамочка. – Думаю, поедем часа в четыре. Не люблю ездить по темноте. В темноте я плохо вижу.

– Если успею вернуться, поеду с вами, – сказала я. – Может, дашь мне поводить?

– Ты же видишь еще хуже, чем я.

– Почему бы тебе не попрактиковаться сейчас, Мод, пока светло? – сказала Мариэтта.

– Не хочется, – ответила я и подмигнула ей. – Специально меня не ждите! – Она нахмурилась. – Что, похмелье? – спросила я.

– Если ты надела что-нибудь мое, я твои тряпки маникюрными ножницами изрежу, – сказала Мариэтта.

– Мариэтта! – сказала мамочка. – Тебе не стоит столько пить, если на следующий день у тебя так портится настроение. Ты, случайно, не беременна?

– До встречи! – сказала я, оставив их доругиваться среди луж.

Я позвонила и прождала минут, наверное, десять. Наконец распахнулось окно на втором этаже и в нем появился лорд.

– Это ты? – сказал он. – Слушай, можно, я кину тебе ключи? У меня нет сил спуститься.

– Ради бога, – сказала я. Он положил ключи в носок и кинул их мне.

Я никогда раньше не бывала в доме Колманов, потому что Колманы нас терпеть не могли и несколько раз даже нам назло вызывали полицию. Они обвиняли нас в том, что мы опрокидываем их мусорный бак, ломаем забор, воруем помидоры и спускаем с цепи их собаку. Из всего этого только одно обвинение было отчасти справедливым.

Не знаю, снял ли лорд дом с меблировкой, или это была старая мебель Колманов, но мне так или иначе стало его жаль. Мебель была либо самая примитивная, либо тяжелая и громоздкая, вроде старых буфетов и обшарпанных комодов, когда-то выкрашенных кремовой краской, давно облупившейся. Всей этой рухляди было лет сто пятьдесят, и никто за все эти годы так и не собрался ни починить ее, ни заменить на что-нибудь посовременнее.

Пару минут я рассматривала этот китч, а потом поднялась наверх. Саймон лежал под скромным белым одеялом, перед ним стоял поднос с завтраком.

– Ты разминулась с остальными, – сказал он нервно. – Они только что ушли.

– Знаю. Они сказали, что ты, наверное, отдыхаешь и не стоит тебя беспокоить. Но я подумала, что вряд ли помешаю.

– Что ты, конечно, нет, – сказал он.

Я придвинула к кровати старый стул с деревянной спинкой.

– Ради бога, объясни, что с тобой приключилось. Мне никто ничего толком не рассказал.

– Один из агентов вашего ФБР меня невзлюбил, – сказал он. – Вероятно, он начал бить меня, когда я еще был без сознания. Пострадал самый чувствительный орган.

– Господи! – сказала я. – Интересно, какой именно?

Он смутился.

– В области паха.

– Да нет, – сказала я, – мне интересно, какой именно агент. Вчера вечером в ресторан пришли трое. Если б знала, я бы им пиццу отравила.

– Очень мило с твоей стороны, – сказал он. – Но вчера вечером на месте происшествия их было не трое, а гораздо больше.

– Ты показал врачу паучий укус? – спросила я.

– Я был настолько не в себе, что забыл про него. Твоя мама была так великодушна, что отвезла меня домой.

– Да, – сказала я мрачно. – Об этом я забыла. Она очень великодушно пользуется людьми. Надеюсь, тобой она не попользовалась?

Он закашлялся и залился странным румянцем цвета очищенной хурмы.

– Я так хотел выбраться поскорее из этой больницы, что, по совету твоей мамы, не стал дожидаться выписки, а просто ушел. Надеюсь, у меня из-за этого не будет никаких неприятностей. Не знаю, покрывает ли моя страховка подобные случаи.

– А какая у тебя страховка? – спросила я.

