Текст книги "Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления"

Восстание чартистов

Многое сказано о чартистском движении, охватившем Великобританию в 1832 г. и продолжавшемся до начала 1860-х гг. Оглядываясь назад, трудно спорить с тем, что оно представляло собой самую внушительную организацию британского рабочего класса. Будучи скорее движением, нежели партией, чартизм установил тесную связь между своими сторонниками и руководителями, как бы их ни называли. Единственным, что их объединяло, была сама Хартия. Риторика движения сейчас кажется умеренной: целью полагалась реформа, а не революция, хотя идеи радикального переворота постоянно носились в воздухе. Чартисты столкнулись с проблемами в своих собственных рядах. Среди рабочих Манчестера, например, вначале было распространено враждебное отношение к ирландским иммигрантам. Радикалам с обеих сторон удалось объединить эти две группы под чартистским знаменем. В Ливерпуле – городе, основы благосостояния которого были заложены в эпоху работорговли и где ирландских иммигрантов местные поначалу встречали частушками про «зеленых ниггеров», – процесс шел в том же направлении.

Практически все соглашались с требованиями Хартии из шести пунктов, смысл которых был очевиден. Неограниченное избирательное право для взрослых граждан мужского пола должно было преобразовать парламент и покончить с угнетением, коррупцией, удавкой олигархов-тори и необузданным произволом собственников:

1. Право голоса для всех мужчин, достигших возраста двадцати одного года, находящихся в здравом уме и не отбывающих наказание за совершенное преступление.

2. Тайное голосование с целью защиты избирателя в процессе осуществления им своего избирательного права.

3. Никакого имущественного ценза для членов парламента, что позволит избирательным округам выдвигать кандидатов по своему выбору.

4. Выплата жалованья депутатам, что позволит торговцам, рабочим или другим людям скромного достатка прекратить или прервать занятие своей профессией для того, чтобы заботиться об интересах нации.

5. Равноразмерные избирательные округа, обеспечивающие одинаковое представительство для одинакового количества избирателей, вместо сегодняшнего положения, когда округа с меньшим населением имеют одинаковый или больший вес в сравнении с более крупными округами.

6. Ежегодные парламентские выборы, которые станут самым эффективным средством предотвращения взяточничества и шантажа, поскольку ни один денежный мешок не сможет каждый год подкупать целый избирательный округ при системе всеобщего избирательного права для мужчин.

Решать, как именно следует бороться за осуществление этих требований, было прерогативой отдельных городов и регионов. Как подчеркивали историки, такие как Джон Савилль, Дороти Томпсон и Джон Фостер, это было определяющей чертой всего движения. Замечательный анализ и описание движения в Олдеме у Фостера остаются важнейшей точкой отсчета, благодаря которой ясно, каким образом специфические местные условия и общественно-экономические структуры позволяли нащупать точную меру радикализма, который следовало проявлять. Петиции, массовые собрания и публичная острая критика использовались повсеместно, но, несмотря на то что во многих факельных шествиях замечали вооруженных пиками людей, не было принято общего решения о применении силы – с оборонительными или наступательными целями – против своевольного, недемократического и не желающего ничего слушать государства, в котором новый слой собственников был настроен любой ценой поддерживать свой высокий уровень прибылей, опираясь на Акты о нежелательных сообществах, которые запрещали организацию профсоюзов. В борьбе против «внутреннего врага» промышленники взяли себе в союзники землевладельцев. Почтительное отношение и к тем и к другим наложило свой отпечаток на настроения бурно растущего среднего класса, представители которого могли сочувствовать «беднякам», но не активистам чартистского движения. Земельная аристократия во главе с монархом на самой верхушке пирамиды контролировала рычаги власти: парламент, судебную систему, армию и военно-морской флот. Насколько это отличалось от ситуации столетней давности? Как точно выразился Эдвард Томпсон, «британское государство – и с этим согласны все законодатели XVIII в. – существовало для того, чтобы охранять собственность и, при случае, также жизнь и свободу владельцев собственности»{33}33
  E. P. Thompson, Whigs and Hunters: The Origin of the Black Act, New York, 1975.


[Закрыть].

