Текст книги "Избравший ад: повесть из евангельских времен"

Татьяна Альбрехт
Избравший ад: повесть из евангельских времен

Татьяна Борисовна Альбрехт родилась 15 мая 1981 года в Москве.

Окончила педагогический колледж по профессии «учитель начальных классов», училась в Историко-архивном институте при РГГУ по специальности «историк-архивист» (отучилась 5 лет, но не стала защищать диплом, т. к. перешла в ГИТИС), окончила театроведческий факультет РУТИ-ГИТИС.

Писать начала довольно рано – лет с восьми.

Почему?..

Наверно, потому что с раннего детства обожала читать, не только художественную, но и познавательную литературу, в основном на исторические темы.

Придумала себе игру – дописывать или переделывать концовки книг, которые не очень понравились у авторов, выдумывать новые сюжетные повороты, сочинять истории про полюбившихся героев.

Так, прочитав «Властелин колец», осталась недовольна авторским решением судеб персонажей и в результате «переписала» для себя едва ли не всю историю Войны кольца.

Видимо, из этого и родилась потребность создавать собственный мир.

Стихи же рождаются сами собой, чаще всего из каких-то особенно сильных впечатлений или желания высказать засевшую в голове мысль.

Пишет в разных жанрах: поэзия, проза большой и малой форм, в основном историческая, эссеистика.

Предисловие автора

Писать художественные произведения на библейские сюжеты – задача сложная, даже в какой-то мере дерзкая. Библия изучена, как никакая другая книга в мире, и требует от писателя особенно внимательного и уважительного отношения к материалу.

К этому роману я приступала с дерзостью художника и дотошностью историка, которая сдерживала буйство моего воображения.

Даже не знаю, что именно меня вдохновило на его написание. Еще в юности я прочитала «Последнее искушение Христа», увидела одноименный фильм Скорсезе, посмотрела «Иисус Христос – Суперзвезда», сначала американскую и английскую постановки, затем спектакль в театре им. Моссовета и была поражена неканоническими прочтениями евангельского сюжета в этих произведениях. Потом, уже в институте, я увлеклась библеистикой, историей раннего христианства и церкви первых веков, читала документы и научные труды, пыталась писать исследования на эту тему.

Видимо, в какой-то момент количество обретенных знаний начало творчески перерабатываться и складываться в сюжет. Точнее, в образ. Ибо важнее всего в этом романе было придумать героя. А когда он родился, стало гораздо понятнее, какой должна быть его жизнь. Правда, в какой-то момент мой персонаж, похоже, вышел из-под контроля и стал сам диктовать правила. Но я не жалуюсь – так даже интереснее.

В этой работе для меня очень важно было гармонично соединить исторические реалии, библейские свидетельства и собственную фантазию. Я старалась проверять и соотносить все написанное с историческими трудами, сверялась с источниками, сопоставляла факты. Мне хотелось, чтобы книга не просто интерпретировала известный сюжет, а представляла картины повседневности эпохи, отделенной от нас двадцатью веками.

Насколько это удалось, судить уже не мне.

Не вдаваясь в долгие пояснения, позволю себе несколько замечаний по тексту.

В романе неоднократно употребляются этнонимы, бывшие в ходу в римской Палестине на рубеже новой эры. Я делаю это не только для того, чтобы разнообразить язык, но и потому, что эти этнонимы имели большое значение для людей той эпохи.

Все помнят евангельскую притчу о добром самаритянине. Не случайно в ней подчеркнута национальность. «Самаритянин», «галилеянин», «идумей», «иудей» – не просто обозначения этнической принадлежности, но и культурно-этические клише, которые настраивали на определенное восприятие человека. Палестина и Сирия рубежа новой эры были многонациональными территориями, где жили представители самых разных народов. Но именно за счет этого евреи особенно настаивали на своей этнической и религиозной уникальности, которая определялась родословной «от Авраама», записанной в Талмуде, почитанием Торы и соблюдением Закона Моисеева.

После возвращения из Вавилонского плена (537 год до н. э.) и возрождения разрушенного вавилонянами Храма иудаизм окончательно оформился в строгую монотеистическую религию, принадлежность к которой была главным отличительным признаком еврея. Они противопоставляли себя другим народам примерно так же, как греки и римляне отделяли себя от «варваров». Водораздел «свой – чужой» был жестким. Галилеяне, самаритяне, иудеи, идумеи были «своими», поскольку являлись «людьми Закона» и вписывались в общее родословие от патриархов. Все остальные – чужаками, которых нельзя пускать в свой закрытый мир.

Внутри этой религиозно-этнической общности тоже была определенная градация. Так, идумеи и самаритяне были чужими среди своих, наиболее «неправильными» из потомков Авраама, иудеи – самыми «правильными», а Галилея вообще считалась населенной язычниками, не знающими Закона.

Именно этим чувством национальной и религиозной обособленности объясняется отношение евреев к Риму и его власти. Изрядно пострадавшие в эпоху селевкидских правителей от попыток насильственной эллинизации и уничтожения национальной религии, испытавшие подъем национального самосознания во время восстания Маккавеев и Хасмонейского царства, евреи особенно болезненно воспринимали малейшие «покушения язычников» на веру.

