Текст книги "Разрушенная судьба. История мира глазами мусульман"

Второй халиф (13–24 годы п. Х.)

Однажды августовским днем, на второй год своего халифата, Абу Бакр вышел из горячей ванны на холодный сквозняк – и в тот же вечер слег в жару. Понимая, что конец его близок, он призвал нескольких видных членов общины и объявил им, что хочет назначить своим преемником Умара – прямо сейчас, чтобы избежать споров и раздоров в дальнейшем.

Видные мусульмане заартачились – ведь трудно было вообразить себе человека, более непохожего на мягкого и рассудительного Абу Бакра. Умар, великан и силач, на голову возвышался над всеми прочими: говорили, что в толпе он выглядел словно всадник среди пеших. Совершенно лысая голова, огромные усы, румянец во всю щеку. Он был силен как бык, одинаково хорошо владел правой и левой рукой, а о его горячем нраве ходили легенды[14]14
  Описание Табари, взято со с. 12 книги Islam: From the Prophet Mohammed to the Capture of Constantinople, a collection of documents edited and translated by Bernard Lewis (New York and Oxford: Oxford University Press, 1997).


[Закрыть].

До своего обращения Умар был известным пьяницей и буяном. В то время он ненавидел и Мухаммеда, и ислам. Потом произошло его обращение, о котором мусульманское предание рассказывает так: однажды Умар объявил, что убьет Посланника Божьего и тем раз и навсегда с этим покончит. Он схватил меч и пошел пешком через город, чтобы сделать свое дело, но по дороге встретил свою любимую сестру: она сидела под деревом и разглядывала лист пергамента, на котором были какие-то надписи.

– Что это ты делаешь? – спросил он.

– Читаю, – ответила она.

– Что читаешь?

Робко подняв глаза на брата, она ответила:

– Коран. Я стала мусульманкой.

– Что? Дай мне! – И он выхватил то, что она читала.

Это была сура (глава) Корана, называемая «Та Ха». К изумлению Умара, аяты (стихи) Корана звучали так, словно были обращены прямо к нему. В этот миг Умар пережил преображение. Он бросил меч, пустился бежать по улицам Мекки и, добежав до дома Пророка, стал колотить в дверь с криком:

– Я верю тебе! Ты воистину Посланник Божий! Я верю!

После этого он стал одним из ближайших сподвижников Мухаммеда – однако оставался самым крутым из крутых парней, человеком, подверженным приступам необузданной ярости. Хоть под всем этим и скрывалось доброе сердце, многие спрашивали, стоит ли доверять халифат человеку, один вид которого пугает детей? Но в этот критический момент Али вышел вперед и поддержал Умара, и его слово перевесило чаши весов: Умма приняла Умара как второго своего лидера после Мухаммеда.

Приняв новую должность, Умар объявил общине: он знает, что его больше боятся, чем любят, но это потому, что до сих пор люди видели его лишь с одной стороны. И Пророк, и Абу Бакр, продолжал он, были людьми мягкосердечными; но вождю иногда требуется поступать жестко, и всякий раз, когда это требовалось, их орудием становился Умар. Ему приходилось постоянно быть мечом, чтобы у Пророка, а затем у Абу Бакра в любой момент имелся в распоряжении меч. Но теперь, когда Умар стал халифом, ему не нужно постоянно оставаться живым мечом; он знает, что лидер иногда должен быть жестким, но иногда и мягким. Итак, отныне община будет видеть обе его стороны. Злодеям и тиранам, притесняющим слабых, придется встретиться с прежним Умаром! Но бедные, слабые, вдовы и сироты, все, кто стремится к добру и ищет защиты, увидят нового, доброго Умара.

Скоро Умма поняла, что второй ее халиф – личность яркая и незаурядная, пожалуй, еще в большей степени, чем Абу Бакр. Умар управлял Уммой десять лет – и за это время определил направление исламского богословия, сформировал ислам как политическую идеологию, придал исламской цивилизации ее определяющие черты и выстроил империю, которая со временем стала крупнее Рима. Любое из этих достижений вознесло бы его на одно из первых мест в пантеоне цивилизации, однако все вместе превратили его в какой-то сплав апостола Павла, Карла Маркса, Лоренцо Медичи и Наполеона. Но большинство людей вне ислама знают его лишь по имени, да еще, быть может, по определениям из одного-двух слов: второй халиф, наследник Мухаммеда – и всё.

