Текст книги "Юркины Бумеранги (сборник)"

Мой дедушка – Дед Мороз

Моего дедушку зовут Демьян Макарыч. Он работает Дедом Морозом. Каждое утро он выпивает крепкого чаю со льдом и идет на работу. Летом он еще бреется. Он вообще любит бриться. Весной и летом просто не дождешься, когда он из ванной выйдет! Жужжит его электробритва, а он ей подпевает:

– Красота… пум-пум-пум… борода… тум-тум-тум…

Но с осени он бороду начинает отращивать. И сразу у него настроение портится. Он говорит, что подбородок колется и чешется, а в бороде застревают крошки и ему это неприятно. А что поделаешь, если Деда Мороза все с бородой представляют? Приходится терпеть.

Я ему говорю:

– А ты найди себе другую работу!

А он:

– Кто ж меня, пенсионера, возьмет?

– А ты сторожем. Вот нам в школу сторож нужен!

– Так сторожу в школе ночевать надо, а ты темноты боишься. С кем же ты будешь?

Это правда, мне, кроме деда, быть не с кем. Родители мои давным-давно в Африку уехали – спасать африканских детей от разных эпидемий. Раз в полгода они присылают посылку с африканскими масками. Нам их уже вешать некуда. Дедушка их в магазин сувениров сдает.

На работе дедушка снимает пиджак, надевает красный халат и начинает работать. Я иногда хожу с ним, помогаю. Дед достает с полок большие коробки и много разных мешочков, ящичков, сундучков… В больших коробках лежат конфеты. Разные: шоколадные, с вафлями, карамельки, мармелад, один раз даже лакричные палочки прислали. Они лежат в нарядных фантиках и так переливаются и блестят, что издалека кажутся настоящим пиратским сокровищем. Мы с дедушкой раскладываем конфеты по мешочкам, ящичкам и сундучкам. Еще игрушки кладем, мандарины и яблоки. Руки потом Новым годом пахнут.

Иногда в дверь стучат и кричат дедушке:

– Макарыч! Принимай! – И начинают выгружать коробки с конфетами и игрушками.

Часто мы с дедушкой работаем допоздна. Он ведь сам фантики придумывает для конфет. Говорит, что это его хобби. Иногда прямо по нескольку дней над одной конфетой сидит, придумать не может. Тогда он говорит мне:

– Знаешь, ты иди, внученька, домой, а я еще раз эту конфету попробую – какая-то она непонятная…

Тогда я выхожу на улицу, встаю под дерево, что растет у крыльца, и тяну за ветку. На меня сыплются снежинки, серебряные и золотые, похожие на конфетти, сделанные из дедушкиных фантиков, и немножко на звезды, и я сразу понимаю, каким должен быть фантик для новой конфеты. Я бегу к дедушке и хвастаюсь:

– А я придумала!

Он меня внимательно слушает, а потом говорит:

– Какая же ты у меня, Снегурочка, умница!

И начинает фантик рисовать. Он меня Снегурочкой зовет, потому что сам – Дед Мороз, а я его внучка. А вообще-то меня Машей зовут.

Елочная история

Сегодня особенный день. Сегодня родители достают и собирают елку. В этот день они всегда ссорятся. Елка хорошая, пушистая и очень похожа на настоящую, даже не догадаешься, пока не потрогаешь иголки. Но, собрав ее, мама все равно вздыхает:

– А живая была бы лучше…

Три года назад папа вдруг понял: лесов на земле становится все меньше, а человечество каждый год вырубает тысячи деревьев, чтобы позабавить себя несколько дней.

– Это же специальные елки! Лишние! Их вырубают, чтобы лес лучше рос! – говорила ему мама.

– Вырубленный лес лучше расти не может! – упрямился папа.

Он решил начать борьбу за сохранение «легких планеты» и в тот же день пошел и купил искусственную елку. Она была очень дорогая. На нее ушла половина папиной зарплаты, и на целый месяц вся семья осталась без мороженого. Это мама тоже ему напоминала каждый раз, когда елку собирала.

– Все равно их срубят – не мы, так другие купят!

– Пусть. Но наша семья в этом участвовать не будет.

С каждым годом мама спорила все меньше, только вздыхала:

– А живая елка пахнет лесом и праздником… Детством…

– Живая елка растет в лесу. А в доме елка – мертвая.

И папа пошел и купил пихтовое масло.

Гошка с папой согласен. Ему нравились, конечно, настоящие елки, их теплые иголки, запах коры… Но праздники заканчивались, и остовы выброшенных елок напоминали скелетики, скукоженные на снегу. Гошка всегда пробегал мимо них побыстрее.

