Текст книги "Религия и мифология"

Как мифы превратились в сказки

Переход от мифов к фольклору и сказке.

В этой книге мы много говорили о происхождении и развитии мифов, о бытовании разных (и схожих!) мифических сюжетов у разных народов. Мифы – это совсем не те истории, которые мы с детства слушали и читали в литературных переложениях, таких как, скажем, «Мифы Древней Греции», «Мифы скандинавов», «Мифы древних римлян», «Мифы Древней Индии». Задолго до того, как эти мифы были записаны, оформлены, до того, как они превратились в некое связное повествование, от которого уже недалеко до сказки, мифы, конечно, существовали в виде отдельных представлений, очевидно, находящих воплощение в ритуалах, где слово было переплетено с действием. И что было раньше – обряд, ритуал или миф – это вопрос, по которому, очевидно, ученые никогда не придут к единому мнению. Это было настолько давно, что расплести эти древние корни уже практически невозможно.

Мне очень нравится идея фольклориста Сергея Юрьевича Неклюдова, который считает, что вообще ритуалы в какой-то мере перешли к людям из животного мира. Он обращается к книгам биологов, – например, знаменитого Конрада Лоренца[67]67
  Конрад Лоренц – австрийский зоолог и зоопсихолог, один из основоположников современной этологии, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине. Самая известная его книга – «Агрессия, или Так называемое зло» (Москва: АСТ, 2017).


[Закрыть], который исследовал ритуалы у животных. В книге Лоренца об агрессии очень интересно описано, как пресловутые гуси, которых Лоренц столько времени изучал, изображают, обозначают агрессию – определенными действиями, определенными движениями, не собираясь на самом деле нападать. Неклюдов высказывает очень интересную мысль о том, что, может быть, фольклористам следует объединиться с биологами, и на этом пересечении удастся понять что-то о раннем существовании мифа и ритуала. Это, мне кажется, невероятно оригинальная и, наверное, продуктивная идея.

Понятие мифа тесно связано с фольклором, который, естественно, существовал задолго до появления письменности. Когда именно он появился – это очень интересный и важный вопрос, которому тоже суждено остаться без точного ответа. Ясно, что этот феномен складывался веками, тысячелетиями, когда-то на заре человечества.

А вот о том, как мифы связаны с нашей сегодняшней жизнью, какое находят отражение в современной культуре, можно говорить с достаточной степенью уверенности. Для этого имеет смысл сопоставить мифы со сказками и посмотреть, что их роднит и что отличает эти два культурных феномена.

Понятие мифа тесно связано с фольклором, который, естественно, существовал задолго до появления письменности. Когда именно он появился – это очень интересный и важный вопрос, которому тоже суждено остаться без точного ответа. Ясно, что этот феномен складывался веками, тысячелетиями, когда-то на заре человечества.

А вот о том, как мифы связаны с нашей сегодняшней жизнью, какое находят отражение в современной культуре, можно говорить с достаточной степенью уверенности. Для этого имеет смысл сопоставить мифы со сказками и посмотреть, что их роднит и что отличает эти два культурных феномена.

О сказках и их недетской природе

«Усаживайся поудобнее, дружок, сейчас я расскажу тебе сказку». Мы все убеждены, что сказка существует для детей, и язык подтверждает такой взгляд, когда мы бросаем свысока: «это все детские сказки». Мы рассказываем сказки детям, читаем с ними сказки, или они сами их читают. Это могут быть народные сказки, но кем-то записанные: Перро, братьями Гримм, Афанасьевым и так далее. Если это русские народные сказки, они, скорее всего, будут с иллюстрациями Билибина. Существует некий большой и очень разнообразный корпус тех сказок, которые живут в нашей жизни. Вот уже пару столетий они пишутся и публикуются для детей. Есть, разумеется, множество академических, серьезных, взрослых изданий сказок, но все-таки мы привыкли к тому, что место сказки – в детской. У меня в детстве было невероятное количество изданий с адаптированными пересказами русских народных сказок, французских сказок, сказок народов Дальнего Востока, ужасно любимая большая-большая книга сказок народов Средней Азии…

А между тем, конечно, сказки изначально были совершенно недетскими. Это было очень взрослое дело (нельзя сказать «взрослое чтение», потому что сказки возникли задолго до того, как их записали, как и вообще фольклор).

