Текст книги "Маленький роман из жизни «психов» и другие невероятные истории (сборник)"

Таньчо Иванса
Маленький роман из жизни «психов» и другие невероятные истории

МАЛЕНЬКИЙ РОМАН ИЗ ЖИЗНИ «ПСИХОВ»

Часть 1
CETERUM CENSEO CARTHAGINEM ESSE DELENDAM[1]1
  Карфаген должен быть разрушен (лат.)


[Закрыть]

В пятницу 2 июня в 15.46 по местному времени в палате № 3 городской психиатрической клиники появился новенький. Позже выяснится, что зовут его Александр, а пока его собрат по несчастью и будущий сосед в одном наборе – Митрич – обнюхивает незнакомца со всех сторон, ибо уже лет пять считает себя ризеншнауцером, которого инопланетяне научили ходить и говорить. «Спасибо, что хоть окончательно в человека не превратили!» – радовался иногда Митрич, глядя на людей.

Запах новенького ему скорее понравился, чем нет. Успокоившись, он лег возле Сашиных ног и уснул, уложив голову на его колени.

Проснулся Митрич через час: приподнял одно ухо, обнюхал воздух вокруг – проголодался. Едой не пахло – значит, ужина еще не было. «Замечательно, получается, я не пропустил ничего интересного!» – подумал он и внимательно посмотрел на новенького. Саша сидел все в том же положении: сложив руки на коленях, слегка склонив голову и закрыв глаза, к тому же все это время его лицо не покидала ослепительно-сияющая улыбка.

«И чему он радуется?» – подумал Митрич, сладко потянулся, вытянув затекшие лапы, и почесал за ухом.

Кроме этих двоих в палате был еще один человек – Вениамин – Веник, в шутку называли его другие пациенты.

– Это кто? – спросил он у Митрича, ибо других собеседников в данный момент по близости не наблюдалось.

– Не знаю. Мне не докладывали. Но судя по запаху – компьютерщик.

– Что от людей, связанных с техникой, как-то по-особому пахнет? – усмехнувшись, поинтересовался Веник.

– Естественно, – хрипло гавкнул Митрич. – Пластмассой, металлом, горячей пылью, бумагой и немного краской от буквиц на клавишах и лазерных дисках.

– Здорово! А меня ты тоже сразу раскусил?

– А чего тебя раскусывать, – флегматично отозвался «ризеншнауцер», – писатель он и в Африке – писатель. Ужин когда?

– Еще почти час… – Вениамин поднялся со своего места и подошел к новенькому. Провел рукой перед его лицом, слегка толкнул в области предплечья, поднял руку и отпустил. Когда Сашина кисть безвольно упала обратно на колено, Веник сдался: пожал плечами и отошел. – Странный он какой-то…

– Ты тоже – странный, – все так же спокойно тявкнул Митрич. – Вот чего ты ночью прятался под моей кроватью, да еще молился шепотом битых два часа?

Ответить Вениамин не успел. Дверь открылась и в палату вошел доктор Сазонов Николай Павлович.

– Как наше самочувствие? – обратился он одновременно ко всем пациентам.

– Нормально, – в унисон и по стойке смирно отозвались все, кроме Саши, разумеется.

– Отличненько. Новенький в себя не приходил? – деловито осведомился доктор. Он вообще всегда старался разговаривать с пациентами как с равными: так, словно они его коллеги.

– Нет. – Веник сам ответил за двоих. – А что с ним?

– Пока не знаем. Большая к вам просьба, дорогие мои, если он придет в себя, что-нибудь скажет или сделает, обратитесь к дежурному врачу, хорошо?

– А вы? – равнодушно поинтересовался Митрич.

– Завтра я выходной. В воскресенье тоже, но постараюсь забежать к вам ближе к вечеру. В любом случае обследование начнем с понедельника… Что ж, счастливо отдохнуть!

– И Вам, Николай Павлович, – опять же хором отозвались обитатели палаты № 3.

