Текст книги "Героиня мира"

Она пристально глядела на меня какое-то время. Меня так и подмывало отвести взгляд, но я решила, что мне это не удастся. К тому же, пребывая во власти этих черных, словно металлических, глаз, сплошных зрачков с тоненькими золотыми ободками, похожих на кошачьи глаза среди ночи, я почувствовала облегчение.

По прошествии некоторого времени она заговорила снова:

– Ты совсем дитя, даже младше своих лет. Но и старше тоже. Доживи ты хоть до девяноста, все равно окажешься старше.

Я не поняла, но прервать не посмела.

– Многого я не смогу рассказать тебе. Но кое-что смогу. Веришь?

От ее дыхания язык мой задрожал, будто свечка.

– Дд… да.

– И что же ты мне подаришь?

Лицо ее казалось суровым и чистым, но я догадалась, что, судя по всему, она еще и обманщица. При этом я не имею в виду шарлатанства. Как-то давным-давно мы с Литти посетили гадалку на ярмарке. Она напугала нас, и мы с хихиканьем убежали. Предсказания ее звучали бессвязно, она ни разу не угадала правильно, и сила ее воздействия возникала в основном благодаря присутствию большой ящерицы, неподвижно лежавшей в клетке около ее локтя. Женщина по имени Джильза была существом совсем иного порядка. Вероятно, она явилась ко мне, потому что знала о моей неопытности и о том, что Гурца не окажется рядом (как злая ведьма из сказки).

Либо сплетники, либо боги сообщили ей о моих затруднениях. Как мне кажется теперь – и те и другие.

Я не успела ответить, а она уже принялась раскладывать по столу яркие карты с вычурными изображениями зверей и каких-то существ, зданий, символов планет, оружия и растений. Она раскинула их трижды, всякий раз сметая предыдущий расклад к себе в рукав, или так мне показалось. На третий раз она оставила одну-единственную карту и, сняв ее со стола, показала мне. Бледная женщина в белом и желтом на темно-красном фоне, а за головой у нее – зеленое солнце. Из руки ее сыпались гиацинты, сменявшиеся на пути падения бумагами, затем дымом, кровью, жемчугами и каплями прозрачной воды. Возле ее ног поток этот превращался в тканый ковер со сложным абстрактным рисунком. В другой руке, правой, она держала жезл; я увидела ударяющую в него молнию. Она улыбалась, но по щекам ее катились слезы. Голову ее венчала бриллиантовая тиара, ноги же оставались босыми, половина подола свисала клочьями.

– Эта карта зовется Героиня или Вселенская Девушка. Но к тому же это одна из карт, обозначавших Ее, богиню Вульмардру, – сказала Джильза.

Показав мне карту, она спрятала ее, как и остальные. Протянув сложенные ладони, она опустила их передо мной на стол.

– Что подаришь? – сказала она и царственным тоном добавила: – Чего не пожалеешь?

Трясясь всем телом, я поднялась на ноги, пошла к сундуку, раскопала в нем мешочек с сушеным инжиром и еще один, с толокном. Я принесла их. Она подкинула мешочки на руке, прикидывая на вес.

– Я не могу… – проговорила я, – не могу дать много. Это не мое. Это еда полковника Гурца.

– Что ж, я возьму их, – сказала она. – И подари мне свое украшение.

Растерявшись, я опустила глаза и увидела браслет с кораллами. Запястья Джильзы не были по-детски узкими, она не смогла бы его надеть.

– Это его подарок, – сказала я.

– Разве тебе не все равно? – спросила она.

Я покраснела. Мне было совершенно все равно. Я сняла браслет и отдала его Джильзе, словно сообщница. В каком-нибудь из городов Севера она продаст его за круглую сумму наличных.

– А если он спросит…

– Не спросит. Он никогда не станет о нем спрашивать.

– Я могу сказать, – договорила я, – что потеряла его.

– И это действительно так, – с легким юмором заметила она, поскольку он уже исчез вслед за картами, инжиром и толокном. – Сядь, – еще раз сказала она. Я села, но уже не стала смотреть ей в глаза. Я вдруг почувствовала, что меня обобрали, обманули, провели, сделали из меня посмешище. Но мелодичное звучание исходивших от нее сил по-прежнему наполняло палатку, кружа мне голову.

