Текст книги "Маленькие рассказы"

Тигрица

По школьному коридору шла молодая красивая женщина, обладающая совершенной фигурой, с гордо поднятой головой, украшенной волшебным густым волосом. Веки чуть приспущены, что придавало ее облику некоторую снисходительность. Крупноватый нос не смог заставить обратить на себя внимание, потому что выигрывал рот, на губах была яркая помада, и этот факт говорил о том, что перед нами смелая, умная, женственная, не лишенная кокетства, женщина. Ее звали Елена Ивановна Болдано, она была ярким явлением в школе. Эта эффектная женщина посмела одеваться в одежды, обтягивающие фигуру: тонкие свитера и блузки, под которыми угадывалось нечто, волнующее юношей старших классов и пробуждающее в них мужчин. Елена Ивановна была умницей, она внедряла совершенно новую по тем временам, прогрессивную методику обучения иностранному языку. Ум, ирония, строгость, особое изложение материала на уроке – все это давало ей преимущества перед учениками, обезоруживая их, чтобы оставаться вне конкуренции. Старшеклассники, изучая текст о животных, незамедлительно обнаружили похожесть восхитительной учительницы с гордым и красивым тигром. Девчонок она провоцировала на подражание ей и внешне, и внутренне, воспитывая чувство собственного достоинства и стремление к совершенству. Ее пьедестал не пошатнулся даже тогда, когда мы узнали, кто ее муж. Этот Болдано, не лучший, так скажем, потомок Чингисхана, был боксером. Но однажды, выиграв на международном турнире, он уже никогда более «не поднимался», продолжая праздновать свою победу в бесконечных застольях, благо, любители выпить всегда оказывались рядом. Застолья со временем превращались в оргии. Боксер под воздействием «огненной воды» извращался, как только мог. Раздевшись до гола, лез на стол, желание быть в центре внимания никогда не покидало его больной мозг. При этом он требовал от всех подчинения, его разнузданным фантазиям не было предела. Жильцы дома писали жалобы во все инстанции, сравнивали его квартиру с ночным клубом. Наша несравненная Елена Ивановна наверное полагала, что выходит замуж за иностранца, когда из центра России переехала в Бурятию… А результатом его попоек стало откровенное нарушение психики. Пробуждаясь от пьянства, он пытался первое время включаться в домашние дела, находил у знакомых или друзей жену и дочку, привозил их домой. Однако процесс распада семьи набирал скорость. Все в школе уже поняли, что наша гордая тигрица с маленькой дочуркой живут не дома. А на уроках немецкого языка резко поднялась успеваемость, потому что никто не осмеливался огорчать Елену Ивановну. Все видели, как нелегко ей было в то время.

И однажды вся школа стала свидетелем необычайной встречи. Когда из шикарной иномарки вышел и развязной походкой вошел на школьный двор узкоглазый среднего роста мужчина, все, учителя, ученики, хозяйственные работники, напряженно прильнули к окнам. Коллеги Елены Ивановны смотрелись вызывающе и демонстрировали готовность в любую минуту броситься ей на помощь. Не лучший потомок Чингисхана приближался, наматывая на кисть что-то металлическое, похожее на цепь. Парни-старшеклассники не выдержав, ринулись за своей учительницей. Разъяренные, но при этом такие мужественные и симпатичные, наши мальчишки шли, окружив свою тигрицу полукольцом. Боксер не мог предвидеть такого развития событий. До него вдруг дошло, что школа была в курсе ее мытарств, в его душе шевельнулось что-то похожее на стыд. Не знаю, помышлял ли он ударить свою жену, а мы были просто уверены в этом. Волей случая мы явились свидетелями и очевидцами мужской подлости и трусости одновременно. Боксер, выглядевший мерзопакостным, был жалок и не сразу сообразил, что необходимо как можно быстрее уйти от очередного позора.

