Текст книги "Такой нежный покойник"

Начались походы по врачам. Его осмотрели с полдюжины ведущих детских специалистов – психиатры, невропатологи, даже нейрохирург. Никаких явных отклонений не нашли. Сошлись на том, что это странности роста – мальчики часто развиваются скачкообразно, поэтапно; через пару лет выровняется, пообещали врачи. И ошиблись. С каждым годом неадекватность сына становилась очевидней.

Когда Тиме исполнилось пять лет, Лёша повёз его в Израиль, показать тамошним врачам. Говорили, что медицина там достигла невероятных успехов. Да и русскоговорящих врачей было сколько угодно, что в их случае было немаловажно.

Там-то, с неотвратимостью падающего топора, и прозвучал страшный диагноз – аутизм.

– Господи! За что это наказание?! – не удержался Лёша. – Что может быть страшнее больного ребёнка!

– Его потеря. – Врач смотрел на Лёшу с жалостью, смешанной с лёгким презрением. Он был маленький, с тонкой шеей и большими оттопыренными ушами – вот-вот взлетит, – сам похожий на ребёнка. – Больных детей нормальные люди любят больше, чем здоровых. А ваш ребёнок не болен, он просто не совсем такой, как все. И вообще правильность словосочетания «страдающий аутизмом» весьма сомнительна. В некоторых случаях куда более уместно «наделённый аутизмом». Вы слышали, например, об этом чёрном парнишке, который по памяти с одного раза написал панораму Нью-Йорка, увиденную с воздуха? Из аутистов.

– В России такие дети считаются пожизнен ными инвалидами. К ним и относятся соответственно.

– Россия, как известно, родина слонов, – совершенно серьёзно заметил лопоухий доктор. – А знаете, сколько аутистов работают у Билла Гейтса в Силиконовой долине? Они, как правило, прекрасные математики, абстрактное мышление у них могучее, проблемы же у них на эмоциональном уровне. А может, это и не проблемы вовсе, а обыкновенная защита организма от несправедливости мира, от человеческого несовершенства? Может, в этом их сила, а не слабость? Конечно, пока они растут, родителям приходится ограждать их от многого, в том числе от агрессивности окружающих – люди не любят «других», они им подозрительны. Вырастая, такие дети, как правило, неплохо адаптируются. В цивилизованных странах, конечно.

Вернувшись, Лёша изучил всю имеющуюся на эту тему литературу, все последние исследования в этой области и не нашёл ничего обнадёживающего. Болезнь (в России аутизм квалифицировался как болезнь, а аутисты приравнивались к детям-трисомикам, т. е. с синдромом Дауна) была неизвестного происхождения. Характеризовалась нарушением передачи полученной информации от одного звена к другому и её последующей обработки. Сигналы, которые передавались от органов чувств в кору мозга, разрушались и искажались где-то по дороге, и мозг оказывался не в состоянии их правильно воспринять и интерпретировать. Особенно это касалось области эмоций – отсюда и холодность таких детей, и отказ подчиняться каким бы то ни было правилам. То есть полная асоциальность поведения. И затронуты этим недугом восемь мальчиков на одну девочку. Никаких специальных лекарств не существует, а лечение нейролептиками, прописываемое некоторыми специалистами, только усугубляет ситуацию, превращая ребёнка практически в овощ.

Израильский специалист был прав на сто процентов, и это значило только одно – такому ребёнку нужно посвящать во много раз больше времени и внимания, чем обычному. И без всякой эмоциональной отдачи с его стороны. Ледяной взгляд на мир. Мальчик Кай, поцелованный Снежной Королевой.

А Вера… Её организм сопротивлялся изо всех сил, в полном согласии с теорией эволюции, по которой, как известно, выживает сильнейший. Она отторгала несовершенное – а значит, чуждое – всем своим существом, на физиологическом уровне. У неё, в ответ на неадекватность сына, начинались чудовищные мигрени, конвульсивные мускульные спазмы, фантомные боли во всём теле, заканчивающиеся рвотой и обмороками. Врачи говорили о психосоматическом синдроме и не знали, как помочь.