Доктор Сазонов добродушно усмехнулся такому единодушию. «Все бы пациенты были такие милые, цены б моей специальности не было!» – подумал он с легким намеком на горечь, прежде чем окончательно закрыть за собой дверь…

Было около четырех часов утра, когда Митрич тихонько подполз к Венькиной кровати и попытался растормошить его. Вениамин проснулся не сразу – в больнице быстро привыкаешь к тому, что можно спать сколько захочется, становишься ленивым и почти безучастным к происходящему.

В палате тускло светила лампочка, выкрашенная светло-зеленой краской для придания ей вида ночника, но все равно было слишком светло, и толком не проснувшийся пациент сощурился.

– Ты чего? – раздраженно прошептал он.

– Новенький очнулся. Смотри!

Веник повернулся и обомлел. Саша все также сидел на кровати, только теперь на его лице была не мечтательная улыбка, а такое себе удивленно-расстроенное выражение как у малыша, у которого неизвестный взрослый дядька забрал любимую игрушку. Он растерянно обводил глазами незнакомую комнату и силился понять, где находиться. Ответ на вопрос требовал информации извне, и новенький обратился к присутствующим:

– Где я?

– В психушке… – Митрич не выбирал выражения. Какими словами ни приукрашивай правду, суть от этого не меняется – давнее и глубокое его убеждение.

– Интересные дела! – улыбнулся Саша; несмотря на ответ незнакомца, к нему начало возвращаться присущее ему чувство юмора. – Ну и как я здесь оказался?

– Как-как… Как все! – буркнул Вениамин. – Кстати меня Веник зовут, а это, – он указал на соседа, – Антон Дмитриевич или Митрич. А кто ты?

– Александр, можно Саша. А еще некоторые мои знакомые называют меня Аликом и Саней. Выбирайте что хотите.

– Будем считать, что знакомство состоялось, – пробубнил Вениамин. Он все еще находился в довольно скверном расположении духа, ибо с детства не любил просыпаться засветло, в отличие от соседа по палате.

– И все-таки… – Саша никак не мог уразуметь простой логической последовательности: как можно заснуть дома, а проснуться в психиатрической клинике. – Что я здесь делаю?

– Подозреваю, что тебя, как и нас с Веником, привезли сюда лечиться! – зевнув, прогавкал Митрич.

– От чего?..

– У врача спросишь, чего к нам пристал? – Вениамин злился: мало того, что выспаться не дали, так и еще глупую бесполезную дискуссию развели: – Раз лечат, значит, есть от чего! Неужели так сложно?..

– Не согласен, – зарычал Митрич.

– Действительно, – засмеялся Саша, – я вот не чувствую себя больным, скорее очень сонным, но это состояние вряд ли имеет какое-то отношение к психическим расстройствам.

– Подтверждаю, – закивал головой Митрич (удивительное единодушие для людей, которые познакомились минуту назад!). – В соседней палате лежит пациент… Как его, Веня?.. Вспомнил – Геннадий Вольский! Так он действительно болен – ему постоянно мерещиться демон, по кусочкам поедающий его плоть, отчего Генка время от времени орет благим матом – думает, что таким образом отгоняет этого злого духа! А мы… Одно название!.. Я до сих пор удивляюсь, как можно держать в психушке собаку, даже если она говорящая! Мое место скорее в цирке, чем в больнице…

– А Вы именно собака? Я почему-то подумал, что Вы человек, который думает, что он пес…

– Я же и обидеться могу… Какой я тебе человек? Видишь, какая у меня густая черная шерсть? – Для подтверждения своих слов Митрич поднял рукав полосатой пижамы и пальцем ткнул в черную поросль на левой руке.

– Простите, если я Вас оскорбил, – виновато улыбнулся Саша. – Конечно Вы не человек, у людей не бывает шерсти!

– То-то же!.. – успокоился Митрич.

Затем, чтобы окончательно загладить свою вину, Александр битый час рассказывал своим новым знакомцам о своем далматинце Фоксе. Митрич одобрительно кивал головой, а Вениамин слушал вполуха, изредка улыбаясь, ибо Саша, как ни крути, был отличный рассказчик.

Такими их и застало красноватое утреннее солнышко, осторожно пропускающее свои лучи через решетчатое окно палаты № 3.