Дальнейшие ее речи я слушала вполслуха – мне стало боязно, как бы Гурц не вернулся и не застал нас – они пробивались ко мне сквозь замешательство, сквозь сумбур в голове, сквозь преграду, которую какая-то часть меня попыталась возвести между ее истиной и моей.

Тем не менее мне удалось узнать, что вокруг моего земного шара огненной змеей обвился Океан, несущий пламенные воды. Она говорила, что пути одних людей уже проложены, а пути других еще только прокладываются, как и в моем случае, но у меня имеется второе «я», тень, я же в свою очередь являюсь его зеркальным отражением и двойником, а потому пути мои уже подверглись некоторому воздействию, в них уже заложены складки и прорезаны зазубрины, уже просыпались на них яркие зерна, которые могут принести плоды, а могут и погибнуть, но тогда на сердце у меня заскребет…

В то же мгновение, по-прежнему не глядя на нее, я скорчилась и заерзала на табуретке. Мне показалось, что повсюду в меня втыкаются колючие иголки. Я испугалась, мне захотелось, чтобы все это прошло. И вдруг, будто сжалясь надо мной, она оборвала на середине речитатив, в который слились ее слова.

– Но в данный момент тебя гложет сильный страх. Перед охотником, который за тобой гонится.

Услышав это, я так и подскочила и наконец подняла глаза.

Лицо ее походило на скалу.

– Ты должна аннулировать его долг. – Ее рука раскрылась, что-то лежало на ладони. – За браслет, – сказала она.

Там оказалась крошечная, не более четырех дюймов длиной, фигурка богини из какой-то белой эмали с раскрашенными охрой волосами, ноги ее упирались в короткую железную перекладину.

– Что это?

– Амулет, – ответила она. – Смотри, вот тут, в волосах, дырочка для шнурка.

Она встала, украшения ее зазвенели.

Я тоже поднялась на ноги, словно повинуясь ее магнетической силе.

– Но что же мне делать? – вскричала я и положила руку на ее меховой рукав. Я будто прикоснулась к живому медведю. От меха исходило тепло жизни, мурлыканье и потрескивание. Я отдернула руку. Она же поглядела на меня и сказала:

– Не делай ничего. Само придет. Таким образом ты найдешь сущее, для себя. Запомни карту, Вселенская Девушка. Притягивает к себе молнию. Меняется даже цветок.

Собрав вокруг себя сияющую тьму и поющие силы, она направилась к прикрытому пологом выходу. И замешкалась у порога.

– Нет ли чего-нибудь не нужного тебе, – сказала она, оказывая мне любезность, как будто ничего еще не получила. – Может, какая-нибудь теплая шаль найдется. – Я подошла к ложу из одеял, взяла лежавшую на нем шаль и отдала ей. – Мне жаль, что ты не увидишь, какую радость принесет ее тепло бедным женщинам, – сказала она.

Палатка словно обвалилась у нее за спиной. Я видела, как, выйдя на улицу, она отправилась по заледеневшему снегу к своим прислужницам и стала показывать им добычу. Они тяжело дышали ей в лицо, голодные заждавшиеся суки.

Может быть, никто и не спохватится об еде. А может, Мельм начнет докапываться. Вероятно, мне следует рассказать Гурцу о своих приключениях и тем самым предотвратить обвинения и насмешки. У меня есть другие шали. Меня постигло разочарование, я обманулась в своих надеждах; помощь оказалась всего лишь миражом.

Среди холодной как лед ночи вспыхнула ссора между солдатами, они кричали и скандалили из-за кусочка мяса или капли спиртного.

Заслышав этот шум, я вздрогнула, как от боли. Чувствуя смертельную усталость, я засунула фигурку Вульмартис – это важно, ее нельзя обойти вниманием – под валик кровати из одеял. Я лежала в ней, мечтая, чтобы Гурц не вернулся до утра. И моя молитва не осталась без ответа.

