Текст книги "Разрушенная судьба. История мира глазами мусульман"

6. Эпоха Аббасидов

120–350 годы п. Х.

737–961 годы н. э.

Потомки Язида правили многими поколениями. Власть их распространилась на весь мусульманский мир, раскинувшийся от Испании на западе до Индии на востоке. При их правлении было разработано, записано и кодифицировано учение ислама. Вероучительные книги отошли во владение корпусу религиозных ученых – в том же смысле, в каком в США Конституция и вытекающие из нее законы находятся во владении юристов – и эти религиозные ученые, трудясь совместно с политиками и бюрократами Омейядского двора, создали исламское общество, отличное от всех других.

Мейнстримовые западные историки этот процесс обычно восхваляют. Омейяды, говорят они, достигли того чудесного состояния, что в цивилизованном мире именуется стабильностью. Стабильность – это то, что позволяет крестьянам планировать урожай на следующий год. Позволяет бизнесменам вкладывать средства в долгосрочные проекты. Поощряет студентов поступать в институты в уверенности, что, когда они получат диплом, их профессия все еще будет востребована. Стабильность дает ученым свободу забывать о себе ради науки и с головой погружаться в тайны природы, не беспокоясь о том, что их семью тем временем истребят какие-нибудь головорезы.

Однако все это имело свою цену – обычную цену стабильности, состоящую в том, что все существующие тенденции день ото дня только усиливаются. Богатые становились всё богаче. Бедных становилось всё больше. Росли города с роскошной архитектурой – но росли и огромные трущобы, где люди жили в страшной нищете. Правосудие стало роскошью, доступной только богачам.

Появлялись и другие проблемы. Быстрый рост исламского господства привлекал под мусульманскую «крышу» множество разных народов, и возникали серьезные вопросы о том, как исполнить для них всех мусульманское обетование равенства и братства.

Политика Омейядов, быть может, продвигала арабизацию и исламизацию, однако не везде в равной мере. В Северной Африке арабизация шла быстрыми шагами, возможно, потому, что лоскутное одеяло туземных культур было уже давным-давно разорвано финикийской цивилизацией, на которую затем наложили латинский слой римляне, потом внесли свою лепту германцы-вандалы, и наконец все это заполировало христианство. У Северной Африки не было ни единого языка, ни единой культуры: когда туда пришли арабы, во всей убедительности своей мощи и блеска, их не встретила равная по убедительности местная культура, готовая им противостоять. Так что арабы с легкостью растворили и поглотили всё, что было здесь до них.

Египет и Левант тоже оказалось несложно переварить, поскольку многие живущие здесь народы разделяли с арабами исторический нарратив: они тоже возводили свою историю к традиционным общим предкам – Аврааму, Ною и самому Адаму. Бо́льшая часть здешних обитателей уже разделяла идею единобожия. Еврейский и арамейский были семитскими языками, родственными арабскому.

А вот Персия – о, это совсем другое дело! Персы были не семитами, а индоевропейцами. У них была собственная древняя цивилизация, славная история, язык, от которого не так легко отказаться. Многие персы приняли ислам, однако не арабизировались. А обратившиеся в ислам поставили перед персидским обществом серьезный религиозный вызов. Ислам стоял на том, что каждый мусульманин равен любому другому. Присоединяясь к Умме, ты присоединяешься к братству, где все равны: таково было обетование этой новой религии, придававшее ей неотразимую привлекательность. Но общество, построенное Омейядами – общество, в котором доминировали арабы – не могло сдержать это обещание. Арабы стали теперь правителями и аристократами. Равенство всех не сохранялось даже формально – омейядское общество разработало формальные институты, призванные разделить людей на «касты»: на вершине общества стояли чистокровные арабы-мусульмане, ниже – мусульмане, у которых один из родителей не-араб, затем мусульмане – не-арабы, еще ниже – мусульмане – не-арабы с родителями-немусульманами, еще ниже – немусульмане, принадлежащие к одной из монотеистических религий; и в самом низу – язычники, рожденные от язычников, люди, не имеющие практически никаких законных прав.

Трения между всеми этими этносоциальными слоями, в особенности между арабскими нуворишами и бывшей персидской аристократией, создавали ощущение обделенности и недовольство, кипевшее под поверхностью в этой части мусульманского мира.