Римлян же никогда особенно не интересовала религия покоренных народов, им важно было продемонстрировать свою власть и увидеть покорность. Но для евреев многие из этих демонстраций (внесение знамен и значков легионов в Храм, размещение на Храме медальонов с римской символикой, нарушение записанных в Торе обычаев) было неприемлемо и вызывало бурную реакцию, которая зачастую была непонятна религиозно индифферентным завоевателям. Неоднократно вспыхивавшие возмущения римляне подавляли жестоко, т. к., не понимая религиозной подоплеки, видели в них политическую угрозу. Но это не останавливало истово верующих и радикалов, наоборот, усиливало конфронтацию. Так что Палестина начала первого века новой эры была, пожалуй, самой беспокойной из всех восточных римских провинций.

Иудаизм в евангельскую эпоху был вполне зрелой религией, внутри которой существовали свои течения и школы. Он обладал полным набором священных текстов с изложением сакральной истории избранного народа и непосредственно Закона с множеством толкований и комментариев. Это существенно отличало его от простых патриархальных религий других народов Средиземноморского мира, а также греческого и римского язычества, довольно путанного, расплывчатого и к рубежу новой эры ставшего, скорее, эстетическим феноменом, нежели религиозной практикой.

Официальная же римская религия была крайне политизирована и опиралась на миф об избранности и особой роли Рима, что во многом сближало ее с иудаизмом, тем самым обостряя их конфликт.

В целом же религиозная картина Средиземноморья в евангельскую эпоху была довольно пестрой. Переплетение и взаимопроникновение культур в эллинистическом мире спровоцировало религиозную диффузию. Языческие традиции и пантеоны разных народов смешивались, религиозные обряды и таинства переходили в философию, философские идеи становились частью религиозных учений и магических практик, повсюду возникали радикальные секты, проповедовавшие крайний аскетизм или полную распущенность, постоянно появлялись пророки и воплощения различных божеств.

В этом котле идей, традиций и верований само по себе рождение новой веры не было чем-то исключительным. Они возникали довольно часто, некоторые получили широкое распространение и стали популярны настолько, что историк и культуролог Фаддей Зелинский в своей работе «Из жизни идей» вполне закономерно назвал их «соперниками христианства».

Напротив, новая религия должна была стать исключительной и универсальной, чтобы получить поддержку искушенных самыми разными теориями адептов и распространиться по миру.

В такой обстановке никто сначала не обратил внимания на очередного незадачливого проповедника, распятого римлянами, и небольшую секту его последователей. Ни наместник Иудеи, ни первосвященник, ни сами апостолы не могли представить себе в день казни, во что выльется это, в общем-то, рядовое событие.

Знали, понимали, что они делают, только два человека, обреченные к этому с рождения и выбравшие свой путь добровольно. Ибо без осознанного выбора, без свободы воли – дара, который Бог не отобрал у Адама и Евы даже после грехопадения, ничто великое не могло бы свершиться в мире.

 
Ты знаешь печаль Луны…
Ее одинокий луч
Из матовой глубины
Свинцово тяжелых туч
Скользнул по кудрям твоим —
Ты руку подал ему…
Обласканный нежно им,
Бестрепетно встретишь тьму.
 
 
Неслышно придет рассвет,
В дорогу опять маня.
Тот робкий печальный свет
В ладони своей храня,
Уйдешь в одинокий путь
К Свершенью, что суждено…
Ты можешь еще свернуть,
Сомненье тебе дано,
А выбор, что дальше ждет,
Безрадостен и жесток.
Он к славе своей идет,
Тебе же – иной итог…
 
 
Оставь это все, забудь!
Не стоит губить себя!
Но выдержишь горький путь,
Безмолвствуя и скорбя.
Боль хуже тебе стократ
О людях, чья жизнь во мгле.
И ты выбираешь Ад,
Надежду даря Земле.
 

Глава 1

Боже мой! Я вопию днем, —

и Ты не внемлешь мне, ночью, —

и нет мне успокоения.

Пс. 21: 3

1

Иуда стремительно шел по улицам Иерусалима, проворно пробираясь сквозь пеструю толпу. Город привычно шумел и волновался: торговцы и покупатели, прохожие и праздные гуляки кричали, суетились, ссорились, торговались, превращая душные улицы в один большой базар. Было за полдень. Несмотря на осень, солнце пекло немилосердно. Город обволакивал удушливым зноем, отдавая жар, накопленный камнями, воздух, пропитанный смрадом пота, дымом многочисленных жаровен, был настолько плотным, казалось его можно пощупать руками.

Ничего этого Иуда не замечал. Раздражение все еще бурлило в нем, юноша шел, не разбирая дороги – искал успокоения среди всеобщей суеты. За два месяца по возвращении из странствий это была уже восьмая крупная размолвка с родителями. Каждый раз разговор был об одном и том же и заканчивался ничем: Иуда хлопал дверью и уходил бродить по городу.

Налетев на очередного прохожего, юноша замедлил шаг и огляделся. Он оказался возле Храма[1]1
  В 22 году до н. э. (согласно другим источникам, в 19 или 18 году до н. э.) Ирод Великий начал реконструкцию обветшавшего Храма, построенного после возвращения из Вавилонского плена. Реконструкция основного здания длилась полтора года, еще 8 лет шло благоустройство территории, возведение галерей и переделка внешних дворов. Работы же по отделке и доработке отдельных частей здания и строительство Храмового комплекса велось еще долго после смерти Ирода. В целом строительные работы были завершены только к 64 году н. э. за 6 лет до разрушения Храма.