Отличие сказки от мифа

Сказки, конечно, очень тесно связаны с мифами – настолько, что сегодня мы зачастую с трудом разделяем миф и сказку. Речь в первую очередь идет о фольклорной волшебной сказке. Кроме волшебной бывают и другие жанры, например сказки о животных, социально-бытовые сказки и др., но здесь мы в основном будем говорить о волшебных сказках.

Все мы знаем, например, миф о Персее, древнегреческом герое, который убил Медузу Горгону, отрубил ей голову, потом победил морское чудовище, которое должно было съесть Андромеду, – и уверенно относим этот сюжет к разряду мифов. Хотя, если вдуматься, то все его путешествие в поисках горгон, и то, что отчим отправляет его с опасным заданием, и то, как он получает разные волшебные предметы в помощь, – что это, как не сказочное повествование? Как здесь разделить миф и сказку?

Объяснений того, чем отличается миф от сказки, существует такое количество, что одно их перечисление, наверное, могло бы составить уже целую главу. Поэтому попробуем сформулировать все в самом простом виде: миф рассказывает (а в своем древнейшем варианте, может быть, даже просто показывает с помощью рисунка, танца, обряда) важнейшие вещи, необходимые для понимания окружающего мира и взаимодействия с ним. Как возник этот мир? Кто его создал? Как появились люди? Какие существуют боги и чего они хотят? Ответы на эти вопросы создавали некую «систему координат», без которой была невозможна жизнь древних людей. Мы постоянно используем выражения вроде «в древних мифах рассказывается», но действительно ли их рассказывали так, как рассказывают сказки?

Австралийские аборигены начинают узнавать свои мифы, когда проходят инициацию, а затем постепенно знакомятся с ними в течение всей своей жизни – в ходе праздников и священных обрядов. Быть может, изначально древние люди просто «лицезрели» изображения сверхъестественных существ. Существует предположение, что первобытные росписи как раз служили для того, чтобы те, кто прошел посвящение и получил право попасть в священную пещеру, могли при колеблющемся свете факелов, под воздействием музыки, танцев, опьяняющих напитков, ощутить, как стены пещеры размываются, исчезают, и из них выступают те могучие существа, которые определяют жизнь человека.

Когда же в мифах появилось повествование, сюжет, он все равно еще не был похож на сказку. Мифы рассказывали о событиях, которые произошли в ту далекую эпоху, когда мир людей еще не возник, а мир как место их существования только создавался, когда действовали другие законы времени и пространства. Миф описывает события начала времен, когда Ворон мог создать мир, Заяц мог оказаться на Луне, Земля и Небо порождали сторуких великанов, которых позже олимпийцы отправят в Тартар.

Мифы объясняли (и демонстрировали), как небо отделилось от земли, откуда взялись горы и реки, как люди научились пользоваться огнем, пахать землю и приносить жертвы богам. Мифы определяли необходимые правила. Мифы не надо было рассказывать, потому что они носились в воздухе, их воспроизводили в плясках и песнях, их героев изображали, надевая жуткие маски во время инициаций, они присутствовали рядом с людьми постоянно.

Сказка на то и «сказка», что она предполагает рассказ, разворачивающееся действие, в котором есть сюжет, завязка – «жила-была девочка», «пошел Емеля на реку», – развитие действия и его завершение. Конец сказки не означает конца мира, это просто финал истории о приключениях или злоключениях героя или героини. В сказках искали, находили и будут находить отражение древних обрядов, но все-таки это не священный миф. Сказку рассказывают – пусть даже сначала не детям, а взрослым. Ее можно слушать вечером после тяжелого трудового дня или днем, когда в деревню пришел сказитель. Но если для того, чтобы воспринять миф, нужно «выпасть» из обычного времени и попасть во время праздничное, когда нормальный ход событий нарушается, грань между двумя мирами размывается, а духи предков выходят наружу, то сказку можно рассказывать и слушать в любое время. Она уже часть обычной жизни, хоть и рассказывает о необычных вещах.