Быть может, это связано с тем, что Умар верно и строго придерживался своего ключевого принципа. Это так прочно вошло в легенду о нем, что сам Умар стал воплощением этого принципа в исламской традиции. Не слово его было законом; не воля его правила народом; всю власть он отлагал от себя и отдавал Богу – так, по преданию, говорил он о себе сам. Он видел ислам как абсолютно справедливое и равное общество – и все силы положил на то, чтобы воплотить это видение в реальность. В мусульманской общине, говорил он, никому и никогда не придется бояться превратностей судьбы или капризов чьей-то человеческой воли: ведь в этой общине закон – Коран, образец праведной жизни – жизнь Пророка, а больше ничего и не требуется. Умар провозглашал, что его задача – лишь в том, чтобы сохранять единство Уммы и идти вперед по пути, указанному в откровениях.

Умар никогда не был богат, однако Али и другие убедили его принять приличное жалование из общественной казны, ссылаясь на то, что ислам теперь приняла вся Аравия, и Умма не может себе позволить «халифа на час», который занимается управлением изредка, во время, свободное от доения чужих коров. Умар согласился, но назначил комиссию, дабы определить, сколько требуется для жизни среднему арабу, и именно столько, не больше и не меньше, назначить в качестве заработной платы халифу. (Представьте себе такой подход со стороны директора какой-нибудь современной международной корпорации!)

Подражая Пророку, Умар сам штопал собственную одежду, иногда прямо во время важных государственных дел. По вечерам, покончив с обязанностями правителя – так рассказывают легенды – он взваливал себе на плечи мешок зерна и бродил по городу, лично раздавая зерно нуждающимся. Однажды кто-то, увидев его за этим трудом, предложил понести мешок, но Умар ответил:

– Ты можешь понести мое бремя вместо меня на Земле, но кто понесет его за меня в Судный День?

Легко предположить, что эти истории чисто апокрифичны, а если и истинны, то лишь показывают нам Умара как политика, умеющего расположить к себе людей красивыми жестами. Но лично я думаю, что он был именно так благочестив, благороден, скромен и сострадателен, как рассказывают нам легенды; их слишком много, и они слишком хорошо согласуются друг с другом, чтобы просто их отвергнуть, и чем-то нужно объяснить то мощное воздействие, что оказывал этот человек на современников. Впрочем, какова бы ни была реальность, легенды об Умаре показывают, каков в представлении мусульманина идеальный правитель.

Умар, помимо титула халифа, принял титул амир аль-муминин, «повелитель правоверных», титул, в котором сочетались его военная и духовная роли. Как военный стратег Умар не уступал Александру Македонскому и Юлию Цезарю, хоть и трудно понять, где он приобрел такие дарования. Во времена зарождения ислама он был всего лишь еще одним торговцем в заштатном городишке. Он принимал участие в прославленных ранних битвах исламской истории, однако с точки зрения военного дела эти битвы вернее назвать стычками. Теперь же он изучал карты «мира» (т. е. Срединного Мира), высчитывал ресурсы, доступные Византии или Сасанидам, сообразовывал свою стратегию с географией, решал, где навязать битву, а где отступить – словом, успешно действовал в глобальных масштабах.

По счастливому случаю именно в этот исторический момент в Умме сосредоточилось настоящее созвездие блистательных полевых командиров: Халид ибн аль-Валид, герой Войн с отступниками, Амр ибн аль-Ас, покоритель Египта, и Саад ибн Аби Ваккас, разбивший персов.

Едва вступив в должность, Умар закончил войну, начатую при Абу Бакре. К концу Войн с отступниками, видя, что Аравию сотрясают междоусобицы, византийцы двинули свои войска к ее границам, желая взять «ничейную» территорию под свой контроль. Абу Бакр послал людей, чтобы отразить их нападение, и еще до его смерти мусульмане заставили византийцев вернуться домой. Но вскоре после того, как власть перешла к Умару, они осадили Дамаск. С тех пор у мусульман происходили постоянные стычки с византийцами, и в 636 году в месте под названием Ярмук они нанесли основным силам Византии поражение.

Тем временем персы делали всё возможное, чтобы испортить жизнь молодой мусульманской общине шпионажем и провокациями. Вместо того чтобы бороться с отдельно взятыми персидскими агентами, Умар решил разобраться с источником этой угрозы. Он призвал мусульман повергнуть империю Сасанидов – предложение неслыханно дерзкое; так муравьи могли бы поклясться побороть мастифа.

