Текст книги "Формула моей любви"

Но не суть.

Ужин удался на славу. И не только прекрасной, как всегда, кулинарией бабушки Насти, но и, что удивило Марка, общением с новыми знакомцами, которое было совершенно легким, веселым, с шутками и интересными рассказами, с уместными анекдотами и проходило так здорово, тепло и увлекательно, что казалось даже странным, что он познакомился с этими людьми только сегодня. И когда уже вечерело, когда со стола убрали тарелки, переменили сервировку к чаю и водрузили большой, дышащий жаром, попыхивающий самовар, новое увлечение деда с бабулей из дачной жизни, скрипнула калитка, на тропинке раздались легкие шаги, и, взбежав по ступенькам, на веранду впорхнула совсем молоденькая девушка.

– Привет всем! – весело улыбаясь, поздоровалась она. – Дома вас нет, я сразу поняла, что вы в гостях у соседей. – И, шагнув к Марку, протянула ему руку и представилась: – Я Клавдия. – И улыбнулась еще задорней: – А вы Марк, я знаю. Про вас все время говорят ваши бабушка с дедушкой.

Он, вспоминавший о такте, когда ему это было удобно или если человек вызывал у него особое уважение, галантно поднялся со стула, принял ее протянутую руку, легонько пожал ладошку и спросил без улыбки:

– Что говорят?

– Хвалят, – перестав улыбаться, с таким же серьезным видом ответила девушка Клавдия.

– Тогда ладно, – разрешил он, продолжая удерживать ее ладошку в своей руке.

– Клавочка, – поспешила вмешаться бабушка Настя, зная наперед, что от внука можно ожидать любой реплики, и стараясь предупредить эту самую реплику и его возможную реакцию. – Ты ведь из города, с электрички. Голодная наверняка. Мы оставили тебе ужин и пирога кусок. Садись, детка, за стол, сейчас быстро все подогреем.

– Так вы что, дочь Ларисы? – сообразил тут Марк.

– Да, – снова заулыбалась девушка.

– Так она же совсем молодая, – подивился младший Светлов, тут же взглянув на женщину, о которой говорил, и спросил: – Лариса, вам сколько лет-то?

– Я предупреждала, – извинилась за внука бабуля, – Марк совершенно не признает никаких условностей, в лучшем случае он может промолчать.

– Сейчас, по всей видимости, худший случай, – заметила девушка Клава и рассмеялась.

– Мне сорок три года, Марк, – улыбнувшись, ответила ему Лариса, мать, как выяснилось девушки Клавдии.

– Совершенно не похоже ни на какие сорок три, – возразил он.

– Скорее всего, – веселилась ее дочь, – это не комплимент, мам, а констатация факта.

– Совершенно верно – подтвердил Марк.

Бабуля принесла подогретый для Клавдии ужин, все расселись за столом в новом порядке, пили чай, а Марк, вроде как невзначай, поднялся из-за стола, постоял какое-то непродолжительное время, привалившись плечом к стене, якобы устав сидеть, и, улучив минутку, когда, гости и хозяева, увлеченные рассказом Валентина Романовича, не обращали на него внимания, тихонько покинул веранду.

Еще до прихода девушки Клавдии он почувствовал наступление особого состояния, предшествующее, как правило, очередному приступу – такая, как бы сказать, предболезненная маета, что ли – еще не боль, но уже тяжесть, словно голову давит одновременно снаружи и изнутри и ломит в висках.

Он так устал. Так бесконечно, смертельно устал от этой пыточной, ужасной боли, сводящей с ума, лишающей его личности, индивидуальности, ломающей силу воли и духа, унизительно размазывающей его тело.

Марк испробовал разные методики по контролю над болью, рекомендованные серьезными специалистами, но для того, чтобы начать контролировать боль, надо было иметь хоть небольшую передышку от нее и ясное сознание, но передышки не было, а все силы его были направленны на то, чтобы не дать свести себя с ума и превратить в воющее, извивающееся, беспомощное тело, выстоять, победить и выдержать очередной приступ.