– Нечто под названием «Америкэн юнайтед гар», – сказал он. – Понятия не имею, что в нее входит. Вчера вечером в больнице не спросили, кто будет платить. Значит ли это, что меня обслуживали бесплатно?

– Нет. Во-первых, уверена, что страховка «Америкэн юнайтед гар» не покрывает ничего. Никакая страховка этого не делает, они все для проформы. Во-вторых, тебя все равно найдут и заставят платить. Такие здесь порядки. Но ты же лорд. Разве это не значит, что ты богат?

– Вовсе нет, – фыркнул он. – Я младший сын. Все досталось моему старшему брату.

– Твой отец что, больше его любил?

– Нет, что ты, – сказал он. – Просто у нас так принято. Primo Gem'ture.

– А-а, – сказала я. – А что же твой старший брат сделал со всем своим богатством?

– Большую часть промотал, – сказал он. – Вообще-то, он граф. Живет на Багамах.

– Потрясающе! А что граф Генитуре делает один на Багамах?

– Играет в гольф, – ответил он. – У него есть ресторан. Может, откроет еще один, в Нью-Йорке.

– Ресторан! – воскликнула я. – Подумать только, живет сам по себе на Багамах, имеет ресторан. Ты рассказывал об этом Леопольду?

– Твоему братишке? Нет. А зачем?

– Мой брат очень интересуется ресторанным бизнесом, – сказала я. – Может, когда-нибудь я его туда отвезу. Он слишком юн, чтобы самому отправляться с визитом к Номеру Первому. Я хочу сказать – к твоему старшему брату.

– Как он, бедняжка? – спросил Саймон. – Сегодня он был довольно мрачен. А насчет кикбоксинга я говорил совершенно серьезно. Правда, сейчас я не в форме.

– Ты не представляешь себе, сколько народу мне это говорило. Слушай, я окоченела. Тебе не кажется, что здесь жутко холодно?

– Да? – сказал Саймон. – Прости, пожалуйста. Я этого как-то не замечаю. Знаешь, после стольких лет в английской школе…

– Бедняжка! Забудь о том, что пережил. Я с тобой! – сказала я и расстегнула свой розовый жакет. – Под одеялом гораздо теплее. Можно, я немножко с тобой полежу?

– В кровати?

– Сапоги я сниму, – сказала я и быстро их скинула.

– Да! Как ты пожелаешь! Это просто замечательно! Делай все, что захочется, прошу тебя. Мне так неловко – я сам должен был предложить, только… только я… Просто не знаю, что сказать… Я и мечтать не смел…

– Не кори себя, – сказала я и быстро нырнула под одеяло.

10

– У тебя весьма незаурядный для американки словарный запас, – сказал он, конвульсивно вздрогнув.

– У нас дома как-то оказался календарь, – объяснила я, поправив подушки и вытащив из-под них пару журналов. На Саймоне была пижама в лилово-лимонную полоску.

– Это восхитительно, – сказал он, помолчав немного. – Надеюсь, ты не стала думать обо мне хуже?

– С чего это? – сказала я. С минуту мы полежали в уютной тишине, но вдруг меня кто-то пребольно укусил, и я вскрикнула. – У тебя что, блохи? – спросила я.

Он заговорил одновременно со мной.

– Что это был за календарь? – спросил он.

– По принципу «каждый день – новое слово», – ответила я и сунула руку под одеяло – почесаться.

Он тоже вскрикнул, словно передразнивая меня. Наверное, он не расслышал моего вопроса про блох – похоже, решил, что я визжу совсем по другой причине.

– Не волнуйся! Тебе нечего меня бояться – я ни к чему не способен.

– Да чего там, – ответила я со вздохом. – Знаешь, я здесь все равно не надолго.

– Понимаю, – сказал он. – Но прошу тебя, побудь еще несколько минут. Мне все это удивительно приятно.

– Да я не в том смысле, – сказала я. – Скоро меня не будет в данной местности.

– Почему? О чем это ты?