В XIX в., несмотря на набиравшее силу движение за проведение радикальных реформ, были сделаны лишь небольшие уступки. Конституционные требования чартистов воспринимались их власть имущими современниками, а также либеральными историками как без пяти минут революция. Но были ли эти опасения оправданны?

Сама Хартия – по крайней мере на бумаге – была, в общем-то, довольно умеренным документом. О том, что язык политических манифестов часто является продолжением центрального и хотя бы потенциально объединяющего всех требования, нередко забывают в последующей сумятице. Чартисты четко обрисовали, что произойдет, если большая часть мужского населения будет пропорционально представлена в парламенте. При этом они не стали включать в свой список такие требования, как, например, упразднение палаты лордов или монархии – двух главных достижений Английской революции XVII в., – не говоря уже о каких бы то ни было мерах, касающихся социального или экономического нивелирования. Отсутствие этих пунктов, однако, нельзя трактовать как отсутствие подобных идей в умах многих отдельных личностей, которые коллективно задавали направление чартистского движения, и предшествовавших им радикальных якобинских групп.

Шпионы часто докладывали об «изменнических разговорах», подслушанных в тавернах и на собраниях. В случае если бы гражданская война все же разразилась, невозможно сказать, как именно изменилось бы политическое сознание и изменилось ли бы оно вообще. Полное доверие к написанному на бумаге или сказанному в зале суда может быть в какой-то мере оправданным в мирное время, но в ситуации столкновения целых классов или наций ничего нельзя предсказать. Чартисты согласились ограничить свои требования пунктами, относительно которых имелось полное согласие и за обнародование которых их не могли привлечь к суду, бросить за решетку или обвинить в государственной измене и повесить. Любое иное решение было бы безответственным. В результате они сказали «да» свободе и братству (правда, лишь мужчин), но придержали равенство (социальное, экономическое и гендерное).

По мнению ультрарадикалов, все эти вопросы следовало решать не разом, а последовательно. Сперва – право всех мужчин голосовать на ежегодных парламентских выборах (что было поистине радикальным требованием), а затем уже атака на прочие формы существующих общественных структур. Классовое сознание нелинейно, но, однажды радикализовавшись, оно никогда больше не остается на одном месте, как нас учит история практически всех восстаний, бунтов и революций – как успешных, так и тех, которые закончились неудачей{34}34
  Колеблющееся сознание можно было наблюдать в царской России в период с февраля по октябрь 1917 г., в оккупированном японцами Китае в 1936–1949 гг., в оккупированном французами и американцами Вьетнаме в 1945–1975 гг. и на Кубе, начиная с нападения Фиделя Кастро на казармы Монкада и вплоть до Второй Гаванской декларации. Письменные программы китайской и вьетнамской коммунистических партий делали сильный акцент на национально-демократических требованиях и изгнании колонизаторов. На практике же в освобожденных зонах обеих стран начинали с земельных реформ. Здесь мы имеем дело с «умеренными» манифестами, которые сопровождались радикальными действиями и социалистическими революциями с гораздо более широкой базой народной поддержки (как в городах, так и в сельской местности), чем та, которой удалось добиться большевикам в октябре 1917 г. Не менее показательным примером, в какой-то степени напоминающим чартизм, явился всплеск движения Black Lives Matter в Соединенных Штатах, который сопровождался более или менее яркими акциями солидарности, прокатившимися по Западной Европе. Почти никто не мог предвидеть, что убийство Джорджа Флойда вызовет столь бурную реакцию, да еще в период социального дистанцирования, вызванного пандемией COVID-19.


[Закрыть].

Кроме того, как мы могли наблюдать на всех континентах на том или ином этапе, требование свободы и демократии в условиях внутренней или навязанной извне имперской диктатуры в сочетании с действиями, направленными на достижение этих целей, всегда имеет революционный подтекст – независимо от того, что именно мятежники, реформаторы или революционеры пишут в своих программных документах{35}35
  В своем очерке «Переосмысление чартизма» (Rethinking Chartism), опубликованном в сборнике Languages of Class (Cambridge, 1982), Гарет Стедман-Джонс поставил несколько важных и заставляющих задуматься вопросов, которые шли вразрез как с либеральными, так и с некоторыми марксистскими (часто довольно схожими) трактовками того, что же на самом деле представлял собой чартизм. Всплеск движения «желтых жилетов» во Франции, произошедший через два столетия после чартизма, также вызвал попытки осмысления, близкие по духу работе Стедман-Джонса. См., например, Stathis Kouvelakis, 'The French Insurgency', New Left Review, 116 / 117, March – June 2019.