3

Экипаж Гурца потребовался для перевозки раненых офицеров и бойцов, которым холод нанес увечья. При этом оговаривалось, что некоторые из дам продолжат путь вместе. Я ужаснулась и не без причины, ведь Мельм подвел меня к экипажу, в котором ехала светловолосая принцесса и ее друзья.

Двери экипажа все еще украшали гербы, он казался огромным. Следом за ним тащился сопровождавший принцессу кортеж: повозки с предметами первой необходимости, ее собственная кухня (она приобрела несколько общипанный вид) и фургон со знаменитой кроватью. Из жалоб, которые мне позднее довелось услышать, я заключила, что вереница повозок была еще длинней, но и принцесса кое-что отдала для нужд армии.

А мой багаж, уложенный в сундук, перекочевал в повозку с походной кухней, в которой ехал Мельм. Я понимала, что он не станет особенно заботиться о моих вещах.

– Ты должна благодарить тритарка Драхриса за предоставленное тебе здесь место, – тут же заявила мне принцесса. Она бросила на меня всего один прямой взгляд, светившийся неприкрытой ненавистью. Больше она ничего мне не говорила и ничем не поделилась со мной. Она продолжила беседу со своими компаньонками, и все они прекрасно обходились без меня. Они обсуждали великое множество вопросов. Я притворилась, будто читаю книгу, и даже переворачивала для маскировки страницы. Я догадывалась, что они могут взять и выбранить меня, сказав, будто я подслушиваю, но у меня не было никакой возможности пропустить их слова мимо ушей, голоса их звучали так ясно, так навязчиво.

Почему она меня ненавидит? Что он ей наговорил, ее любовник и мой злой дух? Неужели он и вправду является для нее предметом обожания; мужчиной, которого она ревниво охраняет? А будь он даже и похож на человека, зачем ей-то так беспокоиться о моей особе, столь ничтожной по сравнению с ней?

В экипаже было тепло благодаря множеству обогревателей для рук и ног, в которых светились угольки, – пять изысканно благоухающих дам теснились в нем. Он мог бы показаться раем, но разумеется, обернулся для меня адом на земле.

Принцесса была одета в дорожное платье из темно-бордового бархата с накинутыми на него черными кронианскими мехами, скрепленными пряжками из золота и рубинов. На шее виднелись три жемчужины поразительной величины. «Это его подарок», – поведала она своей черноволосой сообщнице. Мне вспомнились гиацинты, жемчуга и кровь, струившиеся из рук Вселенской Девушки.

Они угощались цукатами.

– Войска голодают, и мы тоже, – говорили они друг дружке. – Нам придется жить, питаясь одними сластями. – И попивали белое вино. Мне они ничего не предложили и передавали коробочку с цукатами и бокал прямо через мою опущенную голову.

– Золи! Это всего-навсего вымысел. Да есть ли на свете такой город?

– Есть, принцесса. Я видела его на карте. Еще десять дней, и мы туда прибудем.

– Нет, говорят, на это уйдет около пятнадцати. Снега…

И тут они на мгновение посерьезнели, эти аристократки из королевского города. Золи выступил против кронианцев, он находился в руках союзников, на сегодняшний день активно поддерживавших короля. Затем одна из них встрепенулась и смело заявила:

– Что ж, ради любви мы расстались со всем на свете! – И они весело расхохотались, выпутавшись таким образом, не теряя достоинства.

Может, мне стоило присоединиться к ним? По всей видимости, я тоже предала родину и монарха, повинуясь великой непобедимой страсти. Но нет. Я просто шлюха, возжелавшая прорваться наверх. Мне не может быть прощения.

Через некоторое время, как я того и ожидала, экипаж тряхнуло, и он остановился. В окне показались кронианские офицеры.

Не оборачиваясь, я склонила голову над книгой, которой не видела. Он здесь. Вот-вот я услышу запавший в память голос. И услышала.

– Тебе удобно, голубка моя?

Тень высокомерия промелькнула в ее голосе.

– Я не бедствую, сударь.

– И девчонка с тобой, как я вижу, – рассмеялся он.

Я почувствовала, как она вся ощетинилась, как выставила в мою сторону колючки.

– Итак, – сказал он, – я хочу услышать твой ответ.

– Да. По вашему приказу. Она здесь. Со мной.

