Текст книги "Беглая невеста"

Татьяна Алюшина
Беглая невеста

Всякое бывает.

Все мы живые люди и умудряемся такие лихие выкрутасы выделывать в своей жизни, иногда прямо на пустом месте, и таких порой самим себе проблем наворотить, что потом только разгребай да крякай, поругивая дела свои по-тихому, чтобы никто не услышал. А уж судьбина наша – так и вообще баба предательская, иногда такое вытворит, только руками разведешь от недоумения.

И что? А ничего: куда деваться – снова закатывай рукава да разруливай, теперь уж поругивая ее!

Сложных ситуаций, когда мне приходилось принимать непростые судьбоносные решения, менявшие и переворачивающие всю мою жизнь, частенько кардинально ее переворачивающих, хватало с лихвой.

Иногда – так и с излишним перебором. Всякое бывало…

Честно говоря, с большим удовольствием обошлась бы я житьем тихой-мирной сапой, простой, не закрученной в лихой сюжет судьбой, чем переживать передряги всякие. Но уж как сложилось, так сложилось, и какая судьба выпала, ту и будем донашивать.

Главное – не сдаваться и крутить неприятностям фигу, всем чертям назло.

Впрочем, не я одна такая – моему поколению вообще досталось натерпеться: и конец социалистического строя, и перестройка эта – дурная да непутевая, и полный беспредел девяностых с абсолютной анархией, разграблением страны, вседозволенностью и отстрелом тех, кто оказался круче и наглей.

Но мне хочется рассказать вам совсем не об этом, не о жизненных перипетиях, через которые довелось пройти, и не об ужасах времени глобальных перемен, а одну историю из моей юности.

Историю о том, как мне пришлось в первый раз принимать по-настоящему взрослое решение, действительно поменявшее мою жизнь.

Имена и фамилии некоторых героев и участников моего повествования я изменю, чтобы никого не обидеть и не задеть, а если кто-то все-таки и обидится, узнав себя в некоторых персонажах, то заранее прошу у него прощения… или и бог с ним, с обиженным, пусть таковым и остается.

А началась эта история летом, после окончания мной восьмого класса.

Лето – штука классная сама по себе, это известно всем.

А лето, курортный город союзного значения, море, фрукты, кафе-бары, вечная музыка на набережной, танцы, походы в горы и в лес, дикие пляжи – это полное счастье чистейшей пробы! Поверьте мне!

Особенно когда тебе пятнадцать-шестнадцать лет, ты абсолютно свободна от любой учебы, сверх всякой меры деловита; уверена в себе, в своей привлекательности и своем безоговорочном знании жизни, имеешь определенный авторитет среди сверстников и где-то рядом всегда ошивается парочка влюбленных в тебя мальчиков – в общем, полный шоколад!

Однако наша летняя жизнь не состояла из сплошного отдыха и развлечений и не протекала абсолютно беззаботно и праздно, как у счастливых отдыхающих в нашем городе-курорте. Как и у большинства моих сверстников, у меня были обязанности по дому и хозяйские дела: например, убирать квартиру, покупать продукты, выполнять разную иную рутинную мелочовку.

Но делали мы все это быстро-быстро! Прямо цирковые номера устраивали по скорости уборки и выполнению домашних дел.

Очень быстро – у вас так не получится!

Ведь самое главное: после выполнения всех этих поручений, данных ушедшими на работу родителями, ты становился свободным, как ветер, и можно было идти на море и приступать непосредственно к отдыху и развлечениям.

Житье в курортном городе в те теперь уж далекие, почти эпические советские времена было не таким уж безоблачно прекрасным, как казалось большинству населения страны.

Ну, во-первых, толпы людей отдыхают, загорают на море, резвятся на отпускной свободе, а местные жители-то работают и море видят исключительно в окна своих контор. А во-вторых, как-то с самого рождения обнаруживается, что у тебя имеется огромное количество родни – как близкой, так и далекой, а порой и практически незнакомой, и еще большее количество друзей этой самой родни, и все эти люди с удовольствием приезжают летом вас навестить «с проживанием»…

Но любимую близкую родню мы всегда ждали с радостью и нетерпением, как праздника.

Такой любимой и родной была приехавшая к нам Любаня, моя ровесница и двоюродная сестрица. Вот с ней вдвоем мы и отрывались на летнем отдыхе на всю свою подростковую катушку.