[Закрыть]. Это очевидно на примере акций, которые проводили более радикальные чартистские группы в Ланкашире, Южном и Центральном Уэльсе и в Шотландии.

Например, восстание в Ньюпорте в 1839 г., несмотря на довольно мягкую риторику Хартии, серьезно обеспокоило правящие классы. Джон Фрост и еще несколько тысяч чартистов, вооруженных пиками, палками, кузнечными молотами, серпами и мушкетами, устроили шествие по направлению к отелю «Вестгейт», чтобы освободить своих товарищей, которых держали там под арестом после того, как они потребовали выпустить из тюрьмы одного популярного лидера чартистов. В последовавших столкновениях, в которых со стороны чартистов особо активно проявили себя женщины, было убито тридцать активистов и еще несколько десятков ранено. Фроста приговорили к смертной казни. Опасаясь новой волны вооруженных беспорядков, правительство смягчило приговор, и Фроста депортировали в Австралию, где он провел остаток жизни, работая школьным учителем на Тасмании.

Четыре года спустя, в 1843 г., Дэниел Макнотен, шотландский деревообработчик из Глазго, совершил серьезную попытку покушения на жизнь премьер-министра Роберта Пиля. Он выслеживал Пиля несколько дней, но в день запланированного покушения перепутал премьер-министра с его личным секретарем Эдвардом Драммондом. Макнотен шел за ним с перекрестка Чаринг-кросс до Даунинг-стрит, затем незаметно приблизился и выстрелил. Через пять дней Драммонд скончался. На суде знающий толк в своем деле адвокат Макнотена Александр Кокбёрн настаивал, что его подзащитный в момент совершения преступления был невменяем, и смог добиться его оправдания – создав тем самым юридический прецедент «невменяемости» в английском уголовном праве. Помещенный в Бедлам, психиатрическую лечебницу, Макнотен вел себя ожидаемым образом. В документах о поступлении пациента говорится: «Воображает, будто тори – его враги. По манере поведения застенчив и склонен к уединению». После перевода в клинику Бродмур он описывается как «человек весьма неглупый», который в ответ на вопрос, не безумен ли он, сказал: «Таков был приговор, мнение жюри присяжных после того, как они заслушали свидетельские показания». Детективная писательница XX в. Сара Кокбёрн[79]79
  Русскоязычной аудитории более известна под псевдонимом Сара Кодуэлл (Sarah Caudwell). – Прим. пер.


[Закрыть], сама адвокат по профессии, сочинила о Макнотене пьесу под названием «Адвокат безумца» (The Madman's Advocate). Однажды, в начале 1990-х, я беседовал с ней, и она сказала мне, что, как показали ее исследования, приговор присяжных не расстроил монарха. Почему? «Потому, – ответила она, попыхивая своей трубкой, – что Дэниел был чартистом и абсолютно нормальным психически. Получи это огласку, он стал бы еще одним чартистом, которого отправили на виселицу. Если бы ему удалось прикончить Пиля, он признал бы себя виновным. Собственная ошибка привела его в ярость, но он не хотел умирать из-за нее».

Для правителей Соединенного Королевства всеобщая демократия казалась чем-то немыслимым и губительным, но они отдавали себе отчет в том, что кое-какие преобразования назрели. Реформа 1832 г. несколько расширила избирательные права мужчин, а также увеличила представительство крупных городов в палате общин. Но то, что реформа избирательного законодательства, вопреки питаемым надеждам, оказалась ограниченной, лишь еще сильнее подстегнуло чартистскую агитацию. В 1848 г. демократические устремления и требования чартистов пережили вначале резкий взлет, а затем и быстрый спад на фоне революционных движений на континенте. Французские события 24 февраля – свержение короля Луи-Филиппа и учреждение Второй республики – моментально отозвались волнениями в Италии, Германии, Австро-Венгрии и Богемии. Отдаленное эхо почувствовали в Швейцарии, Дании, Румынии, Польше и, конечно, в Ирландии. Чтобы разгромить эти движения, потребуется несколько лет, а вот неудача огромной чартистской демонстрации на Кеннингтон-Коммон в апреле того же года положила конец надеждам на централизованное восстание в Великобритании. Но и на этот раз группы чартистов в городах и деревнях восприняли это не как поражение, а как временную неудачу. Спустя десятилетия их политические наследники создадут тред-юнионы, затем – Независимую рабочую партию и, наконец, Лейбористскую партию. Все перечисленные со временем научатся отчасти отражать, а в основном использовать к своей выгоде устремления масс.

