Текст книги "Правда фронтового разведчика"

Первое большое наступление, смена атак, отходов, передислокаций, подробности схваток – не для слабонервных, вид поля боя после атаки – тем более. Игорь старательно изгоняет из памяти все это до сих пор. Когда рассказывал один из таких эпизодов студентам в дни чествования ветеранов, завелся, снова забила нервная дрожь, и тихонько под язык пару таблеток, чтобы парни не заметили. И так почти всегда, когда трогал память. Не так-то все просто.

У немцев, с их четкостью, пунктуальностью, каждое участие в пехотной атаке, пусть и нерешающего наступления, отмечалось особой медалью. Ленточка от медали нашивалась наискосок на борт кителя. Это были знаки геройства, фронтового опыта – предмет особого уважения. У иного нашего солдата таких ленточек хватило бы на все борта кителя, да вот и кителя-то не было, только вылинявшая гимнастерка, да и атаки не считал никто. У Игоря таких ленточек набрался бы не один десяток, хоть и был офицером. У немцев лейтенанты в атаку не ходили, там были фельдфебели.

Большой палец на левой

В начале сентября сорок третьего разведчика, как имевшего опыт работы в тылу противника, вызвали в штаб фронта. Команда была простая – приготовиться к выполнению очередного оперативного задания в тылу у немцев. Велено было отпустить бороду.

Пока шла подготовка, борода успела отрасти. Игорь, отродясь не ходивший с бородой, с веселым интересом рассматривал свою физиономию: борода росла каким-то растрепанным веником, в колечках и была гнусно пестро-рыжая. Дополняли картинку очки – железные ободья, в которых он ходил еще с десятого класса в школе и в них же лазил в разведку! К бороде никак не мог приноровиться, она мешала, в ней застревал мусор, крошки – очень неудобное устройство. Долго возились с обувью, что надеть: сапоги, обмотки, опорки, ботинки. Друзья посмеивались, что все равно от бородатого мужика за версту несет интеллигентиком.

Сочинили легенду, выправили аусвайс – немецкий документ вроде нашего паспорта. Когда спросили, на какую фамилию записать, ответил: Иван Федорович Ананьев. Дело в том, что Ее звали Ирина Федоровна Ананьева – одноклассница, еще с седьмого класса тронувшая его романтическое сердце. Любил ли он, был ли влюблен – неважно, важно то, что для него существовала Она, была красивее всех, и флер юношеской влюбленности еще долгие годы лежал на ее имени. Имя, которое он предложил, было талисманом, данью воспоминаниям о Ней. Теплый лирический уголочек в сердце был остро необходим, как залог тишины, покоя, счастья, пусть будущего, среди жестокой мужской войны. Год рождения записали 1918, состарив его на пять лет.

Через партизанский край его вывели на станцию Тулебля – Сортировочная Старорусского железнодорожного узла. Связной – дядя Миша работал у немцев слесарем в железнодорожном депо. Определили Игоря стрелочником на выходной, крайней стрелке из Тулебли. На житье пристроили к вдовушке средних лет. Сутки – дежурство в будке стрелочника, сутки – свободен. Основная задача – считать составы, выяснять, что и сколько везут. Только просчитывая составы на стрелке при выходе со станции, можно было получить точное представление о характере перевозок немцев.

Сменщицу свою он видел мельком, сдавая дежурство, и не знал о ней ровным счетом ничего, кроме имени – Настя. Записывать сведения было опасно. Забегая на пост как бы случайно, Миша принимал устные сообщения. Игорь был считающим звеном, других заданий пока ему не поступало.

Неделя-другая все в порядке. Досаждало одно: вечерами немцы сгоняли всех рабочих узла, и его в том числе, в сарай: обязательные просмотры кинохроники – о победах немецкого оружия, о зверствах большевиков, о руководителях рейха, о жизни счастливой Германии и прочее. Смотреть было противно и страшновато – не выдать бы себя какой-нибудь ерундовой реакцией, поэтому смотрел молча, тупо – со стороны явно наблюдали.

Составы приходили не часто и не каждые сутки. Свободного времени даже в смену было достаточно, и, осмотрев стрелочное хозяйство, оценив обстановку, можно было позволить себе и отойти от сторожки, пройтись, отдохнуть. Заканчивалась третья неделя работы стрелочником.