Выдающийся специалист по фольклору Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918–2005) в своей работе «Миф и сказка»[68]68
  Мелетинский Е. Миф и сказка // Избранные статьи. Воспоминания / отв. ред Е. С. Ноник. Москва: Росс. гос. гуманит. ун-т, 1998. С. 284–294.


[Закрыть] очень четко сформулировал различия. Главная идея его заключалась в том, что миф – это некие сакральные тексты, действия, повествования, связанные прежде всего с возникновением мира, касающиеся всей общины, невероятно важные для этой общины, связанные с ритуалами. А сказка уже носит менее священный характер, а потом и совсем не священный. И сказка более индивидуальна, она может рассказывать похожие вещи, но по-другому. Миф рассказывает, скажем, о том, как возник мир, как появились горы, моря, реки или первые люди, как люди научились (или, вернее, культурный герой научил их) сеять пшеницу, заниматься ремеслами, науками. Или как Прометей принес людям огонь, похищенный у богов. И это нужно всем людям – это рассказ о том, как появился и функционирует мир, в котором они живут. А сказка сосредотачивается на судьбе одной семьи и внутри этой семьи, на одном герое или героине, который в конце концов добивается для себя чего-то: богатства, принцессы, принца или просто жениха, свадебки и так далее.

В сказке есть похожие на миф вещи, но в масштабе уже не мировом, а камерном, в ней всегда действует один человек. У Мелетинского есть замечательные слова: «эгоистическая жадность трикстера – очень яркое выражение потери “прометеевского” смысла деяний культурного героя». Культурный герой – это мощный, великий титан, как Прометей, или какое-то особое существо, божественное или полубожественное, совершающее невероятные подвиги. А трикстер[69]69
  Трикстер – попросту говоря, плут, который похищает волшебные вещи или царевну, жуликоватый герой множества сказок. – Прим. авт.


[Закрыть] – это заяц или ворон, который совершает какие-то странные штучки. Ворон может быть могучим божеством, а может быть жуликом.

Еще у одного великого специалиста по фольклору, французского филолога Клода Леви-Стросса, есть такая фраза: «Сказка – это миф в миниатюре»[70]70
  Леви-Стросс К. Структура и форма: Размышления об одной работе Владимира Проппа // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму / пер. с фр. и вступ. ст. Г. К. Косикова. Москва: Прогресс, 2000. С. 136.


[Закрыть]. Это не значит, что сказка хуже мифа, в чем-то ему уступает, – она другая. Она говорит о похожих вещах, но немножко о других. И рассказывает их по-другому. И ясно, что, скорее всего, сказка возникла позже, что она выделилась каким-то образом, отделилась от фольклора и ритуала, хотя и сохранила с ними определенную связь. Но тот факт, что сказка, скорее всего, выделилась каким-то образом из мифа, не уменьшает невероятной, фантастической древности самого жанра сказки.

Каким образом произошло выделение сказки? Почему их вдруг стали рассказывать? Увы, и на этот вопрос мы никогда не получим точного ответа и сможем только высказывать более или менее обоснованные предположения. Ясно одно: постепенно, очень медленно, в течение веков и тысячелетий, мышление людей менялось. Если первобытные люди практически не отделяли себя от окружавшего их мира, то позже человек начал постепенно все больше осознавать себя как некую единицу, индивидуальность, существующую в мире. И где-то на первых этапах этого долгого и непростого процесса, шедшего вплоть до самых недавних веков, люди почувствовали, что в мире существует особое священное пространство – то, где совершаются ритуалы, где молятся богам или одному Богу, священное время – те дни, когда особенно сильно ощущается присутствие сверхъестественных сил. А рядом существует мир повседневности, обычный человеческий мир, с привычным пространством и временем, с обычной жизнью. Эти два мира связаны между собой, и напоминанием о мире волшебном, сверхъестественном, «мифологическом» как раз и стали сказки.