– Я уезжаю в Лос-Анджелес со своим братом Пирсом. Он собирается стать кинозвездой. Приедешь к нам в гости?

– С превеликим удовольствием, – сказал Саймон. – Непременно. Никогда не бывал в Лос-Анджелесе и давно собирался туда съездить.

– Блеск! – сказала я. – Ой, да, чуть не забыла! – Я полезла в карман, но добралась до него не сразу – брюки были слишком тесные, да и одеяло мешало, а Саймон все это время оптимистично хихикал. – Я принесла тебе пару косяков. В качестве болеутоляющего. – Я протянула ему сигаретки. – Один, правда, немного намок. Надо будет его подсушить.

– Ты просто ангел! – сказал Саймон. – Чем я заслужил такое внимание?

– А моя сестра тебе нравится больше, чем я?

– Твоя сестра? – Он в голос расхохотался.

– Ты разве не находишь ее привлекательной? – Его высокомерный смех меня слегка обидел.

– Я смеюсь не потому, что твоя сестра не привлекательна, – сказал он. – Твоя сестра красавица, и ты красавица. И братья твои красавцы.

– У моего брата есть все шансы стать кинозвездой, правда? – спросила я и взглянула на Саймона. Он был похож на больного туберкулезом поэта времен Первой мировой войны, утонченного и возвышенного. Глядя на его искаженное страданием лицо, я кое-что заподозрила. – Может, ты предпочитаешь мальчиков?

– От этого я избавился, надеюсь, раз и навсегда! – сказал Саймон. – Видишь ли, в Англии все совсем иначе, чем здесь. Там подобные вещи считаются естественной стадией развития. Теперь, полагаю, я готов перейти к следующему, довольно унылому этапу, называемому взрослой жизнью. Прелесть моя, могу ли я попросить тебя об одном одолжении?

– О да, – ответила я с надеждой.

– Не могла бы ты почитать мне вслух мою любимую книгу? Она меня всегда удивительно бодрит.

– Где она? – Он достал из-под подушки книгу и протянул мне. – С какого места читать? – спросила я хмуро.

– С любого! – сказал он. – О-о, какой восторг!

– «Кругом вода, но как трещит От сухости доска! Кругом вода, но не испить Ни капли, ни глотка».[6]6
  Здесь и на стр. 213 строки из стихотворения С.-Т. Кольриджа «Сказание о старом мореходе» даются в переводе В.Левика. (Прим. ред.)


[Закрыть]

– О-о-о, – простонал Саймон. – 0 да! «И мнится, море стало гнить, – 0, боже, быть беде! Ползли, росли, сплетясь в клубке, Слипались в комья слизняки На слизистой воде».

Мне почему-то стало немного не по себе, но я решила не копаться в своих ощущениях.

– Пожалуй, я пойду, – сказала я. – Спасибо, что обогрел.

– Разве тебе уже пора? Побудь еще немного, – сказал он, погладив меня по щеке своими длинными бледными пальцами. Прикосновение его было так легко, что напомнило мне о бабочках, питающихся слезами антилоп, – про них рассказывали по телевизору.

– Увы, надо идти, – сказала я и убрала его руку. – Мы должны навестить Эдварда, пока его не перевели из больницы в тюрьму.

– А можно, я тебе как-нибудь позвоню? – спросил он.

– Конечно, – сказала я. – Позвони вечерком. Да, кстати… я толком не знаю, как об этом сказать, и поэтому немного смущаюсь. Короче, если тебя это интересует, сообщаю: физиологически я девственница.

– Думаю, это не преграда, – сказал он. – С одной стороны, было бы неплохо, если бы хоть один из нас имел опыт. С другой – ты, по крайней мере, не заметишь моих недостатков. Но так или иначе – твоя американская непосредственность восхитительна! Просто потрясающе, что ты так открыто обо всем говоришь! Ты просто чудо, Мод!