Решение Умара назвать эту завоевательную войну «джихадом» имеет очевидные последствия для нашего времени и сейчас часто оспаривается. Во времена Мухаммеда слово «джихад» было не слишком распространено. Этимологически, как я упоминал, оно означает не столько «воевать», сколько «бороться» в широком смысле: его можно применить к войне с врагом, но также и к борьбе с соблазном, или за справедливость, или даже за то, чтобы вызвать в ком-то сострадание. В значении «война» слово «джихад» используется в Коране, но применительно к самообороне. Стихи о джихаде были открыты в то время, когда курайшиты пытались стереть ислам и мусульман с лица земли. В этом контексте не будет натяжкой сказать, что война имела и этическое измерение: если община верующих воплощала на земле праведность, значит, те, кто пытался ее уничтожить, помогали Сатане, а те, кто защищал ее, рискуя своей жизнью и достоянием, служили Аллаху.

Но призвать мусульман покинуть дома, отправиться в дальние страны и сражаться с людьми, которых они никогда прежде и не видывали – как можно назвать такую войну оборонительной? А если это не оборонительная война, как можно называть ее джихадом?

Связь здесь усматривается через идею, возникшую во времена Мухаммеда, которую мусульманские мыслители начали облекать плотью при Абу Бакре и Умаре: идее, что мир разделен на взаимоисключающие области Дар-аль-Ислам и Дар-аль-Харб, «область мира» и «область войны». В этой схеме ислам изображается как оазис мира и братства, окруженный вселенной хаоса и ненависти. Все, что делает человек для расширения Дар-аль-Ислам, даже война и кровопролитие, является действием во имя мира, ибо сокращает территорию войны.

Лично я спрашиваю себя, сколько людей в VII веке считали, что захватнические войны вообще требуют оправданий. Во всяком случае, именование завоевательной войны джихадом не встретило в Умме никаких возражений. Пережив потрясение от смерти Пророка Мухаммеда, мусульмане восстановили силы – и Умар, возможно, понимал, что героическая военная кампания сейчас необходима, чтобы сплотить их и углубить их единство.

В 15 году п. Х. (или около того) близ города под названием Кадисия арабские силы, численность которых предание определяет в тридцать тысяч человек, встретились лицом к лицу с армией Сасанидов из шестидесяти тысяч воинов. Разделяла их только река. Несколько раз Ваккас, командир арабов, отправлял послов, чтобы провести переговоры с Рустамом, командиром армии Сасанидов. Как гласит история, полководец Рустам спросил одного из послов, не он ли возглавляет мусульманскую армию.

– Нет, – ответил тот, – мы мусульмане. Среди нас нет ни высших, ни низших.

– Послушай, – сказал ему Рустам, – я знаю, что арабы бедны и вечно голодны, и уверен, что вы нападаете на нас от отчаяния. Вот что я тебе скажу: я дам каждому из вас по две смены одежды и по мешку фиников. Это убедит вас уйти туда, откуда вы пришли?

Мусульманский посол ответил:

– Мы пришли не для того, чтобы брать что-то у тебя, полководец. Мы пришли даровать тебе ислам! Ты идешь в ад; мы предлагаем тебе возможность взойти на небеса.

Рустам только рассмеялся:

– Ты похож на мышь, что сквозь дыру в стене пробралась в амбар и наелась там от пуза. Потом хотела уйти обратно, но не смогла протиснуться в дыру – так набила себе брюхо! Пришлось ей остаться в амбаре, где ее съел кот: так погубила ее жадность! Вот так и вы, жадные арабы, забрались в наш амбар и оказались здесь в ловушке. Все вы, как та мышь, здесь погибнете.

В какой-то момент во время этих споров мусульмане сказали Рустаму:

– Если не хочешь обращаться, просто заплати подать, и мы не причиним тебе вреда.

– Не причините мне вреда? – воскликнул Рустам. – Подать?

И приказал своим слугам выдать мусульманам мешок земли, под коей подразумевал землю могилы.

Но мусульмане приняли этот дар с радостью:

– Ты отдаешь нам свою землю? Отлично, принимаем!