Омрачала совесть исламского мира и еще одна тень. Священная история мусульман была чересчур богата рассказами о простом, скромном, даже аскетичном быте основателей империи. Именно простота и смирение вызывали глубокое уважение к ним как к религиозным фигурам. Неизбежно в низших слоях нового общества складывалось ощущение, что со всей этой роскошью что-то не так. Это процветающее общество, занятое погоней за удовольствиями – определенно не то, что имел в виду Аллах, когда поручал Мухаммеду создать справедливую общину, преданную одному лишь Богу. Разумеется, чем ты богаче, тем меньше вероятность, что подобные соображения станут омрачать твой сон. Но у бедняков рассказы о придворной роскоши и вид знатных арабов, надушенных, облаченных в шелка и проезжающих по городу верхом на прекрасных скакунах, не могли не вызывать в памяти рассказов об одном-единственном одеяле Мухаммеда, на одной половине которого он спал, а второй укрывался, или о том, как халиф Умар сам чинил себе башмаки. Добавьте к этому запашок от того, что Омейяды пришли к власти очень сомнительным способом – способом, создавшим им сразу две партии врагов, шиитов и хариджитов.

Хариджиты были не так многочисленны, но движение их более радикально. Их богословие со временем сосредоточилось на чрезвычайно строгих правилах чистоты. Они утверждали, что власть в мусульманском мире должна принадлежать тому, кто тщательнее всех исполняет все требования религии. Ни один светский правитель стандартам хариджитов не отвечал. Скорее всего, ни одному живому человеку это и не удалось бы; так что хариджиты, не раздумывая, в любых обстоятельствах призывали к революции. При любой власти кто-то чувствует себя угнетенным; и где находились угнетенные – там тут же оказывались хариджитские агитаторы и принимались звать их к мятежу.

Однако со временем движение хариджитов выдохлось: слишком уж ревностно они стремились к чистоте во времена, когда всё больше и больше людей получали выгоду от нового процветания. Неудачники, возможно, были недовольны – но обменивать те скромные радости, что у них есть, на полную безрадостность хариджитского образа жизни им хотелось еще меньше. Настоящей угрозой установившемуся порядку стали шииты, приобретшие силу после смерти Хусейна и его последователей при Кербеле.

Шиитские имамы, как правило, больше не бросали прямой вызов трону: теперь они отделяли понятие «имам» от понятия «халиф» и придавали своему движение чисто религиозное значение. Но шиитские мятежники по-прежнему устраивали беспорядки во имя имамов, вели разговоры о том, что власть по праву принадлежит то одному, то другому из потомков Али, поддерживали мнение, что халифат не принадлежит Омейядам, и продолжали подрывать легитимность светских правителей.

Шиитская угроза опасно совпала во времени с другой проблемой, развившейся уже во времена Омейядов. Вот что произошло:

Шииты стали в исламе угнетаемым религиозным меньшинством.

Персы стали в исламе угнетаемым этническим меньшинством.

Шииты протестовали против правоверного (т. е. суннитского. – Прим. ред.) религиозного истеблишмента.

Персы протестовали против арабского политического истеблишмента.

Одно неизбежно наложилось на другое. Персы начали принимать шиизм, а шииты в поисках новых сторонников стали поглядывать на персидский восток. Два течения смешались, и общество забурлило – чем дальше на восток, тем сильнее, ибо, чем дальше на восток, тем более слабела администрация Омейядов и росли антиарабские настроения.

Однажды, около 120 года п. Х., в городе Мерв появился странный человек. Мерв, отдаленный аванпост империи, лежал почти в пятнадцати сотнях миль от Дамаска. Здесь, на диком-диком востоке, незнакомец принялся агитировать против Омейядов, проповедуя близкий конец света и последнюю грозную битву между добром и злом.

Об этом человеке было известно очень мало: никто не знал даже его настоящего имени. Он называл себя Абу Муслим – явный псевдоним, сокращение от «Муслим абу Муслим ибн Муслим», что означает: «Мусульманин, сын отца-мусульманина, отец сына-мусульманина». Как видим, этот человек не жалел сил, чтобы подчеркнуть свою приверженность исламу.