Украшали елку все вместе, даже Никитка и Соня помогали. Папа доставал коробку с хрупкими елочными игрушками, подавал их маме, а она, стоя на стремянке, вешала их на верхние ветки. Гошка украшал серединку, а Соня и Никита – нижние ветки. Мама любила шары. Гошка – собак и колокольчики. А Соня и Никитка вешали все подряд. Поэтому елка получалась трехслойная.

Гошка с первого года, как появилась у них эта елка, заметил, что с ней происходит что-то странное.

В первый год очутились на елке имбирные пряники в золотой бумаге со звездами, такие вкусные, что можно штук сто за раз съесть. А родители клялись, что они не покупали! И главное: съедят Соня с Никитой все до одного, а наутро новые на ветках появляются, будто вырастают!

А на второй Новый год сломалась гирлянда, и папа никак не мог ее починить. Паял, паял, а все без толку. И как назло, из магазинов пропали все гирлянды! Папа совсем отчаялся, а мама сказала:

– Ну, пусть просто так висит…

И повесила ее на елку. И – честное слово! – даже не включила в розетку, Гошка точно видел! А гирлянда все равно загорелась. И мама сказала:

– Вот что значит ласковые женские руки!

И в этом году Гошка тоже ждал чего-нибудь такого, особенного.

Он шел из школы радостный. Последний учебный день все-таки! И сегодня они все вместе пойдут в магазин – покупать елочную игрушку. Каждый свою. Это у них традиция такая. Мама купит шар, Гошка – собаку, а если не найдет, потому что елочные собаки очень редко встречаются, то колокольчик, папа – еще одну гирлянду, а Соня и Никита – какую-нибудь ерунду.

Гошка шел и мечтал. И вдруг встретил его. Пес посмотрел на Гошку и опустил, отвернул морду. Гошка присел перед ним на корточки, погладил, потом подумал, что псу неприятно так – влажной варежкой – снял ее побыстрее и погладил еще раз. Гошка пошел домой, а пес пошел за ним.

Гошка мечтал о собаке. Родители собаку не разрешали. Папа и мама были умные и хорошие, но почему-то именно с собаками вышла загвоздка: не хотели Гошкины родители собаку. Гошка шел домой. Уже не очень радостный. Потому что пес шел за ним. И было холодно. И бросить пса на улице Гошка уже не мог, а ссориться с родителями под Новый год… Ну сами понимаете…

Дома еще никого не было, и Гошка спрятал пса под своей кроватью.

– Сиди, ну, пожалуйста, сиди тихо!

Гошка побежал на кухню за колбасой, которую мама купила для праздничного салата. Мама его просто убьет за колбасу! И отправит покупать новый батон. А он стесняется: колбасы много, попробуй выбрать, он всегда так долго думает, и продавцы нервничают и говорят сердито: «Тебе чего, мальчик?»

А ему колбасы. Самой вкусной. Для самой лучшей собаки на свете. Думаете, Гошка первый раз собаку домой приводит? Нет, это, наверное, пятый. Или даже шестой. Только ему никогда не везло. Обычно или мама, или папа были дома и говорили:

– Ой, какое чудище! Вот, дай ей котлетку в подъезде… Нет, солнышко, ну куда такую образину в квартиру? Нет-нет-нет, не может быть и речи!

Собаки съедали котлеты на площадке, полдня ждали, а потом уходили. Гошка плакал. А мама и папа говорили правильные слова.

Только сегодня их дома не было! И Гошка с собакой прошли в квартиру! И съели всю колбасу! И пес был совсем не «образина» и не «чудище», он был как с картинки! Рыжий и кудрявый! Только грязный.

К приходу мамы Гошка приготовился. Он вымыл пса, расчесал, подмел пол, помыл посуду, обед подогрел… Но когда раздался звонок, все-таки спрятал пса под кровать. На всякий случай.

– Ой, какой день сегодня хороший, просто прелесть, морозец такой, самый новогодний! Слушай, Гошка, я знаю, что традиция и все такое: мы все вместе ходим за игрушками. Но просто не удержалась, такой шар в витрине увидела… Ты только посмотри!

Мама достала из сумки елочный шар. И правда, необыкновенный! Это был даже не совсем шар, а очень пузатый попугай, ало-золотой, с умными черными глазами.

– Прелесть, правда? – прошептала мама Гошке в ухо. – Я таких никогда не встречала… Будто живой, будто взмахнет сейчас крыльями и полетит…

Мама любила птиц. Но от них дома было мусорно.