И была ночь, и было утро – день первый…

Саша очнулся от сильного шлепка по щеке. Над ним стоял немного перепуганный Веник и Митрич, уже весьма близкий к тому, чтобы утратить блаженное равновесие.

– Фуух… Горазд ты людей пугать, Саня, – выдохнул Вениамин и вытер капельки пота, выступившие на лбу от напряжения.

– А что?..

– Ничего! Рассказывал о своей собаке и отключился… Как телевизор – раз, и замолк на полуслове… – ответил Митрич за себя и за соседа.

– Ага! – лаконично подтвердил Вениамин.

– Бывает же такое… – извинительно произнес Саша, одновременно недоуменно почесав затылок.

– Проехали, завтракать пошли! Кстати, после тебе надо показаться дежурному врачу – мы его не хотели среди ночи будить, – буркнул Веник, а затем почти мечтательно протянул: – Сегодня суббота, значит, будут оладушки с медовой поливкой – такую вкуснятину и дома не каждый день ешь…

Вспомнив о доме, Вениамин тяжко вздохнул. Еще три месяца назад у него был дом, жена, работа. А сейчас… Последний раз его проведывала сестра, и та – около двух месяцев назад. Посидела минут десять, посмотрела. Веник, наверное, до самой старости будет помнить тот ее взгляд. В нем было не сострадание, нет, и даже не понимание, что любой из нас может так влипнуть, а какое-то равнодушное удивление, которое словесно можно было бы выразить примерно так: «Такая глупость могла случиться только с тобой, брат, это все равно что утонуть в стакане воды, хотя…только здесь и могла закончиться твоя странная жизнь…».

Вениамин еще раз вздохнул, а затем взял себя в руки и постарался выкинуть нехорошие мысли из головы. Один раз они его уже довели до петли на шее, второго раза он не хотел.

– Пошли, я покажу где столовая, – кивнул он Саше.

– Блинчики, – брезгливо поморщился Митрич, – косточек бы дали. Свеженьких, с кровью… эх!

В каждом корпусе была своя столовая и находилась она на первом этаже, но уже на втором, где находилась палата наших знакомцев, витал сладковатый аромат тех самых блинчиков, о которых Веня давеча поминал. У Сани мелькнула мысль, что пребывание в клинике, почему-то сильно смахивает на санаторий, во всяком случае, пока. Но уже через десять минут, наш герой был склонен к тому, чтобы изменить свое мнение. Оказалось, что его соседи по палате, чуть ли не самые адекватные люди в этой клинике. Остальные, насколько Саше было видно с его места за столом, выглядели несколько более «больными».

Например, за соседним столиком справа сидела очень оригинальная компания из трех человек. Первый был длинный и наголо обритый, он возвышался над своими собратьями примерно как вавилонская башня, но был в глубоком ауте – не реагировал ни на соседей, ни на блинчики – просто сидел, а с его подбородка стекала неаккуратная струйка слюны и капала прямо на засаленную полосатую пижаму. Второй был, напротив, махонький, очень полный мужчина неопределенного возраста. Он, за секунду покончив со своей порцией, начал кормить длинного с рук. Для этого ему приходилось каждый раз вставать, иначе бы он просто не дотянулся. Сцена эта могла бы выглядеть комично, но только на экране телевизора. На деле же, Саша даже умилился такой взаимовыручке.

Что же касается третьего субъекта из той компании, то он требует отдельного описания. Юноша, чуть ли не подросток, худой как щепка, со слегка перекошенным от испуга лицом. Несколько раз за время, пока длился завтрак, в его глазах появлялся настоящий неподдельный ужас, он начинал задыхаться и стонать, одновременно отгоняя воображаемых мух от тарелки, своей головы, соседей по столику. Мальчику казалось, что если он позволит им на что-нибудь сесть, они уже не отвяжутся: от завтрака не останется даже тарелки, а от его головы и обглоданной черепной коробки. А что неуправляемый черный рой этих мух может сделать с его товарищами по несчастью, он и думать не хотел, у него внутри все сразу холодело и сжималось!