Иногда в такую свободную минуту Игорь уходил за несколько сотен метров от будки посидеть на пригорке под солнышком, благо изображал из себя человека в годах – по легенде. С пригорка как на ладони виден весь железнодорожный узел, далеко на горизонте, сливаясь с облаками, синеет Ильмень. Тишина, в траве совсем по-мирному жужжат пчелы, шмели, качаются головки одуванчиков. В кустиках за высокой травой можно укрыться, прилечь и, рассматривая сквозь закрытые глаза солнце, насладиться его ласковым теплом, расслабиться, забыть на минуту-другую все и вся, вспомнить дом, мамин сад с яблоками, да мало ли что…

Вот и сегодня пришли такие минуты. Вернул к действительности шум машин на шоссе, проходившем чуть ниже по склону. Приподнявшись из травы на локте, увидел через кусты, что грузовики с тентами остановились недалеко от въезда в поселок. Из машин высыпали несколько десятков (до роты, отметил про себя Игорь) парней и девушек в возрасте лет 15 – 18. Одеты в униформу – наподобие полицаев. Слышны обрывки команд на русском языке. Построились в три взводные колонны, двинулись к поселку. Такие отряды не раз заявлялись с целью выявления партизан, посторонних. Документы у Игоря были в порядке и при себе. Но что дальше? Таиться в кустах бессмысленно и опасно, идти к своему жилью – тем более. Решил вернуться в будку – спокойно и незаметно.

Обождав, пока приехавшие рассыпались по поселку, начал спускаться к шоссе, к своей будке. За шоссе – хилая речушка, протекавшая по небольшому овражку. Только начал спускаться с пригорка, как заметил возвращавшегося к машинам парня в полицейской одежде – из той группы. Парень и Игорь увидели друг друга почти одновременно, и парень направился наперерез Игорю, свернув с шоссе. Игорь, как полагалось в таких случаях, остановился, руки назад и стал ждать. Парень двигался странной походкой, неустойчивой, чуть разболтанной, какая бывает у подвыпившего человека. Парню лет 16. Лицо его поразило Игоря. Было в нем что-то безумное, несчастное, отчаянное. Казалось, на лице этом затаился какой-то ужас от только что увиденного кошмара. Парень был не в себе, в каком-то шоке, со взглядом, направленным внутрь, когда человек действует автоматически. Краем глаза Игорь увидел, что за ситуацией наблюдают из кабин автомашин стерегущие их водители. Надвигалась опасность – весь напрягся, напружинился.

Парень молча подошел к Игорю вплотную, и тот подумал, что, пока он рядом с ним, водители из грузовиков стрелять не станут. Между тем парень качнулся в сторону Игоря и, положив руку на его плечо, уперся в него. Глаза, направленные на Игоря, смотрели как бы сквозь него, они продолжали видеть что-то ужасное, потрясшее парня. Пьян он не был! И вдруг, притянув Игоря к себе, уперся своим лбом в его лоб. Так они и стояли молча – мгновения, секунды, минуты?.. Только ветерок шелестел в травах, да шевелился жук, застрявший в бороде Игоря, которого он не решился смахнуть, когда увидел приближавшегося парня: поднять руку уже было нельзя, при встрече с полицейским следовало остановиться и – руки за спину. Жук копошился, мгновения тянулись… Как бы очнувшись, парень легонько оттолкнул Игоря от себя и, резко развернувшись, пошел к машинам, оставив опешившего бородатого «будочника» за спиной.

Быстро стряхнув наваждение, Игорь решительным шагом поспешил пересечь шоссе и, как только оказался на кромке оврага, услышал сзади пистолетный выстрел. Мгновенно, подчиняясь фронтовой привычке, резко упал в высокую траву и покатился по склону к речушке, изображая то ли убитого, то ли раненого. Падая, успел увидеть того парня, обернувшегося в сторону Игоря, и его руку, еще не успевшую опуститься – с пистолетом. На дне овражка распластался в траве, затих. Парень-полицай той же нетвердой походкой уходил к машинам, не оглядываясь.

Прячась между кустов, насыпей, вдоль железнодорожных путей, Игорь добрался до будки, и только там через некоторое время его отпустили пружины страха такой банальной ситуации.

Через окошко будки был виден большой участок шоссе. Часа через полтора на выходе из поселка появились люди – те же полицейские девчонки и мальчишки, шедшие к машинам. При них группа разношерстно одетых людей, человек тридцать, двигалась окруженная конвоем с пистолетами. Вооруженные мальчики и девочки – и это было серьезно.

Но размеренная жизнь Игоря-стрелочника была все-таки нарушена. В неурочное время в один из дней третьей недели бдения появился Миша:

– У всех русских рабочих почему-то просматривают большие пальцы на руках – вот так.

И он приложил большие пальцы рук один к другому. Игорь приложил свои и показал Мише: ноготь левого пальца был много шире правого и короче, но ведь у всех людей правая и левая сторона тела разнятся.