День у нас протекал приблизительно таким образом: просыпались, завтракали, получали от моей мамы поручения по хозяйству, со стремительностью пули выполняли все задания и садились передохнуть.

О! Это – отдельная тема!

Под неспешные обсуждения планов на день мы лупили с особым эстетским удовольствием по здоровенной миске свежайшей, вкуснейшей клубники, посыпанной сахаром и давшей сок, или черешни, или малины, или всего сразу: количество съеденных ягод-фруктов измерялось мисками – мелко не плавали!

А потом шли на море, прихватив с собой еще фруктов и огромных крымских розовых помидоров «бычье сердце», которые вкуснее всего было есть просто так – откусывая и присыпая крупной сольцой сверху.

Ум-м-м!

На пляже, само собой разумеется, мы проводили время не вдвоем, а с компанией – плавали до посинения, ныряли до головокружения, играли в карты, болтали обо всем на свете и, понятное дело, выпендривались, рисовались перед мальчишками, а они перед нами.

Возвращались домой, смывали с себя морскую соль, обедали, уставшие от активного отдыха, валялись на балконе на диване, выполняли очередные поручения мамы.

А к вечеру, причепурившись, двигали в город – гулять.

Дефилировать по набережной туда-сюда, демонстрируя себя, красавиц таких, и разглядывая отдыхающую публику.

Имелось у нас и еще одно важное развлечение – танцы.

Это особая тема! Значит, так: танцплощадок в нашем городе было две – «Дружба», считавшаяся условно молодежной, и «Курзал» – для более солидной публики. Танцы начинались поздно, часов с восьми-девяти, а нам разрешено было гулять только до десяти. Но, поверьте, мы многое успевали за это время!

По дороге на танцульки заходили в бар, где в основном зависала местная молодежь, выпивали по знаменитому коктейлю «Аленка», состоявшему из лимонного сока, сиропа и минеральной воды, зато подавался он по-взрослому: в красивых бокалах и с трубочками. Это был ритуал всех местных подростков: зайти в бар, поздороваться со знакомыми, с некой такой ленцой в голосе уставших героев, уже все понявших и узнавших «про жизнь», перекинуться словами и сплетнями и двигаться дальше по парку – к танцплощадкам.

Полчаса, минут сорок – на танцы, и вот мы с Любаней уже бегом, прямо-таки стремительной рысью мчались через всю набережную на автобус, чтобы успеть домой до комендантского часа и не получить нагоняй с возможным наказанием в виде запрещения чего-либо, например, того же моря или танцев.

И всю дорогу мы с сестрицей хохотали, вспоминая проведенный день, и что веселого за этот день произошло, потому что были молоды и задорны, а лето располагало к бесшабашности.

И вот в этом состоянии непреходящего праздника лета-солнца-моря я и встретила ЕГО!

И был он необыкновенным…

Разумеется.

Никаким иным он быть не мог, как вы понимаете.

Вернее сказать – мы с сестрицей Любаней его встретили.

Молодой человек был старше нас на пару с небольшим лет, звали его Вадим. Он приехал из города Риги в Крым один, без друзей и родни – погулять, позагорать и оторваться перед армией, в которую его призывали уже через месяц-полтора.

Он был по-мужски очень симпатичным и привлекательным, немного загадочным, носил длинные светлые волосы, чуть ниже шеи, говорил с мягким прибалтийским акцентом, как-то по-особому шикарно курил сигареты, одевался в настоящие импортные джинсы-клеш и футболки с иностранными картинками и надписями.

Он казался нам совершенно «не нашим», каким-то совсем заграничным.

Конечно, мы с сестрицей обе в него тут же влюбились и всячески с ним заигрывали, стараясь изо всех сил преподнести себя в самом шикарном свете: умничали ужасно, несли что-то там о литературе, которая была ему глубоко до лампочки, что-то там о современной музыке…

И подкрашивали глазки, и как-то одевались-наряжались, и прямо-таки – ух!

Мы прекрасно проводили время втроем: ездили на экскурсии по разным достопримечательностям, коих в моем городе и окрестностях – не счесть, проводили время на пляже и заседали в кафе – в общем, культурно так, в рамках простой дружбы.