Саше стало до оскомины жаль юношу: такой молоденький и такой испуганный. Это ж как нужно было напугать бедного ребенка, чтобы он даже есть нормально не мог?.. Откуда могло возникнуть такое жуткое видение?..

– Не обращай внимания, ешь! – все также меланхолично полу шепотом – полулаем обратился к нему Митрич.

– Он всегда такой, когда принимает пищу, – вставил Веник. – В палате, на улице – нормальный парень, но в столовой… Может, его кто-то специально испугал в детстве, чтоб лучше ел?..

– Ужас, какой! – У Саши от предположения Вениамина аж аппетит пропал. Впрочем, его тарелка итак была почти пуста, да и к тому же настало время утренней прогулки, о чем и сообщил одним мощным выкриком громадных размеров санитар, внезапно появившись в дверях столовой.

Саша предпочел мысленно махнуть рукой на последние слова Вениамина, потому как все равно чужая душа – потемки, а уж душа «душевнобольного»…

Светило солнце, переливчато ворковали птицы. Она танцевала на асфальтированной аллее возле больничного корпуса прямо в белоснежном халате, подпоясанным красной шелковой лентой, в настоящих балетных пуантах. Голову ее украшал венок из желтых, только что сорванных, одуванчиков. Ее гибкое тело извивалось в странном болезненном танце, но двигалась она совершенно – так, словно не танцевать она не могла.

Саша заворожено смотрел на странную девушку с крыльца корпуса и думал: «Эх, музыку бы… что-то вроде „Bittersweet“ Апокалиптики – только такая мелодия может подойти ее танцу!»

Сашины соседи стояли рядом и усмехались, глядя на новенькую – только Митрич улыбался одобрительно – понимающе, а Вениамин – ехидно.

– Кто это? – едва обретя дар речи, спросил их Саня.

– Девушка, – пожал плечами Митрич.

– Виллиса, – брезгливо выдохнул Веник.

– Кто-кто?.. – удивился Саша.

– Виллиса в немецких легендах – душа девушки, не дожившей до свадьбы. – Вениамин говорил таким тоном, словно это – общеизвестный факт и ему не понятно, почему новенький об этом не знает. – Ночью Виллисы в своих белых подвенечных платьях встают из могил и убивают одиноких мужчин, чтобы отомстить за свои загубленные жизни.

– Это ее имя или прозвище? – попытался уточнить Саша.

– И то, и другое, – ответил Вениамин. – Эта девушка, – он кивнул головой в сторону все еще танцующей пациентки, – балерина. Есть такой балет – «Жизель», как раз об этих самых виллисах. Так вот, она там танцевала Мирту – их предводительницу. Танцевала-танцевала, пока не убила кого-то и не сошла с ума. Потом ее судили и объявили невменяемой. А так как пуанты ей выдают только на улице, вот она и танцует.

– Почему? – Саше даже интересно стало.

– Что почему? – не понял Веник. – Почему убила, или почему пуанты выдают только на улице?

– Почему все, – засмеялся Саня.

– Пуанты выдают только на улице, потому что на них очень длинные ленты – она может на них повеситься, если захочет, конечно, а здесь полно санитаров – не дадут, – еле сдерживая раздражение, старался объяснять Вениамин. – А почему убила – я не знаю. Краем уха слышал, но точно ничего сказать не могу. Можешь попробовать у нее спросить!

– А можно? – поинтересовался Саша.

– Ну, с нами ты же общаешься… Чем мы лучше нее?.. – флегматично встрял в разговор Митрич.

Саша уже было хотел последовать совету своих новых знакомых, но рядом с их компанией объявился санитар:

– Кто здесь Александр Кириленко?

– Я, – отозвался Саня.

– К дежурному врачу. Кабинет № 18, – лаконично сообщил тот и исчез так же неожиданно, как и появился.

– Удачи! – пожелал Митрич, а Вениамин предупредил: – Поосторожней только. Не забывай, психиатр здесь – царь и бог, и если не хочешь проблем, следи за тем, что говоришь.

– Спасибо, братцы! – благодарно кивнул им Саша и направился искать восемнадцатый кабинет.