– Так! – сказала мама весело. – Последний день старого года! Гошка, ты просто обязан убраться в своей комнате! И особенно под кроватью, там у тебя такая свалка!

Знала бы мама!

Пришел папа вместе с Соней и Никитой, они, оказывается, тоже уже купили игрушки.

– Гошка, ну сбегай один за своей игрушкой, раз такое дело…

«Странный какой-то день», – подумал Гошка и решил признаться.

– Ага, я сейчас… – пробормотал он и пошел к себе.

Он откинул одеяло на кровати, сказал:

– Вылезай.

Но под кроватью было тихо. Гошка наклонился – пса не было.

– Ой, какая! – воскликнула Соня. – Мама, мама, а Гошка уже купил игрушку, смотри!

В руках Соня сжимала стеклянную елочную собаку, рыжую и кудрявую.

– Ой, какая прелесть! В этом году какие-то необыкновенные игрушки! Вы моего попугая видели? Как живой!

– И моя черепаха живая! – сказал Никита.

– И рыбка моя!

Гошка забрал у Сони свою игрушку, грустно повесил ее на елку. Что он, сумасшедший, что ли? Вон тряпка мокрая, и за колбасу ему еще попадет…

Вечером все сидели за столом.

– Что-то Гошка у нас расстроенный, – прошептала мама папе.

Папа рассеянно плечами пожал. Он в этом году не купил гирлянду. Почему-то ему показалось, что они на змей похожи, а змей папа боялся.

Начали бить куранты. Пора было дарить подарки и поздравлять друг друга. Но с последним ударом часов с елки вдруг сорвалась Гошкина сегодняшняя елочная собака. Он видел, как она летела на пол, еще секунда – и одни осколки останутся. Рыжие и кудрявые. Гошка зажмурился.

– Бр-р-р! – услышал Гошка папин голос. Будто папа головой мотал, пытаясь стряхнуть наваждение.

А потом в Гошкины колени ткнулся мокрый нос. Гошка осторожно открыл один глаз и увидел рыжее и кудрявое, а потом еще умные карие глаза, а потом пес положил лапы ему на колени и тихонько тявкнул.

Родители долго удивлялись, охали, ахали, не могли понять, но никто, конечно, не мог сказать про чудесную новогоднюю игрушку, что это «чудище» и «образина».

– Ладно, – вздохнула мама, – пусть остается, все-таки Новый год. Но имей в виду, Георгий, что гулять с ним будешь сам!

– Буду! – не веря своему счастью, сказал Гошка.

И в этот же миг с ветвей елки сорвался ало-золотой живой попугай.

Лодка в больших камышах
Летние истории

Рядом с детским оздоровительным лагерем «Дружба» есть маленькое озеро. Только об этом почти никто не знает. Оно прячется за лесом, укутанное большими, в мой рост, камышами. Я сюда приходила рано утром, до подъема, садилась на нос старой лодки, наполненной коричневой озерной водой наполовину, и писала дневник. Потому что отчет по практике – дело, конечно, хорошее, только не все для этого отчета подходит. В него про Ваську не напишешь, и про Маринку с Семёном никто читать не будет, а про бойкот скажут: «Как ты допустила? Ты же будущий педагог!» Дневник ничего такого не скажет. Молча стерпит, только страницами прошуршит, если от внезапной волны качнется старая лодка, которая, будто маленький остров, прятала меня от всего света. Под шорох камыша и шепот страниц хорошо пишется о том, что для отчета не годится. Вот я и записываю в тетрадку свои не-отчетные истории.

Васька
История первая

Я читала. В открытое окно лился свет огромной луны и фонарей. Фонари стояли у каждого корпуса, высокие, старинные, в чугунном наколпачнике, они делали лагерь похожим на старый город. Больше ничего особенного в этом лагере и не было. От фонарей и луны было светло, и я не зажигала в холле свет. Три часа ночи. Лень читать и спать охота. Пора уже ложиться. Все равно они давно уже спят.

Будто в ответ на мою смелую мысль, на мальчишеской половине скрипнула дверь, и зашлепали босые ноги. Силуэт с растрепанной шевелюрой не узнать было невозможно.

– Далеко собрался, Василий? – поинтересовалась я.

Васькина тень на стене дернулась, но он, видимо, тут же понял, что сбега́ть – себе дороже, а прятаться – бесполезно. Да и зачем? Началась наша привычная игра.

Васька вздохнул и соврал:

– А я… это… в туалет.

– Потише, – попросила я. – А что, ваш туалет не работает?

Я знала, что там все в порядке, и Василий это тоже знал.

– Ну Ма-а-аша… Я время хотел посмотреть, а там темно.