Всё разрешилось самым натуральнейшим образом – Вера снова забеременела. Это была случайная, внеплановая беременность (по крайней мере, для Лёши), возможно спасшая ей жизнь. В положенный срок она разрешилась чудесной девочкой, и все её невостребованные в первом случае материнские чувства сублимировались в этом новом ребёнке.

Она переехала жить на дачу, поближе к родителям, оставив мужу Галю в качестве домработницы и няни.

В результате Лёша, который не мог доверить сына даже самой безупречной няне, остался с ребёнком практически один на один. Он научился угадывать и понимать желания мальчика, научился терпению и спокойствию в самые критические моменты его неадекватного поведения. Научился как бы растворяться в ребёнке – так что «я» сына становилось его «я». Думать, жить его мыслями, желаниями, чувствами – только такое полное проникновение могло создать условия для его реабилитации.

Зато бывали и минуты счастья, он видел, как ребёнок оттаивал, утыкался ему в колени, стесняясь приступов радости, тихо обнимал за шею, заползая к нему в постель по утрам.

А однажды сказал как бы в пространство: «Я никому не счастье». И Лёша завыл в голос – это было пусть и отчаянное, но проявление сильной эмоции, рвавшейся наружу.

Один из детских психотерапевтов, которому Лёша доверял больше других, женщина, у которой был свой ребёнок-аутист, правда уже в подростковом возрасте, посоветовала ему начать как можно раньше занятия с Тимой с целью подготовки к школе. Особенно она советовала сделать упор на математике и иностранных языках.

– И то и другое их очень дисциплинирует и по-настоящему увлекает.

Она же посоветовала ему и педагога, который имеет опыт работы с такими детьми и может приходить на дом к ученику.

– Это обойдётся вам недёшево, но того стоит – специалист высокого класса и, главное, любит «не таких» детей.

«Специалист» позвонил в дверь в точно назначенное время.

Хороша собой, но не на любой вкус, не из «поточных лялек». Лет тридцати. Первое, что его поразило, это несоответствие между «старинным» лицом из викторианской рамы с патиной и наглым хвостом волос, длинным, блестящим, цвета горного тёмного мёда, небрежно подколотым псевдочерепаховой заколкой из баула челночницы. Настороженно-насмешливые глаза с ведьминкой – едва заметным стробизмом – и орехового цвета зрачками. Взгляд уклончивый и пристальный одновременно. Поворот головы, пока осматривалась в прихожей, независимый.

На самом деле он пропал с первого взгляда. Но осознать это сразу был не в состоянии – голова полностью занята сыном.

Протянутая рука – Кора, – крепкое, почти мужское рукопожатие, при котором посмотрела прямо в глаза, оценила. Улыбнулась, на этот раз явно доброжелательно, и облегчённо вздохнула, как если бы не оправдались её худшие ожидания. И выражение лица из диковатого и вызывающе гордого перетекло в приветливое и даже немного смущённое. Все эти мгновенные превращения Лёша отметил скорее бессознательно, шестым животным чувством, которое немедленно пробуждалось, когда дело касалось его сына. Речь ведь шла о возможности доверить его кому-то – пока этого права не заслужил еще никто, включая мать.

От «специалиста» шёл сильный яблочный дух, как на Яблочный Спас в деревне. Позже Лёша узнал, что питается она в основном яблоками, грызёт их всюду – в метро, на улице, утром начинает ими день, вечером заканчивает. Но это потом. А в тот, первый момент встречи, в воздухе неожиданно промелькнуло нечто, что можно было бы рассматривать как предзнаменование – запах грозы. Откуда он мог взяться в этой уютной прихожей московской элитной квартиры?

И ещё эдакое дежавю, пришедшее скорее из будущего, чем из прошлого.

Лёша тряхнул головой, избавляясь от ненужных впечатлений, и пригласил Кору в гостиную. Усадил в кресло, по-светски предложил выпить: чай? кофе? что-нибудь покрепче?