– Ну, вот что, друг, ищут именно вот этот твой левый палец – уходи немедленно. Немцы сейчас проверяют в депо, пока до стрелочников доберутся – успеешь скрыться!

Но почему пальцы? В те дни было много, например, приметных бород: проблема бритья решалась кардинально, в очках – тоже, людей в его летах немного, а вот пальцы? Правда, при подготовке к операции и составлении легенды в «особых приметах» это записали, но решили – мелочь. Но эту особенность рук Игоря надо было подсмотреть. Да не тут, в Тулебле, а там, откуда пришел! Кто-то продал?

Не заходя к вдовушке, в чем был вслед за Мишей двинулся по-за сараями, складами, вагонами. Миша передал Игоря в определенной точке очередному связному, а там через партизанские явки, наконец, опять вывели к своим через линию фронта.

После этого здесь, у Старой Руссы, в тыл его уже больше не посылали, считали, что Игорь «засвечен». А вот узнать бы кем, какая сволочь ходит рядом, притворяется своим, гадина! Разговор был бы короткий, фронтовой.

А типы встречались на фронте, а уж тем более на передовой! Одна такая встреча засела в памяти Игоря ржавым осколком.

Храбров – капитан

В начале ноября сорок третьего было принято решение провести разведку боем. Каждый рейд в тыл для разведки обходился немалыми жертвами, взятие «языка» было событием, а получаемая информация – минимальна. Разведка боем имела те преимущества, что выявляла огневую систему противника на большом участке обороны. Но и жизней такая разведка отхватывала немало, поэтому провести ее решили силами штрафной роты.

Штрафная рота подчинялась штабу фронта. В отличие от штрафных батальонов, где были в основном солдаты по приговору трибунала, в отдельной штрафной роте, как правило, – офицеры. Такие роты кидали в самые жестокие бои. Если в бою штрафник был ранен, считай, кровью искупил вину, получал оправдание, а уж ежели убит – тем более не виновен. Вот он, суд военный, фронтовой, без снисхождений и рассуждений, хотя люди, бывало, залетали в штрафники и по пустякам, и по немилости начальства.

Во главе таких подразделений ставили людей далеко не самых светлых. Ротой, с которой пришлось налаживать взаимодействие перед предстоящей операцией, командовал капитан с лихой фамилией – Храбров. Когда Игорь появился на позициях роты, первое, что поразило – идеальная чистота в окопах, сопровождающий даже попросил стереть дорожную грязь с сапог! Окопы – по всем правилам: полный профиль, стенки окопов аккуратно закреплены жердями. Чувствовалось, что на позициях роты образцовая дисциплина. Проводили в землянку командира роты: сверху несколько бревенчатых накатов, размеры внутри поразили – три комнаты, стенки обшиты вагонкой, стоит пианино, в служебной комнате – настоящий письменный стол. При входе в землянку – два здоровенных телохранителя, как стало ясно потом. Внутри два ординарца, которые кидаются без команды поднять упавший карандашик. В помещениях горит электричество: солдат крутит велодинамо. Накрыли стол, вкусно накормили. Игорь даже молока отведал впервые на фронте: в роте было хозяйство с коровами.

Обговорили все детали, поработали с картами, условились обо всем. Игорь собрался в обратный путь – дали сопровождающего.

Оборотная сторона этой благочинности выглядела совсем неблагочинно. Ладно, что велодинамо непрерывно крутили солдаты. Бог с ним, что хозяин землянки, сам искусством игры на фортепьяно не владея, призывал тех, кто умел, и заказывал «под настроение». Но то, что офицеры-штрафники, даже из евреев, перебегали из этой роты к немцам – было фактом убийственным. Объяснялось же все просто: у лихого капитана Храброва было одно наказание, одна мера взыскания за проступки, просчеты, оплошности. Садист, жестокий до тупости капитан приказывал сажать человека на бруствер окопа спиной к немцам на три, пять или десять минут, а там уж как немцы смилостивятся, захотят – подстрелят: передовая.

Разведку боем провели, бой был жестоким, потери – большими, но огневую систему противника выявили, уточнили, что знали, взяли пленных. Но результаты и потерянные жизни не соотносились. Фронт!

Кое-что еще о разведке

Подходил к концу сорок третий год и год фронтовой утомительной и опасной жизни лейтенанта Бескина. Рейды в разведку давно стали «работой». На других фронтах что-то происходило, а тут стояли, упершись как два барана на узком мосту. Но основную роль фронт выполнял – связывал значительные силы противника, не позволяя перебрасывать их на другие фронты.