«Ну-ну, – мысленно покачала я головой, – не умеешь врать, Васенька!»

– Иди сюда.

– А чего? – ощетинился тут же Васька.

– Да ничего. Я тоже время посмотрю. Мои остановились.

Васька засопел, пряча руку за спину, и пробормотал, почти сдаваясь:

– А мои тоже… ну… тоже сломались.

– Вася, тебя в школе учили, что врать нехорошо?

– Не-а, – дурашливо ответил он и подошел.

– Садись, – сказала я, закрывая окно. Простудится еще, вон какой разгоряченный ото сна. – Не спится?

– Бессонница… – по-взрослому вздохнул Васька.

Попытался пригладить вихры, но безуспешно. Волосы у Васьки черные, кудрявые. За первую смену оброс. Я ему говорила, чтобы подстригся, но он и на вторую смену приехал лохматым. Заявил сразу:

– А я теперь в твой отряд пойду!

Нельзя сказать, чтобы я обрадовалась и от счастья сделала сальто-мортале. Всю первую смену, когда я работала на самом младшем отряде, Васька ходил за мной по пятам, все норовил помочь и пытался быть пай-мальчиком (особенно если я посмотрю построже), но характер у него все-таки не сахар, а темперамент такой, что хватило бы на десять мальчишек. Поэтому к Васькиному заявлению я отнеслась настороженно: одно дело, когда он приходит в гости и за него ни отвечать не надо, ни спать укладывать, и совсем другое, когда он у тебя в отряде. Но все-таки Васька – это Васька, и с первых дней у нас с ним сложились особенные отношения. Он, правда, грустил поначалу, а однажды спросил меня:

– Маша, а почему та девочка не приехала? Ну у тебя в отряде была, Ленка. Помнишь?

Ленка как Ленка. Обычная семилетняя девчонка.

– У нее глаза грустные, – сказал Васька серьезно. – Может, ее обижает кто?

– Да нет, – пожала я плечами. Сдалась ему эта Ленка!

– Я бы ее нарисовал, если б умел. Знаешь как? В красном сарафане и косыночке.

Васька – человек интересный. Он не боялся насмешек, обидчиков бил, а если считал их недостойными противниками (девчонок, например), то просто игнорировал. Щурил синие глаза и презрительно хмыкал. Он вообще-то бывает разным: то насмешливо-независимым, то бешеным – не угонишься, то капризным, то угрюмым, то задумчивым, то таким, как сейчас, – взъерошенным и доверчивым. Сел по-турецки на высокий пуфик, зябко передернул плечами. Я молча бросила ему свою куртку, он также молча накинул ее на плечи, чуточку улыбнулся и посмотрел из-под густой челки. Я знала, что если отправить сейчас Ваську спать, то он весь отряд перебудит. Уж лучше пусть сидит здесь, у меня на глазах.

Мы с Васькой часто разговаривали по ночам. Обо всем на свете. Я любила его слушать. Васька рассказывал про свою собаку, которая бабушку слушается больше, чем его; про то, как он сломал чужой велосипед и от бабушки ему влетело; про то, как он с дворовыми мальчишками строил мостик через широкий ручей в овраге; и про то, кем он хочет стать, когда вырастет. А быть Васька хотел непременно вот кем:

– Этим… ну как его… мне бабушка говорила, только я забыл. Ну понимаешь, Маша, они ходят по всему миру и смотрят, где какие моря расположены, реки, горы, ну и пустыни тоже… А потом рисуют карты.

– У тебя получится, – сказала я.

– Да? – Он сощурил левый глаз, сверкнул синей искрой и облегченно вздохнул, будто я благословила его на трудный путь.

А еще у Васьки получилось бы быть вожатым. В первой смене мне даже говорили, что у нас четыре взрослых на отряде: вожатый, воспитатель, физрук и Васька. Его вожатая то обиженно жаловалась, что Васенька все для моего отряда сделает, а для своего не допросишься, то с облегчением вздыхала:

– Зато не надо волноваться, если долго нет. Всех мальчишек у речки или в лесу ищешь, а Васю – в пятнадцатом отряде!

– И чего он к нам прилип? – недоумевал наш физрук Костя.

Я тоже недоумевала, пока однажды Васька не сказал:

– А ты на мою маму похожа.

Сказал, соскочил с качелей и ушел, насвистывая. Мама у Васьки была археологом и погибла в одной экспедиции. Это знали все вожатые. И отец у Васьки – тоже археолог, вечно в разъездах, на раскопках. Его отец – цыган. От него, видимо, Василию и достались и копна черных волос, и страсть к путешествиям, и горячее сердце.