Хотя волна революций, восстаний и мятежей 1848 г., которая в большинстве случаев лишь подточила, но не уничтожила старые режимы и их основания, в конце концов была подавлена силой, коронованные правители и правительницы Европы испытали глубокое потрясение, и это потрясение будет ощущаться еще некоторое время спустя. В частном письме Леопольд I, монарх – основатель Бельгии (созданной в 1830 г.), доверительно сообщал своей племяннице королеве Виктории, что он страшно напуган: «Мне сильно нездоровится вследствие ужасных событий в Париже… Одному Богу известно, что нас ждет; будут приложены колоссальные усилия для того, чтобы довести эту страну до революции, а поскольку во всех странах имеются бедные и злые люди, эти усилия могут увенчаться успехом». Несколько месяцев спустя Виктория ответила:

После 24 февраля я ощущаю такую неуверенность во всем сущем, какую никогда не испытывала прежде. Когда я размышляю о своих детях, об их образовании, их будущем – и молюсь за них, – я всегда думаю и говорю себе: «Пусть они вырастут готовыми к любому положению, в котором могут оказаться, – высокому или низкому». Никогда раньше я об этом не думала, но теперь я думаю об этом постоянно…

Она недооценила сильный инстинкт самосохранения, который характеризовал ее класс. Ее супруг принц Альберт, немецкий интеллектуал либерально-консервативных убеждений и высокой культуры, сам отправил частное письмо премьер-министру лорду Джону Расселлу в день проведения собрания чартистов на Кеннингтон-Коммон[80]80
  Большой митинг чартистов на Кеннингтон-Коммон проходил 10 апреля 1848 г. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. В этом письме он советовал сделать так, чтобы реакция правительства больше напоминала спектакль, чем демонстрацию силы: «Я ни минуты не сомневаюсь в том, кто окажется сильнее, но был бы крайне расстроен, если бы произошло что-то напоминающее массовые волнения». Совет Альберта выходил за рамки принятой в то время тактики. Для него чартисты были представителями самых радикальных слоев рабочего класса, а он даже рекомендовал смягчающие меры: «Я полагаю, к своему огромному сожалению, что количество рабочих всех специальностей, пребывающих без работы, очень велико и что оно выросло в силу сокращения рабочих мест в государственном секторе вследствие стремления к экономии в палате общин… Конечно же, сейчас неподходящее время для того, чтобы налогоплательщики экономили за счет рабочего класса». В этом вопросе Альберт занял позицию левее любого британского правительства, начиная с правительства Тэтчер.

Слабая буржуазия, сильный правящий класс

В отличие от континента, в стремительно индустриализирующейся Великобритании не было такого явления, как просвещенная либеральная буржуазия (не говоря уже о ее революционном крыле). Том Нэрн и Перри Андерсон объяснили причины такого положения дел в своих очерках в New Left Review, и их новаторские идеи недавно были резюмированы Андерсоном:

Весьма преуспевающий аграрный капитализм, контролируемый крупными землевладельцами, сложился гораздо раньше возникновения в Великобритании промышленного капитализма, и к 1690-м гг. при поддержке торгового капитала эти люди образовали аристократический правящий класс, стоявший во главе созданного по его образу и подобию государства – и приступивший к строительству величайшей империи мира задолго до появления сколько-нибудь значительного в политическом отношении класса производителей. Промышленная революция XIX в. породила именно такую буржуазию. Но, не получив навыков борьбы с мешающими ей оковами феодализма и не обладая ни богатством, ни политическим опытом аграрной аристократии, промышленная буржуазия согласилась занять в правящем блоке подчиненное положение (что было окончательно зафиксировано реформой 1832 г.), не заявила о претензии на гегемонию и не породила собственной идеологии. В идеологическом плане можно сказать, что классическая политэкономия пришлась вполне по вкусу классу землевладельцев, который отверг только утилитаризм как скукожившееся мировоззрение отчетливо буржуазного характера. Еще одной важной причиной отказа от борьбы за власть был страх перед первым в мире промышленным пролетариатом, который на протяжении примерно трех десятков лет неоднократно бунтовал как против буржуазии, так и против помещичьего государства{36}36
  Perry Anderson, 'Ukania Perpetua', New Left Review, 125, September – October 2020.