Он не помнил сколько прошло времени с того момента, когда он незаметно вышел во двор через заднюю дверь и ходил, ходил там по протоптанной тропинке вдоль забора, между кустами смородины и грядками до того момента, когда вдруг чуть не налетел на девушку Клаву, каким-то образом оказавшуюся у него на пути.

– У вас голова болит? – спросила она тихим, осторожным голосом.

– Болит, – признался Марк.

– Идемте, – решительно распорядилась она и протянула ему руку. – Я попробую вам помочь.

– Это вряд ли, лекарства не способны с этим справиться, – предупредил Марк, решив, что она хочет предложить ему что-то из народной медицины.

– Я знаю, мне сказала ваша бабушка. В общих чертах она объяснила суть вашего заболевания.

– Зачем? – поинтересовался Марк.

– Потому что я ее спросила, – растолковала девушка, так и продолжавшая протягивать руку к нему, и повторила приглашение: – Раз все равно ничем нельзя успокоить ваше состояние, вы ничего не теряете, если попробуете то, что я хочу вам предложить.

– Нет, не теряю, – согласился Марк, но предупредил: – Когда боль становится совсем…: – Он запнулся, не зная, какое дать определение: –… тяжелой, это не очень красивая, скорее даже физиологически отталкивающая картина. Всякое бывает.

– Ничего. Я не стану вас конфузить. И если у нас не получится вам помочь, мы прекратим эксперимент до того, как все станет… совсем физиологичным, – пообещала она и третий раз настойчиво тряхнула рукой.

И Марк, изучив взглядом эту тонкую девичью ручку еще какое-то непродолжительное время, все же принял предложение и, осторожно, словно сомневаясь, взял ее ладошку.

– Пошли, – тут же распорядилась девушка.

Доверившись ей, он не стал тратить силы на контроль за происходящим и не обращал внимания, куда они идут, сосредоточившись исключительно на том, чтобы не поддаваться все нарастающей с каждой минутой боли, накатывающей то волнами, то одним сплошным потоком.

Она усадила его на пассажирское место в автомобиль, потом они не так чтобы быстро куда-то ехали, а вскоре покатились совсем медленно, преодолевая ухабы, – машина переваливалась с боку на бок, как баркас в шторм, и их обоих мотыляло из стороны в сторону и вперед-назад, как консервы в незаполненной банке, и эти тряски лишь распаляли боль в его многострадальной голове.

Но длилась эта пытка недолго, и вскоре остановился. Девушка выскочила из машины, открыла багажник, возилась там с чем-то, шумно шуршала какими-то вещами и пакетами, при этом успокаивая его торопливой скороговоркой:

– Я сейчас только возьму тут кое-что, и пойдем. Тут совсем не далеко. Рядом.

Громко хлопнул, закрываясь, багажник, девушка ойкнула, извинилась, распахнула дверцу с пассажирской стороны, взяла его под локоть и потащила.

– Идемте, Марк, тут немного осталось пройти.

Он выбрался из автомобиля, посмотрел на нее изучающе, думая, во что он дал себя втянуть этой энергичной не в меру Клавдии, но все же повиновался ее настойчивому требованию и пошел, увлекаемый девушкой, которая так и продолжала держать его за локоть.

Далеко это или нет, Марк не понял, поскольку старался ни о чем не думать, не подвергать анализу слова и обстоятельства, а делал лишь, как она говорит, раз уж доверился ей, и внимательно смотрел под ноги. Они прошли сколько-то вверх по пологой горке, потом по прямой тоже сколько-то, бог знает, потом перелезли через бревно, продрались сквозь колючий кустарник, сделали еще несколько шагов веред, когда она заявила с явным облегчением:

– Всё, пришли! Постойте чуть-чуть, я сейчас…

Девушка чем-то пошуршала сбоку от него, снова прихватила его за локоть и потянула за собой.

– Сюда проходите и садитесь, – указала она на расстеленный у края обрыва поролоновый коврик.