По молодости лет мы с Любаней не очень понимали – что конкретно бы хлопцу прибалтийскому от нас хотелось, с учетом его скорого отбытия в ряды Советской армии и объявленной программы «отрыва на курорте перед вступлениями в ее ряды». Не то чтобы мы совсем уж идиотками малолетними были, но до сексуальных фантазий и раскрепощенности пока еще не дозрели.

Впрочем, надо отдать должное: Вадим вел себя по-джентльменски – пошлостей, намеков и прямых предложений себе не позволял.

Как-то мы пошли на пляж во время сильного шторма. Я девушка местная и про эти морские коварства все очень хорошо знаю, Любаня тоже барышня осторожная – в воду не полезла, да я бы ее и не пустила. А вот гость заграничный, бесшабашный решил порезвиться в волнах пятибалльного штормика, которого в их балтийской луже отродясь не бывает.

Вдруг видим: из волны Вадим кое-как с трудом выбрался, а идти не может, хромает…

Мы, две бесстрашные советские девушки, бросились на выручку товарищу. Выяснилось, что у него имелась какая-то давняя травма колена, и, когда он перегружает ногу или повернет неудачно, оно тут же выскакивает и болит.

Ну что? Потащили мы его вдвоем, как санитарки военные, на своих плечах в травмпункт – весело было!

Он тяжеленький оказался, еле доволокли – вспотели, ноги дрожат, тихо поругивались про себя, но тащили. В травмпункте ему колено обработали, сделали обезболивающую блокаду и посоветовали не нагружать хотя бы пару дней.

И вот тут я получила серьезные преференции по сравнению с любимой сестрицей.

Извини, Любаня!

Она уезжала домой, срок ее отдыха на море заканчивался, а я оставалась с раненым бойцом. Помахав на прощание по-честному, от всей души, Любочке ручкой, я обрушила на прибалтийского красавца всю мощь своего обаяния…

Ходить Вадим начал через два дня, как и прописали врачи, правда, чуть прихрамывая, но это лишь добавляло ему мужского шарма. Мы гуляли, плавали в море, сидели в кафе, и он угощал меня запретным шампанским и терпким крымским вином – по чуть-чуть! Никаких злоупотреблений! И учил меня целоваться под благоухающим олеандром и рододендроном, под аккомпанемент одуревших от жары цикад, и я совершенно и окончательно влюбилась…

И как-то само собой получилось так, что он назвал меня своей девушкой, и мы договорились, что я буду писать ему письма и дождусь его из армии.

Все невинно и о-о-о-чень романтично!

Вадим уехал.

А у меня начался новый учебный год.

Ну, школа, держись! Я и так-то была деловая колбаса, а сейчас, при наличии почти заграничного жениха, так и вообще стала «на кривой козе не объедешь!».

Крутизна!

Объясню.

Вообще-то в школе я резвилась. Не я была для школы, а скорее школа для меня. Училась хорошо, правда, не на золотую медаль, не напрягалась я до такой уж степени – не видела в этом особого смысла, но на твердый пятибалльный аттестат преспокойненько себе шла, знания давались мне легко и не мешали отрываться от всей души.

Я была комсоргом класса, принимала самое активное участие во всех общественных мероприятиях.

Учителем математики была у нас классный руководитель параллельного класса – совершенно потрясающая, необыкновенная женщина Маргарита Алексеевна Мещерская. Преподаватель от Бога, строгая, порой сурово требовательная – могла так словами отхлестать, что ученик ходил потом пару дней красным как рак – но она была настолько свой человек, что мы ее обожали. Она была и великая придумщица, талантливый организатор. Под ее руководством у нас сложился такой творческий коллектив из учеников обоих классов – мы дружили очень тесно, как одна семья – человек двенадцать, и мы ставили театральные костюмированные постановки, инсценировки песен, спектакли и капустники. На таком высоком уровне ставили, что наши выступления посещало разнообразное городское начальство.

Как-то так получилось, что я в этом возрасте была такой совсем не по-советски раскованной, задиристой, ни черта не боялась.

Например, мы с моей близкой подругой из параллельного класса и соседкой по дому Леной, изображая чрезмерную общественную озабоченность школьными проблемами, просто тащились от игры в социалистический энтузиазм, хотя и на самом деле много чего делали на благо родного учебного заведения.