Мы долго болтали с Васькой, как всегда, и даже спать мне уже не хотелось. И конечно же мы доболтались! К четырем часам в холл вышел Савушкин. Улыбнулся своей улыбкой, от уха и до уха, и сказал:

– А я слышу, кто-то разговаривает… Маша, я посижу тоже?

Любой другой без разговоров бухнулся бы на диванчик рядом со мной («А чо, Ваське можно, а мне нет?»), но Савушкин – это Савушкин. Он ребенок особенный. Его все звали по фамилии, многие его имени и не знали даже, да и сам он, представляясь, называл только свою фамилию, без имени. Наверное, потому, что ему подошло бы единственное имя – Солнышко (вполне созвучное с Савушкиным), а у него, естественно, другое. Конечно же он был соломенно-рыжий в крапинку, с ясными, широко открытыми и будто удивленными глазами. Савушкин улыбался всему, он жил с ощущением радости и, кажется, совсем не умел злиться. И его любили за это.

Ну как можно не любить Савушкина? Он носил мне охапки цветов из леса, он с радостной готовностью делал все, что ни попроси, он сочинял сказки и рисовал. Рисовал Савушкин замечательно и все подряд. Каждое дерево, каждого жучка, каждого человечка, каждый день. У меня этих рисунков накопилась целая папка. Васька – я видела – завидовал Савушкиному умению рисовать, но они все равно были приятелями.

Савушкин сел рядом со мной и стал тихо слушать, как я пересказываю «Собаку Баскервилей». Я искренне надеялась, что остальные двадцать два человека спят крепко-прекрепко и наши разговоры их не разбудят. Не тут-то было! С девчоночьей половины прискакала Катеринка.

– Ага, не спите! – сказала она, будто это она, а не я была вожатой. Села по другую сторону от меня, прижалась к моему плечу.

Васька тут же нахмурил угольные брови. Катеринка показала ему язык и посмотрела на меня: мол, рассказывай, Маша, дальше.

Мне очень нравится Катеринка, девчонки ее обожают, мальчишки считают «своим парнем». Мальчишки собираются ночью огородничать, кого возьмут с собой? Катеринку. Хотят сбежать с сончаса на рыбалку, кто пойдет их отпрашивать у меня? Катеринка. У Семёна не ладятся отношения с Мариной, кто их помирит? Катеринка. Алина плачет по ночам, скучает по дому, кто ее успокоит? Катеринка. Душа-ребенок!

Я продолжаю рассказывать (вернее, начинаю сначала) и жду, когда появится Дашенька, Катеринкина подружка. И Дашенька конечно же появляется. Закутанная в одеяло, сонная, маленькая, робкая и вся какая-то прозрачная. Я усаживаю ее рядом с собой, стараясь не смотреть на Ваську, и вздыхаю, представляя последующие полчаса. Я оказываюсь права: скоро половина отряда собралась в холле и не сводила с меня заинтересованных глаз.

За что я люблю свой отряд, так это за то, что они могут быть тихими, если нужно. Ночью, когда все нормальные дети должны спать. В холле, недалеко от вожатской, где спит мирным сном наша воспитательница. И как им спать не хочется? Кажется, я никогда не люблю их больше, чем в эти минуты.

Один Васька сердито проворчал:

– Ну опять не дали с вожатой о серьезных вещах поговорить!

Но никто его не услышал. В половине пятого я разогнала всех спать. Я-то смогу до обеда отсыпаться (потому что такой у нас в лагере порядок – дежурный по отряду может спать до обеда), а их, бедняг, наш строгий физрук Олег поднимет в восемь часов – и никаких гвоздей.

Поэтому, как бы они ни умоляли, я отправила их по кроватям, причем пришлось каждого укрыть получше и каждому пожелать доброй ночи.

Васька сунул мне в руку что-то теплое, плоское и сразу же отвернулся к стене. Я подоткнула ему одеяло и в спину пожелала приятных сновидений.

В холле рассмотрела Васькин подарок. Это была деревянная, грубо выточенная дудочка, нет, скорее, свисток, с выжженной, видимо лупой и солнцем, надписью: «Я – Васька!»

Васька сам ее сделал: я как-то застала его за этой кропотливой работой. Он тут же спрятал все и набычился: не подходи! Я тогда обиделась (ну не обиделась, а так, кольнуло что-то: Васька почти все мне рассказывал). Понятно теперь, что у него за тайная работа была. Я дунула – из свистка вырвался стремительный, звонкий звук. Таким иногда бывает синий Васькин взгляд.

И тут же услышала, как с первого этажа несется Валерик, только что вернувшаяся со свидания.