Он сел, куда она ему указала, и вопросительно посмотрел на сосредоточенную на какой-то своей задумке девушку. Она села рядом с ним, повозилась, устраиваясь поудобней, и спросила заботливо:

– Вы как?

– Терпимо, – прислушавшись к себе, ответил Марк. – Пока в четком сознании.

– Марк, – совсем иным, каким-то внезапно проникновенным голосом обратилась Клавдия к нему и прихватила двумя своими тонкими ладошками его большую, крепкую ладонь. – Вы, пожалуйста, слушайте меня и постарайтесь делать то, что я вам скажу. Ладно?

– Ладно, – пообещал он.

– Закройте глаза, – велела она.

Он послушно прикрыл веки, чувствуя, как немного дрожат ее чуть прохладные ладошки, видимо, от нервного напряжения.

– А теперь постарайтесь по возможности расслабиться и хоть немного отвлечься от своей боли.

Марк честно попробовал исполнить то, о чем она просила, со всем тщанием, на какое сейчас был способен, но предательская боль все нарастала и нарастала, хотя он все же попробовал ее преодолеть.

– Дышите медленно, размеренно, спокойно. Вот так: вдо-о-ох, на десять счетов, непродолжительная задержка дыхания и долгий выдох. Вдо-о-ох и вы-ы-ыдох, – повторяла и повторяла она счет, под который он мерно дышал, словно читала колдовское заклинание, а он слушался и дышал под ритм, задаваемый ее голосом: – А сейчас вы повернете голову в сторону реки и, когда я скажу, откроете глаза и не будете ни о чем думать. Вообще ни о чем, – заговорила она вдруг совсем уж чарующим, тихим, низким, с еле уловимой хрипотцой, но четким голосом.

Он повернул голову в сторону реки, как она и просила, и пытался сделать все, как она велела, – дышать медленно, размеренно и спокойно, ни о чем не думать и попытаться отодвинуть боль.

– А теперь, – сказала она, еще чуть понизив голос и придвинувшись к нему поближе, – открывайте глаза и смотрите.

И он распахнул глаза… И обмер, застыв на какое-то мгновение, позабыв обо всем, даже о пыточной боли.

Прямо перед ним, за рекой, за лугом, вытянувшимся длинным прямоугольником, по бокам которого молчаливыми стражами стояли леса: справа – смешанный хвойно-лиственный, а слева – темный, хвойный, серьезный, а за лугом, протянувшимся до горизонта, садилось ставшее нереально большим от зыбкого марева багряное солнце, освещая все вокруг фантастическими красками.

– Ни о чем не думайте, – колдовским голосом шептала ему прямо в ухо девушка, словно обволакивая его чем-то невидимым, теплым, надежным и нежным. – Впустите в себя то, что видите, в самое сердце, и проживайте во всем объеме то, что видите и чувствуете. И дышите медленно, спокойно, вдыхайте то, что видите. – И произнесла, словно выдохнула, совсем уж зачарованно: – И всё-ё…

Марк неосознанно, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, вытащил свою ладонь из ее рук, перевернул и осторожно сжал ее ладошку в своей – так было правильней и так было необходимо ему в этот момент – и смотрел на этот фантастический закат.

Чудесным, непостижимым образом куда-то ушли все его мысли, уступив место ощущениям и чувствам, в которых незаметно растворилась на какое-то время боль. И он почувствовал, как входит в него вся та красота, которую он созерцал, со всеми нюансами и подробностями: с запахами, звуками, ощущениями, с нереальными красками и оттенками.

Они сидели вдвоем, привалившись друг к другу плечами, замерев, не двигаясь, он держал ее тонкую ладошку в руке, и смотрели на закат, проживая вместе все стадии уходящего дня, смотрели на сумерки и на опустившуюся следом ночь. И в их совместном молчаливом созерцании было столько созвучного чувствования глубины переживаемого момента, что эти ощущения были для них обоих красноречивей, информативней, ярче и значимей любых слов и действий.