Разведка противника всегда нужна, хоть в обороне, хоть в наступлении. Даже когда полк отводили в тыл на отдых, пополнение, разведчиков, бывало, вызывали в расположенные на переднем крае части – для них передышки не было. Вообще-то разведка была и в танковом полку, и в полку связи, и у артиллеристов. Но у артиллеристов разведчики сидели на наблюдательных пунктах, разведка связистов или танкистов не лазила за «языками». Эта задача была только на плечах заурядной пешей разведки стрелковых частей, тех, в которых матушка-пехота войну избывала.

И все ползком, все затаившись. Летом, прокладывая проходы в минных полях и проволочных заграждениях, честили немцев, которые привязывали к проволоке пустые консервные банки, устраивали против разведчиков прочие хитрости. Поминали всех праотцев, когда простые сучки, валежины вдруг случайно могли хрустнуть под ногами, когда предательский стрекот сороки выдавал присутствие человека, когда не вовремя вдруг могли качнуться кусты. Зимой было легче – все присыпало снежком, но под ним таились мины. В поиске у разведчиков мелочей не было, все надо было предусмотреть. Учились использовать каждую лазейку, каждую, казалось бы, несущественную деталь. Например, приспосабливали немцы пулемет с эксцентричным креплением на станке, чтобы стрелял он методично, веером, с минимальным темпом стрельбы. Поэтому разведчики точно знали, что в промежутке, когда огонь «ушел» вбок и пока пулемет вновь будет повернут в исходное положение, можно успеть проскользнуть опасную простреливаемую зону и т.п.

Разведка – это тихая атака, длительная, выматывающая нервы, сжимающая человека в пружину не на минуты, как в обычном бою, а на часы, сутки, что далеко не все способны выдержать. Да и атака-то не всегда тихая: обнаружат, накроют огнем так, что и свет белый в копеечку станет. В разведке быть храбрым – еще не самое главное, важнее сообразительность, быстрая реакция, умение действовать сообща. Но больше всего сил забирали операции по захвату «языков».

Военная мысль старших начальников войны минувшей, казалось, застряла на категориях Первой мировой и Гражданской войн, когда боевые действия велись как бы в «натуральном» виде: «вижу врага – стреляю, не вижу – не стреляю», когда не было радио– и телефонных перехватов, не было современной аналитической работы с документами, публикациями в прессе и пр. Всего этого в головах начальников не существовало, и, как в те давние времена, все упиралось в идею «языка» как источника информации о противнике и как вещественное доказательство активности войск, умелости руководства ими. Бумажку, документ можно подложить, состряпать, а «язык» – это весомо, предметно, доказательно.

«Язык», естественно, был нужен не столько для уяснения высоких стратегических замыслов, ему, естественно, недоступных, а больше для выявления, уточнения нумерации военных подразделений противника, их дислокации. Те, кто сидел в окопах, прекрасно все это знали и без «языков»: солдатские книжки убитых немцев, документы, захваченные в окопах противника, убедительно сообщали о частях противника, противостоящих нашим. Замену частей улавливали даже без «языков»: сменялся характер шума двигателей, изменялся говор солдат, в другое время приносили обед, появлялись собаки и прочее. Солдатские книжки убитых немцев, которые удавалось подобрать на нейтралке, отсылались «наверх». Там они сверялись по справочникам наименований частей, полевых почт и пр., уточняли их движение. Но разведчики тоже не лыком шиты. Зная собственным хребтом, чего стоит взять одного «языка», придерживали часть солдатских книжек убитых немцев, иногда пересылали эти книжки с таким запозданием, когда часть была уже заменена. Поэтому «наверху» всегда требовали именно живого «языка», не доверяя донесениям разведчиков, которые, как полагали «наверху», только и знают, что отсыпаются на нейтралке. Получалось вроде «вор у вора дубинку украл», это все вписывалось в систему взаимного недоверия, подозрительности, пронизывавших людские отношения начальников.

Расплачивались за все это люди жизнями. За каждым «языком» приходилось выходить в ночной поиск пять-шесть раз. Без потерь обходилось редко. Чаще всего «язык» стоил жизни нескольким разведчикам, иногда с ранеными это выхватывало из боевого строя до двух десятков человек.

Ни в одной армии мира «языков» не брали и не берут! Не последнюю роль в разведке играло чутье на документы, неспроста разведчики были первыми на местах, где только что проходили боевые действия, атаки. Документы, бумаги в землянках, солдатские книжки и письма убитых солдат противника, газеты, найденные в окопах, – все это можно обмозговать и получить иногда сведения, которые не даст ни один «язык» – рядовой часовой, зазевавшийся солдат из окопа. А сколько жизней сберегала такая работа с документами. Но не все из начальства это понимали, особенно в верхних эшелонах и особенно те, кому, казалось бы, нужнее всех понимать – политработники.