– Запах гуталина и грязной воды наверняка неприятен, – сказал он. – Приношу свои извинения. Но не могли же мы бросить ее в снегу, чтобы простая солдатня ее затоптала?

– О, почему бы и нет, – сказала она.

– Девушка, – проговорил он затем, – эй, пучеглазая, утеха Гурца, ты не хочешь поблагодарить меня?

Мощный пышный шорох пронесся по наполненному женщинами экипажу.

Не стану глядеть на него. Нет, ни за что.

Женщина, сидевшая ко мне ближе всех, шлепнула меня крышкой от коробочки с цукатами.

– Тритарк обращается к тебе.

– Она плохо воспитана, – сказал Драхрис. Он опять засмеялся. – Мне уже известно об этом. – Ледяной луч, выпущенный светловолосой женщиной, метнулся ко мне. Тритарк проговорил: – Что ж, любимая, мы с солдатами отправляемся бить чавро. Мне очень жаль.

Я услышала, как они обнимаются через окошко. Она умоляла его беречь себя.

– Что, что ты говоришь? – переспросил он.

Она сказала, не скрываясь ни от кого из нас, что умрет, если он получит хоть одну царапину.

– Да, – сказал он, – я прослежу, чтобы именно так и случилось. – Он опять захохотал и скрылся из виду.

Когда экипаж снова тронулся в путь, что-то скользнуло у меня под корсажем; я удивилась. Но это был всего лишь никчемный амулет, который дала мне Джильза.

Меня затошнило с такой силой, что, казалось, мне наверняка придется просить еще раз остановить экипаж или перегнуться через окно, чтобы меня вывернуло на глазах у шагающих солдат, а женщины вопьются мне в спину колючими глазами. Но тошнота унялась, осталось лишь не менее отвратительное желание расплакаться, слезы то подкатывали к глазам, то отступали, и наконец две-три капли, выскользнув из-под век, скатились на страницу книги; полагаю, этого никто не заметил.

Той ночью я попросила Гурца подыскать мне для дальнейшего путешествия какой-нибудь фургон или повозку.

Он возмутился. С тех пор как выпал снег, он с каждым днем становился все вспыльчивей; он не мог не чувствовать собственного бессилия, события зажали его в тиски, и все мы вызывали в нем раздражение.

– Как можно оскорбить отказом этих великодушных дам, – вопрошал он, – моих же соотечественниц, отрекшихся от унаследованного при рождении из верности любимым. (Он тоже не отнес меня к числу облаченных в доспехи самоотверженности.)

Я сказала, что дамы унижают меня. Я не посмела сказать большего.

Он возразил на это, говоря, будто аристократам присуща подобная манера поведения. Я молода и ниже их по происхождению. Не стоит рассчитывать, что меня примут как свою. Похоже, его взбесило, что я вынудила его заговорить об этом вслух и, хуже всего, признать это.

Во время перепалки Мельм поднес нам обугленные косточки дичи и какие-то жидковатые овощи. Руки у него сильно пострадали от холода, три пальца оказались в бинтах, но все же он так и светился довольством, хоть и не видел той, к кому обращался хозяин. (Никто не поминал ни о гадалке, ни об исчезнувших припасах. Я подумала, что тут кроется что-то подозрительное, не иначе.)

Кир Гурц беспокойно метался по сложенной из одеял постели. С того времени, как лег снег, он перестал находить применение моему телу. Каждый из нас терзался собственными заботами, и я не понимаю, как нам удалось заснуть, но по прошествии некоторого времени это произошло. Один раз я проснулась и услышала, как он громко храпит, чего почти никогда не случалось в черном доме. Он похудел на зимней диете отступающих войск. Глаза его покраснели, взгляд погрустнел.

Если я не хочу лишиться его покровительства, мне необходимо уберечь его от Драхриса. Однако я начала в недоумении задаваться вопросом: как же я позволила ему увезти меня из города? Неужели я не могла убежать и спрятаться? Мне не к кому было обратиться, это верно, и все же с помощью документов, которые передала мне Илайива, я, наверное, сумела бы доказать, что теперь этот дом принадлежит мне. Неужели это показалось мне таким затруднительным и невыполнимым делом? И я допустила, чтобы посторонние люди увезли меня в чужую империю, где живут мои враги, сочтя подобную перспективу менее дикой?