Марк не осознал и не заметил того момента, когда каким-то образом это состояние восторженности перешло в сон. Он только закрыл глаза, а звездное небо все так же стояло перед его мысленным взором, и под этим небом его тихонько куда-то повело… повело….

Марк проснулся оттого, что замерз.

Он открыл глаза и увидел, что кто-то лежит рядом с ним.

Так.

Он осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, где находится, сколько сейчас времени и почему он здесь оказался.

Марк лежал на земле. Рядом, прижавшись к нему спиной, положив голову на его правую руку, спала девушка, которую он обнимал левой рукой. Сверху их обоих, прикрывали два пледа разных расцветок.

Не, ну нормально так.

А вокруг… Стоял тот особый час перед рассветом, когда вся природа словно замирает в ожидании нового дня.

Было очень тихо, только легкий плеск речной волны нарушал эту особую тишину. Небо уже понемногу светлело на востоке, но на западе еще было черным, ночным, кое-где поблескивали звезды.

Часа четыре, наверное, утра.

Все-таки холодновато спать тут. Марк осторожно пошевелился, устраиваясь поудобней и обдумывая, как бы встать и не потревожить девушку.

И вдруг замер, остолбенел, захваченный внезапно осенившей его мыслью – голова не болела! НЕ БОЛЕЛА ГОЛОВА! Как это, а?

Обычно приступ начинался вечером и длился несколько часов кряду, изводя, мучая до полусмерти, порой и всю ночь, и сам собой проходил, оставляя Марка неподвижно лежать после этих инквизиторских пыток, обессиленного, в поту, а порой и не только в нем. От слабости он проваливался в черный, без сновидений, сон и просыпался через несколько часов совершенно разбитым.

И еще день-два уходили на то, чтобы полностью восстановиться.

Он напряг мышцы тела, прислушиваясь к ощущениям, и понял, что чувствует себя прекрасно, только подмерз немного и вон руку отлежал и шею, и еще надо бы в кустики по малой нужде.

Это как? Это как так-то? Не было, что ли, приступа?

Видимо, он так увлекся самодиагностированием, что как-то потревожил девушку, и она проснулась. Попыталась потянуться со сна, а когда это не получилось сделать из-за лежащего рядом Марка, замерла на мгновенье, быстро сообразила, где она находится и в какой ситуации оказалась, осторожно, словно извиняясь, вытащила свою руку из его ладони, тут же села и развернулась к нему лицом.

– Здрасте, – кивнул Марк, приветствуя барышню, осознав некий комизм их положения.

– Здравствуйте, – поздоровалась она в ответ и тут же спросила: – Как вы себя чувствуете?

– Если не считать затекшей руки и шеи, немного замерзших ног, то отлично, – сообщил он, в последний момент вспомнив постоянные бабушкины наставления и поэтому промолчав про необходимость справить малую нужду.

Все-таки он не совсем уж безнадежен и частенько «забывает» про такт из вредности или чтобы поразвлечься.

– А как ваша голова?

– Не болит! – Он приподнялся и сел рядом с ней.

– Так должно быть? Это нормально? Приступ прошел? – заинтересованно выпытывала Клавдия.

– А не было приступа, – радостно улыбнулся Марк. – Он уже готов был начаться, а потом непонятным образом все прошло.

– А так уже бывало?

– Нет. – В предрассветных сумерках ее лицо казалось очень светлым, с размытыми, нечеткими контурами, а глаза странными, темными. Марк спросил тоном преподавателя: – И я очень хотел бы узнать, как вам это удалось? Вы применили какую-то методику? Гипноз?

– Да никакой методики и гипноза! – легко рассмеялась она. – Недавно прочла несколько книг по так называемому целебному дыханию «пранаяма», испробовала на себе кое-что и пока нахожусь под сильным впечатлением. Вот и вам тут немного подсказала правильный ритм и задержку дыхания, и вам помогло. А так… – Она замолчала, посмотрела задумчиво на черноту западного горизонта, не сдающейся рассвету ночи, посидела в молчании недолго и снова повернулась к нему: – Это мое тайное место. Вернее, было нашим с папой. Теперь вот только мое.