Затем обе стороны стали готовиться к битве. Вопреки собственной притче про жадную мышь, Рустам совершил ошибку: чтобы атаковать мусульман, он пересек реку, так что его войскам, зажатым между врагами и водой, некуда было отступать. Четыре дня продолжалась битва при Кадисии: персы сражались на слонах, арабы на верблюдах. На третий день битва не стихла и ночью. Наконец Сасаниды дрогнули и бросились бежать; тысячи воинов в тяжелых доспехах пытались переправиться через реку вплавь и утонули.

Вместе с воинами на поле боя явилось и немало поэтов (были среди них и женщины); они воспели битву при Кадисии, мифологизировав ее и превратив во что-то вроде Троянской войны, хоть и покороче.

Например: как только исход битвы стал очевиден, гонец вскочил на лошадь и помчался в Аравию, чтобы сообщить хорошие новости. Подъезжая к Медине, он увидел на обочине дороги какого-то старика в заплатанной одежде; тот вскочил на ноги и спросил гонца, не из Кадисии ли он едет.

– Оттуда, – ответил гонец.

– Какие новости? Какие новости? – нетерпеливо спросил старик.

Но гонец ответил, что не может останавливаться и болтать с прохожими, и поскакал дальше. Старик трусил за ним и надоедал ему расспросами. Когда они достигли городских ворот, там уже собралась целая толпа.

– Прочь с дороги! – выкрикнул гонец. – Я должен немедленно увидеть халифа. Где халиф Умар?

Толпа покатилась со смеху.

– Да вот же он, у тебя за спиной!

Никакой помпезности – таков, по легендам, был стиль Умара.

После Кадисии арабы взяли Ктесифон, столицу Сасанидов, и двинулись дальше, вгрызаясь в многосотлетнюю Сасанидскую империю, пока наконец не захватили всю ее территорию: за три года они положили конец существованию империи, несколько веков соперничавшей с Римом.

Тем временем другие армии сражались с византийцами на Средиземноморском побережье, отправлялись в Египет и в Северную Африку. Венцом всех этих завоеваний сделался Иерусалим, ставший для мусульман третьим по святости местом после Мекки и Медины, отчасти после того, как Мухаммед при жизни рассказал о видении, в котором был перенесен в этот город и оттуда вознесен на небеса. Одна из самых известных историй о правлении Умара относится ко времени после падения Иерусалима. Халиф отправился в Иерусалим, чтобы лично принять ключи от города. Путешествовал он всего с одним слугой и на одном осле, на котором они ехали по очереди. Когда они достигли Иерусалима, на осле ехал слуга. Народ Иерусалима решил, что это и есть халиф, и поспешил принести ему заверения в верности и повиновении. «Нет, нет, – закричали им, – приветствуйте не этого, а вон того!»

Христиане считали, что исламский халиф захочет в знак своей победы совершить мусульманскую молитву в самой почитаемой христианской церкви, но Умар отказался даже туда заходить.

– Если я это сделаю, – объяснил он, – в будущем иные мусульмане сочтут это предлогом, чтобы захватить церковь и устроить в ней мечеть; а мы не для этого пришли сюда. Мы, мусульмане, так не поступаем. Продолжайте жить и поклоняться Богу, как считаете нужным; просто знайте, что отныне мы, мусульмане, будем жить среди вас, молиться по-своему и подавать вам хороший пример. Если вам понравится то, что вы увидите – присоединяйтесь к нам. Если нет – да будет так. Аллах сказал нам: в религии нет принуждения[15]15
  Суть Иерусалимской декларации Умара приводится по: Hugh Kennedy. The Great Arab Conquests (New York: Da Capo Press, 2007), pp. 91–92.


[Закрыть].

Поведение Умара в Иерусалиме задало образец отношения мусульман к покоренным народам. Христиане обнаружили, что под властью мусульман им приходится платить особый налог, называемый джизья. Это была дурная новость. Но вот и хорошая: джизья, как правило, была меньше налогов, которые приходилось платить прежним византийским господам – а те еще и вмешивались в религиозные практики местных жителей (поскольку различия в вере и обрядах между различными христианскими течениями были для них важны; для мусульман же все христиане были просто христианами). Мысль о снижении налогов и большей религиозной свободе привлекала христиан, так что на бывшей византийской территории мусульмане почти не встречали сопротивления. Более того, иудеи и христиане порой к ним присоединялись и вместе с ними сражались с византийцами.