Древность и миграция сказочных сюжетов

Юрий Евгеньевич Березкин, замечательный специалист по фольклору, совершил невероятную вещь: он собрал огромную, фантастическую базу фольклорных сюжетов и постоянно пополняет ее[71]71
  Березкин Ю. Е., Дувакин Е.Н. Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам: Аналитический каталог [Электронный ресурс]. – URL: https://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin/ (дата обращения: 05.10.2023).


[Закрыть]. Эта база помогает ему устанавливать интересные зависимости и связи между фольклором разных народов, а на основании этих связей прорываться к скрытым от нас представлениям о связях между самими народами. У него есть совершенно поразившее меня наблюдение, он сопоставил некоторые мифологические и сказочные сюжеты с данными археологов о перемещениях первобытных людей по нашей планете. Есть, например, сюжет, объясняющий, почему змеи сбрасывают кожу, – он тоже существует на стыке мифов и сказок, в мифах разных народов и в многочисленных сказках. (Подробнее об этом – в лекции о загробном мире.)

Этим сюжетом очень интересовался еще Джеймс Джордж Фрэзер в XIX веке. Это рассказ о том, как дар сбрасывать кожу и обновляться должен был достаться людям, но – то ли по чьему-то злому умыслу, то ли просто из-за недоразумения – произошла ошибка, и вместо людей теперь кожу сбрасывают змеи, которые благодаря этому якобы обрели бессмертие, или, во всяком случае, вечную молодость. Фрэзер видел здесь параллель к рассказу о том, как Адам и Ева лишились вечной жизни, когда были изгнаны из рая. А Березкин сравнил те места, где существует такой сюжет, с теми путями, по которым люди расселялись по земному шару. Оказалось, что, например, на севере Евразии таких сказок нет вообще, а есть они в Африке, южнее Сахары, и в Юго-Восточной Азии, потом в Меланезии, Океании, Южной Америке и чуть-чуть в Австралии, на самом севере материка. Если проследить за распространением этого сюжета на карте мира, как сделал Юрий Евгеньевич Березкин, то видно, что пути распространения этого мотива примерно совпадают с одним из тех маршрутов, по которому шла миграция первобытных людей примерно 65–15 тысяч лет назад. Получается, что в то время эти сказки и этот сказочный сюжет уже существовали в каком-то виде, и люди несли его с собой тысячелетиями по маршруту, составляющему тысячи и тысячи километров. Мне кажется, это удивительная история. Она ведь говорит о том, что в глубокой древности уже существовали те сюжеты, которые рассказываются до сегодняшнего дня. А сказки действительно кое-где до сих пор рассказываются. Конечно, увы, та устная стихия, в которой сказки возникали и жили столько тысяч лет, уходит на наших глазах. Это очень печально, но, кажется, неизбежно.

Процесс передачи и фиксации сказок

Народные сказки стали записывать, по сути, лишь в XIX–XX веках. И это огромное счастье – спасибо братьям Гримм, Афанасьеву и еще огромному количеству фольклористов, которые записывали и сегодня еще продолжают записывать сказки, потому что пройдет еще немного времени, и та культура, которая порождает сказки, отойдет в прошлое. Она уже ушла во многих местах, например в России. В деревнях кое-где еще рассказывают сказки, но, в общем, это уже сказки книжные. Сказитель может их менять, модифицировать, но все-таки письменная культура медленно, но верно заменяет устную.

Есть места в мире, где все еще существуют сказители, сохраняется сказочная культура, – в Африке, в Австралии, даже в тех местах, где письменная культура уже сформировалась, но, во-первых, грамотность еще далеко не стала всеобщей, а во-вторых, все еще есть потребность в том, чтобы эти сказки рассказывать. В Индии есть профессия сказителя, который приходит в деревню и рассказывает сказки. Наверное, его со временем вытеснят телевизор и интернет, но пока эта устная стихия жива.