На самом же деле Абу Муслим был профессиональным революционером, направленным в Мерв небольшой группой подпольщиков, называвших себя хашимитами. Эта группировка представляла собой нечто среднее между культом и политической партией; ядро ее, по-видимому, никогда не превышало тридцати человек. Название свое они заимствовали от клана Пророка, Бану Хашим, и целью своей называли поставить во главе исламского мира кого-нибудь из семьи Пророка. Это была лишь одна из многочисленных и разрозненных группок антиправительственных заговорщиков, действовавших в то время, и все они проповедовали более или менее одно и то же: исламский мир сбился с пути, история пошла не туда, дело Посланника оказалось подорвано, и теперь, чтобы все исправить, нужно свергнуть Омейядов и посадить на их место кого-то из семьи Пророка. Стоит заметить, что в ходе истории этот нарратив повторялся в мусульманском мире снова и снова – вплоть до сегодняшнего дня; только сегодня место «Омейядов» в речах революционеров занимает «Запад».

К несчастью для хашимитов, настоящих потомков Пророка в их рядах не было. Однако был Абу аль-Аббас, человек, называвший себя потомком Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, одного из дядей Пророка Мухаммеда: он, по крайней мере, приходился Пророку кровным родственником и, что еще важнее, готов был использовать его имя в революционной борьбе.

Предок, о котором шла речь, первый Аббас, обратился в ислам одним из последних, и в те времена никому бы и в голову не пришло рассматривать его как кандидата в преемники Мухаммеда. Символ легитимности из него был так себе. Куда больше подошел бы на эту роль прямой потомок Али и Фатимы; но увы, Алиды – то есть настоящие потомки Али – не желали иметь дела с хашимитами, так что пришлось им довольствоваться Абу аль-Аббасом. Что делать – «лицом движения» иной раз становится не тот, кого хочешь видеть на этом месте, а тот, кого удастся уговорить.

Возбудить недовольство шиитов и персов в Хорасане, регионе на территории нынешних Ирана и Афганистана, Абу Муслиму оказалось несложно. В ключевом пункте своих речей – в вопросе о том, кто же станет халифом после успеха революции – Абу Муслим становился несколько невнятен. Те, кто ждал потомка Али, вполне могли предположить, что такой человек есть, а информация о нем сейчас скрывается лишь ради безопасности.

Отважный, безжалостный и харизматичный, Абу Муслим вскоре перерос роль чьего бы то ни было агента и возглавил Аббасидскую революцию (названную так по имени предполагаемого лидера, Абу аль-Аббаса). Здесь, в Хорасане, Абу Муслим набирал революционные кадры, учил их сражаться и посвящал в хашимитские учения. Его сторонников узнавали по черной одежде и черным знаменам. Даже свое оружие они красили в черный цвет. Цветом армии Омейядов, кстати сказать, был белый. Прежде чем вы заметите, что для культа, проповедующего апокалиптическую битву между добром и злом, это странный выбор цвета, поясню, что в Персии белый считался цветом траура, цветом смерти.

В 125 году п. Х. (747 году н. э.) Абу Муслим и его воины, облаченные в черное, двинулись на запад. Проходя по персидской территории, они почти не встречали сопротивления; большинство людей здесь были только рады помочь падению надменных Омейядов, и армия росла день ото дня.

В 750 году н. э. белая и черная армии схлестнулись на берегу реки Большой Заб в Ираке. Имперские силы превосходили мятежников числом; однако черная армия одержала победу, и халифу пришлось, спасая свою жизнь, бежать далеко на юг, в Египет; через год агенты Аббасидов выследили его там и убили.

Новым халифом ислама хашимиты провозгласили Аббаса. Никого не смутило то, как это произошло: не было ни явно выраженной воли Божьей, ни выборов, ни даже решения, принятого советом мудрецов. Нет: нового халифа посадил на трон один человек с помощью военной силы. Но это было неважно. Наконец-то власть вернулась в руки члена семьи Пророка! Значит, теперь наконец удастся осуществить мусульманский социальный проект.

Революция Абу Муслима и Аббасидов

Должно быть, это был самый счастливый год в жизни Абу Муслима – год, когда дело его жизни принесло плоды! Возможно, он и в самом деле полагал, что свержение Омейядов восстановит утраченную общину. Но скоро наступило разочарование. Для начала, марионетка, как выяснилось, вовсе не считала себя марионеткой. За эти годы Аббас создал в движении, выбравшем его «говорящей головой», реальную базу для себя – и теперь, когда Абу Муслим выполнил за него всю грязную работу, сказал «большое спасибо» и сел на престол.

Новый халиф помнил, что Муавия правил железной рукой в бархатной перчатке, что он умел очаровывать и привлекать на свою сторону былых врагов. С этого начал и новый лидер: пригласил ведущих членов клана Омейядов преломить с ним хлеб и примириться.