– А папа ушел? – снова забыв о такте, прямолинейно спросил Марк.

– Да, – кивнула она, – совсем ушел. Из жизни. Умер пять лет назад.

Марк промолчал, не видя смысла в пустых словах соболезнования, которого не испытываешь, поскольку не был знаком с человеком.

– В этом лесу, – справившись с эмоциями, поспешно заговорила Клавдия, – недалеко отсюда, когда я была маленькая, был потрясающий малинник. В нем росла такая вкусная, сладкая-пресладкая и очень пахучая малина. Мы приезжали сюда собирать ее всей семьей. Сюда многие за ней приезжали. Однажды – мне было лет пять – я увидела птицу с поврежденным крылом. Такую гордую птицу, которая, испугавшись людей, постаралась убраться подальше, а я решила, что надо непременно ей помочь. Она убегала, подпрыгивая и помогая себе здоровым крылом, а я лезла за ней через кусты, а папа за мной, чтобы я не потерялась. Так мы и выбрались втроем из леса на этот уступ. Он же, видите, выдается вперед и нависает над рекой. Высоко, метров пятнадцать будет. Мыс такой получился. Мы его с папой назвали «Мыс Птичье крыло».

– А что стало с птицей? – спросил Марк.

– Папа ее как-то так хитро поймал, накинув свою куртку. Деваться же ей было некуда, разве кинуться камнем вниз. Кинуться мы ей не дали, а поймали, вылечили и отпустили. Она потом к нам долго прилетала до самого конца лета, и мы ее подкармливали. Я ей червяков копала. Червяков тоже было жалко, они беспомощные, но дед сказал, что это естественный ход природы, в котором все кого-то едят.

– Философское замечание, – заметил Марк, даже позабыв про нужду.

– Ну, да, он такой, все может объяснить, – улыбнулась Клава, и Марк увидел в уже посеревшей немного темноте эту ее замечательную улыбку.

– Мой такой же, – усмехнулся он.

– Нам повезло, – кивнула Клава и продолжала: – Сюда мало кто приходит, никому дела нет до этого мыса, хотя тропинка по круче над берегом и проложена, но, во-первых, она его огибает по большой дуге, метров аж в сто пятьдесят, а во-вторых, малинник погиб, и теперь в этот заходят только грибники осенью. Он далеко от поселка, сюда ехать надо. А зачем ехать и добираться? У нас и там места сказочные – и леса, и грибы, и малина – все есть, все рядом.

– А вы, значит, ходите?

– Теперь совсем редко. Раньше мы с папой приезжали вдвоем – посидеть, подумать, помолчать, погрузиться в себя и природу, как он это называл. Когда папы не стало, я сюда сбегала пару раз. И вроде как мне легче становилось, словно он меня тут успокаивал. Я точно знаю, это непростое место, тут что-то такое делается с человеком хорошее, доброе. – И улыбнулась смущенно. – Ну, по крайней мере, мне так хочется думать.

– А что это было? – спросил Марк, жестом изобразив нечто непонятное. – Ну то, что вы голосом вытворяли. Гипноз?

– Да нет, что вы! – испугалась Клавдия. – Это само как-то получилось. Мне почему-то казалось, что надо именно так говорить, такими интонациями, тихо. И получилось же, да? Помогло ведь?

– Несомненно, – подтвердил Марк, поднимаясь. – И вот мне очень интересно: каким образом оно получилось.

– Я не знаю, – поднявшись следом за ним, призналась Клавдия. – Честное слово. Как-то так само вышло.

– Само, – задумчиво протянул Марк и, выдохнув, переключился на текущий момент. – А пледы эти откуда? Вы их что с собой притащили?