Этнографами зафиксированы удивительные вещи, тоже, очевидно, отмирающие. В Монголии, а также в некоторых районах Дальнего Востока охотники, отправляясь на промысел, брали с собой сказочника. При этом роль сказки и сказителя была двойственной. Зачем они его брали? Чтобы он их развлекал. Точно так же жители русских деревень, уходя на охоту или на какой-то еще отхожий промысел, который требовал долгого отсутствия, брали с собой сказочника, и он не работал наравне с прочими охотниками или лесорубами: его задача была просто их развлекать своими рассказами. При этом за свою работу он получал равную со всеми плату.

Конечно, у монгольских, якутских или бурятских охотников сказочник тоже просто развлекает. А с другой стороны, у монголов, как и у многих других народов, считалось, что сказки любят не только люди, но и духи. Значит, сказочник рассказывает сказку, а духи собираются послушать. Тогда задача охотника, например, схватить этого духа и умилостивить его, чтобы тот ему обеспечил хорошую охоту. Получается, что сказка – это, с одной стороны, просто развлечение, а с другой стороны, контакт с другим миром.

Мало того, в разных местах во время бдения по усопшим тоже рассказывали сказки. Что происходит во время бдения? В этот момент перехода покойного из одного состояния в другое в нашем мире еще присутствует дух покойного, и сюда могут наведаться духи предков. Тут самое время рассказывать сказки – и живым, и духам усопших. Сказки все еще отчасти сохраняют свою живую стихию бытования, свою инструментальную функцию – связь с ритуалом, волшебством, магией, мифом. Ну а где-то они становятся просто развлечением. И как развлечение, конечно, они могут рассказываться, а могут записываться, могут экранизироваться.

Уходящая устная стихия сопротивляется. Возникающие сегодня странные городские легенды и мифы свидетельствуют о том, что устная стихия жива и продуктивна, она просто преобразуется.

Не могу не рассказать нашу семейную легенду, хотя это совершенно реальная история. Много лет назад одного друга моего отца, физика, пригласили в город Фрунзе, что теперь называется Бишкек, в Кыргызстан на защиту диссертации. И с ним поехал мой папа, которому, естественно, защита диссертации по физике была совершенно не интересна и не нужна. Но он всегда, отправляясь в путешествие, брал с собой книги, связанные с теми местами, куда он направлялся. И прихватил он с собой знаменитый киргизский эпос «Манас», который, естественно, давно записан.

Правда, сказители, поющие «Манас», существуют до сих пор. Сегодня они называются манасчи, и в Кыргызстане стараются поддерживать их деятельность. И вот папа мой сидел в гостинице и читал «Манас». На заключительном банкете гостям подали барана. Как известно, на торжественном пиршестве даже сегодня сохраняются древние ритуальные правила, в частности, чем ближе к голове тот кусок барана, который получает гость, тем больше оказанный ему почет.

Московские гости были окружены уважением, но все-таки не были главными, и им дали не очень почетную, но зато куда более вкусную часть – бараньи ноги. А дальше предложили произнести тост, и папа встал и начал рассказывать «Манас». Семейное предание гласит, что он начал его петь, в этом я не очень уверена, но, во всяком случае, он стал рассказывать сюжет эпоса «Манас», завершив его тостом. Папа был хорошим сказителем, и якобы, пока он вдохновенно перелагал местный эпос, ему поднесли самую почетную часть блюда, а именно бараний глаз, и он его проглотил, даже не заметив, потому что был в сказительском экстазе. Проверить сегодня эту легенду я, увы, не могу, потому что ее участников уже нет в живых, но верю в нее всей душой.

Эта история, конечно, не совсем точный пример того, как живет сегодня устный фольклор, но все-таки она показывает, что рядом с письменной культурой все еще существует устная. И сказок это тоже пока касается. Что будет дальше, нам еще предстоит увидеть, но на сегодняшний день учеными, фольклористами, литераторами записаны тысячи и тысячи сказок разных народов.