Оный обнаружился на третьем этаже в самом конце длинного коридора с белыми стенами. Саша осторожно приоткрыл дверь и просунул в щель голову:

– Можно? – спросил он седовласого старичка за столом, склонившегося над бумагами.

– Заходите, конечно, – ответил тот, окинув нашего героя изучающим взглядом. – Александр, если я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – улыбнулся Саня. Улыбка вообще была его коронным номером – она не сходила с его лица даже в самых сложных ситуациях, а тут…. Ну что здесь может случиться?

– Ну-с, молодой человек, – начал психиатр, едва Саша вошел и присел на единственный в комнате стул. – С чем пожаловали-с?

– Даже не знаю, что Вам сказать, – начал он. – Я был дома, спал. Проснулся в больнице.

– И все?.. – спокойно уточнил доктор.

– Кажется да… Как вас зовут? – Саша решил попробовать сменить тему разговора, ибо не знал о чем вообще можно разговаривать в такой ситуации.

– Простите, забыл представиться, – психиатр поднялся, выпрямился и, одновременно протягивая Саше правую руку для приветствия, сообщил: – Игорь Петрович Самойлов, врач-психиатр, кандидат медицинских наук.

– Очень приятно, – Саша слегка коснулся его руки и решил, что такого рода знакомство требует представления по всей форме. – Кириленко Александр Станиславович, системный администратор, кандидат технических наук.

– Что ж, – заключил доктор, присаживаясь на свое место, жестом предложив Саше сделать то же самое, – теперь, когда знакомство состоялось по всей форме-с, предлагаю продолжить. Вы помните что-нибудь, что могло быть причиной Вашего появления в больнице?

– Нет. Я же Вам объясняю, я заснул дома, а проснулся здесь.

– Простите, а, сколько Вы обычно времени тратите на сон? – деловито осведомился Игорь Петрович.

Саша удивился, но ответил:

– Часов шесть-восемь…

– А Вы всегда спите, не раздеваясь и сидя? – все так же спокойно поинтересовался доктор.

– Нет, а что?.. – наш герой еще больше удивился.

– А Вы можете объяснить, – невозмутимо продолжал психиатр, – почему Вы спали в таком положении двое суток и не реагировали на попытки Вас разбудить?

– К сожалению нет.

– Вы видите сны?

– Чаще всего нет.

– А прошлой ночью?..

– Нет.

– А как Вы себя сейчас чувствуете?

– Как обычно. Только вижу и слышу нечетко, как сквозь дымку, словно не спал больше суток.

– Такое состояние Вас раньше посещало?

– Утром Нового Года, – улыбнулся Саша, – после бессонной ночи и бутылки шампанского.

– А Вы что-нибудь пили, прежде чем лечь спать?

– Нет, я вообще редко пью.

– Наркотиками, сигаретами балуетесь?

– Ни в коем случае.

– Компьютерными играми-с?..

– Изредка.

– Хорошо, Александр Станиславович, понаблюдаем Вас пока. Всего Вам доброго! – доктор поднялся, протягивая пациенту руку для пожатия.

Саша попрощался почти механически – задумался… О том, почему желание спать не покидает его целое утро и почему из-за этого его нужно держать в клинике под врачебным наблюдением. По его мнению, хотеть спать – обыкновенное состояние плохо выспавшегося человека… Задумался так, что до палаты не дошел. Митрич обнаружил его спустя полчаса сидящим на полу, прислонившись к стене, в самом начале коридора.

«Видал я, как хозяева собак на руках тащат, но чтобы собаки хозяев?..» – думал Митрич, пока они с Вениамином несли не реагирующего ни на что Сашу до кровати. В его мысленном монологе эта фраза звучала тоненьким изумленным детским голоском, на манер той, из мультфильма: «Видала я котов без улыбок, но улыбку без кота!..». Он ни сколько не огорчился тому, что не является автором, а лишь подражателем и перекрутителем слов Алисы, оказавшейся на самом дне кроличьей норы – не до того было, да и не склонен был никогда. Необходимо было привести Сашу в чувства, пока дежурный врач не пришел (а вдруг?), а придумывание стремных фразеологизмов можно поручить Вениамину, раз он мнит себя писателем, а собаки этим, по определению, не занимаются.