Впрочем, «преломить хлеб» – неверное выражение. Звучит так, словно он поставил перед своими гостями какую-нибудь простую овсяную кашу или похлебку, вроде той, которую Пророк разделял с Умаром. Нет, такая скромность давно вышла из моды. Выжившие Омейяды возлежали на мягких подушках, а вокруг них бесшумно скользили слуги с изящными подносами, полными самых изысканных деликатесов. Звенел смех, велись оживленные беседы, обстановка была самая непринужденная. Когда гости уже наелись досыта, «официанты» вдруг скинули халаты и обнажили оружие. Не слуги это оказались, а палачи! Омейяды вскочили на ноги, но поздно: все двери были заперты. Воины забили Омейядов до смерти, а Аббас с того времени принял новый титул, аль-Саффах, что означает «мясник». Как видно, он гордился своим поступком.

Впрочем, это ему не слишком помогло: вскоре он умер от оспы, а трон занял его брат аль-Мансур. Мансуру поначалу пришлось бороться с несколькими соперниками, однако на помощь ему пришел Абу Муслим и защитил его власть, а затем вернулся в Хорасан. Сам Абу Муслим на место халифа не претендовал, хотя имел в руках такую силу, что мог бы получить все, чего ни пожелает. Но он, по-видимому, признавал легитимность правления Аббасидов. Возможно, он в самом деле был принципиальным идеалистом.

И всё же что-то в этом человеке, Абу Муслиме, Мансуру не нравилось. Может быть, то, что он был так популярен. Или, возможно, две вещи: он популярен – и у него есть собственная армия. А популярному человеку с собственной армией доверять нельзя. В один прекрасный день Мансур пригласил Абу Муслима посетить его и попировать вместе. Дальше произошло то, что ясно доказывает: когда Аббасид приглашает тебя на ужин – жди неприятностей. Халиф и его гость разбили шатры на живописном берегу реки; целый день Мансур угощал Абу Муслима и цветисто благодарил за самоотверженную службу, а ночью приказал своим телохранителям перерезать ему горло и бросить тело в реку.

Так началась вторая династия мусульманского халифата.

Аббасидские пропагандисты не жалели сил, объясняя народу сакральное значение смены власти. Теперь, говорили они, в Умме все пойдет совершенно по-новому! На самом же деле все осталось по-старому: более того, усилились все прежние тенденции, и хорошие, и дурные.

Омейяды окружали себя помпой и роскошью – однако в сравнении с Аббасидами выглядели неотесанными мужланами, ведущими самую простую жизнь. При Омейядах мусульманский мир процветал – при Аббасидах буквально купался в деньгах. И, как и Омейяды, Аббасиды были светскими правителями, использовавшими для охраны своей власти шпионов, политическую полицию и профессиональную армию.

Аббасиды пришли к власти на волне недовольства шиитов, так что вы можете предположить, что хотя бы в этом отношении они отличались от Омейядов – но и тут сильно ошибетесь. Аббасиды быстро приняли ортодоксальный подход к исламу – быть может, потому, что именно ортодоксальный религиозный истеблишмент, все эти ученые, обладали таким общественным авторитетом, что принять их учение было политически выгодно. На самом деле именно в аббасидские времена (как мы увидим в следующей главе) мейнстрим ислама получил название Сунна и превратился в определенное направление, обладающее собственным именем.

В первые дни правления Аббасидов многие наивные шииты полагали, что теперь Саффах и его семья возведут на престол признанного имама – и дальше начнутся тысячелетний мир и благоденствие, предсказанные хашимитской пропагандой. Но вместо этого охота на Алидов только усилилась. Когда умер третий халиф из этой династии, одна из его служанок рассказывала, что наследник его обнаружил во дворце потайной ход, ведущий в подземелье, где его предшественник хранил тела плененных и убитых им потомков Али. (Не обязательно все они были и потомками Фатимы – кроме нее, у Али были другие жены.)

Однако при Аббасидах росло и все доброе, что было характерно для правления Омейядов. При Омейядах страна процветала, они покровительствовали мысли, искусству, культуре и цивилизации. Весь этот блеск и активность достиг вершины при династии Аббасидов: не случайно первые двести лет ее правления западная история (как и многие современники-мусульмане) именует Золотым веком ислама.

Например, одним из первых дел Мансура стало решение построить «с нуля» новую столицу, город Багдад, завершенный в 143 году п. Х. (765 году н. э.). Этот город дожил и до сего дня, хотя за эти столетия много раз был разрушен и отстроен заново, и сейчас разрушается вновь.