– А нет ли чего-нибудь прохладного? Минералки, например? – Коре тоже нужно было время, чтобы освоиться и понять, куда она попала.

Минералки не было, согласилась на кока-колу.

– Я предупреждал вас по телефону. Мальчик не простой. Но спокойный. Не агрессивный. Ему трудно сосредоточиться, удержать внимание. У вас будет возникать ощущение, что он вас не видит и не слышит. Но это не так. Он всё понимает. Но со своей стороны отказывается от контакта. С ним нужно огромное терпение и никаких репрессивных мер. Я подчёркиваю, ни-ка-ких. Это, если хотите, условие. – Лёша проговорил это всё на одном дыхании, пристально наблюдая за её реакцией.

Она внимательно слушала, ни на мгновение не отведя глаз.

– Ваше условие – не условие. Это единственный способ общения с такими детьми. И не волнуйтесь вы так – я знаю, что такое аутист. Моего последнего птенца родители увезли в прошлом году в Швецию – он заканчивает там математическую школу, выучил шведский раньше папы с мамой и ведёт практически нормальный образ жизни. А мне в письме написал, что «лубит». Он почему-то всегда ненавидел букву «ю». Так и написал «лублу Кору». А вы говорите, «не видит и не слышит». Полная чепуха. Они видят и слышат порой лучше нас, но только то, что им интересно.

После этих слов Лёша готов был наброситься на неё и немедленно заключить в объятия. У него было ощущение, как если бы самый главный врач снял прежний ошибочный диагноз малосведущих коллег.

– Это правда? – В голосе его звучали и беспомощность, и надежда.

– Порой родители больше нуждаются в услугах психотерапевтов, чем их дети, – было ему ответом.

Ему даже не пришло в голову, что слова её можно было расценить как дерзкие, – он смотрел на неё совсем другими глазами. Как на спасительницу. Хотя она ещё даже не видела Тиму.

– Вы думаете, что сумеете установить с ним контакт?

– Попробую. – Она поставила стакан с колой на столик – длинное предплечье, царственный жест руки – и поднялась: – Пошли знакомиться.

Уже потом, когда мир перевернулся, она призналась ему, что «узнала» его при первой же встрече.

– Я сразу услышала и увидела, КАК ты можешь любить. Слабого. Это очень важно – сильных все любят, – сказала она.

И ещё, она была очень удивлена, что имеет дело с папой ребёнка.

– Обычно мне приходится устанавливать контакт с мамами, готовыми на всё, – уточнила Кора.

Тима реагировал примерно так же, как и остальные дети с подобными проблемами: равнодушие, полное отторжение, истерики, холодная отчуждённость и, наконец, проблески доверия.

Кора, со своей стороны, была несокрушимо уверена в успехе, утверждая, что это не самый сложный случай.

И Лёша верил. Со всей силой веры, которая не требует доказательств.

Со временем появились и доказательства.

Кора дважды не пришла на занятия, заболев гриппом и не желая подвергать опасности заражения своего ученика.

Тима был безутешен. «Где Кора?!» – вопил он на все голоса, не соглашаясь принимать никакие объяснения. Лёша соединил их по телефону, и Кора говорила с ним минут десять. После разговора Тимофей успокоился и все дни терпеливо ждал выздоровления Коры, отказываясь играть даже в самые любимые математические игры с кем бы то ни было, включая Сеньку.

Вера всё это время жила своей жизнью, деля её между руководством журналом и маленькой Леночкой, ставшей кумиром всей семьи.

С Корой она даже не была знакома. Ситуация её полностью устраивала. Бизнес её отца и мужа шёл как по маслу, капитал наращивался со всей неукротимостью того времени, а больным сыном занимался отец в содружестве с лучшим специалистом в этой области (это ей подтвердили знакомые, так или иначе связанные с подобными проблемами).

Мир перевернулся в один миг. Вернее, в одну ночь.