– Кажется все, – выдохнул Веник, одновременно вытирая ладонью капельки пота выступившие от приложенных усилий на его лбу. – Какой же он все-таки тяжелый, и это с его-то комплекцией…

– Да, ничего себе, ноша, – флегматично отозвался Митрич. – Мне другое интересно: куда он все время проваливается? У него сейчас такое счастливое лицо…

– Главное чтобы его никто не видел в таком состоянии, – Вениамин вспомнил некоторые врачебные методы приведения в чувства неадекватных пациентов и поежился. – Ладно, Митрич, как будить-то будем: водой или рукоприкладством?

– Не будь таким жестоким к ближнему своему, Человек, – полуфыркнул-полугавкнул его собеседник. – Подождем немного, может, обойдется… обед он все равно уже пропустил, а до ужина еще часа три! Покажи мне лучше то, из-за чего ты сам не пообедал. Я не хотел тебя отрывать – ты так самозабвенно графоманил…

– Откуда ты слова такие берешь, Митрич? – Вениамин почти засмеялся (впервые за последние полгода, между прочим!). Взял со стола тетрадь в жутких мультяшках, предварительно вытащив из него коротенький карандаш, и протянул соседу:

– Держи! Я думал, что собаки не любят читать, – заметил он ехидно.

Его сосед и не думал обижаться, а вполне беззлобно и как всегда почти равнодушно отозвался на его выпад:

– А я думал, что когда ты надевал петлю на шею после отказа очередного издателя, ты навсегда покончил с писательскими амбициями…

– Это сильнее меня, – помрачнев, пробубнил Вениамин. – Я понял, что я писатель не потому, что меня кто-то читает или издает, а потому, что я пишу. Вот.

– Может, ты сейчас еще не до конца это осознаешь, – философски заметил Митрич, – но ты принял правильное решение.

Прозвучала последняя фраза столь безапелляционно, что Веник не стал спорить, тем более что ему было интересно, как воспримет его сосед рассказ-монолог, дописанный полчаса назад.

Митрич начал читать, предварительно отвернувшись к окну, с одной стороны, чтобы видеть лучше, а с другой – чтобы Вениамин не мешал.

«Безнадежность и беспомощность – два спутника моего мира. Бессловесность и безволие – обезличенная обезглавленная картина. Я – заключенная в коконе сущность, не ведающая света и тепла. Бабочка – никогда не узнающая что значит свободный радостный полет в красочном небе. Я – все и ничто одновременно. Я есть, я был, я буду, но не здесь и не сейчас, а когда-нибудь, где-нибудь, может быть.

Я – неиспользованная возможность, незамеченный знак, несделанное открытие. В сумерках глаза мои темны и глубоки как вода в колодце, на рассвете – светлы и прозрачны. Пройти мимо меня – пара пустяков, а вот заметить – дар, данный единицам из живущих ныне.

Накинув на свое тщедушное светящееся тельце черный плащ с капюшоном, тенью блуждаю по дорогам, останавливаясь на поворотах, пока кто-нибудь не задет меня локтем и не увлечет за собой, так и не заметив соседства.

Я все и ничто одновременно.

Звезды плачут, а солнце тускнеет, едва на горизонте показывается кончик моего плаща. Цветы вянут от холода, струящегося из моего сердца на все, что имеет несчастье оказаться на моем пути. Дорога – и та съеживается от страха.

Но ведь сам по себе я – безобиден, я – ничто. Это хозяева мои – люди – делают меня тем, что я есть.

Вот к примеру, один очень добрый человек, зацепивший меня кончиком своего сапога и унесший в свой дом, всю жизнь мечтал о славе и почете. Ну, на что они ему сдались, скажите на милость? Ему было мало достатка, любящей жены и трех здоровых и красивых деток. Он возомнил себя великим поэтом всех времен и народов. Но ведь не слава делает человека поэтом, скорее, наоборот: гоняясь за признанием, можно потерять самое главное – божью искру.