Существуют региональные и всеобщие указатели сказочных сюжетов. Существует невероятное количество опубликованных сказок. Как разобраться в этом бесконечном море? Ученые этим занимались, занимаются и будут заниматься еще, очевидно, очень много времени, и в этом отношении надо упомянуть монументальную, я бы сказала, уже принявшую мифологические размеры фигуру великого филолога Владимира Яковлевича Проппа, который дал нам всем возможность совершенно по-новому посмотреть на волшебную сказку. Владимир Яковлевич Пропп писал свою великую книгу «Морфология сказки»[72]72
  Пропп В. Я. Морфология <волшебной> сказки. Исторические корни волшебной сказки. Москва: Лабиринт, 1998.


[Закрыть] в середине 20-х годов прошлого века. Время было нелегкое, но ни «неправильное социальное происхождение», ни обвинения в «космополитизме», идеализме, антимарксизме (каждое из которых тогда могло стоить свободы, а то и жизни) не помешали ему создать выдающиеся труды, получившие мировое признание. Его самой знаменитой работой стала «Морфология сказки», где Пропп выстраивает общую структуру всех волшебных сказок и демонстрирует ее настолько наглядно, что это представляется самоочевидным: это же просто бросается в глаза! Прочитав Проппа, дальше в любой сказке – русской, французской, китайской, да какой угодно – видишь найденную им структуру.

Он сформулировал 31 функцию, формирующую сказочный сюжет. При этом какие-то ученые дальше могут говорить: нет, надо вот эти две функции объединить, а эти добавить, но сама мысль о том, что сюжет волшебной сказки разбивается на некоторое количество функциональных элементов – борьба, или тяжелые задания, или похищение, появление волшебного помощника и так далее – и то, что эти функции находятся в совершенно определенном порядке, не оставляет ни малейших сомнений. Не всегда все эти функции обязательно проявлены в одном сказочном сюжете, какая-то часть из них может просто отсутствовать. Но вот эта общая железная структура, которая держит все элементы и движет фабулу волшебной сказки, – она безусловно существует. Не могут какие-то функции быть раньше других, что-то может быть опущено, но логика сюжета просто не позволяет менять их местами.

Кроме того, он выявил в волшебных сказках семь типов героев. В литературной сказке может появляться огромное количество персонажей второстепенных, третьестепенных, периферийных, а вот в мире волшебной фольклорной сказки практически больше никого не будет. Там, скорее всего, у героя не будет соседа из соседней хаты, и если в конце происходит пир, то не будут описывать гостя на этом пиру, а действовать будут лишь семь обязательных типов. Здесь будет герой – это может быть Иванушка-дурачок, или Иван-царевич, или падчерица, но это будет герой (1), который отправляется в путь. Это будет его антагонист (2), противник, главный враг, чудище, которое похитит царевну, или мачеха, которая хочет погубить падчерицу, – иначе говоря, вредитель. Иногда может еще появиться ложный герой (3), то есть тот, кто прикидывается героем – старшие братья, которые делают вид, что подвиг совершили они, а не Иванушка, и пытаются присвоить себе его награду. В конце концов ложный герой всегда будет разоблачен, осужден, и истинный герой восторжествует. Дальше, как мы знаем, когда герой или героиня отправляется в путь со своим каким-то невероятно сложным заданием – принести Жар-птицу, спасти царевну, добыть молодильные яблоки, – ему встречается даритель (4), который что-то ему преподносит. Это может быть отец или мать, которые из могилы, из другого мира что-то дарят: скажем, отец, который из могилы дарит герою коня, – распространенный сюжет русских народных сказок. Или же может встретиться кто-то по дороге, кто подарит волшебный клубочек, посох, опять же волшебного коня или что-то еще. Дальше. Следующий необходимый персонаж – это помощник (5). И если даритель может просто ненадолго возникнуть, почему-то дать герою какой-то волшебный предмет и больше вообще не появляться, то помощник будет с ним, будет ему помогать большую часть пути, как серый волк, который перенесет его куда-то, или (лучше всего это видно в литературной сказке) как Конек-Горбунок, который будет выполнять очень многие задачи. Нередко такой помощник действует вместо героя, и это тоже интересный ход: герой получает какое-то непосильное и жуткое задание, а выполняет его, в общем, помощник. При этом и даритель, и помощник могут быть волшебными существами, как, например, та же Баба-яга. Мы привыкли, что Баба Яга – пугающая, отталкивающая старуха, которая ест детей, но на самом-то деле она прежде всего как раз помощница: именно она пропускает Ивана в волшебный лес и обычно еще дает ценные указания, а иногда и какие-то волшебные вещи (подробнее об этом – в лекции о загробном мире). Необходим в волшебной сказке отправитель (6) – тот, кто отправляет героя или героиню в дальний путь. Так, мачеха выполняет функцию отправителя, когда выгоняет падчерицу из дому. Она может оказаться одновременно антагонистом, но скорее она отправитель. Как и царь, который посылает Иванушку за Жар-птицей, как и любая фигура наделенного властью другого, кто отправляет – может быть, выгоняя, может быть, давая тяжкое задание, – но отправляет героя куда-то далеко. Ну и наконец еще один значимый персонаж – царевна (7). Понятно, что она не обязательно именно царевна, именно царская дочь, это может быть какая-нибудь Василиса Премудрая, но, во всяком случае, это тот персонаж, из-за которого все происходит, на котором потом, скорее всего, женится герой. Ясно, что этот персонаж тоже может существовать в разных ипостасях, в разных вариантах, но вот это те семь персонажей, благодаря которым, по словам Проппа, волшебная сказка одновременно невероятно однообразна и невероятно разнообразна.