С тех пор мы негласно охраняли нашу Елену Ивановну. И это продолжалось до того момента, когда за ней приехал красивый и умный, так нам всем казалось, молодой мужчина, который увез нашу драгоценную учительницу в Таллин. Нет, мы не плакали, мы понимали, что с этим человеком она будет счастлива. Елена Ивановна оставила о себе хорошую память, потому как многие выпускники школы стали студентами институтов иностранных языков. Интерес к иностранным языкам резко возрос, повысился рейтинг школы. А может быть все гораздо проще – мы все стали взрослыми…

Тебя любят и ждут

Бомбежка не прекращалась, а до окопов было еще далеко. Анне казалось, что силы покинули ее. Она отвернула уголок палатки и, достав фляжку с водой, намочив кусочек бинта, промокнула несколько раз губы раненого солдата. Никакой ответной реакции не последовало. Она, судорожно расстегнув его гимнастерку, прильнула к груди. Рядом разорвался снаряд и она, вцепившись в палатку, снова поползла. Анна почувствовала, как земля осыпается под ней, и увидела, что оказалась у края еще дымящейся воронки. Рывком втащила раненого и заплакала. Ей было страшно оттого, что она не может оказать солдату помощь, и он умрет или уже умер. Она увидела и осторожно вынула из нагрудного кармана солдатской гимнастерки тетрадный листок, в который была вложена фотография. На Анну смотрела милая улыбающаяся девушка. Анна, обессиленная, облепленная комьями вывороченной земли, закричала, обращаясь к небесам:

– Господи! Почему ты допускаешь такое?! Почему гибнут люди?! Он еще не долюбил, Господи! Что же это такое?! Его же ждут! О, Господи-и! – уронив голову на грудь солдата, она издала надрывный стон и замерла.

И, действительно, небеса услышали ее: стало удивительно тихо. Анна смотрела на шевелящиеся губы солдата, и до ее сознания наконец-то дошло, что он просил пить! Обезумев от радости, не веря до конца в случившееся, она доставала фляжку, целовала солдата и приговаривала:

– Ты должен жить! Я помогу тебе! Ты должен жить, дорогой ты мой! Тебя любят и ждут, слышишь?!!

Стол

Он не жаловался на жизнь, когда по нему стучал, утверждая свое мнение, самый воинствующий из членов семьи. Стол был терпелив, потому что знал: все пройдет, пройдет и это. Снова наступят счастливые моменты, способные собрать родных и близких вместе. И на нем будет красоваться праздничная кружевная скатерть, вкусная и изысканная закуска, а сам стол будет слушать с упоением оживленные разговоры, шутки и смех. В эти минуты он был счастлив, выглядел помолодевшим, его вдохновляло, что он был необходим, что, благодаря ему, вечер удавался, атмосфера праздника вдохновляла на большие дела, придавала настроению оптимистический настрой. Порой за столом собирались и решали вопросы такой серьезности и необходимости, что он начинал важничать, полагая, что ему нет замены. Однако с годами менялось и росло благосостояние семьи и пришло время поменять мебель в доме. Но никто из семьи не решился выставить стол, ставший благодаря жизненным ситуациям, семейной реликвией и просто членом семьи. Он был представителем изысканной старинной мебели, гармонично вписавшимся в современный интерьер дома.

По единодушному решению стол был обновлен. Сначала паяльной лампой сняли слой краски для того, чтобы проявилась текстура дерева, а после покрыли лаком. Стол стал красивее и стройнее, его крышка имела исключительно гладкую поверхность, отражая торжественную и теплую одновременно атмосферу дома…

Спасение

Отец был красавцем, но это ему никак не мешало быть еще и умницей, руководить работами на золотых приисках. Почему во множественном числе, да потому что политика партии в те времена, да и во все времена, была такова, что толковых и деловых руководителей постоянно перебрасывали, не считаясь ни с самим человеком, ни с членами его семьи. Я была еще маленькой и не могла задумываться так глубоко. В таких ситуациях, когда мы собирали свой нехитрый скарб, меня охватывало волнение. По всей вероятности мне нравилось быть в дороге, столько впечатлений, приключений, интересных встреч, о чем еще могла мечтать маленькая девочка, живя в глухой сибирской тайге?