Идучи к трейлеру, я все думала, почему это я не радуюсь. Слишком уж легкой добычей оказался этот лорд. Может, женщинам обязательно нужна интрига? Впрочем, возможно, то, чему суждено произойти, всегда свершается легко. Наверняка на нашем пути встретится еще немало препятствий – к примеру, его мать…

Все сидели и ели запеченные в тесте яблоки. Леопольд обнаружил целую корзину яблок – мы их собрали несколько месяцев назад, убрали в сарай и про них забыли. Он отобрал те, которые еще не сгнили, начинил изюмом с маслом и сахаром, а из остатков муки ухитрился сделать немного теста.

– Что здесь стряслось? – озадаченно спросила я. В воздухе роились полчища крохотных крылатых насекомых. – Решили разводить мух?

– Увы, когда я занес яблоки в дом, чтобы их перебрать, я не подозревал, что в корзине миллион плодовых мушек.

Поскольку в доме было гораздо теплее, мушки, видно, решили, что наступила весна и пора то ли плодиться, то ли окукливаться – уж не знаю, что у них принято делать весной. И теперь тысячи, а может, и миллионы плодовых мушек весело порхали туда-сюда.

– Яблоки в тесте восхитительны, – сказала мамочка, маша перед собой рукой в надежде разогнать мушек. – Но нам все-таки надо попробовать раздобыть хоть каких-нибудь продуктов. Пока машина на ходу, давайте-ка соберем по карманам всю мелочь и опустошим копилки – может, получится купить хоть что-то.

Мы разбрелись по дому в поисках денег. В своей шкатулке с украшениями я обнаружила три доллара мелочью. У Мариэтты было четыре доллара девять центов. У Пирса – три пятьдесят. У Теодора – ничего.

Нас спас Леопольд, нашедший пятнадцать долларов в книжечке продуктовых талонов, за которую он был ответственным. Мамочка словно по волшебству извлекла откуда-то пять долларов и отложила их на бензин.

– Леопольд, пересчитай деньги, – сказала она. – Это будет твоим сегодняшним уроком математики.

Предполагалось, что Леопольд находится на домашнем обучении – мамочка сочла, что это лучше, чем ходить в школу. Всем остальным пришлось пройти через среднюю школу, но ужасы бесплатного образования нас так травмировали, что в колледж ни один из нас поступать не пожелал. И хотя наш богатый дедушка, которого никто из нас в глаза не видел, несколько лет назад через своего поверенного известил мамочку, что, если она захочет послать Пирса в частную школу-интернат, он будет платить за обучение, Пирс отказался наотрез, а заставлять его мамочка не решилась.

Нам, девочкам, злобный старикашка подобных предложений не делал, Теодор же однажды написал ему письмо с просьбой выделить деньги на занятия классической музыкой, но после того, как Теодор, подписавший обязательство отчитаться о полученной сумме, известил его, что деньги были потрачены на курсы идиша, мы о дедушке больше не слыхали.

Это было в тот период, когда Теодор был твердо убежден, что по отцовской линии он потомок дуэта Роджерса и Хаммерстайна. («Скорее, это были Леопольд и Лейб», – говорила мамочка.) Теодор потратил деньги не только на идиш: он подарил Леопольду отличный кухонный комбайн, оплатил Пирсу вечерние курсы сварщиков, а еще купил электрогитару и кормушку для птиц в виде крытой соломой хижины. (Леопольд тогда как раз интересовался птицами, впрочем, о покупке кормушки, в отличие от прочих трат, Теодор дедушке не сообщил.)

– Давайте составим список того, что нам нужно, чтобы не тратить лишнее время в супермаркете, – предложила мамочка.

– Туалетная бумага, – сказала я.

– Молоко, – сказала Мариэтта.

– Куриные яйца, – сказал Леопольд.

– Ветчина, – сказал Пирс.

– Нет уж, Пирс, ветчину мы купим, только если останутся деньги, – сказала мамочка. – Ветчина не является продуктом первой необходимости. Да она тебе и не полезна. Будут лишние деньги – мы тебя побалуем. – Она задумалась. – Леопольд, запиши, пожалуйста, сосиски.