Несколько лет Мансур объезжал свои владения, пока не выбрал для города идеальное место: между Тигром и Евфратом, там, где эти реки сходятся так близко, что можно раскинуть город на обоих берегах. Прямо в центре этого места Мансур возвел идеально круглое кольцо стен – окружностью в милю, высотой в девяносто футов, толщиной в сто сорок пять футов у основания. «Город» внутри этого огромного пирога представлял собой, по сути, огромный дворцовый комплекс – новый нервный центр крупнейшей в мире империи[20]20
  Wiet, Baghdad: Metropolis of the Abbasid Caliphate, с. 12–24.


[Закрыть].

На строительство Круглого Города ушло пять лет. Над ним трудились около ста тысяч архитекторов, ремесленников, простых рабочих. Все они жили вокруг города, который строили, так что их дома образовали вокруг роскошного ядра города своего рода внешнее кольцо, не столь богатое и упорядоченное. И, разумеется, этим людям нужно было где-то покупать все необходимое, их должен был кто-то обслуживать – так что еще одно внешнее кольцо Круглого Города образовали торговцы и ремесленники.

Через двадцать лет Багдад стал крупнейшим городом мира и, вероятно, первым в истории городом, численность жителей которого перевалила за миллион[21]21
  См. Four Thousand Years of Urban Growth: An Historical Census by Tertius Chandler (Lewiston, New York: St. David’s University Press, 1987).


[Закрыть]. Багдад вышел за пределы двух рек: теперь Тигр и Евфрат уже не омывали его с двух сторон, а протекали сквозь него. Сложная сеть каналов позволяла путешествовать по городу на лодках, словно на автобусах, так что он немного напоминал Венецию, с той лишь разницей, что дороги и мосты позволяли передвигаться по городу и пешком, и верхом.

Быть может, Багдад стал не только крупнейшим, но и самым оживленным городом мира. Две великие реки, впадающие в Индийский океан, сделали его крупным портом, а расположение города делало его легко доступным для наземного транспорта с любой стороны; так что каждый день прибывали сюда и отбывали отсюда суда и караваны, полные купцов и товаров из всех известных частей света: Китая, Индии, Африки, Испании…

Коммерцию регулировало государство. Как у каждого народа, так и у каждого рода занятий было свое отведенное ему место. На одной улице работали только портные, на другой мыловары, на третьей цветочники, на четвертой располагались овощные лавки. На Бумажной улице можно было найти сотню лавок, торгующих бумагой – недавним изобретением, завезенным из Китая (с которым Аббасиды познакомились и разбили китайскую армию в 751 году н. э. на территории нынешнего Казахстана). Ювелиры, жестянщики и кузнецы, оружейники и лошадники, менялы и перекупщики, строители мостов и дорог – все предлагали свои услуги в роскошном Багдаде, каждый в отведенном для него квартале. Были даже особые кварталы для торговцев вразнос и для мелочных лавчонок. Якуби, арабский географ того времени, писал, что в Багдаде шесть тысяч улиц и переулков, тридцать тысяч мечетей и десять тысяч бань.

Этот город башенок и разноцветных изразцов воспет в «Тысяче и одной ночи» – сборнике литературно обработанных народных сказок, созданном ближе к концу династии Аббасидов. Самые известные его истории, например про Аладдина и его волшебную лампу, восходят к правлению четвертого и самого известного аббасидского халифа Гаруна аль-Рашида: его времена изображаются в литературе как сказочное царство богатства и справедливости. Легенды о Гаруне аль-Рашиде изображают его добрым монархом, столь заинтересованным в благополучии подданных, что не раз он выходил в город в скромной одежде, под видом обычного человека, чтобы из первых уст услышать об их горестях и придумать, как им помочь. В реальности, думается мне, среди народа бродили, переодетые нищими, шпионы халифа – и интересовали их не горести и беды простых людей, а выявление недовольных.

Еще более, чем во времена Омейядов, халиф стал почти мифической фигурой: даже у самых богатых и влиятельных людей было мало шансов его увидеть, не говоря уж о том, чтобы обратиться с просьбой. Аббасидские халифы правили через посредников, отгородившись от повседневной реальности сложными дворцовыми ритуалами, заимствованными из византийской и сасанидской традиций. Так что, хоть ислам и покорил царство Сасанидов, и завоевал значительную часть Византии – призраки этих поверженных империй просочились в него и безнадежно изменили его облик.