На этот раз мы направлялись в Баргузин, являвшийся золотопромышленной столицей. Отец с моей старшей сестрой уселись на облучке, а мама, забрав меня и младшего брата, устроилась в телеге. Весенняя прохлада леса и избыток свежего воздуха опьяняли и утомляли. Насмотревшись и навертевшись, я свернулась клубочком, пригрелась и уснула.

Что-то ужасное вырвало меня из теплых объятий сна. Открыв глаза, я не сразу поняла, что происходит, потому что все было в дыму, трещали сухие сучья от бушевавшего и все поглощающего огня. Молодые тоненькие деревья, охваченные огнем, не могли противостоять этой бешеной силе. Мама закрыла нас с братом своим тулупом и крикнула отцу, чтобы гнал лошадь изо всех сил. Лошадь фыркала, становилась на дыбы перед очередным завалом из горящих деревьев. Отец хлестал ее, и несчастная рвала телегу и неслась вперед, спасая нас от огня. Земля гудела, неба не было видно, кричали птицы, выли звери, которых огонь застал врасплох и они, объятые пламенем, неслись, создавая тем самым новые очаги возгорания. Я смотрела на маму и восхищалась ее мужеством. Без суеты, четкими движениями рук, она закрепила трос таким образом, чтобы мы с братом не могли выпасть, крикнула, чтобы и старшая сестра быстро перелезала к нам.

Лес безжалостно уничтожался огнем, страшно было видеть, как корежило тоненькие деревца, как в одну секунду могучее дерево превращалось в головешку. Мне было жалко и лес, и животных, и птиц, и землю, и небо, которое вместо голубого превратилось в черное. Мое сердце сжималось от жалости к лошади, которую отец вынужден хлестать, чтобы она не просто двигалась, а неслась сквозь огонь. Я не выдержала и разрыдалась. Мама строго взглянула на меня и спокойно произнесла:

– Я очень люблю тебя. Не плачь. Все будет хорошо!

От ее спокойствия и от сказанных слов мне стало легче дышать. Я прошептала:

– Я тоже тебя люблю, мамочка. И папу люблю, и братика, и сестренку, и лошадку, и лес, и всех зверей и птичек, – продолжала перечислять я.

Казалось, что пожарищу нет конца и края… Вдруг лошадь резко остановилась. Отец соскочил с облучка и, лишь, подбежав, увидел, что дорогу преградило поваленное дерево. Попробовал сдвинуть его, свернуть в сторону, но дерево не поддавалось. Огонь дышал нам прямо в лицо. Отец вскочил, схватил поводья и дважды обмотал ими свои руки:

– Третьего не дано! – крикнул он сам себе и всем нам. Немного сдал назад и стал буквально бить, стегать бедную лошадь. Я заревела что есть мочи, в моем плаче было столько горя и какой-то недетской злости, потому что только так я могла противостоять жестокости огня. Вдруг я увидела, как, оторвавшись от земли, мы летели. Наша лошадка – это добрая волшебница рванула и понеслась так, что наша телега, словно ковер-самолет, проскочила этот горящий завал. Все онемели, понимая, что спасены.

– Слава Богу! Дети, мы живы, потому что все нам помогают, – обессиленная мама упала на спину.