– В сосисках тоже пользы мало, – сказала я.

– Знаю, но нужно же хоть раз поужинать с мясом, – сказала она. – Сосиски с бобами создают иллюзию полноценного блюда.

– Овсянка, – сказал Теодор. – Поздно вечером, когда проголодаешься, овсянка отлично идет.

– Собачий корм, – сказала мамочка.

– Кетчуп, – сказал Леопольд.

– Теперь сосчитай, пожалуйста, сколько приблизительно это будет стоить, – попросила мамочка.

– В дорогом супермаркете – около семнадцати долларов, – сказал Леопольд. – В других местах – долларов четырнадцать.

– Неплохо! – сказала мамочка. – Даже очень хорошо! Кладем на все про все приблизительно пятнадцать. Остается девять – десять долларов на баловство.

– Я бы мог приготовить курочку, – скромно сказал Леопольд.

– Отличная мысль, – сказала мамочка. – Великолепная! Запиши: «Курица, пять долларов».

– Печенье, – сказал Пирс.

– Хорошо, – сказала мамочка. – Можем заехать во «Вчерашний хлеб» и посмотреть, есть ли у них кексы, печенье или просто черствый хлеб поприличнее. А твою ветчину купим в супермаркете.

– Два удовольствия на одного – это слишком, – смущенно сказал Пирс. – Мне давно пора устроиться на работу, помогать семье.

– Ты вчера машину починил! – сказала мамочка. – Без тебя мы бы сегодня и с места не сдвинулись. Мне вообще следовало бы тебе заплатить.

– Чего там, – отмахнулся Пирс.

– Кроме того, ты скоро разбогатеешь, – сказала я. – И тогда сможешь нам помогать, если, конечно, про нас не позабудешь. Лучше уж разбогатеть, чем работать на бензоколонке. Впрочем, я уверена, ты бы и в бензиновом бизнесе преуспел.

– Если бы Пирс работал на бензоколонке, туда бы толпами стекались как мужчины, так и женщины, – сказала мамочка. – Он положительный, честный, ответственный и никогда не ставит окружающих в неловкое положение.

– Со всей объективностью заявляю, что он самый красивый из мужчин, которых мне довелось встретить, даже красивее англичанина, – сказала Мариэтта. – Я сажусь на диету. Леопольд, ты мог бы помимо сосисок и курицы готовить что-нибудь вегетарианское?

Леопольд сосредоточенно нахмурился.

– Будь добра, приведи пример вегетарианского блюда.

– Рис с бобами, – сказала Мариэтта. – Они отлично сочетаются, стоят дешево и богаты протеином.

– Мариэтта, какая замечательная идея – стать вегетарианкой! – сказала мамочка. – Как это пришло тебе в голову?

– Я давно об этом подумывала, – сказала Мариэтта. – Мы вчера беседовали об этом со Стивом Хартли. Полвечера проговорили о тофу и чечевице.

– Стив Хартли вегетарианец?

– Мяса он не ест пять лет. А недавно отказался и от рыбы, когда понял, что рыбки в аквариуме его узнают. Он считает, что это помогло ему достичь успеха.

– Разве он его достиг? – спросила я.

– Он состоявшаяся личность, – сказала Мариэтта. – А ты. Мод, ничего не понимаешь! Только и знаешь, что вредничать. Во-первых, он получает большие комиссионные от продажи пылесосов. Во-вторых, если ему удастся продать свое компьютерное изобретение, он заработает тридцать миллионов. А вырастила его одна мать, библиотекарша. Отец умер, когда он был еще ребенком.

– От чего?

– От передозировки наркоза. Врачи решили, что у него что-то с сердцем, и дали ему наркоз. Он даже не смог сказать последнее «прости», хотя и пытался. Стив говорит, он умер, не проронив ни звука.