[Закрыть], мраморно-золотая громада нависала над ним массивностью колонн и зубцами чешуйчатой крыши, в ушах звенел пронзительный крик храмовых торговцев и менял. Губы Иуды невольно скривились в пренебрежительную усмешку: он терпеть не мог этих суетливых прилипал, убивающих всю торжественность Скинии[2]2
  Так назывался переносной храм евреев в годы их странствий в поисках Земли Обетованной. Именно в нем хранился Ковчег Завета. Поскольку слово имеет значение «обиталище, местопребывание», я распространяю его и на Иерусалимский храм, в котором также хранился Ковчег и, как утверждали священники, пребывал сам Яхве.


[Закрыть]. Юноша поспешил миновать это место.

Скоро он оказался у Яффских ворот. Как всегда здесь толпился народ, но шума и бестолковой суеты было меньше, чем на площади. Остановившись перевести дух, Иуда оглядел окрестность и заметил притулившуюся в укромном проулке харчевню, откуда исходили манящие ароматы жареного мяса и приправ. С удивлением ощутив позыв голода, юноша взглянул на солнце: был второй час по полудни. Машинально убедившись, что кошелек на поясе не пуст, Иуда уверенно вошел в приветливо распахнутую дверь.

Час был неурочный, и небольшая комната оказалась совершенно пустой, что, впрочем, его обрадовало. Хозяин – маленький дородный еврей с красным добродушным лицом, обрамленным остатками седоватых кудрей – опытным взглядом оценил внешность посетителя и приветливо устремился навстречу. Иуда дружески кивнул ему.

– Добро пожаловать! Садись в тень, там прохладнее, – трактирщик указал на стол в глубине зала.

– Непременно, – юноша последовал приглашению, огляделся. – А у тебя уютно, хозяин.

– Благодарю за доброе слово. Что желаешь?

– Холодного вина, лучшего что есть, и что-нибудь на закуску.

– Один миг с твоего позволения, – живо откликнулся трактирщик.

– Даже два, если хочешь, – слегка улыбнулся Иуда.

Хозяин исчез в глубине заведения, юноша, облокотившись на стол, стал рассеянно разглядывать толпу на улице, предаваясь невеселым мыслям. С момента возвращения домой отношения с родней, и раньше не самые простые, совсем испортились. Родители не давали ему покоя, пытаясь заставить заняться карьерой. Отец грозил женитьбой, дядя неустанно старался устроить выгодные знакомства. Но при одной мысли обо всем этом Иуду охватывала невыносимая тоска. Картины дальнейшего процветания в качестве левита[3]3
  Слово «левит» имеет несколько значений. В широком смысле так называют всех представителей колена Левина, то есть, и служителей Храма, и коэнов (священников). В узком смысле левитами называют тех членов колена Левина, которые не являются потомками Аарона. Из них набирались служители Храма (певчие, стражники, музыканты и т. д.).


[Закрыть], книжника[4]4
  Книжник – в эпоху Второго Храма (516 год до н. э. – 70 год н. э.) знаток, толкователь и учитель закона Моисея.


[Закрыть] или чиновника, приводили его в ужас и вызывали почти физическое отвращение. Он знал, что скорее сбежит из дома, чем пойдет по такому пути.

Мысль о том, что в семье ему не место, в последнее время все чаще посещала его. Сначала становилось страшно, но потом он заставил себя спокойно оценить эту возможность, и даже порадовался ей, однако решиться пока не мог.

– Попробуй. Это мое лучшее вино.

Бодрый голос трактирщика прервал поток его мыслей. Толстяк истово протягивал ему чашу, в которой плескалась рубиновая влага. Иуда вдохнул аромат, сделал глоток, удовлетворенно кивнул.

– Неплохо! Лет пять выдержки, не местное?

– О! Господин, я вижу, разбирается! – изумленно-уважительно отозвался трактирщик.

– Есть некоторый опыт. Годится. Что с закуской?

– Одно мгновение!

Хозяин суетливо обогнул стол, исчез в дыме очага, действительно, всего на несколько мгновений. При следующем появлении в руках у него оказалось блюдо с аппетитно поджаренными кусками мяса, обильно присыпанными зеленью.

– Отведай, и больше не пойдешь в другую харчевню, – с любезным поклоном произнес он, ставя кушанье перед гостем.

– Вы что, все сговорились между собой? – рассмеялся юноша.

– Кто это мы? – не понял трактирщик.

– Вы все – держатели гостиниц, таверн, харчевен – говорите одно и то же, только на разных языках.

– Как иначе, дело у всех одно. Мой почтенный гость много общался с нашей братией?

– Приходилось. Да что ты стоишь – присаживайся, выпей, поговори со мной.

– С удовольствием!

Хозяин ловко наполнил вторую чашу из объемистой бочки в углу, поставил на стол лепешки и сел напротив. Иуда внимательно следил за ним.

– Твой облик таков, словно Господь нарочно лепил тебя держателем харчевни.

– Кто знает, может, так и было, – без тени смущения ответил хозяин. – Ведь если Бог создал вино, значит, должны быть те, кто предназначен торговать им. Не пропадать же столь щедрому дару Всевышнего!

– Замечательное суждение! – рассмеялся юноша. – Полагаю, с таким умом ты вполне можешь вести диспуты с левитами, особенно если хватишь несколько чаш своего зелья.