Лёша в этот вечер задержался в «конторе», как он её называл, чтобы закончить дела и провести выходные спокойно. Вернулся домой около десяти вечера. Попал к накрытому столу – выяснилось, что их Гале исполнилось шестьдесят. Никто из семьи, естественно, об этом не вспомнил. Но Галя напекла пирогов, купила шампанское и лимонад для Тимы и, когда Кора закончила заниматься с мальчиком, торжественно пригласила их к столу. Кора же, узнав, в чём дело, выскочила на ближайший угол и скупила у бабулек несколько букетов, превратив их в огромную охапку цветов.

Галя, выпив шампанского, завела песни, старинные, русские и украинские, а пела она отменно, когда-то даже хотела в певицы пойти. Кора и Тима, одинаково подперев щёки руками, заворожённо ей внимали.

Эту-то картину и застал Лёша, войдя в столовую.

Его немедленно усадили за стол. Галя достала из морозильника запотевшую бутылку «Столичной», отрезала громадный кусок пирога с мясом, обложила его кислой капусткой собственного изготовления, солёными грибочками и поставила тарелку перед изголодавшимся за день Лёшей – пообедать забыл.

Тиму еле-еле уложили в одиннадцать. А сами, не заметив, просидели почти до часу.

Лёша вызвался проводить Кору, она не сопротивлялась. Решили пройтись пешком – проветриться и размять ноги. Жила она в районе Кропоткинской – от Никитских ворот ходьбы до неё было минут двадцать быстрым шагом. А медленным…

Первые несколько минут шли молча, наслаждаясь тёплым весенним воздухом, относительно спокойной ночной Москвой и неизвестно откуда взявшимся светлым настроением. Потом заговорили о Тиме – осенью он должен был пойти в школу. Отдавать его в обычную школу было опасно – дети, как известно, жестоки и не прощают «непохожести». У учителей, даже при особом желании, уделять ему больше внимания, чем остальным детям, не было никакой возможности. Специальных же школ для таких, «необычных», детей не существовало. Помещать его в школу для умственно отсталых детей с синдромом Дауна неправильно – Тима был интеллектуально полноценным ребёнком, а по некоторым дисциплинам (математика, география) превосходил своих сверстников. Кора советовала оставить его ещё на год дома, взяв учителей по всем предметам. Так и шли, тихо беседуя. Потом как-то нечаянно взялись за руки.

И в этот момент мир перевернулся. Посреди ночи с ними случился солнечный удар.

Они оба внезапно замолчали и, кажется, даже забыли дышать. Так и шли, как по воздуху, неся друг друга за руки.

Потом, когда они пытались осознать, что произошло с ними в этот миг, оба, не верующие ни во что сверхъестественное, решили, что над ними пролетел ангел, оказавшийся впоследствии купидоном, выпустившим в них из чистого озорства весь неистраченный запас стрел, предназначенных, быть может, на дюжину пар.

Лёша привлёк Кору к себе и, обхватив её лицо ладонями, бережно поцеловал в губы – прохладные губы земли.

Они не помнили потом ни как оказались у Коры в квартире, ни что говорили друг другу всё это время.

Когда они очнулись и сумели оторваться друг от друга, уже рассвело.

Лёша встал с постели и, покачиваясь, прошёл в ванную. Там, в зеркале, он увидел совсем другое лицо – таким он себя не знал. Если бы его попросили определить, что в нём изменилось, он не смог бы этого сформулировать. Ему показалось, что из обычного среднестатистического представителя мужского пола (пусть вполне удачливого, преуспевшего в жизни) он превратился в ИЗБРАННОГО, в божье создание, в «человека осмысленного». Кем избранного, для чего – было не важно. Он стал другой личностью. Как по волшебству. За одну ночь. И не очень понимал, что с этим делать.

Приняв душ и почистив зубы пальцем, он вернулся в спальню – ему не терпелось посмотреть на Кору: произошли ли какие-нибудь изменения с ней?