Ко времени смерти Умара под исламской властью находились уже более двух миллионов квадратных миль. Как это стало возможно? Верующие мусульмане предлагают простое объяснение: мусульманам помогал своей сверхъестественной силой Аллах. Историки объясняют, что Византия и империя Сасанидов едва вышли из разрушительной войны друг с другом, и, несмотря на их видимую мощь, прогнили до корней и были готовы рухнуть. Еще одно часто звучащее объяснение: мусульмане сражались храбрее и яростнее прочих, поскольку верили, что, пав в бою, отправятся прямиком на небеса, где каждого будут ждать по семьдесят две девственницы. Это я комментировать не стану, а укажу на некоторые другие факторы.

Ранние мусульмане чувствовали, что сражаются за нечто апокалиптически великое. Они ощущали, что война за это общее дело придает смысл и жизни их, и смерти. Время от времени люди доказывают, что могут преодолевать непреодолимые препятствия и терпеть невыносимые муки, если верят, что это придаст смысл их жизни. Жажда смысла – такая же фундаментальная потребность человечества, как нужда в еде и питье. Повседневная жизнь дает мало возможностей ее утолить, и в этом одна из причин, почему людей так легко и страстно увлекают сюжеты, предлагающие им роли ключевых игроков в апокалиптических драмах. Именно так видели свою жизнь мусульманские воины во времена халифа Умара.

Изменения, происходящие дома, поддерживали их идеализм, ибо Умар жил так, как проповедовал, и правила собственной жизни внедрял и в жизнь народную. Под его руководством в Медине полностью восторжествовали ценности, которые несли мусульмане во внешний мир: братство, справедливость, гармония, человеческое достоинство, демократическое участие в принятии решений, равенство и сострадание. По крайней мере, во времена раннего халифата мусульманское общество являло собой пример этих ценностей в куда большей степени, чем обычные империи – и настолько, что позднейшие мусульмане вспоминали об этом времени, как об утраченном золотом веке.

С другой стороны, люди слышали рассказ за рассказом о том, как мусульмане одерживают впечатляющие победы над далеко превосходящими силами противника. Казалось, что такой силе сопротивляться бесполезно; да простые люди и не испытывали особого желания сопротивляться, зная, что на их жизни завоевание почти не отразится. Богачи потеряют свои сокровища, но простой народ продолжит жить как прежде. Если бы арабам приходилось сражаться с гражданским населением, защищающим свои дома, битвы были бы тяжелее и, возможно, в конце концов подорвали бы их идеализм. Но даже вдали от дома они сражались в основном с наемниками и призывниками.

Наконец, не будем преуменьшать значение и последнего фактора, тесно связанного с поиском смысла. Война давала мусульманам возможности для грабежа. Однако при Умаре солдатам не дозволялось грабить имущество, принадлежащее обычным гражданам. Они получали лишь добычу, захваченную на поле боя, и сокровищницы побежденных царей – тоже, надо сказать, очень немало. Четыре пятых всего захваченного делилось между воинами – по-видимому, без различия между командирами и простыми пехотинцами, генералами и рядовыми: таков был принцип ислама.

Одна пятая добытого в бою отсылалась в Медину. В дни Пророка большую часть этих средств раздавали прямо в руки нуждающимся; та же традиция сохранилась и укрепилась в дни Умара. Сложи́те вместе все эти факторы – и взрывной рост ислама уже не будет казаться вам необъяснимым.

Завоевания вызвали распространение ислама; однако завоевание и обращение никогда не сливались воедино. «Обращения мечом» в исламской традиции не было. Мусульмане настаивали на своей политической власти, но не на том, чтобы их новые подданные также становились мусульманами. Вместо этого там, куда приходили мусульманские войска, начиналось культурное взаимодействие. Новости о мусульманском социальном проекте распространялись быстро, поскольку рост мусульманской империи охватывал регион, тесно связанный древними торговыми путями меж великих морей и рек. В первые пятьдесят лет ислам добрался до западного берега Индийского океана, до восточной оконечности Средиземноморья, до Нила, Каспийского моря и Персидского залива. В этом регионе, столь густо насыщенном каналами коммуникации, идеи и предания мусульман передавались из уст в уста в уличных разговорах, научных дебатах, сплетнях и обсуждениях между близкими – тем легче, что идеи эти вовсе не были чем-то совсем новым. Зороастрийский мир балансировал на грани монотеизма. Византийский мир получил его вместе с христианством. И, разумеется, много веков назад иудеи приняли радикальное единобожие в Леванте (регионе между Месопотамией и Египтом).