Действительно, ветер подул так, словно отодвигал нас от пожара. Мы въехали в безопасную зону, но отец не останавливался. Тихонько подергивая поводьями, он шептал нашей лошадке нежные слова. Проехав приличное расстояние, остановились возле маленького ручья. Все, не сговариваясь, кинулись к лошади, гладили, целовали, прижимались к ней. Отец высвободил ее от всех упряжей, дуги и поводьев, подвел ее к ручью. Мама заплакала, обняла нас и сказала:

– Какие мы молодцы, мы не струсили, вели себя очень смело и достойно! – сказав это, мама хитро нам подмигнула. И мы, с криками:

– Куча мала! Куча мала! Куча мала!!! – повалили уставшего отца на землю. А он и не думал сопротивляться, растянувшись на земле, он блаженствовал.

Солнышко

В Сибири зимнее утро наступает не спеша. В кромешной тьме мы с Янькой выходим из дома и шагаем через парк к трамвайной остановке. Поскрипывая и позванивая, приближается наша «единица». Салон трамвая похож на ледяную шкатулку. Чтобы не прокараулить свою остановку, нужно приложить ладошку к обледеневшему стеклу и в оттаявший «глазок» прослеживать маршрут. Вагоновожатая упаковалась в своей кабине так, что забыла о пассажирах, о микрофоне, кажется, что трамвай бежит сам по себе.

Мы устраиваемся на сидении. Настроение у Яньки всегда хорошее, поэтому в трамвае она поет. Поет знакомые и незнакомые мотивы, со словами и без слов. А я при этом рисую на заснеженном стекле. И с нами вместе едут и Мальвина, и Буратино, и Пьеро, и Незнайка. За тридцать минут в дороге мы знакомим входящих и уже едущих пассажиров со своими творческими возможностями. А когда подъезжаем к остановке «Детский сад», очень тепло прощаемся с «публикой». Янькино песнопение продолжается и, когда переходим улицу. Она прерывает его, чтобы поздороваться с родителями своих одногруппников. Причем делает это издалека и с такой безудержной радостью, что лица знакомых и незнакомых нам людей становятся светлее, добрее и красивее.

Мне кажется, что благодаря моему маленькому солнышку, действительно, наступает утро: исчезает низкое и серое небо, снег начинает искриться и бодро хрустеть под ногами, предвещая радость и успех нового дня…

Ситуация

Альке было пять лет и он считал себя взрослым мальчиком. Придя из детского сада, он разделся, снял валенки и приставил их к печке, чтобы просушились. Печка была горячая. Алька уселся на лавочку и стал согреваться. Переделав все дела и успокоившись, он обратил внимание, что с другой стороны, спиной к печке сидит дедушка и подшивает валенки. Дедушка был увлечен делом и не обращал внимания на внука. Алька этому очень удивился и все ждал, когда же дедушка его увидит и заговорит с ним. Время ожидания затянулос, и Алькины мысли перенеслись на дела минувшие… Сегодня Мара Цивилева разрешила Альке завязать развязавшийся бант! Алька кряхтел, пыхтел, но не сдался и бант завязал, чему был рад несказанно, расчувствовался и поцеловал Мару. Она ему давно нравилась, и бант у него получился, а почему не поцеловать самую красивую девочку на свете? Да и Маре все понравилось, но потом, вдруг испугавшись чего-то, она не очень сердито сказала:

– Дурак!

Алька не знал, что это слово означает, но потому как не очень сердито его произнесли, Алька его как бы принял к сведению: дурак, так дурак… Кстати, дедушка так и не сказал ничего и продолжал увлеченно заниматься своим делом. Алька заложил руки за спину, подошел к деду и произнес, спокойно следя за его реакцией:

– Дедушка, а ты – дурак!

Для дедушки это был как гром среди ясного неба. Он внимательно, не улыбаясь, посмотрел на внука, разгладил усы и продолжил работу. Алька похолодел, он понял, что дедушка обиделся. Если бы знать раньше, что «дурак» – это обидное слово, разве он посмел бы так назвать деда. Алька обеспокоено зашагал перед дедом. Он мучительно искал варианты перемирия.