Она безмятежно спала, зарывшись лицом в подушку. Удлинённое тело с подростковыми угловатостями, туго обтянутое влажной золотистой кожей, блестящие волосы, ржаным каскадом спадающие до худых, чуть выпирающих лопаток, и божественная линия спины, перетекающая в узкие андрогинные бёдра, – он мог только удивляться, как почти год не замечал всего этого.

Лёша натянул джинсы, свитер и присел на краешек постели. Подул ей в волосы; она, захныкав спросонья, повернулась на спину и нехотя приоткрыла один глаз. Потом второй. Смотрела на Лёшку, растянув губы в улыбке. Никакого ореола, ни нимба над её головой он не заметил. От неё пахло сладким потом с яблочной примесью, парным молоком и горьковато-приторным мускусом, составляющим основу его собственного одеколона «Old spise». Но все эти запахи перебивались другим, главным духом – тем, что остался после их безумной ночи. И этот опьяняющий дух был оттуда – из преисподней.

Или, наоборот, из Рая, откуда с неотвратимой предрешённостью они должны были быть изгнаны.

* * *

Чтобы потом вернуться.

– Вляпались, – сказала Кора, определив одним словом всё, что случится с ними впоследствии. На лице её при этом сияла счастливая и нахальная улыбка.

Позже у Лёши в присутствии Коры к чувству избранности прибавилось какое-то новое, неизвестное доселе ощущение постоянной внутренней вибрации, явно неземного происхождения. Как если бы ему сделали инъекцию некоего невиданного, чуть ли не инопланетного, гормона счастья, внедрили космическую батарейку. Он жил – ел, пил, спал, просыпался, работал, дышал и т. д. – с этим абсолютно конкретным ощущением счастья в организме. Кора не просто занимала все его мысли, она присутствовала во всём – в малейших каждодневных жестах, в погоде, в политических и прочих общественных событиях, во вкусе пищи, в воздухе, которым он дышал. Он видел её в каждом встречном ребёнке, старушке, воробье, пьющем из лужи, в листе, сорвавшемся с ветки дерева. Слышал её голос во всех телефонных трубках, в обрывках случайных разговоров, долетавших до его ушей, в шуршании шин и даже в сирене «скорой помощи». И был уверен, что с ней происходит то же самое. К нему пришло абсолютно банальное (а истины, как известно, банальны) знание, что он физически нашёл свою половину – в ней было всё то, чего не было в нём. А то, что в них совпадало, усиливалось в космической пропорции, превращаясь в Судьбу. Известно ведь, что в любой особи мужского пола присутствует женский гормон. И наоборот. И эта особенность организма проделывает с нами порой самые неожиданные фокусы в самые неподобающие для этого моменты. Их же природные сущности соединились, перемешались и распределились в немыслимой гармонии ровно на двоих. Кора вплетала его, как цветок в венок, в своё тело, физическое и метафизическое, в своё сознание, в свой мир.

Он – зеркально – проделывал то же самое с ней.

Так с ним случился второй после рождения Тимы припадок неземной любви – клапан, как тогда открылся, так, видимо, больше и не закрывался.

Галя, неизвестно (вернее, известно только ей), по какой логике, немедленно и однозначно приняла их сторону. Это существенно облегчало им нелегальное существование в социуме. Она покрывала их, как могла. Отвечала на поздние звонки, врала, как на духу, инстинктивно старалась никогда не связывать их имена в одном контексте. Будучи дальней родственницей семьи Калинкиных (по матери), она по каким-то сложносочинённым мотивам родню свою недолюбливала в принципе. К Вере же вполне по конкретной причине относилась резко отрицательно – она считала, что «мать стыдится своего ребёнка», чего не должно было быть в природе вообще. Тиму она обожала, несмотря на его холодность, понимая, что эта холодность лично к ней не относится, а есть следствие каких-то неизвестных ей причин. Больше того, её отношение к нему было сродни отношению жителя какого-нибудь африканского племени к его, этого племени, местному божку. Своих детей у неё не было, и Тима был для неё не просто ребёнком, а ребёнком, посланным именно ей, Гале, самим Богом. Она посвящала ему жизнь самозабвенно, почти ритуально, раз и навсегда приняв за очевидность его превосходство над обычными людьми вообще и над ней в частности. Лёша же (в силу своего отцовства) и Кора («божок» явно выбрал её для передачи своих посланий миру) воспринимались ею как старейшины этого самого племени, к которому принадлежала и она. Для неё было естественно, что они объединились «для спасения» этого необыкновенного дитяти.