– Почему бы и нет. Кто знает точно, на что способен? А то, что ты называешь зельем – хмельной египетский напиток[5]5
  Египтяне со времен Древнего Царства изготовляли из ячменя, фиников или пшеницы некий аналог современного пива. Именно этот напиток имеет в виду хозяин харчевни.


[Закрыть]. Мне его секрет достался в наследство от отца.

Толстяк сделал могучий глоток, чаша наполовину опустела.

– Я так и понял. Этот запах я узнаю из тысячи других.

– Господин, я вижу, успел повидать свет, несмотря на свой молодой возраст, – проницательно сощурился хозяин.

– Ты не ошибся, Певец вина. Могу я узнать твое имя?

– С удовольствием открою его тебе. Я Симон из города Кирены[6]6
  Кирена – древний город на территории Ливии. Один из величайших городов античности, центр исторической области Киренаика. Датой его основания считается 630 год до н. э. В евангельскую эпоху входил в состав римской провинции Крит. Знаменит своей философской школой.


[Закрыть], стало быть, Симон Киренеянин. А будет ли мне позволено узнать имя моего почтенного гостя?

– Иуда бен Никодим из колена Левина[7]7
  Согласно Ветхому Завету, израильский народ сформировался из потомков двенадцати сыновей патриарха Иакова от двух его жен – Лии и Рахиль и двух служанок жен. Вот их список согласно Книге Бытия: шесть сыновей Лии: Рувим, Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Завулон; два сына Рахили: Иосиф и Вениамин; два сына Валлы: Дан и Неффалим; два сына Зелфы: Гад и Асир. Потомками Левия – сыновьями его дочери Иохаведы – были Моисей и его брат Аарон – первый священник израильского народа. Именно из потомков сыновей Левия и потомков Аарона по мужской линии набирались служители Храма. Когда в Земле Обетованной каждое колено получило свой надел, потомки Левия были лишены его, как посвященные культу и служению.


[Закрыть]. Родом я из Иерусалима.

– Из колена Левина?! Господин знатного рода! – хозяин встал и почтительно склонился перед гостем. – Это вдвойне честь для меня!

– Оставь, Симон! Я совсем не кичусь своим происхождением.

– Но почему же, господин?

– А смысл? От того, что мои предки были славными и достойными людьми, я сам не стану таким. Человек есть то, что он сам из себя сделает. Родовому имени я предпочитаю школьное прозвище – Махайра[8]8
  В переводе с древнегреческого «кинжал» (μάχαιρα)


[Закрыть].

– Ох! Это за что же, господин?

– За характер, наверно, или за язык. Учитель риторики часто говорил, речи мои острее ножа. А может, за глаза… Не знаю.

Но холодная безыскусность стального клинка мне всегда была по душе.

Трактирщик наклонился, чтобы взглянуть юноше в глаза и невольно отпрянул, встретившись с их холодным изумрудным блеском.

– Да, – задумчиво протянул он после некоторой паузы, – зря Господь не создает такие глаза. Видно, чего-то он от тебя хочет, раз наделил подобными светильниками.

Иуда вздрогнул, усмехнулся, скрывая смущение.

– Если б еще знать, чего же именно Всевышний от меня хочет, я был бы очень признателен Ему.

– Слишком много ты хочешь от Господа… Однако я заболтался, а ты голоден. Ешь, пока не остыло.

– Верно. Я еще не оценил твою стряпню.

Иуда жадно запустил зубы в сочное, пахнущее травами мясо. Симон выжидающе смотрел на него.

– Да, Бог воистину создал тебя именно держателем харчевни, ибо ты весьма преуспел в своем ремесле.

– Ага! Я знал, что ты оценишь это блюдо!

– Оно замечательно. И я хочу выпить за твое преуспевание, Симон из Кирены.

– Благодарю! Благослови тебя Бог, господин!

Обменявшись любезностями, они сделали по глотку, одновременно поставили чаши на стол и расхохотались.

– Воистину, у меня сегодня счастливый день – Всевышний послал мне такого гостя! – воскликнул Симон, вновь наполняя чашу Иуды. – Заходи чаще, я всегда буду рад тебе!

– Не сомневаюсь, старый хитрец! Другие посетители, полагаю, не так привередливы, пьют твою дешевую кислятину?

– Кому что нравится, – с деланной скромностью развел руками трактирщик.

Иуда снова громко расхохотался, поднял чашу.

– Твое здоровье, хозяин! – отсалютовав, он допил вино. – Лей еще!

Их беседа прервала шумная компания, ввалившаяся в зал – человек пять голодранцев, явившихся тратить последние медяки, заполнили маленькую комнату смрадом тел.

– Эй, хозяин! Вина! – загорланили они с порога.

Иуда брезгливо скривился. В странствиях он достаточно насмотрелся на подобных оборванцев, не понятно какого роду-племени, обитавших в любом городе вблизи ворот и порта, гостиниц и рынков. Не гнушаясь самой грязной работой, эти люди были способны и на кое-что худшее, как они существовали в мире, лучше было не спрашивать.

Симон помрачнел и весьма нелюбезно швырнул предводителю компании баклагу с той самой кислятиной, о которой говорил Иуда.

– Держите. Есть будете?

– Нет! Твоя стряпня годится только для собак и римлян – в прошлый раз на костях почти не было мяса!