На следующее утро мой тюремщик Мельм явился, чтобы опять препроводить меня к экипажу принцессы Драхриса.

Я отправилась было с ним, но остановилась среди белого мира и разбросанных по нему людей и чахлых огней – там, где рубили на мясо зарезанную лошадь.

Он не видел меня.

– Давай же, идем, – сказал он.

– Не пойду, – сказала я. Безумный мятежный порыв подхлестнул меня. – Найдите мне место в телеге.

– Места нет, – сказал он, разговор с кем-то несуществующим явно пришелся ему не по вкусу.

– Значит, я пойду пешком.

– Ты замерзнешь. – Он сплюнул.

– Уж лучше замерзнуть, чем сидеть с… сидеть в этом экипаже.

Он упорно не смотрел на меня.

– Должно быть, у тебя имеются свои соображения на этот счет, – тем не менее ядовито заметил он. – Ну и мерзни, маленькая шлюха.

И на этом он оставил меня. Никогда еще не выказывал он своей злобной ненависти так явно. Казалось, разбилось все, что еще осталось на свете.

4

Итак, я отправилась пешком.

Откуда мне было знать, может, этот поход окажется испытанием на стойкость, и в сравнении с другим вариантом он казался предпочтительнее. На самом деле, стоило однажды сделать выбор, как вопрос об иной возможности – об экипаже – отпал сам собой. И все же, идти пешком…

Вначале я заняла место среди фургонов с багажом и офицерских походных кухонь, которые тоже отправились в дорогу. Белый волнистый путь простерся перед нами; вдалеке, в нескольких милях от нас, к нему подступали леса с огромными заснеженными соснами. Ветер стих; если бы этого не случилось, мне вряд ли удалось бы отправиться пешком. Потому что ветер наносил раны, как клинок. Он мог ослепить и убить. Я видела, как он вершит свое дело.

Повсюду вдоль дороги все еще сидели возле одиноких вялых костров люди, остановившиеся на привал. Полосы запекшейся крови испещрили снег: похоже, на заре было принято решение забить всех лошадей. Зрелище это не затрагивало меня, если только я случайно не натыкалась на мертвую голову. Такое произошло лишь дважды; первый раз я чуть не рухнула на землю, а на второй – меня охватил жуткий приступ рыданий. Но я продолжала ковылять дальше, и вскоре когти холода снова привели меня в чувство, и я вспомнила о своем положении.

Когда вереница повозок с багажом намного опередила меня, а дорога стала гладкой и скользкой как стекло, я начала часто падать. Тогда я научилась передвигаться иначе, мелко семеня ногами. Время от времени с приближением кавалерийского отряда мне приходилось уступать дорогу, меня заносило, я поскальзывалась и в поисках спасения хваталась за деревья, обдирая руки. Потом меня стали нагонять группы пехотинцев, копьеносцев и барабанщиков; они проходили мимо, не шагая, а скорее волоча ноги. Одни поддерживали тех, кто ослаб. Другие тащились сами по себе. Человек с прекрасным, звенящим, словно бронза, голосом пел; его товарищи шепотом сказали, что он не в своем уме. Мне не удалось понять слов этой кронианской песни, а может быть, он нес какую-нибудь тарабарщину.

Около полудня мимо меня проехала телега со страшными, похожими на трупы людьми. Кожа у всех побагровела, у каждого недоставало руки или ноги. Казалось, глаза их ничего не видят.

Никто не замечал меня. Привычка Мельма передалась всем.

Холод. Я поняла, что никогда еще по-настоящему с ним не сталкивалась. Вначале он казался всего-навсего невыносимым. Из глаз струились слезы, воздух ножом резал легкие. Зимние сапоги оказались мне малы, а я и не замечала до сих пор. Я перестала чувствовать под собой ноги и воображала, будто они отвалятся, как у тех обреченных на смерть бедняг, что сидели в телеге. Меховая шуба свинцовой тяжестью давила на меня, я закоченела под ней.