[Закрыть].

Конечно, в среде правящего класса были люди, которые понимали чартистов и в широком смысле относились с сочувствием к их требованиям, даже если осуждали их действия. Принц Альберт был одним из таких людей. Дизраэли также был весьма проницательным в этом отношении. Он понимал, что многие чартисты в основе своей весьма умеренны. В его недурном романе в жанре «ревизия социальной действительности» «Сибилла, или Две нации» (Sibyl) выведен в качестве героя именно такой человек. Спустя годы после того, как Энгельс в 1845 г. написал свое первое серьезное социологическое исследование английского рабочего класса[81]81
  Имеется в виду работа Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». – Прим. науч. ред.


[Закрыть], некоторые прогрессивные либералы открыто высказывались в пользу улучшения условий жизни и труда рабочих. Когда же этот новый класс тружеников, подмастерьев и рабочих сможет сам говорить за себя?

Как показали события, которые были описаны выше, а также те, которые не были упомянуты, но которых происходило много больше, классы трудящихся пребывали в состоянии перманентного восстания против «фурий частного интереса» и этот бунт практически не прекращался с тех пор, как огораживания 1700-х гг. оторвали их от земли. В своем очерке, наполненном лирикой и элегическим духом, Том Нэрн так описал эволюцию промышленного рабочего класса Англии:

Он появился на свет в условиях жесточайшего насилия, грубо вырванный из всех традиционных, позволявших притерпеться к себе рамок человеческого существования – и заброшенный в чужой, только что возникший мир первой промышленной революции. Формируясь в такого рода отчуждении под воздействием слепых энергий нового капиталистического порядка, он еще глубже погружался в бездну страданий, преследуемый политически и идеологически. С самого начала он внушал страх одним своим существованием. В эпоху всеобщего страха, порожденного Французской революцией, такие опасения и такая враждебность стали хроническими, поразив собой в одинаковой степени как старый правящий класс, так и новую промышленную буржуазию и создав атмосферу тотального подавления. Какая иная возможность, кроме восстания, оставалась в этих условиях? Люди, стертые в порошок, а затем заново отлитые в этой жестокой матрице, должны были восстать ради того, чтобы жить, чтобы утвердиться как нечто большее, чем просто объект истории, большее, нежели простой инструмент экономики. Поэтому ранний период истории английского рабочего класса представляет собой историю восстания, продлившегося более полувека, с момента Французской революции вплоть до апогея чартизма в 1840-е гг.

Но что же получилось из этого восстания? Великий английский рабочий класс, эта титаническая социальная сила, которая, казалось, вот-вот должна была вырваться на свободу благодаря стремительному развитию английского капитализма в первой половине века, так и не смог в конечном итоге возглавить и преобразовать английское общество. Ему не удалось сломать старую матрицу и изготовить другую{37}37
  Tom Nairn, 'The English Working Class', New Left Review, I / 24, March – April 1964.


[Закрыть].