Всё то время, пока Умар-завоеватель руководил территориальным расширением исламской империи, Умар – духовный лидер упорядочивал мусульманское учение и определял исламский образ жизни. Абу Бакр уже установил, что ислам – не абстрактный идеал общины, а вполне конкретная община с заданием изменить мир. Умар формализовал это учение, установив новый календарь, начинавшийся не с рождения Мухаммеда, не с первых его видений, а с Хиджры – переселения мусульман в Медину. В самом календаре Умара заключено убеждение, что ислам – не просто путь индивидуального спасения, но и план преобразования мира. Многие религии говорят своим последователям: «Мир испорчен, но вы можете из него бежать». Ислам же сказал: «Мир испорчен, но вы можете это изменить». Быть может, эта мысль содержалась уже в первых проповедях Мухаммеда; но Умар утвердил для ислама именно этот путь и поставил его на стальные рельсы.

Абу Бакр правил с вошедшим в легенды смирением, старался никогда не навязывать собственную волю, а просто выполнять указания, содержащиеся в Коране и данные Пророком. Умар сделал такое поведение краеугольным камнем мусульманского учения, важнейшим решением: поклявшись делать лишь то, что приказывают откровения, он убедил и мусульман сверяться с откровениями во всех делах, больших и малых.

Во времена халифата Абу Бакра по предложению Умара все части Корана были собраны вместе. Поначалу это была разношерстная коллекция: Мухаммеду приходили откровения, а люди записывали их на всем, что попадалось под руку – на листе пергамента, куске кожи, камне, кости или на чем-нибудь еще. Став халифом, Умар начал разбирать это собрание. В его присутствии каждый записанный стих сличался с устной версией, какой ее хранили в памяти профессиональные чтецы наизусть – люди, которых общество с развитой устной традицией почитало как самых надежных хранителей информации. Затем писцы записывали авторизованный вариант каждого стиха при свидетелях, и из этих стихов складывалась единая книга.

Всякий раз, когда приходилось принимать трудное решение, Умар искал ответа в Коране. Если же Коран ответа не давал, он советовался с общиной, пытаясь понять, что говорил или делал в подобных случаях Пророк. «Община» в этом случае означает несколько сот мужчин и женщин, бывших «товарищами» Мухаммеда при его жизни. Всякий раз, когда община принимала решение таким образом, Умар приказывал писцам его записать и рассылал правителям областей, чтобы этими решениями они руководствовались в своей работе.

Умар нашел нескольких ученых, готовых все свое время посвятить изучению откровений, историй о жизни Мухаммеда и другой информации о ранних временах ислама, так что всякий раз, когда ему требовалось экспертное мнение, он обращался к этим «людям скамьи». Впоследствии из этого семени вырос один из важнейших социальных институтов ислама – улемы, или «ученые».

Создавая мусульманский закон, Умар в то же время стремился внедрить его в повседневную жизнь Медины; и это открывает нам суровую сторону его правления. Полумер Умар не терпел. Например, он прямо запретил алкоголь, хотя Коран по этому поводу высказывается двусмысленно; по-видимому, в некоторых ранних стихах он осуждает лишь пьянство, а не винопитие как таковое (хотя поздние стихи определенно запрещают всякое употребление вина).

Никаких наказаний за винопитие Коран не предписывал, но Умар вывел наказание по аналогии. Аналогия в этом случае была такая: за клевету и злоязычие Коран предписывает бить кнутом, а пьянство делает человека злоречивым. Следовательно, за винопитие тоже следует наказывать кнутом. Такое рассуждение по аналогии (кияс) стало важным принципом, который постоянно использовали и позднейшие мусульманские юристы.

Страшась разрушительной силы «нелицензированного» секса, Умар ввел самые суровые меры против прелюбодеяния. Именно он приказал побивать прелюбодеев камнями – заповедь, которой нет в Коране, но есть в законе Моисеевом, составленном задолго до Корана (Втор. 22:22). Он же запретил арабский обычай временного брака, позволявший мужчинам жениться на женщинах на несколько дней: халиф умел распознавать проституцию там, где ее видел. (Позже шиитские юристы в своих кодексах вновь узаконили эту практику.)