Сегодня «Морфология сказки» Проппа – это абсолютно классическая работа, на которой основываются практически все исследования феномена сказки. Но из нашей сегодняшней эпохи трудно вообразить, как без компьютера, без баз данных, имея из всех инструментов только собственную голову, бумагу и ручку, Пропп все это описал. Вот все эти тысячи сказок, немыслимый массив данных он обработал, структурировал, обдумал и понял, как они устроены, выявил эти функции и этих героев. Как, как было разглядеть впервые, что Иван-царевич, Иванушка-дурачок, падчерица, еще миллион каких-то разных героев – это все один тип персонажа?! Что Баба-яга или ежик, который встречается героине, и яблонька, которая говорит: «Съешь мое яблочко», и только тогда помогает, или какие-нибудь трое из ларца, одинаковых с лица – весь этот сонм совершенно фантастических персонажей, появляющихся в сказке, – это все укладывается в амплуа помощника или дарителя. В этой невероятной четкости и ясности научного обобщения, в совершенстве этой структуры определенно есть своего рода волшебство.

Определение волшебной сказки и ее связь с мифами и ритуалом

Пропп очень интересно рассуждал о том, что такое волшебная сказка, потому что здесь как раз особой четкости нет, и видно, что это его, как человека очень рационального и любящего ясность, раздражает. Он пишет, что волшебная сказка – это сказка о волшебстве. Это что такое? Как это понять? А вот есть сказки о животных, говорит он. Хорошо, а вот сказка о рыбаке и рыбке – это волшебная сказка или сказка о животных? А волк и семеро козлят, вот это что? Там тоже видна эта структура: дети попадают в беду, потом обнаруживают вредителя, волка, и гибнут, ну иногда в каких-то вариантах дети или оживают, или просто мстят вредителю. Это что – сказка о животных или волшебная сказка? И вот он дает два очень интересных определения того, что он понимал под волшебной сказкой. И в этих определениях совершенно нет слов о каких-то волшебных предметах – волшебных палочках, ковре-самолете, скатерти-самобранке; он пишет: «Морфологически волшебной сказкой может быть названо всякое развитие от вредительства или недостачи через промежуточные функции к свадьбе или другим функциям, использованным в качестве развязки. Конечными функциями иногда являются награждение, добыча или вообще ликвидация беды, спасение от погони и т. д.»[73]73
  Пропп В. Я. Морфология <волшебной> сказки. Исторические корни волшебной сказки. Москва: Лабиринт, 1998. С. 69.