– Бедняжка Стив, – сказала мамочка. – Как он, должно быть, одинок. Мариэтта, надеюсь, ты не станешь разбивать ему сердце.

– Я Мариэтту знаю, – сказала я. – Она будет его преследовать, а когда он попадется в ее сети, потеряет к нему всякий интерес.

– Ну все, нам пора! – сказала мамочка. – У нас полно дел. Бензоколонка, больница, потом по магазинам, а если останется время, надо еще и на кладбище заехать – посмотреть, что там недавно устроили за безобразие.

– Расскажи еще немножечко про то, как живут богатые, – попросила Мариэтта.

– Бедные люди носят яркую одежду, а богатые предпочитают тусклые тона, – сказала мамочка, обведя нас взглядом.

– Приглушенные, – хором поправили ее мы.

– Пока мы не разбогатели, будем носить все яркое, – сказала мамочка. – Впрочем, может быть, вам это уже не нравится?

– Только яркое! – завопили мы. – Как оперенье павлина! Все охристое, изумрудное, салатовое.

– Парчовое, – сказал Пирс.

– Парча – это не цвет, – презрительно заметила Мариэтта.

– Вот чего я желаю всем своим детям: красоты, ума, чувства юмора и высокого роста, – сказала мамочка. – Долго ли продержишься на красоте?

– От восемнадцати до сорока пяти, – ответили мы. – Потом пластическая операция.

Пока мамочка смотрелась в пудреницу, мы кружились в импровизированном танце, напевая:

– Бирюзовый, лимонный, багровый, сиреневый, алый, лиловый! – Это Теодор еще раньше сочинил.

– Черт возьми, – сказал Теодор. – Над этой песней надо еще поработать.

– Мам, расскажи, что нас ждет! – сказала я, когда мы, напевшись и наплясавшись, в изнеможении повалились на пол.

– Да, мамочка! – закричали все остальные. – Предскажи будущее!

– Каждый из вас получит от меня предсказание, – сказала мамочка и прищурилась.

– Эй, подождите! – крикнул Теодор. – Вы правда считаете, что песенка ничего?

– Теодор! – зашипели на него мы. – Заткнись. Мы ждем предсказаний.

– Тебе, мой младший сын, – волшебный дар кулинара. Вижу тебя в поварском колпаке, выходящим из кухни самого роскошного нью-йоркского ресторана. Твоего собственного!

Леопольд благодарно кивнул.

– Тебе, Теодор, – твое имя в неоновых огнях на рекламе самого популярного бродвейского мюзикла.

– Сколько он выдержит представлений? – спросил Теодор.

– Не знаю, – сказала мамочка. – Сотни. Тысячи. А тебе, Мод, – дар быть неотразимой для мужчин. И дар этот с годами не иссякнет.

– Я тоже такое хочу! – сказала Мариэтта.

– Нет, Мариэтта, – сказала мамочка. – Ты тоже можешь быть неотразимой, но ты – ты будешь писать стихи, будешь читать их со сцены, в серебряном платье с шифоновым шарфом. Или ты предпочитаешь карьеру психиатра? – Мариэтта покачала головой. – Отлично, значит, будешь поэтом.

– Мама, а если мне не удастся написать ничего оригинального?

– Единственное, что мешает тебе быть оригинальной, так это ошибочное убеждение, что тебя кто-то слушает. Возьми все из старых книг, замени слово-другое, никто и не заметит.

– Правда? – промурлыкала, как довольная кошка, Мариэтта. На мгновение мне показалось, что она вот-вот начнет вылизываться.

– А со мной что? – спросил Пирс.

– Проще простого, – сказала мамочка. – Ты станешь знаменитым киноактером.

– Круто, – сказал Пирс. – Работы много будет?

– Нет. Все вы должны помогать друг другу, не забывать друг друга ни в горе, ни в радости и перестать грызться.

– Это, пожалуй, слишком, – сказал Теодор, и мы направились к двери.