Противники Умара обвиняют его в ненависти к женщинам – и в самом деле, из введенных им законов как будто следует, что он считает женщин ответственными за дурное поведение мужчин. Чтобы обезвредить разрушительную силу сексуальности, Умар принял меры, чтобы отрегулировать и разделить роли мужчин и женщин: например, распорядился, чтобы мужчины и женщины молились раздельно, по-видимому, для того, чтобы во время молитвы их не посещали фривольные мысли.

Все это, однако, было еще очень далеко от того разделения полов и бесправия женщин, что воцарилось в исламских обществах столетия спустя (и сохраняется до сего дня). Впрочем, верно, что межполовые отношения в Медине не соответствовали идеалам современного феминизма. Племенные арабы (как и большинство древних культур) отводили мужчинам и женщинам разные, не пересекающиеся роли в обществе, и ислам утвердил это разделение. Однако в дни Умара и мальчики, и девочки в мусульманской общине получали обязательное образование. Женщины работали наравне с мужчинами, принимали участие в общественной жизни, посещали лекции, произносили проповеди, сочиняли стихи для публичного исполнения, вместе с мужчинами ходили на войну – оказывали помощь раненым, а порой и сражались с мужчинами наравне. Важные решения, касающиеся всей общины, обсуждались на общих собраниях: Умар принимал в них участие как простой гражданин, и наравне с мужчинами с ним бесстрашно спорили и женщины. Умар даже назначил женщину главой рынка в Медине – очень серьезная и важная общественная должность, включавшая в себя и надзор за строительством, и выдачу разрешений на торговлю, и проверку правильности мер и весов. Но всё же Умар посеял семена, со временем выросшие в жесткие ограничения на участие женщин в общественной жизни.

В VII веке н. э. рабство существовало по всему миру, и Аравия не была исключением. Ислам не запретил эту практику, но ограничил власть господина над рабом, и Умар строго следил за соблюдением этих ограничений. Мусульманин быть рабом не мог. Если рабыня забеременела от свободного, он должен был на ней жениться – это означало, что ее ребенок родится свободным и мусульманином. Рабство не должно было приводить к разрушению семей, что сильно ограничивало возможности хозяина: он мог покупать или продавать рабов только целыми семьями.

Хозяева не имели права дурно обращаться с рабами, поскольку те обладали теми же правами человека, что и свободные люди – тема, важная для Корана и особенно подчеркнутая в последней проповеди Пророка Мухаммеда. Умар приказал, чтобы хозяин кормил рабов тем же, что ест сам – и его рабы в самом деле ели за одним столом с его семьей. Если бы довести правила Умара до логического конца, рабство в мусульманском мире прекратилось бы еще во времена халифата. (В дальнейшем мусульманское общество, напротив, в этом вопросе претерпело регресс.)

По иронии судьбы, жизненный путь самого Умара прервался, когда психически нестабильный персидский раб в мечети вонзил кинжал ему в живот. Когда он лежал на смертном одре, некоторые видные члены общины попросили его назначить себе преемника, как поступил Абу Бакр, чтобы избежать трений при передаче власти.

– Как насчет твоего сына? – спросили они.

В этот миг Умара охватил последний из приступов ярости.

– Не думаете ли вы, – вскричал он, – что я всё это делал, чтобы облагодетельствовать себя или своих родных?

В тот же день он скончался, но перед смертью установил еще один важный прецедент. Он назначил консультативный комитет из шести человек (шура) для избрания нового халифа и достижения согласия в Умме по этому вопросу. Позднее многие мусульманские мыслители называли шуру основой демократических институтов в исламе. Комитет обнаружил, что основными претендентами являются двое, Али и Усман: одни выступают за Али, другие за Усмана. (Как мы помним, Али – это двоюродный брат и зять Мухаммеда, которого при выборе халифа уже дважды обходили.)

Председатель шуры побеседовал с каждым из двоих перед большим народным собранием и каждому задал ключевой вопрос:

– Если ты станешь халифом, будешь ли следовать Корану, сунне и прецедентам, установленным Абу Бакром и Умаром?

Али ответил «да» Корану и сунне (прецедентам, установленным при жизни Мухаммеда), но о решениях своих предшественников ответил «нет»: Али сказал, что будет жить своим умом, а лучшим судьей при принятии решений считает собственную совесть. Усман, напротив, на всё ответил «да» и добавил: «Никаких новшеств я вводить не собираюсь». После этого председатель объявил, что он достоин править Уммой, народ его одобрил, а Али, не желая раскачивать лодку, принес ему клятву верности.