Модель образования тред-юнионов в Великобритании имела много общего со структурами чартистов. Качество этой модели было неровным, а некоторые элементы отличались большей прочностью, чем другие. В первые десятилетия XIX в. забастовки происходили в Шотландии, в графстве Тайн-энд-Уир и в Лондоне (наборщики газеты The Times в 1810 г., каретники в 1819 г.). В Глазго 1 апреля 1820 г. на политическую всеобщую стачку вышло 60 тысяч рабочих. Столкновению небольшой группы ткачей с 10-м гусарским полком способствовали агенты Хоум-офиса, которые изобразили стачку прелюдией к восстанию. Так много прелюдий, и так мало восстаний. В Уэльсе один из профсоюзных лидеров, Дик Пендерин, поднял металлургов на оборонительную партизанскую войну с йоменами и регулярными войсками. Его схватили, отдали под суд и казнили в 1831 г. Ланкашир был оплотом сопротивления и до, и после 1819 г. Именно здесь в 1868 г. в здании Института механики профсоюзные деятели со всей страны собрались и открыли первый Конгресс тред-юнионов. Его резолюция – «крайне желательно, чтобы представители профессий Соединенного Королевства проводили ежегодный конгресс с целью более тесного объединения рабочих разных специальностей, а также чтобы оказывать влияние на все парламентские процессы, затрагивающие общие интересы рабочего класса» – была одобрена единогласно.

«Парламентские процессы» были отсылкой к Либеральной партии – союзу вигов, некоторых сторонников Пиля и, что было более важно для БКТ[82]82
  Британский конгресс тред-юнионов (англ. The Trades Union Congress, TUC) – объединение профсоюзов Великобритании, возникшее в 1860-х гг. как координационный центр профсоюзного движения. – Прим. пер.


[Закрыть], радикальных реформистов. Именно к последним прежде всего, если не исключительно, БКТ обращался, чтобы предложить им помощь или, напротив, потребовать ее у них. Добиваясь прямого представительства рабочих, БКТ в 1900 г. как средство политического давления учредил Лейбористскую партию. На выборах 1906 г. она получила двадцать девять мест в парламенте, которые на фоне растущих цен на продовольствие, общественного недовольства и раскола в стане тори оказались внушительной победой либерального лагеря.

Черчилль всю свою политическую жизнь был фритредером. Вместе с еще 60 консерваторами он голосовал против своего же правительства после того, как оно отвергло принцип свободной торговли. В отличие от прочих, Черчилль вышел из Консервативной партии и присоединился к либералам. Его коллеги никогда не простили ему этого «предательства». Ибо линия несогласия двух партий проходила отнюдь не по вопросу о свободной торговле. Каждая из них представляла разные силы. Тори (с Черчиллем) были партией крупных землевладельцев, церкви и монарха, партией ультрапатриотизма и империи. Либералы же поддерживали автономию Ирландии и нонконформистское течение в протестантизме, а еще обеспечивали представительство радикальных республиканцев и атеистов. И вот преобладающая часть политического класса обвинила Черчилля в «самораскрутке». После его возвращения в парламент в качестве депутата-либерала от Северо-Западного округа Манчестера и получения им министерского поста тори приготовили для него особую порцию оскорблений. Правое издание National Review писало:

Мистер Уинстон Черчилль вознагражден за свое активное ренегатство должностью заместителя министра по делам колоний – назначение, вызвавшее нескрываемое негодование во всей империи, у которой сложилось гораздо более здравое мнение об этом предприимчивом солдате удачи, чья шпага всегда готова служить тому, кто предложит максимальную цену, чем у его приятелей с Флит-стрит, которых он так усердно обхаживает и которые в ответ на его внимание к себе рекламируют его вульгарные речи{38}38
  Цитируется в Paul Addison, Churchill: The Unexpected Hero, Oxford, 2005, p. 36.


[Закрыть].

Став членом кабинета от либералов, Черчилль сперва работал в адмиралтействе, а затем получил назначение на пост министра внутренних дел. Как он поведет себя в условиях гражданской войны? Будучи одновременно и либералом, и тори, Черчилль агрессивно выступал против отчаянных попыток рабочего класса самоорганизоваться перед лицом грубой силы правящего класса – и это легло несмываемым пятном на его политическую репутацию. Тому были свои причины. Он с крайней враждебностью воспринял подъем лейбористского движения, рассматривая его как угрожающее вторжение чужаков в такую безопасную прежде сферу британской политики. Он опасался, что движение будет шириться и одновременно вырастет число тех, чьи симпатии постепенно сдвигались от либералов к лейбористам, – организованных рабочих и безработных. Эта тенденция сильно тревожила Черчилля и руководство двух главных политических партий. Никто из них не понимал, что репрессивные меры могут лишь ускорить процесс.