Через много лет, будучи в Генеральном штабе на исследовательской работе, Игорь многократно убедительно доказывал, что дорогостоящая разведка – засылка шпионов, агентов, резидентов и пр. имеет весьма низкую эффективность и достоверность по сравнению с обработкой, научным анализом печатной, кинофотоинформации. Обрабатывая, например, кадры кинохроники, на которых были сняты в действии образцы новой техники, умудрялся получать такие сведения, кои ни один шпион на заводе не сможет добыть. Систематически обрабатывая газетные, журнальные научные материалы, получал сведения, которые были на несколько порядков результативнее тех, что присылали разведчики, работающие «живьем». Правда, для этого нужна была достаточно высокая научная квалификация.

Такой анахронизм, как непременное взятие «языка», стал для разведчиков очевидностью при оценке «достоинств» многих высших начальников. Таких командиров не касалось, что за одного «языка», давшего минимальные сведения, но представляющего зримый результат «командования» того самого начальника, клали головы десятки толковых, лучших молодых парней. Такие, с позволения сказать, командиры шли по головам, делали себе карьеру, хватали награды. Цена их не беспокоила, костьми ложилось безымянное быдло. Таких, которые по «совковой» психологии исповедовали принцип куриного насеста: «клюй ближнего, гадь на нижнего и лезь выше», было много, слишком много. И именно разведка оказывалась на грани добра и зла, являясь мерилом порядочности, чистоплотности и прочих духовных качеств командиров.

Да и в самой разведке отношение солдат к командиру было четким, определялось одним – ходит ли сам командир в поиск или только посылает своих разведчиков, прикрываясь зафиксированными в «Положении о войсковой разведке» правами. Так, например, начальник разведки стрелкового полка по должности одновременно является вторым помощником начальника штаба полка и лично в поиск ходить не обязан. Никто, кроме собственной совести, не укорит его за то, что он ограничивается организацией разведки в полку и батальонах, отработкой штабных документов по разведке.

Игорь не только лазил сам в поиск, но постоянно придумывал, как бы облегчить трудную долю разведчика. Вообще инженерное фронтовое творчество, особенно русское, православное, побуждаемое дефицитом самых обычных предметов вооружения, снаряжения, быта, заслуживает особого описания. В разведке для творческого потенциала таких людей было раздолье. Вот уж где годились нетривиальные решения и, по существу, все было дозволено. Одну из пришедших в голову идей Игорь реализовал в канун нового, сорок четвертого года.

Самая трудоемкая, изматывающая и опасная работа в пешей разведке – проделывание проходов в заграждениях всех видов. В поиске решения, как бы этот труд обезопасить и ускорить, был взят реактивный снаряд М-31 – не совсем «катюша», а побольше, то, что называлось на фронтовом жаргоне «ванюша»: труба метра полтора длиной с большой головкой и взрывателем. Запускались в штатном применении эти снаряды не с автомашин, как «катюши», а с индивидуальных пусковых установок, представляющих собой заводскую упаковку этих самых «ванюш» – этакие ящики из деревянных брусков, обитых жестяными полосками. Ящики эти деформировались при перегрузках, намокали от дождей, заклинивали снаряд и при выстреле, запуске частенько улетали вместе с ракетой.

Немцы орали в таких случаях что-то вроде: «Рус, кончай ящиками кидаться!» Запускать такие снаряды через головы своих войск не разрешалось, стреляли с передовой, напрямик.

Игорь приспособил такого «ванюшу» на лыжную установку от противотанкового ружья: получилось нечто вроде самодвижущейся торпеды, мчащейся по снегу напролом сквозь все заграждения. Бежала такая установка до километра – как раз прошивала всю нейтралку. По дороге, конечно, на что -то натыкалась, взрывалась, от взрыва детонировали близлежащие мины, расчищался коридор тридцать-сорок метров шириной. Отработали способы применения – получалось успешно. При первом же боевом запуске четырех таких наземных торпед Игорь участвовал сам и собственноручно захватил первого своего «личного» «языка», который при допросе решил, что русские применили новое секретное оружие. И было это 29 декабря 1943 года.

Нововведение с «ванюшами», взятие «языка» не прошли мимо глаз начальства. Командир дивизии полковник Черепанов только и спросил: «Ну, и чем тебя наградить?» – Игорь, не задумываясь ни минуты, выпалил: «Отпустить домой на Новый год!»