– За что заплачено, то и подано. Кстати, кто сегодня платит?

– Абу, он сегодня богач.

Симон вздохнул.

– Тогда платите вперед, а то упьетесь, как всегда, а мне одни убытки!

– Ну нет! Сначала попробуем, что ты нам дал.

Предводитель бродяг вскинул баклагу и сделал мощный глоток.

– Кислятина! Эй, давай другое – этим только свиней поить!

– Другое дороже.

– Не твоя забота! Заплатим. Тащи сюда кувшин и что-нибудь пожрать.

– Сказали же, не будете есть! – страдальчески воскликнул Симон.

– А мы передумали! Ты не болтай – делай, что тебе говорят!

Хозяин тихо выругался, исчез в глубине заведения. Буйная орава шумно расположилась за самым большим столом. Иуда спокойно ел мясо, хотя эта компания порядком испортила ему аппетит и настроение. Но умоляющий взгляд Киренеянина был столь красноречив – юноша не смог оставить его одного в таком обществе.

Появился Симон с кувшином вина и огромным блюдом мяса, от которого валил пар.

– Вот, – угрюмо сказал он, почти швырнув все это на стол, – и только попробуйте заявить, что не подойдет. Тогда отправляйтесь в другую харчевню.

– Разберемся, винная бочка. Иди отсюда! Не мешай нам!

– Сначала заплатите!

– Сказано, заплатим потом. Может, нам будет мало.

С тяжким вздохом хозяин отошел к очагу. Иуда поймал его взгляд, Симон в ответ театрально закатил глаза и выразительно поднес руку к горлу. Юноша ободряюще подмигнул и презрительно скользнул взглядом по шумящей ораве. От малоприятных звуков, зловония тел аппетит у него совсем пропал. Он усмехнулся, вспомнив свое первое знакомство с людьми такого сорта в одной из портовых таверн Александрии, и жестом подозвал хозяина. Тот радостно бросился на зов.

– Наполни-ка вновь мою чашу, Певец вина, продолжим нашу беседу.

– С радостью! – живо откликнулся Киренеянин.

– Скажи, давно ты держишь это заведение?

– Лет двадцать…

– Неплохо! Ручаюсь, за это время ты повидал столько всего, почти разучился удивляться.

– Это верно. Публика тут бывает разная, правда, все больше мелкие торговцы, приезжие победнее, во время праздников паломники или такие, как вот эти, – Симон, скривившись, кивнул в сторону бродяг. – Гости вроде тебя – редкость.

Он вопросительно взглянул на Иуду, юноша кивнул, хозяин сел напротив.

– Да я, честно говоря, случайно здесь оказался: бродил по городу и проголодался. Вот и зашел в первую харчевню, какая подвернулась.

– Господин не погнушался такой бедной лачугой?

– Видел и хуже. Я ведь недавно вернулся в Иерусалим.

– Что ты повидал свет, я уже понял. Хотя это странно: если мне позволено будет заметить, ты еще очень молод.

– Верно. Мне только восемнадцать. Мир я смотрел по желанию отца, впрочем, я сам ничего не имел против – на свете столько интересного.

– А вот меня не тянет в дальние странствия, больше нравится сидеть и слушать рассказы других.

Симон снова вопросительно взглянул на Иуду, тот кивнул. Толстяк извлек откуда-то кувшин вина и стал разливать его. Юноша жестом остановил его усердие.

– Достаточно, разбавь водой[9]9
  Греческий и римский обычай. В античной Греции и Риме за трапезой вино всегда разбавляли. Пить вино в чистом виде считалось дурным тоном, признаком варварства. У Геродота в трудах даже встречается выражение «episkythizein», обозначающее «пить вино по-скифски», то есть, неразбавленным. Впрочем, ученые полагают, что вино разбавляли не только с целью уменьшить его опьяняющие свойства, но и потому, что некоторые греческие вина были очень сладкими и густыми. Римляне же переняли обычай у греков, как культурное клише.


[Закрыть]. Да! Представляю, чего ты наслушался за столько лет!

– Это точно! Может, и ты расскажешь, где побывал?

– Почему бы нет. Долгое время жил в Александрии – там я учился[10]10
  Основанная в 332 году до н. э. Александром Македонским, Александрия стала не только столицей Птолемеевского Египта, но и культурной столицей эллинистического мира, особенно с того момента, как сатрап Птолемей Сотер (323–282 годы до н. э.) основал там Александрийский мусейон (музей), который стал самым известным образовательным центром Средиземноморья. На территории мусейона находилась одна из лучших библиотек античности (Александрийская библиотека), уникальное собрание произведений искусства и редкостей, существовал научный центр, где работали лучшие ученые своего времени, занимавшиеся натурфилософией, математикой, астрономией, географией, медициной, теорией музыки, лингвистикой, другими науками. Туда стекались многочисленные ученики, желавшие получить самое качественное в эллинистическом мире образование. Учреждение находилось на государственном обеспечении. Положение не изменилось и с захватом Египта римлянами, хотя расцвет Мусейона был уже позади. В евангельские времена Мусейон не утратил своего значения, получить образование там по-прежнему считалось очень престижным.