Он, конечно же, благодаря моей силе получил то, чего желал всем сердцем, но равновесие было нарушено безвозвратно: книжный магазин, который он унаследовал от отца, зачах, детки его заболели, а жена ушла к другому. Все это было слишком для поэта, ибо человек этот не умел бороться. Он запил и умер в нищете, успев осчастливить мир тремя сборниками своих нетленных творений.

Творения-то действительно нетленны, а вот слава его стала посмертной. Моя ли в том вина? Не знаю. Не уверен.

Когда остывшее тело поэта выносили из дому, пробегающий мимо мальчик задел меня рукавом своей рубахи. Самым горячим его желанием на тот момент было то, чтобы его любимая мамочка выздоровела. И я стал возможностью выздоровления. День спустя в небольшой городишко, где они жили, приехал столичный хирург – он и сделал нужную операцию. Женщина осталась инвалидом до конца своих недолгих дней, но сын ее был счастлив, что она осталась жива. Успокоившись, он так и не выполнил того, для чего родился. А ведь он мог стать одним из известнейших врачей того времени… Пережив, оплакав мамину смерть, мальчик во что бы то ни стало решил бы найти лекарство от ее болезни. И у него бы это получилось! Он смог бы спасти столько человеческих жизней, если бы не зацепил меня кончиком своего рукава!..

Еще мне вспоминается один убийца, который случайно поддел меня рукояткой своего кинжала. Он был немного сумасшедший, этот мой хозяин: он жаждал крови и одновременно безумно хотел избавиться от своей жажды!

Первой его жертвой стала девушка, дочь цветочницы. Она была прекрасна как белая лилия, растущая посреди репейника. Однако красота ее могла обернуться большой бедой, если бы девушка осталась жива. В Книге Судеб ей было предначертано стать матерью одного из самых страшных тиранов в мировой истории. Не прошло бы и года, влюбился бы в эту девушку наследный принц. Увидев ее в толпе горожан, провожающих королевский кортеж из одного большого города в другой, он женился бы на ней вопреки воле царствующей матери (она бы простила его со временем – на то она и мать!). Девушка родила бы своему любимому наследника. Повзрослев, ее сын развязал бы войну длительностью в две сотни лет для услады своего властолюбия, погубил бы не одну тысячу ни в чем не повинных людей и разорил бы ни одну страну, не заботясь о том, что люди, подвластные ему, умирают от голода целыми семьями…

Еще одной жертвой моего хозяина стал юноша, двадцати лет от роду.

Он возвращался ночью от богатой престарелой дамы, нуждающейся в ласке его юного тела. Хозяин не хотел его убивать. Юноша безумно испугался, увидев в руках прохожего лезвие ножа, бросился бежать со всех ног и вопить во всю свою молодую глотку. Он мог разбудить полисмена, и тогда хозяина ждала бы казнь – у него просто не было иного выхода.

Хотя, на мой взгляд, это не слишком большая трагедия. Юноша этот сластолюбив был без меры. Через пятнадцать лет, он, сменив больше сотни любовниц, довел бы до самоубийства юную девушку из бедных кварталов по имени Роза. Роза бы влюбилась в него с первого взгляда, потому что красив и статен был этот юноша как Адонис. Он бы воспользовался ее наивностью, устав ласкать тела престарелых нимфоманок, а потом сдал бы за ненадобностью в один из процветающих Домов Услад столицы. Роза не смогла бы вынести позора и отравилась бы крысиным ядом в первую же ночь. Но, хозяин подарил неведомой ему девушке, которая в этот момент только ходить училась, другую судьбу. Роза выросла, стала женой богатого любящего мужчины и построила первый в городе сиротский приют и еще несколько таких приютов в городах поменьше.

Последней жертвой моего хозяина стал старый брюзга – полисмен, единственной страстью которого было вылавливать ночью на улице молодых мальчиков и превращать их в свое развлечение, а затем сажать в тюрьму до тех пор, пока они не сойдут с ума от позора и одиночества. Как раз когда хозяин избавил город от этого нелюдя, даже не подозревая об этом, его и охватил приступ мук совести. Я стал его возможностью прощения и искупления… Хозяин мой принял постриг и стал настоятелем монастыря, в его душе с тех пор царит мир и покой.