– Притащила, подумала, а вдруг засидимся до ночи. А мы взяли и засиделись. – И поправилась, легонько рассмеявшись: – Вернее, залежались. Вы как-то так прилегли на бочок и раз – заснули. А руку мою никак не хотели отпустить даже во сне. Я подергала, подергала – вы только сильней ее сжимали и мычали что-то невразумительное. Пришлось лечь рядом и как-то пристраиваться и прикрывать.

– Молодец! – похвалил ее Марк. – Прямо молодец, и всё. – И распорядился, главным вождем стаи во все времена: – Давайте-ка, Клавдия, выбираться с этого вашего «Птичьего Крыла» и двигать в поселок. Там, наверное, наша родня с ума сходит, потеряв нас.

– Давайте, – согласилась она и возразила: – Не сходит. Когда вы заснули, я позвонила и сказала вашей бабушке, что вы спите. Они за вас ужасно переживают. Это самое плохое, что может быть, я знаю: осознавать, что родной человек смертельно мучается, а ты бессилен ему чем-то помочь.

– Ну, да, – хмуро согласился Марк. – На эту вавку не подуешь и не поцелуешь, чтобы зажило.

– Не подуешь, – кивнула Клавдия. – Ваша бабушка так поразилась тому, что вы заснули, и, наверное, обрадовалась, и очень просила вас не будить и не тревожить.

– Похоже, это я вас тревожил, удерживая за руку. Ну, да ладно, поспали, теперь и домой пора.

Оказалось, что они не так уж далеко отошли от машины, а вот ехали назад осторожно, сначала по полному бездорожью, потом выбрались на проселочную дорогу, а там уж было рукой подать до дач.

Клава подвезла Светлова к его участку и предложила побыть местным гидом – показать, как у них тут все устроено – всякие красивые места, сводить на речку, потому как она теперь свободна – вчера отработала последний день практики, и с сегодняшнего дня у нее начались каникулы. Он тут же согласился с хорошим предложением, и они договорились выспаться, а после созвониться.

Входя в дом, Марк старался двигаться тихо, чтобы не потревожить родных, но какое там! Никто и не спал, как выяснилось позже – только свет потушили, «что сидеть совами», как ворчал дед, легли по койкам, уговаривая себя не переживать.

– Марк, – кинулась к нему откуда-то из темноты мама., растревоженная до невозможности, растрепанная. – Как ты, сынок?

– Ты откуда, мам? Будний же день? – обнимая ее и прижимая к себе, удивился Марк.

– Да мы с отцом примчались, как только бабушка позвонила и сказала, что у тебя опять приступ начался. – Запрокинув голову, Анна Захаровна пыталась в темноте рассмотреть его лицо. – Прилетели, Анастасия Николаевна говорит: «Клава его увезла, уговорила нас отпустить, хочет что-то особенное испробовать, вдруг поможет». Куда увезла? Зачем? Мы в панике, ничего не понимаем, где вас искать, что с тобой происходит?

Резанув по глазам, заставляя Марка тут же зажмуриться на пару мгновений, включился свет, и на застекленную веранду, где поймала его мама, вышел отец, в кое-как натянутом спортивном костюме.

– Марк, ты же ответственный человек, как можно было непонятно куда уезжать, когда у тебя начался приступ. Вот где нам было тебя искать, случись что?

– Да подожди ты, Глеб, – оборвала его воспитательную речь жена. – Ты посмотри на него…. – Она только сейчас разглядела состояние сына, поразилась и спросила с робкой надеждой, глядя на него во все глаза: – Марк, ты как приступ пережил? Ты сейчас….

– Не было приступа, мама. – Марк наклонился и поцеловал ее в лоб. – Он уже было начинался, но девушка Клавдия что-то такое сотворила, и боль прошла. А потом я уснул. А теперь вот проснулся и хочу в душ, есть и спать. Можно и в другой последовательности.

Мама заплакала, как-то сразу навзрыд, прижалась лицом к его груди и плакала, подошел отец, обнял их разом – жену и сына и, не удержавшись, тоже пустил слезу. И – а как же иначе! – подтянулись к собранию и немного замешкавшиеся старики, дед стойко держался, а бабуля не утерпела: обняла внучка со спины, уткнулась в нее лицом и поливала его рубаху слезами.