Возможно – несомненно – прошло три-четыре часа. Я не имею представления, каким образом мне удалось продержаться на ногах так долго. В памяти остался провал – либо я провела какое-то время без движения, либо земля сама несла меня вперед. Но состояние мое усугубилось. Руки под перчатками потрескались и начали кровоточить. Отчаянная боль простреливала ноги, от бесчувственных лодыжек до коленей, до бедер, и сжимала желудок. Мне казалось, будто среди снежной белизны расцветают то темно-зеленые кляксы, то едко-красные завихрения. У меня раскалывалась голова, словно ее сжимал тесный стальной шлем. Похоже, мне придется умереть, если я не смогу куда-нибудь деться, оказаться в другом месте.

Заслышав крик, я подняла безучастный взгляд. Какие-то фургоны сбились в кучу возле дороги. На прогалине меж сосен разводили костер. А впереди земля изгибалась уступом и уходила вниз, – взору открывалось бесформенное, ничем не ограниченное небо.

Подойдя поближе, я увидела, что внизу, среди раскинувшихся на многие мили снегов и лесов, продолжается движение и черные фигурки людей и повозок с трудом пробираются вперед и становятся все меньше, бессмысленней и ужасней, а вдалеке, за много миль от них, на горизонте виднеется грязное пятно. Я стала приглядываться к нему, и оно постепенно изменялось под моим взглядом, но мне не удалось выстроить из него что-либо осмысленное. Подсознательно я пришла к убеждению, что скорей всего это Золи, мифический город, в который мы должны были прибыть давным-давно, а может, еще нескоро, этого было не вычислить.

Затем я повернулась к костру, который заботливо поддерживали. Я надеялась, что никто меня не прогонит. Но, чтобы приблизиться к костру, потребовались определенные усилия. Я не смогла подойти очень близко – тепло яростно обжигало кожу, но при этом я не согрелась до конца. Закутанный в тряпье и мех человек с огромной медной фляжкой обходил всех по очереди, и каждый отпивал по глотку; наконец он добрался до меня и молча протянул мне фляжку. Я тоже отхлебнула жгучей жидкости. Теперь меня обдало палящим огнем изнутри, но все, что находилось между кожей и внутренностями, так и осталось неоттаявшим льдом.

Пока я там стояла, мне пришло в голову, что совсем скоро стемнеет, что Гурц все-таки потерял меня и уже никогда больше не отыщет. Я подумала: интересно, упомянет ли Мельм о роли, которую сыграл в этом, и станут ли его упрекать.

На прогалине появился всадник. Флюгель-сержант кавалерии. Он направился прямиком ко мне, свирепо глядя на меня.

– Ты. Твое имя – Аара?

Я чуть было не покачала головой. А затем попыталась пошевельнуть замерзшими губами и сказать «да».

Он подхватил меня и усадил на коня. Это показалось мне до странности знакомым, ведь когда я была маленькой, папа и его друзья-офицеры пару раз проделывали то же самое. Спиртное ударило мне в голову, я рассмеялась. Гурц послал этого человека спасать меня. Наверное, он метался взад-вперед по всей колонне, ругаясь, выискивая девушку маленького роста в прекрасной шубе. Я чувствовала, что мне надо бы попросить у него прощения, но вместо этого приникла к военной форме, к телу, пышущему жаром, словно печка, – как удивительно. Потихоньку я начала чувствовать ноги, или кусочки ног, и это невероятно меня обрадовало, словно окончательная отмена смертного приговора.

Мы заехали далеко в лес, и лишь тогда я спросила:

– Куда мы направляемся?

– Потише, – откликнулся мой спутник. – Здесь могут оказаться чавронцы.

Я вдруг поняла, что за рискованное это предприятие, одинокий всадник с никчемной девчонкой среди лесов и бездорожья. (Однако мне доводилось слышать, как кавалеристы хвастались, будто кронианский воин способен в одиночку справиться с двадцатью врагами, будь при нем конь и шпага.) Я предположила, что Гурцу подыскали прибежище в какой-нибудь заброшенной хижине в стороне от основного лагеря. Но какое огромное расстояние. Как далеко завез меня черный всадник – мы скачем уже не меньше часа. Шумы войска перестали доноситься до меня. Лишь великое Безмолвие очертило вокруг нас кольца. Не зная, что и думать, я принялась глядеть вверх, на белые сосны, нависшие над головой, готовые, казалось, вот-вот опрокинуться на нас. А конь скакал все дальше по толстому белому ковру.