Скорее, скорее что-нибудь доброе, чтобы дедушка простил и забыл, чтобы снова они были друзьями. Ну, наконец-то, Алька вспомнил и радостно повернулся к деду:

– Дедушка, ты не дурак!

Лицо у дедушки посветлело и стало добрым, глаза излучали тепло. Вдохновленный Алька продолжил:

– Конечно, дедушка, ты не дурак! Ты – сумасшедший!

Дедушка перестал улыбаться, потому что улыбка, действительно, была неуместна, а в глазах мелькнула лукавая искорка, он понял, что попал в безвыходную ситуацию. Но это был не совсем простой дед, это был самый мудрый дед не только в Баргузине, но и во всем мире! Он погладил кудрявую головку внука и счастливо воскликнул:

– Ну, это же совсем другое дело! Ну, вот и хорошо!!!..

Свингол

Нельзя сказать, восьмидесятые годы в России были совсем уж голодными, но эти изнуряющие очереди за молоком, за хлебом и мясной продукцией…

Когда наша Юлечка перешла во второй класс, мы стали оставлять ей ежедневно три рубля, надеясь, что наша хозяюшка сможет что-то купить при наличии еще маленькой очереди, потому что завоз продуктов в магазины города осуществлялся, как правило, в первой половине дня. И вот однажды, у меня на работе раздался телефонный звонок. Юля пришла из школы и звонила из автомата:

– Мама, я была в магазине, мне ничего не хватило, остался только свингол или свинрот, надо его покупать?

– Если это что-то мясное и не жирное, купи пятьсот грамм.

– Нет, мама, по пятьсот грамм это не продают, – как-то не очень уверенно ответила дочь.

– Юлечка, ну, хорошо, купи на три рубля, что мы тебе оставили.

Вечером, возвратившись, домой с работы и из детского сада, я обратила внимание, что Юлю что-то, беспокоит, и вдруг вспомнила:

– Юлечка, ты купила?

– Да, – не очень оптимистично ответила дочь.

– Вот Оно! – и показала рукой на висевшую авоську, в которой лежала… огромных размеров копченая свиная голова!

Мне ничего не оставалось делать, как похвалить нашу Юлечку за покупку…

Свеча

Она стояла гордая, высокая и прямая, похожая на стелу, постаментом ей служил старинный подсвечник. Она привлекала к себе внимание и завораживала таинственностью и красотой. Пламя было ровным, словно олицетворяло покой и безмятежность двух влюбленных сердец. Расплавленный парафин, накопившийся вокруг фитиля, стал медленно стекать вниз, делая свечу более романтичной. Струйки парафина, пройдя путь, застывали маленькими жемчужинками. Свеча, зная свое предназначение, меняла свой облик, чтобы не разочаровать, а доставить удовольствие происходящими изменениями с ней. Парафин стекал уже не струйками, а настоящими потоками, которые, наплывая и громоздясь поверх уже застывших, свешивались с краев подсвечника и были похожи на сталактиты.

Становясь меньше, свеча не теряла привлекательности и, облаченная в белую парафиновую мантию, превращалась в сказочный персонаж. По воле Создателя она родилась красивой и была украшением вечеров и не представляла себе другого завершения своего существования. Даже сгоревшая, свеча была предметом восхищения, вызывая желание рисовать это волшебное перевоплощение, освещавшее нам путь в сказочный мир победившего добра и красивых, благородных, готовых к самопожертвованию, героев.

Свет далекой звезды

Свадьба, как и всякий праздник, каким бы красивым и веселым он не был, имеет свое завершение. Кому-то хотелось еще танцевать, скакать, прыгать, смеяться, а многие уже заняли свои места за столами, не выпуская из поля зрения невесту и жениха, словно желая запомнить и насладиться этой божественной картинкой перед наступлением будничных и не всегда веселых времен. Музыка стихла, Жених, высокий молодой человек с большими и добрыми глазами, нежно обнял свою единственную и, обращаясь ко всем присутствующим, объявил:

– Слово предоставляется Анечке.