– Ну, вот, – усмехнулся Марк. – А мне казалось, что это хорошая новость.

Все следующие двадцать дней отпуска Марк провел с девушкой Клавдией Невской, не в том смысле, что романтика-секс и все такое прочее, вовсе нет – исключительно дружеское общение.

Если честно, он вообще как-то побаивался ее от себя отпускать далеко и надолго, все думая о новом приступе, который может произойти в любой момент. Даже пару раз съездил вместе с ней в Москву по ее каким-то студенческим делам, после которых они сходили в кино и посидели в уличном кафе, вернулись в свои «Верхние Поляны» поздним вечером.

Лучок, дернутый с грядки – упругий, крепенький с зелеными стрелками, со слезой утренней росы, сверкающей на солнце, пучок укропчика, пахучего на весь участок, петрушки мелкой, не жесткой, молоденькой, а к ним редисочка твердая, огурчик в пупырышках, всякая разная салатная зеленушка. И все это порубить меленько, сдобрить, не жалея, пахучим, ароматным маслом из соседней деревни, и на стол, к молодой, отварной картошке под укропчиком, исходящей душистым парком, с тающими кусочками масла – рай сущий и всё тут!

И сидеть так на веранде, закусывать неторопливо в тягучих дачных разговорах, а потом, уж под самый вечер запить чайком со смородиновым листом и мятой, с тертой в меду земляникой, только вчера собранной в лесу.

– Вот это жисть! – покрякивал от удовольствия дед Валентин Романович, дуя на горячий чай в стакане с подстаканником. – Благодать райская, а не жисть! Это вам не город каменный.

Да. Не город каменный. Эт точно.

Марк никак не ожидал, что прочувствует в полной мере все прелести эдакой дачной вольницы, такого, казалось бы, незамысловатого отпуска и будет наслаждаться каждым днем, смакуя его с особым удовольствием. Он легко и непринужденно дал себя использовать родным Клавдии в сельскохозяйственных делах, с неменьшим удовольствием и азартом играл с Робертом Кирилловичем, дедом Клавы, в шахматы, встретив в его лице очень серьезного противника, и с еще большим удовольствием ленился, словив бациллу расслабленной, неторопливой и вольготной дачной жизни.

А еще они много разговаривали с Клавдией. Говорил в основном он, а она совершенно замечательно его слушала, умело направляя течение беседы и задавая интересные вопросы.

Она подробно расспросила про его болезнь и про то, откуда она у него, и выспросила про все рекомендации, данные врачами. А Марк спокойно все рассказал, как не о себе, а о каком-то знакомом, что тоже было поразительно – первый раз, вспоминая о своей хвори, он не испытывал никаких эмоций, не терзался ощущением собственного бессилия перед болезнью.

Странно все это.

– Не загружать мозг привычной работой, вычислениями и анализом, переключаясь на что-то другое, гулять, дышать свежим воздухом, немного физической нагрузки и читать что-то легкое, – рассказывал он, посмеиваясь. Мама рекомендовала какого-то очень модного современного автора, я купил пару книжек, попробовал читать самую нашумевшую, прямо бестселлер всех времен и народов. Дикой силы вещь, я уснул на второй странице.

– Ну, это мы исправим, – пообещала Клава. – Тебе повезло мама у меня лингвист, правда преподает в гимназии, но она делает обзор современной литературы в интернете, как один из востребованных критиков. Она тебе обязательно что-нибудь подберет. Ну, а прогулки, чистый воздух и легкие физические нагрузки, например, купание на речке, катание на велосипеде и копание грядок мы тебе обеспечим.

Она поразительная, эта девушка Клавдия.