Вера с малышкой и родителями уезжали на всё лето в Крым – там у них был большой дом с садом недалеко от моря.

Лёша перевёз Тиму с Галей на дачу, благо она находилась в получасе езды от Никитских ворот, в Жуковке. На неделе к мальчику приезжали учителя по разным предметам, натаскивая его к школе. В пятницу вечером Лёша привозил туда Кору. Ей, как главному воспитателю, официально предоставили летний домик. Таким составом они и оставались там на весь уик-энд.

Всё это лето, оставаясь на рабочую неделю в городе, а выходные проводя на даче, они практически прожили вместе.

Жаркая, набитая москвичами и приезжими столица была в их распоряжении. И они открывали Москву заново. Вместе. Как влюблённые туристы какую-нибудь Венецию. Состояние их душ превращало любую неприглядную реальность в волшебно-романтический сон.

Был самый конец девяностых. Страну худо-бедно удалось накормить – зарубежные займы хоть и «распиливались» нещадно, но народу кое-какие крохи всё же перепадали. Появился хилый средний класс. Деньги, заработанные по́том и кровью. Были и шальные – от перепродажи воздуха. Телевидение, радио, газеты – все отвязались по полной, книги издавались такие, о которых ещё недавно можно было только на кухне шептаться, а теперь вон они, все полки забиты. Писателем и бандитом мог стать каждый – многие и стали.

* * *

Москва бурлила, как огромный котёл, в котором смешалось всё: наглость нового богатства, убожество и зависть «непристроившихся», воспрянувшая на волне ельцинской свободы интеллигенция, малиновопиджачные воры в законе и татуированные бандиты в трениках, прошедшие за эти годы целую школу жизни, от ковбойского отстрела до положения уважаемых руководителей предприятий, директоров банков и рынков.

Люди обогащались и разорялись с фантастической скоростью. Головы кружились от небывалых доселе дьявольских возможностей и от далеко небеспричинного страха потерять разом всё, порой вместе с жизнью. В столице, один за другим, открывались новые клубы и рестораны, всё круче, всё дороже, бутики со шмотками прямиком из Парижа и Милана. Город кишел проститутками всех калибров, диким числом беспризорных детей всех национальностей, старушками с подозрительно опрятными лицами и совершенно потерянными стариками с медалями на груди, вместе с алкашами роющимися в помойках, и повсюду поджидавшими – чуть ли не на каждом светофоре и в каждом переходе – профессиональными нищими.

И изо всех щелей врачеватели, колдуны, экстрасенсы гражданам предлагают немедленное излечение души и тела, медицинские приборы, «снимающие статическое электричество с кармы», любовные напитки, тут же привораживающие и отвораживающие и сулящие немедленное счастье и гармонию.

И люди шли, шли, шли. Так удобно вручить свою душу и тело «специалисту» – никакой ответственности.

Ну и конечно, всякого рода тёмные типы, на всех углах предлагающие «делать бизнес» тут же, не сходя с места.

А несчастная страна по-прежнему ждала героя, который сильной рукой потащит к великому будущему… и будет ли это потомок чекистов с холодными руками или имперец в аксельбантах с гусарскими усами и казацкой шашкой – разница невелика, у каждого из этих образов есть свой ореол силы и власти, столь притягательный для народа…

Русская матрица, ёптыть.