Ну, эдакие затычки в любую бочку: то рояль в актовом зале расстроился, а у нас «капустник» на носу, то надо бы инвентарь спортивный обновить, то не мешало бы учителям принимать участие в политинформациях и прочее.

И со всеми этими проблемами – надо, не надо – к директору!

С деловым видом и комсомольскими повадками крутых общественниц.

Директор выходила из своего кабинета, замечала нас с Ленкой в другом конце коридора, шустро-шустро разворачивалась и стремительно исчезала, а иногда – просто пряталась назад в кабинет.

Мы квалифицировали такое поведение как побег.

Я могла подбить коллектив на что угодно, на любую авантюру, особенно если заявляла, что как комсорг всю ответственность беру на себя. И брала между прочим, и отстаивала потом перед педсоветом и черт знает кем из начальства грозного своих одноклассников, и они знали, что если понадобится – я за них горой встану где угодно.

А отстаивать приходилось частенько, и делала я это с огоньком. Однажды, например, «выступила» на уроке труда. Была у нас такая учительница, не стану ее называть, неплохая, в общем-то, нормальная женщина, учила нас готовить, шить на машинке, вязать и другим хозяйственно полезным для девочек навыкам. Но имелась у нее одна неприятная привычка – когда ей что-то сильно не нравилось в поведении учениц – только учениц, ибо уроки труда у нас проводились отдельно от мальчиков, – она обзывала нас дебилами.

Вот так, с чувством, на нерве: «Дебилы вы эдакие!»

И как-то раз, после очередного оскорбления встала я, комсорг класса, и спокойно обратилась к учительнице:

– Дебилизм, как известно всем, это физический недостаток, болезнь мозга, а наша коммунистическая партия запрещает критиковать физические недостатки человека, – и нежненько так поинтересовалась, со всей своей душевностью: – А вы что, не согласны с политикой нашей партии?

Бедная тетка покраснела, закашлялась и, махнув рукой, выскочила из класса.

Ну а вы что хотели? Я – дочь убежденного коммуниста, имеющего сертификат лектора-международника, состоящего в общесоюзном обществе «Знание», политического работника со стажем, который и дома почитывал нам лекции, доводя дочерей до белого каления. Я эту демагогию могла часами разводить, если понадобится!

Был и еще один, запомнившийся многим, случай.

Непонятно, каким чудом прорвался на киноэкраны нашей страны сильно капиталистический японский фильм «Легенда о динозаврах». Ребята! Это был первый настоящий «ужастик» после пресловутого отечественного «Вия», снятого черт знает когда, да и на страхи-ужасы особо и не тянувшего.

А тут! «Их» фильм! Да еще не просто «их», не какой-нибудь там соцлагерь дружественный, а японский! Там же капитализм сплошной!

Да еще и ужастик! Это же явление!

Все было устроено по-хитрому – вроде и разрешили фильму капиталистическую партийные начальники, но – в затрапезных кинотеатрах, но – единственный сеанс в двенадцать часов дня, и всего на неделю. То есть купить билет простому гражданину на выходные в этот небольшой кинотеатрик было вообще нереально – все места распродали еще до выхода фильма горкомовским и всяким иным начальникам!

Народ в классе обсуждал данный факт, негодовал и вдруг я предложила, перебив балаган возмущенных выступлений:

– А пошли прямо сейчас!

Любимые однокласснички обалдели: «В каком смысле – сейчас?»

– Да в таком: прямо сейчас, – объясняю я. – Как раз на двенадцать успеем. Ответственность беру на себя.

Ну, мы и пошли всем классом.

Кроме одной девочки, нашей отличницы и гордости всех учителей. Она спокойно так объяснила, что прогуливать уроки не собирается – хоть скопом со всеми, хоть в одиночку, считает это неправильным.

Никто отговаривать ее не стал, а я прониклась к ней еще большим уважением, чем прежде – это же смелость надо иметь, пойти против всех! Смелость отстаивать свою позицию!

Фильма иностранческая нам понравилась! Визжали, пищали девчонки, мальчиков за руки хватали со страху, глазки закрывали, когда там динозавры всех жрали, за раз половину тела откусывали…

Но, понятное дело, за все надо платить, а уж за такую возмутительную самоволку – и подавно.