Была в ней какая-то особая, врожденная грация но, при всей внешней хрупкости, тонкости, чувствовалась в этой девушке внутренняя сила, наделявшая ее особой легкостью бытия, формирующая непоколебимую уверенность в том, что все будет хорошо и сложится так, как должно сложиться. Это вызывало у Марка удивление – двадцать лет девчонке, а она относится к жизни, как много чего повидавший человек – спокойно, без истерик, рефлексии и нервозности, присущей молодым девушкам.

И эти ее глаза. Уму непостижимо, какие у нее глаза.

Особого, необычайного цвета – малахитовой какой-то зелени.

Практически с первого же дня общения Марк воспринимал ее как абсолютно родного человека, даже не так – Клавдия была для него каким-то единоутробным человеком, родной душой, словно всегда находилась в его сознании, в его жизни, в памяти, и ему не казалось это странным или чем-то особенным.

Конечно, этому не в малой степени способствовало то, что они были из одной среды, как говорится, «из одного лукошка», из очень похожих семей и руководствовались одними и теми же правилами, одинаковыми понятиями и скрепами жизни, отчего отпадала необходимость объяснять друг другу многие вещи.

Конечно. Но это его особое чувствование Клавдии было не только из-за схожей системы ценностей, но в большей степени из-за чего-то глубинного, тонкого и не поддающегося объяснению.

Только отчего-то первый раз в жизни Марк Светлов не пытался докопаться до истины, уложить все в четкие формулировки и разобраться во всех тонкостях своего отношения к девушке Клавдии.

Он просто проживал в состоянии полной расслабленности, в радости и гармонии этот свой отпуск и получал абсолютное удовольствие от всего, что происходило с ним в эти дни.

Но, как известно, все хорошее заканчивается до обидного быстро, долго длятся лишь неприятности. И двадцать дней его отпуска пролетели, как один длинный, счастливый день.

За это время Марк с Клавой еще дважды ездили на этот ее мыс «Птичье Крыло», и обнаружилось, что у них вдвоем получается совершенно поразительно молчать. Они садились на самом краю, он брал ее ладошку в руку, смотрели вперед – туда, за луг и охранявшие его леса, за поле до самого горизонта, слушали мерное течение реки, и их молчание постепенно начинало звучать внутри них, как орган, и они чувствовали друг друга и слышали оба, одновременно, эту тихую, едва уловимую музыку.

Поразительно. Просто взрыв сознания какой-то.

Но как наполнялись они новой жизненной силой от этого – не передать.

Марк вернулся в Москву к своей работе, но старался хоть на один день в выходные приезжать в «Поляны», чтобы расслабиться на природе.

Страшных приступов с того момента, когда Клавдии непонятным образом удалось предотвратить один такой, больше не повторялось, даже когда он вернулся к активной работе, мгновенно позабыв все рекомендации и наставления врачей, полностью погрузившись в вычисления и отдавшись целиком своей любимой математике.

Клавдия, с семнадцати лет привыкшая подрабатывать в помощь семье, недолго предавалась отдыху после отъезда Марка и вскоре вышла на работу переводчика, с которой уходила на время сессии и коротких каникул.

Однажды она задержалась на работе до позднего вечера, а тут позвонил Марк просто узнать, как у нее дела, будет ли она на выходных в поселке, и подивился, отчего она так тяжело дышит?

– Я бегу по переходу, опаздываю на последнюю электричку, – объяснила Клавдия, запыхавшись от бега.

– Остановись! – приказал он. – Не беги. Переночуешь у нас дома.

– Да? – послушно остановилась Клава. – А это удобно?

– Удобно, – уверил он таким тоном, что сразу расхотелось спорить.

Это был первый раз, когда Клавдия осталась ночевать у Марка. Он принял ее гостеприимно, радушно, они что-то приготовили на скорую руку и перекусили, поболтали и почти сразу отправились спать – Марк в свою комнату, Клавдия на диван в гостиной.

Именно в эту ночь Марк Светлов, проанализировав всю ситуацию, понял и принял для себя окончательное решение, какими будут их с Клавдией дальнейшие отношения. Раз и навсегда.