В 1910 г. в Южном Уэльсе произошла целая серия стачек, уличных драк, массовых демонстраций, погромов местных магазинов и т. п. Семьи шахтеров испытывали суровые лишения. Усилиями консервативной прессы создалось впечатление, будто регион превратился в эпицентр конфронтации и классовой борьбы. Газеты развязали кампанию запугивания, намекая на возможный «крах закона и порядка». О том, что ситуация была спровоцирована упрямством владельцев шахт, упоминалось очень редко. В сентябре 1910 г. 950 шахтеров подверглись локауту. Руководство обвинило их в намеренном снижении темпа работы на новом угольном разрезе в Эли-Пит. Реакция последовала незамедлительно. Забастовка охватила все забои, входившие в Кембрийский комбинат – картель угледобывающих компаний в Южном Уэльсе. 7 ноября у входа в единственный работающий забой собрались тысячи горняков. Произошли яростные столкновения и потасовки. После серии атак с применением дубинок констеблям удалось оттеснить шахтеров назад, на площадь Тонипенди, где бастующие и члены их семей расколотили окна в нескольких магазинах и столкнулись с конной полицией, которую в спешке перебросили из Кардиффа. Обе стороны сообщали о наличии раненых.

Специальный корреспондент Manchester Guardian так описывал затянувшееся противостояние: «Бастующие и полицейские сошлись в яростном сражении, камни летели градом, энергично орудовали дубинки, имущество угольных компаний разносилось вдребезги, и более сотни бастующих, а также шесть или семь полисменов получили ранения». Описание завершалось поразительной фразой: «Что именно выпустило джинна из бутылки, установить невозможно». Вышедшие на тропу войны шахтеры, которые боролись против локаута работодателей и использования штрейкбрехеров (из числа младших управляющих и не работавших в шахтах сотрудников), позднее были названы «помутившимися рассудком». Корреспондент был явно на стороне представителей полиции: когда шахтеры принялись швырять в них сверху камни, ему «было страшно думать о [полицейских], оказавшихся под этим беспощадным невидимым градом». Приводимые им цифры пострадавших с обеих сторон противоречат тону его собственного описания (в то время, как и позднее, газеты редко бывали нейтральны в освещении классовой борьбы).

Главный констебль Лайонел Линдсей – которого местные жители ненавидели – потребовал, чтобы вмешалась армия. Правительство либералов столкнулось с выбором: либо оказать серьезное давление на владельцев шахт с целью добиться от них заметных уступок, либо ввести войска. Так как во главе Хоум-офиса стоял Черчилль, немногие удивились тому, что выбран был именно второй вариант.

Но что же произошло на самом деле? Есть несколько версий. Вначале Черчилль остановил продвижение войск и дал распоряжение военному командованию держать их в резерве в Суиндоне и Кардиффе. После того как главный констебль стал настаивать на том, что в случае, если войска не будут выведены на улицы, возникнет угроза анархии, Черчилль дал разрешение на использование солдат. На протяжении нескольких недель они проявляли активность в районе Тонипенди. Ни в одном отчете не говорится о том, что солдаты кого-то убили, но их вмешательство предопределило конечное поражение стачки. Шахтерские сообщества пережили болезненную травму. Черчилль стал ненавистной фигурой в Южном Уэльсе. Даже во время Второй мировой войны люди в местных кинотеатрах начинали громко чертыхаться, когда он появлялся на экране в киножурналах Pathé News. Ему постоянно напоминали об этом эпизоде, но он так и не понял, за что его ругают, ведь он всего лишь выполнял свою рутинную работу. Во время избирательной кампании 1950 г., беспокоясь о том, что избиратели могут встретить его куплетами о Тонипенди, а то и кое-чем похуже, он в частном письме лорд-мэру Кардиффа предпринял попытку объясниться:

Я вижу, что кое-кто из лейбористов упомянул о Тонипенди как о страшном преступлении, совершенном мною в прошлом. Я снова взвесил все факты – и вновь пишу вам на эту тему. Согласно моим воспоминаниям, предпринятые мною действия в Тонипенди заключались в том, что я остановил войска, которые планировалось послать для обуздания забастовщиков, из опасения, что дело кончится стрельбой, и я подвергся суровой критике со стороны консервативной оппозиции за эту «слабость». Вместо этого я отправил подразделения столичной полиции, которые орудовали своими свернутыми зонтами, и в результате никто не пострадал. В ближайший уик-энд столичная полиция уже играла с бастующими в футбол{39}39
  Anthony Mòr O'Brien, 'Churchill and the Tonypandy Riots', Welsh History Review, Vol. 17, No. 1, 1994, pp. 67–99. Это, пожалуй, лучшее исследование на тему Тонипенди, и я очень благодарен за него, тем более что консервативные авторы принимают точку зрения Черчилля без какой-либо критики. Рой Дженкинс высказался на эту тему двусмысленно. Он приближается к позиции Черчилля по Тонипенди, но критикует его образ действий в Ньюпорте и Ливерпуле. О'Брайен рассматривает события в контексте, показывая картину того, что происходило по всему угледобывающему Южному Уэльсу, а также за его пределами.


[Закрыть].

Энтони Мор О'Брайен показывает, как именно по указанию Черчилля была подправлена Синяя Книга – официальные документы и записи Хоум-офиса. Так фабриковалась история – которую с тех пор постоянно повторяют (в последний раз это сделал Борис Джонсон) – о том, будто единственным «оружием» констеблей якобы были «сложенные зонтики», а не дубинки. Приказы Черчилля командующему войсками генералу Невилу Макреди, прославившемуся еще на Англо-бурской войне, были как устными, так и письменными. Нет никакой возможности узнать, о чем шла речь в этих разговорах, но официальные донесения составлял именно Макреди.

Упоминания об «атаках полиции» и «энергичных атаках с применением дубинок», которые были исключены из Синей Книги, говорят сами за себя. Высокопоставленный гражданский служащий Хоум-офиса сэр Эдвард Труп все еще нервничал, поскольку «даже с учетом предполагаемых лакун нельзя сказать, что остается не так много пунктов, по которым могут быть заданы трудные вопросы или возникнуть прения в палате». Если бы Черчилль по-прежнему настаивал на своей версии, ему пришлось бы как минимум согласиться с тем, что «донесения генерала Макреди теперь можно исключить из рассмотрения». Эдвард Труп беспокоился не только о том, что за этими документами могут последовать неудобные вопросы, но и о том, что их включение «может создать прецедент публикации официальных донесений, направленных в Хоум-офис служащим, которые выполняют указания государственного секретаря».

Черчилль соглашался с тем, что донесения генерала следует дать в сокращенном виде, отредактировав все, что может нанести ущерб, и Макреди с готовностью поддержал его. В книге своих мемуаров «Анналы созидательной жизни» (Annals of an Active Life) сэр Невил Макреди пару раз намекает на то, что именно могло содержаться в исчезнувших папках. Для того чтобы заставить шахтеров двигаться в нужном направлении, штыки явно были гораздо более эффективны, чем сложенные зонты:

Во время беспорядков, которые происходили 21 ноября по всей долине Тонипенди, столичная полиция, разгонявшая толпу вдоль главной дороги, попала под град камней со стороны боковых улиц и понесла серьезные потери. Чтобы противостоять тактике, избранной бастующими, в следующий раз, когда ситуация вновь обострилась, небольшие подразделения пехоты, двигавшиеся по возвышенности параллельно с полицией на главной дороге, используя боковые проходы, медленно спустились вниз и с помощью штыков вежливо передали любителей бросаться камнями на попечение полиции. Эффект оказался великолепен, сообщений о потерях не поступало, хотя, по слухам, некоторые молодые люди из долины обнаружили, что в течение нескольких последующих дней они испытывали определенный дискомфорт при попытке усесться на какую-либо поверхность. В порядке общего инструктажа до солдат было доведено, что в случае необходимости штыки следует применять только к той части тела, которую воспитатели молодежи традиционно оставляют для наказаний{40}40
  Цитируется в O'Brien, 'Churchill and the Tonypandy Riots'.


[Закрыть].

Как же, наверное, ревели от восторга завсегдатаи Карлтона и Реформ-клуба, когда генерал угощал эту публику более пикантными версиями истории о том, как его войска кололи штыками валлийские задницы в Тонипенди. Истории, сохранившиеся в памяти жителей Южного Уэльса, были гораздо более точными, даже если допустить небольшие преувеличения.