[Закрыть]. Бывал в Антиохи, в Тире и Тадморе, Дамаске, Тарсе, Берите[11]11
  Тир – финикийский город, один из древнейших крупных торговых центров Средиземноморья. Находился на территории современного Ливана. По свидетельствам Геродота был основан в середине XXVIII века до н. э. В евангельские времена имел большое значение, как торговый центр и порт, а также центр науки и образования.
  Тадмор – город в центральной части Сирии. Расположен в оазисе посреди Сирийской пустыни в 215 километрах к северо-востоку от Дамаска и в 180 км к юго-западу от реки Евфрат. Рядом с ним руины Пальмиры.
  Дамаск – один из древнейших городов Средиземноморья и Ближнего Востока. Первые упоминания о нем встречаются в египетских документах и относятся к XV веку до нашей эры. В 64 году до н. э. Гней Помпей присоединил город к Римской империи. Он стал центром провинции Палестина. Здесь располагалась штаб-квартира римских легионов, охранявших римско-персидскую границу.
  Тарс – древний город на юго-востоке Анатолии (сейчас часть Турции). В евангельские времена был важным административным центром и портом Восточного Средиземноморья. Так же там существовала известная в эллинистическом мире высшая школа грамматики и философии.
  Берит (современный Бейрут) – древний город и порт на территории современного Ливана. Был основан финикийцами в XV до н. э., играл важную роль в средиземноморской торговле. Римляне захватили его в I веке до н. э. и превратили в военную колонию. Во времена империи стал центром римской культуры в Сирии и на побережье Средиземного моря.


[Закрыть]…

– Ну и где лучше живется?

– Нигде Симон. Жизнь повсюду одинаково тяжела и печальна, а люди во всяком месте знают горе и страдание.

– Грустно! Неужели Господь гневается не только на наш народ?

– Наверно. Но если мы сами виноваты, на остальных за что?

– За поклонение идолам и нечестивость жизни.

Симон был серьезен. Взглянув на него, Иуда едва сдержал смех.

– Да?.. Но у них не было Авраама и Моисея. Что они могут знать о Предвечном?

– И то верно!.. Тьфу! С чего это меня на умные разговоры потянуло! Скажи, а римляне тоже живут в скорби?

– Не знаю. Я с ними мало общался, – по губам юноши скользнула горькая улыбка. – Редкий римлянин унизится до беседы с евреем[12]12
  Евреи, как и все другие народы, были для римлян варварами. Но в принципе отношение к евреям в Римской империи было вполне лояльное, иудаизм был разрешен и даже популярен среди жителей Рима. Гай Юлий Цезарь в качестве благодарности за помощь в борьбе с Помпеем во время гражданской войны 49–48 годов до н. э. разрешил евреям публичное отправление богослужения в Риме. Известно, что синагоги существовали в Вечном Городе уже в правление императора Августа (27 год до н. э. – 14 год н. э.). Более того, в различных общественных мероприятиях для жителей Рима власть уважала обычай шаббата. Но при преемнике Августа императоре Тиберии (14–37 годы) евреи попали в немилость, т. к. некая знатная римская матрона была обманута ими. В чем именно состоял обман, источники умалчивают. В наказание синагоги были закрыты, священная утварь сожжена, 4000 еврейских юношей взяты на военную службу в Сардинию.


[Закрыть].

– В твоих словах гнев и обида. Напрасно, наверно, им просто не понять нас, вот они и презирают то, чего не знают. Не стоить тратить свой пыл на это.

– Не стоит, но все-таки горько.

– Забудь! Ты вернулся домой, здесь все свои, все родное. Здесь твоя земля.

– На которой хозяйничают римляне[13]13
  Установление власти Рима над территорией Иудейского царства осуществлялось в несколько этапов. В 63 году до н. э. Помпей Великий, воспользовавшись распрей царевичей из рода Хасмонеев, выступил в роли третейского судьи и установил над Хасмонейским царством протекторат республики. Фактически царство стало сателлитом Рима. В 40 году до н. э., после нашествия парфян, Ирод, тетрарх Галилеи (будущий Ирод Великий), бежал в Рим и, заручившись поддержкой сената, был избран царем Иудеи. В 37 году до н. э. ему с помощью римских войск удалось взять Иерусалим и изгнать парфян. Все правление Ирода проходило под ненавязчивым, но явным контролем Рима. После смерти Ирода царство было разделено между тремя его сыновьями. В 6 году н. э. старший сын Ирода Архелай был отстранен от власти императором Августом, его часть царства перешла под прямое управление империи. Другие части царства Ирода сохраняли формальную независимость вплоть до 41 года, когда Иудею восстановили в прежних размерах (то есть, в размерах Иудейского царства до завоевания его Селевкидской державой) и отдали в управление Ироду Агриппе. Такое положение сохранялось вплоть до Иудейской войны.


[Закрыть], – вздохнул Иуда. – Да и вернулся я как-то не по-настоящему: так давно не был на родине, отвык от нее, тем более, уезжал мальчишкой, а вернулся взрослым. Скажи, много ли изменилось за последние семь лет, Симон?

Хозяин задумался, снова наполнил свою чашу из бочки, отхлебнул на ходу и вернулся на место. Кислый запах зелья распространился по всей комнате.

– Да как сказать… Вроде, все по-прежнему. Римляне действительно хозяйничают, как хотят, правда, новый наместник, пожалуй, лучше прежнего. Синедрион[14]14
  В Иудее высшее религиозное учреждение, а также высший судебный орган в каждом городе, состоявший из 70 человек. Иерусалимский синедрион, естественно, был выше всех остальных.