[Закрыть]. Иными словами, по Проппу, изначально первый толчок развитию сюжета дает какая-то происходящая беда. Причем сначала как раз описывается, может быть даже преувеличенно, как хорошо живет эта семья, как прекрасно устроены родители, дети или там дед да баба, или муж с женой, но на самом деле над самым их благополучием неприметно реет какая-то беда, какое-то несчастье, – и вот уже кого-то похищают, или кто-то умирает, или начинается страшный голод, или еще что-то, и таким образом запускается сюжет. И вот другое, значит, его определение: «Волшебные сказки можно бы назвать сказками, подчиненными семиперсонажной схеме. Это термин очень точный, но очень неудобный. Если определять этот класс сказок с точки зрения исторической, то они заслуживают старинное, ныне отброшенное название мифических сказок»[74]74
  Там же, с. 75.


[Закрыть]. То есть он настаивает на том, что сказка выросла из мифа, и, что особенно важно для Проппа, он считает, что она выросла из разных обрядов и ритуалов. Прежде всего это обряды инициации, то есть посвящения юношей, после которых они становятся взрослыми, их начинают считать взрослыми. И кроме того, это связь сказок с представлениями о жизни и смерти. Причем, изучая сказку, он опирается прежде всего на русский фольклор, а параллели находит абсолютно по всему миру. Итак, что здесь происходит? Некое вредительство, некое несчастье, которое гонит героя в путь. Здесь мы видим параллель с обрядом инициации, когда мальчики уходили из деревни, зная, что они идут на очень тяжелые испытания. Герой тоже идет навстречу испытанию, понимая, ну для начала, что он обречен. А что происходило с юношами племени во время инициации? Они попадали в лес, где подвергались более или менее ужасающим мучениям. Тяжесть этих испытаний у разных народов и в разные времена была различна, бывали и такие, в которых довольно большая часть молодых людей попросту не выживала и погибала, не вынеся этих обрядов. Но параллельно в ходе этого страшного посвящения им сообщали какие-то части древних мифов, которые им уже теперь можно было знать (об этом особенно подробно шла речь в лекции об австралийцах). Общим для этих обрядов по всему миру было то, что у прошедших обряд инициации на теле оставляли некий знак – татуировку, шрам, отрезанную прядь волос[75]75
  Самым известным из таких знаков посвященности является обрезание, распространенное у мусульман и иудеев.


[Закрыть].

Правила поведения героя, помощник/даритель

Куда отправляется смертный герой на поиски Кощея Бессмертного? Герой, конечно, думает, что он идет на гибель. Падчерицу выгоняют в зимний лес – конечно, она обречена замерзнуть. Но оказывается, что гибели можно избежать, если будет соблюден целый ряд правил.

На эти парадоксальные законы волшебного мира в своей работе о сказках указывает Е. М. Мелетинский. Скажем, герой всегда выбирает самый плохой вариант, самый опасный, самый тяжелый. Если есть на распутье три дороги («Налево пойдешь – жену найдешь, направо пойдешь – коня потеряешь, а прямо пойдешь – голову сложишь»), герой идет туда, где грозит потеря головы с плеч. А потом оказывается, что он выигрывает все равно. Он должен себя вести благородно, по-доброму по отношению к тем, кого он встречает, и этот кто-то оказывается дарителем или незаменимым помощником и спасает героя. Герой отправляется на тяжелейшее, непостижимое испытание, и тут ему начинают встречаться какие-то непонятные существа, и этих существ, все многообразие которых Пропп свел к помощнику или дарителю, – их же какое-то фантастическое количество. Это могут быть самые разные животные, ежик или медведь, или растение, или птица, волк, орел, Конек-Горбунок или Старичок-Лесовичок, – их видовое многообразие поистине бесконечно.