* * *

«Дедушка» вот-вот уйдёт вместе с проворовавшейся «семейкой», придёт какой-нибудь молодой, трезвый, сильный, честный и умный, настоящий демократ, завершит окончательно позорную войну в Чечне и поставит многострадальную Россию на здоровые западные рельсы развития. Никто не знал, откуда он такой возьмётся, но все верили, что он где-то есть и только ждёт своего часа. Это было похоже на коллективный гипноз – никто даже пальцем не пошевелил ради такого волшебного поворота событий, все заворожённо ждали чуда.

Чудо ударилось оземь и обернулось дефолтом, накрывшим всю страну, от самых бедных до самых богатых, медным финансовым тазом. Особенно досталось так называемому среднему классу, только-только народившемуся. И тем, кто деньги не воровал, а зарабатывал. Народ захолонуло от горя, и он, по старой русской привычке, бросился пропивать последнее.

Только на личное чудо Лёши с Корой ничего не влияло – они жили как на облаке. Не уставая вглядываться друг в друга. Как если бы, вдвоём, они были одни на целом свете. Вдвоём. Одни.

Когда у Лёши впервые вырвались ТЕ слова (которые «не воробьи, вылетят – не поймаешь»), Кора отреагировала в свойственной ей манере – максималистки-камикадзе:

– Начиная с этого мгновения, я верю каждому твоему слову. Каждому жесту. Малейшему движению бровей.

– Это шантаж?

– Нет. Констатация. Так что не произноси слов, за которые ты полностью не отвечаешь. Молчи.

– Лублу.

– Любишь? На, бери. Всю. Делай что хочешь. При одном условии.

– А именно? – Тут невольно насторожишься.

– При условии, что любишь.

Он был согласен. На всё. И именно потому, что любил. Ему было почти сорок, и он, несмотря на свой богатый, вполне успешный и весёлый опыт с «ведущими красотками Москвы и прилегающих окрестностей», впервые, как Адам, познал женщину во всей её полноте. Она дала ему то самое, первоначальное райское ощущение любви, страсти, всепоглощающего обладания и масштаба происходящего – в прямом библейском смысле.

И ответственность была та же.

И наказание, как выяснилось, ждало соответствующее.

В Коре было много намешано, как в том котле, где варится колдовской любовный напиток: безоглядная стихийность и здравомыслие, метание между крайностями и целеустремлённость, опьяняющая чувственность и отрезвляющая холодность. И ещё она была вызывающе, бескомпромиссно требовательна («моя нежная экстремалочка» называл он её). Но в ответ готова была отдать всё без остатка, всё, что имела, и даже то, что ей только казалось, что имеет, – уверенность в завтрашнем дне, к примеру. И именно эта её постоянная готовность делиться, этакая беззаветная, порой героическая преданность тем, кто в ней нуждался и от неё всецело зависел, обескураживала. Смертельный номер. Как оказалось, в прямом смысле слова.

Жизнь с ней была подставлена под увеличительную линзу, рядом с Корой отшелушивалось всё лишнее. И нельзя было не соответствовать – ей становилось неинтересно. И всё. На неё должны были уходить все силы, воображение, ум, мужество. Градус общения с ней зашкаливал. При этом она, казалось, не отдавала себе в этом отчёта. Просто она так жила.

Лёша, естественно, понял это не сразу. Иначе поостерёгся бы. Ему состояние юношеской бескомпромиссной «первой любви» почти в сорок лет полностью «зенки застлало», как говорила когда-то Сенькина бабка. Он вообще был не в состоянии думать. А уж тем более анализировать. Он мог только чувствовать. А это состояние организма, как известно, скорее искажает реальность, чем проясняет.

Его мучило, например, как его Ко прожила всё это время – до него. Кто её любил? Кто удостоился её любви? Кто оберегал? Кто ценил по-настоящему? И главное, неужели она могла кого-то любить до него, Лёши?! И если да, то кого? Неужели она его с кем-то сравнивает? А вдруг у неё огромный сексуальный опыт? Уж очень хороша и естественна она с ним в постели. И ничего запретного – бросается в любой эксперимент, как в омут, только огоньки в глазах прыгают, как на ночном болоте. И сердце ухает так, что стены дрожат.