Когда мы добрались до места, я увидела каменный дом при ферме, в котором уже много лет никто не жил. В замерзшем пруду для уток проделали прорубь, из нее пили кони, облака пара вырывались из их ртов. А солдаты жарили на костре нанизанное на копья мясо убитых лошадей.

Когда мы подскакали к дому, из дверей его вышел штандарт-майор. При виде меня он улыбнулся, обнажив зубы, и я узнала его. Он стриг бороду так же коротко, как Драхрис, и был при нем в тот день, когда тритарк впервые приблизился к моему экипажу.

Когда сержант опустил меня на землю, я оторопела и попыталась бежать, но штандарт-майор уже крепко держал меня. Да и в любом случае мне не удалось бы далеко уйти по льду и сугробам.

Я перестала сопротивляться, это бесполезно, к тому же я чересчур ослабла и растерялась, у меня бы ничего не получилось. Но в моем мозгу что-то засуетилось, принялось шарить по всем уголкам, но ничего там не нашло.

– Можно при мне не притворяться, – сказал штандарт-майор, и я покорно пошла с ним в дом, через кухню по выстланному каменными плитами полу и поднялась по деревянной лестнице.

В большой квадратной комнате со сводчатым потолком и обшитыми панелями стенами, которая некогда, наверное, была чинной гостиной, теперь стояла походная койка, стул и деревянный стол возле окна. На фоне черно-белого эскиза, очерченного оконной рамой, стоявший на столе глиняный кувшин светился, как литой, а исходивший от снега свет отражался в стекле лампы, роняя звездочки на миску с желтыми грушами. У стола застыл Драхрис, черная фигура поверх тени за пределами света.

Он глядел вдаль на тускнеющий день, на утиный пруд, на лошадей и солдат, как будто все это было ему любопытно.

– К вашим услугам, тритарк, – с улыбкой сказал штандарт-майор, щелкнув каблуками.

– Не забудьте закрыть за собой дверь, – не оборачиваясь, ответил Драхрис.

Штандарт-майор ушел, закрыв за собой дверь.

Вот и наступило это мгновение – кульминация всех страхов. Я знала, что оно неизбежно. Даже колдунья предсказывала его приход.

Прошло несколько минут. Ни он, ни я не пошевельнулись ни разу.

Когда он снова заговорил, сердце мое затряслось, как испуганная машина; казалось, раньше оно оставалось без движения.

– Что, не по вкусу тебе изящный экипаж? Колючие взгляды Блонди пришлись тебе не по нраву? Ты предпочла снега, не так ли? Я расскажу тебе, что ей нравится, этой принцессе. – Он принялся описывать, что ей нравится, по его мнению. Только на этот раз я уже не ожидала от него слов иных, чем те, которые он произнес. Они не потрясли меня. Что-то у меня в голове по-прежнему тщетно билось в поисках выхода, и я почти не слушала его.

Он повернулся.

– Дверь заперта, – сказал он. – Ключ у меня. Попробуй, отбери. Нет? О, – сказал он, – почему бы тебе не подойти? Боишься, как бы я не сделал тебе больно? Иди, съешь грушу, твоя тусклая кожа станет от этого поярче. – Лицо его неясно виднелось среди теней, в падавшем из окна свете проступали одни глаза. – Уродина, посудомойка, шлюха. Иди сюда, я сделаю тебя посимпатичней.

Он зашевелился. Он кинулся на меня. Я тоже должна двигаться, чтоб ускользнуть от него.

Мы кружили, словно танцоры, пока я не уперлась поясом в край стола. Тогда он вытянул руку, просунул ее мне под капюшон, схватил меня за волосы и рванул с такой силой, что, казалось, он выдерет сейчас все пряди до единой.

Теперь в лившемся из окна свете показалось его лицо, литое, как кувшин, и блестящие глаза.