В зале воцарилась таинственная тишина, предвещающая появление чуда. Словно очнувшись, гости стали аплодировать. Анечка и была чудом этого праздника, в своем восхитительном платье, многочисленные складки которого были похожи на мягкие волны моря, пышные волосы, украшенные трогательными, белыми цветочками, блестели и переливались.

Красивая, юная, окруженная любовью родных, близких и друзей, она вся светилась. Это небесное создание, хрупкое, нежное, волновало, восхищало и заставляло всех быть лучше, чище и не терять веры в завтрашний день.

Анечка находилась в зале, все ощущали ее близость, и говорила она совершенно простые слова, слова благодарности всем присутствующим:

– Я никогда не думала, что буду такой счастливой. Большое спасибо всем.

Исходивший от нее мягкий, мерцающий свет, походил на свет далекой звезды. Обладающая своим мироощущением, более тонким и более ощутимым по восприятию всего внешнего, чужого, таинственного, пугающего и притягивающего одновременно, она выстраивала свой мир, где было все: миражи, тревоги, волнения, радость встреч, расставания, а порой и полная отчужденность. Пройдя через муки и страдания, обрушившиеся на нее, она сохранила нежность, красоту, женственность, потому что умела радоваться и удивляться жизни.

Гости, друзья, близкие и родные восхищенно смотрели на красивую пару, теперь уже молодоженов, и все думали и желали одного, чтобы к Анечке вернулось зрение…

Самовар

Маленькой Томке очень нравилось бывать в Баргузине: красивый лес, быстрая и холодная, горная речка с названием Банная, отчаянные деревенские ребятишки, красивые сибирские собаки, большой и гостеприимный дом, в котором жили бабушка и дедушка. Среди всех прелестей и чудес было то, что Томке нравилось и влекло к себе – это был самовар! Он был большим и древним, древним, а ко всему старинному и древнему Томка была не равнодушна.

Вот уже год, как похоронили дедушку и нынешним летом собрались его дети, чтобы соорудить памятник на могиле мужа, отца и деда. Сегодня все взрослые ушли на кладбище. Дети бегали во дворе. Томка вспомнила, что к приходу взрослых она должна поставить самовар, потому что была ее очередь это делать. Быстро нащепав лучинок, поместила их в самоварную трубу, подожгла. Огонь действовал на Томку завораживающе: язычки пламени, словно пляшущие идолы, изгибались и тянулись вверх. Огонь очаровывал и притягивал. Но во флигель, где стоял самовар, ворвались дети и стали звать Томку для продолжения игры. Догоняя братьев или убегая от них, Томка помнила о самоваре. Нужно проверить, решила она и побежала во флигель. Что-то багровое и зловещее прыгало и надвигалось прямо на Томку. Это же самовар! – мелькнуло в голове. Томке показалось, что в самоваре кто-то сидит и раскачивает его из стороны в сторону. В ужасе Томка вспомнила, что забыла налить в самовар воды! Подбежав к бочке с водой, она зачерпнула маленьким ведерком и стала наполнять самовар. Однако это не понравилось разъяренному самовару, он зашипел и стал фиолетовым. Сначала у него отвалился носик, потом ручки, он стал меньше и беспомощнее, словно почувствовал свою некрасивость. Томка услышала лай Дозора – пришли взрослые, сердце громко застучало и «упало в пятки». Томка вышла из флигеля. Первым шел ее папка. О! Если бы у Томки был хвост, она бы как Дозор, виляла им, приветствуя своего замечательного папку. Она сложила молитвенно ладошки и трогательно – заискивающе смотрела отцу в глаза. Он выглядел уставшим, правой рукой нежно обнял Томку за плечики, левой, погладив по головке, спросил:

– Самовар готов?

Томка, еле дыша, боясь разрыдаться от жалости к самовару, прильнула к папке и шепотом пролепетала:

– Готов…