Евнухи таких любовниц царям готовили. В Японии для этого искусства целые школы существуют. А ему сама упала в протянутую руку спелым яб локом.

Закончив пединститут, Кора прошла профессиональные курсы для работы с «неблагополучными» детьми, работала в специализированной детской больнице, потом в профильной школе, частной гимназии и, наконец, ушла на вольные хлеба. У неё всегда было трое-четверо таких детей, как Тима, разного возраста, с которыми она занималась на дому, и маленький класс в частном пансионате для детей-дошколят с разного рода задержками развития. Работе своей она отдавалась с такой же страстью, как и всему остальному в жизни, деньги зарабатывала вполне приличные, и главное – никакого начальства над собой.

В данный момент она жила одна в хорошей двухкомнатной квартире в престижном центре, недалеко от Кропоткинской. Старшая её сестра была замужем за французом и обитала где-то в Нормандии, в лошадином царстве, как говорила Кора (муж сестры разводил и продавал скаковых лошадей). Когда у той родились дети, она забрала к себе маму, жившую до этого с Корой. Кора же, съездив пару раз в гости к сестре во Францию, заявила, что там скука смертная и всё самое главное происходит сейчас в России: «Там, конечно, о-очень благополучно, но та-а-к тоскливо… Здесь страшновато и порой подловато, но зато та-а-к интересно…»

И так в те годы казалось не ей одной.

* * *

Не успели оглянуться, лету пришёл конец.

Лёша повёл Тиму на собеседование в районную школу. Сисястая директриса с пергидрольной укладкой сначала выслушала его внимательно наедине. Потом пригласила Тиму войти, а Лёшу, наоборот, выйти. Минут через десять дверь кабинета открылась, и «сисястая» властным жестом поманила нервно расхаживающего по коридору Лёшу указательным пальцем.

– Вы что, папаша, издеваетесь?! – накинулась она на него прямо при Тиме. – У нас для нор мальных-то детей мест недостаточно, сами знаете, элитный район. А вы тут со своим… – Она сдержалась буквально в последнюю секунду, заметив, как у Лёши сжались кулаки и заходили желваки на скулах. – Ваш ребёнок за всё время ни одного слова не произнёс! Ни разу в глаза не посмотрел! Кто тут с ним будет валандаться? У нас тут не богадельня.

Тима стоял безучастно. У Лёши же было ощущение, будто на него вылили ушат кипятка. Он за руку вывел Тиму из кабинета и, попросив подождать, вернулся, закрыв за собой дверь. Когда он приблизился к директрисе, та невольно попятилась, поняв, что человек с таким взглядом может её задушить прямо сейчас на месте.

– Послушайте, вы, крокодилица. – Лёша сдерживался из последних сил, чтобы не наброситься на эту тётку с откормленным лоснящимся пятаком вместо лица. – Я же вас предупреждал, что у ребёнка проблемы, но, в отличие от вас, не интеллектуального уровня, а исключительно эмоционального. Он прекрасно всё понимает, пишет, читает и считает на уровне третьеклассника. Мальчик необщителен, что совсем не значит недоразвитый. Вы должны таким детям помогать, а не выталкивать их из жизни. Вам бы на базаре вениками торговать, а не в школе работать, дура вы стоеросовая, инвалид ментальный! – С этими словами он развернулся и вышел, так хлопнув дверью, что посыпалась штукатурка.

Отдавать его в спецшколу Вера отказалась на отрез.

– Мой сын не будет учиться с дебилами, – заявила она. – Посмотри на них и на него!

Тима действительно рос и развивался физически абсолютно нормально. Его можно было даже назвать красивым ребёнком. Только взгляд был несколько отстранённым. Иногда в глазах появлялся испуг, и он без всякой внешней причины начинал плакать или нервически возбуждаться, бегая безостановочно из угла в угол. В спокойном же состоянии его детская мордашка порой пугала взрослых какой-то высшей осмысленностью выражения.