Он приложил мне ко лбу руку и толкнул, я отлетела назад. Я упала на стол, груши разлетелись в разные стороны, послышался звон разбившейся миски.

Он потянулся ко мне. Он принялся поливать меня спиртным из кувшина, оно потекло по губам, по шее. Он уговаривал меня выпить, подраться с ним. Совершенно не владея собой, я отпихнула кувшин, а он рывком схватил меня за руку, приподнял, а потом толкнул вниз, и так еще раз, вверх-вниз. В голове у меня уже кружил вихрь, он носился среди пустот, не находя ответа…

– Отбивайся же, грязная подстилка.

Он ударил меня по лицу, и, сама того не желая, зная, что именно этого он и добивается, а значит, так делать нельзя, я стала сопротивляться. Ни один из моих ударов не попал в цель. Он отбил все, смеясь и поздравляя меня и обзывая фантастически грязными словами, а потом нанес мне еще один удар, и я перестала дышать; я услышала собственный хрип и почувствовала, как он тянет меня вверх, словно в теле у меня нет костей; затем я поняла, что вишу в воздухе, а он держит меня, но я ничего не могла поделать. И тогда, как в настоящем кошмаре, мне на мгновение захотелось просто умереть, чтобы все кончилось. Но он тряс меня, и тряс, пока я не отдышалась, а потом принялся подбадривать меня, говоря: «Нет, в тебе еще остались силы», и стал описывать все, что произойдет меж нами. Он разорвал на мне корсаж и нижнюю юбку и начал поливать мне спиртным грудь и что-то, висевшее там на шнурке; он говорил, что вымоет меня, грязную шлюху, разве мне это неприятно. Дыхание причиняло страшную боль, и я пыталась высвободиться, к чему он и стремился, и он швырял меня то туда, то сюда, и я на лету ударялась головой то об стену, то об стол, а он принялся есть грушу, и сок потек по его подбородку, а он плевал в меня пережеванными кусками, и из окошка донесся звук… звук из какого-то другого места… звук… звук…

– Проклятье, – сказал он, исчерпав уже все богохульства и экскрементные ругательства. – Что за… – Он выпустил меня, я упала на пол и оттуда увидела, как он подошел к окну и выглянул.

Я ощупала себя. Он укусил меня в плечо, оттуда текла кровь. Я не знала, может, я рассыпалась на кусочки и они валяются по всему полу. Что-то неуместное лежало у меня на груди – какой-то обломок меня самой.

– Чавро, – сказал он. – Умеют выбрать времечко. – Он выругался покрепче. Затем обернулся и быстро подошел ко мне. – Сожалею, голубка, но придется нам управиться быстрей, чем мы собирались. – С улицы неслась мешанина нестройных звуков, которые могли обозначать все, что угодно. Конское ржание, вопли людей. Драхрис рассмеялся. – Раздвинь ноги.

Незастегнутая ширинка на бриджах откинулась в сторону, как надрезанная кожа; налившись кровью, он в запале кинулся на меня, теперь все начнется снова. И в это мгновение, среди безумия, он потянул меня вверх и поцеловал, страстно, с горячностью дикаря, кусая мне губы – но только так нежно… Мне удалось оторваться от его рта, и я пронзительно закричала «нет» и повторяла это слово опять и опять, царапаясь и отбиваясь, а он уже не препятствовал мне, он занялся своим делом, но иначе, чем обещал, просто как Гурц, обычным образом, который вполне приемлем, но только не с этим человеком, никогда.

– Ах, красавица моя, – простонал он.

Рука его сжала мне горло, и мои вопли захлебнулись; в мозгу у меня пылал огонь, какая-то страшная сила начала набухать во мне, словно невиданный нарыв, который непременно прорвется… От ужаса я вцепилась в него и почувствовала в руке амулет Вульмартис – ремешок лопнул… (С нижнего этажа доносился грохот и топот, но я слышала только, как надрывается криком мое сердце.) У меня больше ничего не нашлось, чтобы ударить его, чтобы остановить этот льющийся в меня поток лавы, подобный смерти… поэтому я принялась колотить его по шее и по плечам эмалево-железной богиней…