[Закрыть] снова возглавляет Аннах, вернее, конечно, его сын, но все-то знают, кто настоящий хозяин. Саддукеи[15]15
  Название одной из трёх древнееврейских религиозно-философских школ, возникших в эпоху расцвета династии Маккавеев (около 150 г. до н. э.). Эти три направления – саддукеи, фарисеи и ессеи – в основных чертах выросли на почве Закона Моисея и представляли лишь продукт различного отношения к способу применения его в жизни. Иосиф Флавий в «Иудейских древностях», с целью сделать понимание еврейских сект доступным для нееврейских читателей, сравнивает, на основании некоторого внешнего сходства, саддукеев с эпикурейцами, фарисеев – со стоиками, ессеев – с пифагорейцами.


[Закрыть], как всегда, спорят с фарисеями, а теперь еще новая напасть – зелоты[16]16
  Социально-политическое и религиозно-эсхатологическое течение в Иудее, возникшее в эпоху Маккавеев во 2-й половине I века до н. э. и оформившееся окончательно в середине I века н. э. Основной целью зелотов было упразднение эллинистического влияния и свержение римского владычества. Для достижения этой цели считались пригодными любые средства.


[Закрыть]!

– А кто они? – оживился Иуда. – В своих странствиях я про них кое-что слышал, но очень смутно.

– Да кто ж разберет? Одни говорят – святые, борцы за свободу Израиля, за чистоту жизни старых времен, другие называют разбойниками, убийцами, фанатиками. По мне, так кучка безумцев. Говорят, они не пьют вина и не притрагиваются к женщинам. А хуже всего, везде, где могут, они устраивают беспорядки, подбивают людей к бунту, убивают римлян и даже евреев, преступивших Закон.

– Интересно! А ты их когда-нибудь встречал?

– Нет! – энергично затряс головой Симон. – И даст Бог, не придется! Мне своих забот хватает.

– Ах ты Силен[17]17
  В древнегреческой мифологии демон, сатир, сын Гермеса и нимфы, воспитатель, наставник и спутник Диониса. Обычно изображался в виде толстого добродушного старика верхом на осле.


[Закрыть]! Тебя послушать, так хоть новый потоп, лишь бы твоя харчевня оказалась в Ковчеге!

– А чем плохо? Я сам живу и другим не мешаю. Что такого?

– Да нет… ничего… Я так, о своем… Что там еще? – Иуда резко обернулся, привлеченный шумом за соседним столом.

Двое бродяг яростно рвали друг другу бороды, выкрикивая нечленораздельные ругательства и угрозы, остальные подначивали, столпившись вокруг.

– Это что еще такое? – возмущенно накинулся на них хозяин. – Заплатите и убирайтесь вон! На улице деритесь сколько угодно.

На него не обратили внимания, драчуны, бывшие уже изрядно во хмелю, принялись азартно мутузить друг друга, пока с грохотом не повалились на стол, разлетевшийся на куски вместе со всем, что на нем было. Компания дружно расхохоталась. Парочка так и осталась лежать среди костей, черепков и досок.

– Да что же это! Вы здесь все переломаете! А ну выметайтесь!

– Трухлявая бочка! Ты на кого поднял голос! – накинулся на Киренеянина самый огромный из бродяг, тот, кого они называли Абу.

– Я говорю, гоните монету и убирайтесь! У меня приличное заведение!

– Никуда мы не уйдем! Еще вина! – верзила тяжело обошел остатки стола и всей тушей облокотился на плечо Иуды, стараясь удержать равновесие.

– Этого еще не хватало! Прочь, мразь! – Иуда брезгливо оттолкнул оборванца.

Тот отлетел к стене, на мгновение опешил. Потом побагровел.

– Ты! – взревел он. – Молокосос! Да я от тебя мокрого места не оставлю!

Ринувшись на юношу, он хотел схватить его за горло, но Иуда оказался проворнее: отскочил, и, увернувшись от массивного кулака, так ловко сделал подсечку, что верзила грузно плюхнулся на пол, сильно ударившись затылком.

– Ах ты, щенок! – вскричали остальные.

Один из них бросился на Иуду, но тот снова увернулся и ударил нападавшего по лицу. Бродяга отлетел. Другой запустил в юношу куском доски, но промахнулся. Иуда накинулся на остальных. Ловким приемом сбив с ног ближайшего, он «пригладил» его деревяшкой, следующий получил удар в живот, от чего согнулся пополам и затих. Последний, видя, как оборачивается дело, решил, что связываться не стоит, и проворно проскользнул к выходу. Юноша начал отряхиваться, но тут предводитель шайки бросил в него нож. Иуда едва успел пригнуться. Его захлестнула ярость. Бросившись на бродягу, он одним могучим ударом сшиб его на землю и схватил за горло так, что у того глаза вылезли из орбит.

– Жалкое отродье! – он чуть ослабил хватку. – Благодари Бога, что я не хочу марать о тебя руки! Забирай свой сброд и убирайся! Чтобы больше тебя здесь не видели.

– Только пусть сначала заплатит! – выступил на авансцену Киренеянин, успевший за время потасовки привести на помощь Иуде нескольких молодцов.