Но кто знает, правильно ли это?..

Еще один мой хозяин был рожден очень бедными родителями, поэтому как никто в мире желал стать богатым. Ему казалось, что деньги решают все проблемы на свете и даже от смерти можно на некоторое время откупиться. Он был необычайно талантлив, но он так никогда и не узнал об этом. Хозяин собирался бежать из дому в день своего семнадцатилетия, дабы попытаться найти свое счастье на далеком континенте. Он бы сел на корабль, познакомился с одним из величайших теноров того времени, который, обнаружив талант мальчика, стал бы его учителем и поводырем в жизни. Но за день до своего семнадцатого дня рождения он случайно зацепил меня на том перекрестке, где я остался, проводив бывшего убийцу до ворот монастыря, потому как ни одна церковь в мире не подпускает таких как я ближе, чем на десять метров.

Я стал его возможностью разбогатеть так быстро, как он хотел. Не без моей помощи он нашел кошель с деньгами, купил себе сначала бакалейную лавку, затем мясную и разорившийся книжный магазин, затем он вложил заработанные деньги в банк, немного позже купил этот самый банк, а, подзаработав, купил еще несколько. Он пошел по пути непредназначенному ему, стал несчастным и подозрительным, ведь страх потерять все заработанные деньги не давал ему даже спать спокойно, не то, что заниматься самоанализом. Он был одинок – у него не было ни одного друга. Никогда не был женат – хозяин до дрожи в коленках боялся что женщина, которую он подпустит к себе близко, обязательно избавиться от него, чтобы завладеть его деньгами. Хозяин умер тогда, когда его паранойя дошла до абсурда – от обычной простуды – в страхе оттого, что любой человек, которого он попросит о помощи, воспользовавшись его слабостью, присвоит себе все его богатство…

Если бы я снова стал человеком, но с теми знаниями, которыми я сейчас обладаю, я, наверное, смог бы исправить причиненный собой же вред. Но я всего лишь Возможность. Ничто и все одновременно. Я подчиняюсь воле своих хозяев, а не своей собственной, потому что собственной воли меня лишили несколько столетий назад.

Оставив свое тело разлагаться в свежевырытой могиле, я был призван Судом Богов. Мой ангел-хранитель защищал меня, как мог, но приговор Высших Судей был однозначным: за то, что единственную данную мне земную жизнь бездарно и бессмысленно потратил, я наказан тысячелетием скитаний по чужим судьбам.

Впрочем, срок этот уже подходит к концу. Что меня ждет дальше?.. Не знаю. Представления не имею. Слышал от собратьев, ночных странников по дорогам Судеб, что Боги дают немногим из нас возможность прожить еще одну человеческую жизнь. Не всем, конечно.

Было бы отлично, если бы это было именно так. Свою последнюю попытку – жизнь, я больше не пустил бы коту под хвост. Я бы любил и творил. Я бы читал и познавал. Я бы радовался каждому вдоху и каждому глотку чистой воды. Я бы меньше ел, но больше наслаждался бы процессом. Я бы жил в горах и наблюдал каждое утро как из-за них медленно поднимается красноватый солнечный диск. Не примял бы ни одной лишней травинки. Не убил бы лишний раз насекомого. Не обидел бы зря ни одного человека. Я научился бы дружить. Я бы встречал каждое новое утро с улыбкой ребенка и влажными звездами благодарности в глазах. Я создавал бы прекрасные вещи и дарил их каждому проходящему мимо моего дома. Я бы любил жизнь и ценил бы то, что она дает мне…

Я бы ЖИЛ…»

– Да уж, – выдохнул Митрич. – Герой твоего монолога в сто раз мудрее своего создателя!

– Почему это? – встрепенулся Вениамин.

– Он, в отличие от тебя, знает, что в жизни ценно, а что – суета сует. Одного не могу понять… Как такое может быть?

– Что именно?.. – Вениамин устало откинулся на подушке.

– Писать такие вещи и обрывать собственную жизнь из-за того, что твоя книга «не вписалась в формат» всего трех издательств…