– Верно! – проворно отцепив от пояса Абу кошель, юноша бросил его трактирщику. – Держи! – Он отпустил бродягу, поднялся. – Вставай и выметайся вместе со всей компанией.

Провожаемые ледяным взглядом Иуды и угрюмыми взорами молодцов из соседней столярной мастерской, оборванцы кое-как убрались вон, прошипев на пороге какую-то нечленораздельную угрозу.

– Как мне благодарить тебя? – бросился Симон к Иуде, едва они скрылись.

– Да, есть за что благодарить! – усмехнулся тот. – Посмотри, какой разгром.

– Это пустяки! Если бы не ты, было бы хуже, и они бы не заплатили.

– Сомневаюсь, что их жалкие медяки окупят этот бардак.

– Не важно! Главное, они сюда больше не сунутся. Они ведь трусы, а ты нагнал на них страха. Где это учат так драться?

Юноша брезгливо отряхнулся, подобрал нож, внимательно осмотрел.

– Гляди-ка, хороший клинок. Украл где-нибудь. Возьми – пригодится. А драться я научился у греков. Они жуткие забияки, обучают этому искусству в специальных школах[18]18
  Иуда говорит о палестрах и гимнасиях – древнегреческих школах, в которых общеобразовательная программа сочеталась с интенсивным курсом физической подготовки. Палестрами также назывались площадки для занятий спортом.


[Закрыть].

– Тьфу! Нечисть! – благочестиво выругались присутствующие.

Иуда расхохотался.

– Конечно, нечисть. Но, как видите, такое умение может пригодиться.

– Да уж!.. Но я надеюсь, ты невредим?

– Совершенно. А ты вовремя струсил и привел подмогу.

– Да видишь ли, мой господин…

– Ладно, я не в укор. Дай воды, и я пойду.

Симон поднес юноше полную чашу, тот жадно выпил, отцепил от пояса кошель и протянул трактирщику.

– Держи.

– Куда так много?

– За разгром.

– Убери. Я не могу взять. Я и так в долгу у тебя.

– Оставь. Вино и мясо у тебя превосходны, так что заработал. Бери, не серди меня.

– Ладно, как прикажешь, господин, – промямлил Киренеянин, робко принимая кошель.

Иуда направился к выходу.

– Прощай, Певец вина! Благослови тебя Бог.

– И тебя, господин, – почтительно поклонился хозяин. – Заходи, я буду счастлив.

– Еще бы, старый хитрец! – рассмеялся юноша.

– Нет! Не потому, что так щедро платишь. Придешь без денег – голодным не останешься, клянусь.

– Ловлю на слове, Симон. Смотри! – с порога махнув рукой трактирщику, Иуда скрылся в шумной сутолоке улиц.

2

Жаркое утро превратилось в раскаленный полдень. Иерусалим бурлил. Люди бежали по улице, шарахаясь от легионеров и храмовой стражи. В знойном воздухе стоял немолчный шум от топота ног, криков, лязга оружия. Солдаты усердствовали. Взбешенные потасовкой на площади, они хватали всех без разбора и особенно не церемонились.

Иуда неторопливо шел по улице, не обращая внимания на всеобщую суету. Надменно-уверенный вид, которому он научился в странствиях, степенная походка, богатая одежда и ледяное спокойствие служили юноше надежным щитом. Его не трогали, беспрепятственно пропуская через все посты. Сначала он собирался домой, но представил причитания испуганной матери, ворчание отца и свернул к Яффским воротам.

Симон увидел его издали, радостно вышел навстречу.

– Приветствую тебя, господин! Как славно, что ты решил заглянуть ко мне! – воскликнул он, распахивая перед Иудой дверь.

– Здравствуй, Симон! – улыбнулся юноша. – Ты опять за свое? Мы же договорились, чтоб ты не называл меня господином.

– Прости, мой почтенный друг! Но у тебя столь надменный вид сегодня, язык сам собою повернулся.

– Это для солдат, чтоб не лезли. В странствиях я усвоил: чем уверенней держишься, тем меньше тебя трогают.

– Это точно! Но проходи же! Пить хочешь?

– А ты как думаешь?

– Несколько мгновений с твоего позволения!

– Не суетись, Симон! Я не тороплюсь.

Хозяин исчез. Иуда прошел во внутреннюю комнату, сорвал с головы тюрбан, пригладил взмокшие волосы. Возник хозяин, поставил перед ним кувшин, положил лепешки и тихо удалился. Иуда налил себе чашу и стал медленно пить мелкими глотками, прислушиваясь к шуму на улице. Появился Симон.

– Все разбежались – боятся. В городе Бог знает, что творится.

– Знаю. Шум до небес.

– Ты позволишь нарушить твое одиночество?

– Конечно! Присоединяйся.

Киренеянин поставил на стол еще один кувшин с египетским напитком, сел рядом. Они отсалютовали друг другу чашами.

– Бога ради, расскажи, что происходит? Отчего все так перепугались? Кого ищут?

– Не знаешь? Ты не был на площади?

– Делать мне там нечего!

– Ох, Симон! Так и конец света наступит, а ты не заметишь!

– Тем лучше – испугаться не успею.

Иуда рассмеялся, но тут же снова стал серьезным.

– Может ты и прав по-своему! – задумчиво сказал он.

– Но все же что случилось? – нетерпеливо переспросил Киренеянин.

– Во время объявления приговора несколько смельчаков попытались отбить осужденного.