Переполох в школе поднялся!

Ну, еще бы – целый класс сбежал с уроков. Ждали нас при входе в школу всем преподавательским составом во главе с директором и присоединившимися к учительской «комиссии по встрече» представителями комитета комсомола. Я с ходу оптимистично пообещала, что «щас все объясню» и под конвоем возмущенных комитетчиков была препровождена в учительскую, где и происходило заседание «трибунала».

Учителя и бравые комсомолята расселись за длинным столом, поставив меня перед собой, выступили с гневными обвинительными речами и дали слово мне.

– Я намеренно повела весь класс на этот фильм! – заявила я.

– Как?! – возмущенно выдохнул потрясенный трибунал.

– Да, именно намеренно, – уверила я и пояснила с твердостью пламенного партийца в голосе: – На очередном пленуме партии Леонид Ильич сказал, что мы должны знать методы воздействия наших идеологических врагов на умы и сердца нашей молодежи. Мы должны понимать и разбираться в их псевдокультурных ценностях, которые они всячески пытаются навязать нам через свои фильмы, книги и современную музыку. И особо подчеркнул: не просто знать, а и развенчивать их обманную привлекательность.

Педсовет дружно крякнул и приуныл. Про партию судьи явно не ожидали. Против такого «лома», как высказывание вождя с официальной трибуны, попереть было весьма проблематично. А говорил ли он об этом на том пленуме или нет – поди знай! Изучать все, что вещали в те годы наши канонизированные партийные старцы на всяческих официальных мероприятиях, дураков не было. Ну, еще выкладки съездов тезисно, спущенные из горисполкома – куда ни шло, а уж пленумы – извините! Им и счета не велось! Даже такой подкол был при приеме в комсомол, когда с непроницаемым выражением лица кто-нибудь из приемной комиссии спрашивал:

– Какой последним по счету прошел пленум нашей партии?

И всенепременно требовалось четко и уверенно отвечать:

– Очередной. Счет пленумам в нашей стране не ведется.

Поэтому точно знать, что там говорил Леонид Ильич и его соратники на пленумах и съездах, добровольцев находилось мало и уж точно – не из числа нормальных учителей и обычных граждан.

– Вот почему, – продолжала я тоном честнейшей партийки, – я и предложила просмотреть этот фильм всем классом. Ознакомиться с творчеством, так сказать, вражеских режиссеров. Завтра мы планируем провести политинформацию после уроков и обсудить этот фильм и его негативное воздействие.

Повисла тишина. Где-то через полминуты директриса спросила строгим голосом:

– Почему не предупредили преподавателей о намеченном мероприятии?

– Времени не было, – перешла я на покаянный тон: а почему нет, можно и покаяться, чтобы людям приятно было. – Нам сказали, что сегодня он идет последний день, и мы еле успели на сеанс.

– Это неправильно, – взбодрилась директриса, – предупредить учителей и завуча вы были обязаны. –  Да, я понимаю, простите, – еще разок покаялась я и с честной наивностью во взоре предложила: – А приходите к нам завтра на политинформацию! – заранее зная, что желающие слушать идеологическую дискуссию после целого дня работы вряд ли найдутся.

– И как фильм? – спросил вдруг с искренним интересом председатель комитета комсомола.

– Ужасно! – честно призналась я.

Никакого наказания, понятное дело, после такого моего выступления с упором на Леонида Ильича ни я, ни наш класс в целом за самовольную отлучку не получили.

Ну еще бы! Никто не стал раздувать скандала, а то вдруг дойдет до горисполкома… Наш побег в кино обозначили как «запланированное мероприятие», которое прошло официально по всем отчетам школы: «Ознакомление с иностранной пропагандой и объяснение ее разрушительного воздействия на умы молодежи». Разумеется, «в свете постановлений и рекомендаций нашей партии».

Кстати, мне удалось сходить на этот фильм еще разок с подружкой, нам нечаянно перепали два билета на выходной день.

Ох, мы и попугались от души!

Теперь этого кинотеатрика уже нет.

А жаль: им заведовал замечательный директор, который какими-то совершенно неведомыми путями умудрялся заполучать в прокат интересные заграничные фильмы. Там я, помнится, посмотрела «Жизнь взаймы» по Ремарку – американский фильм, который меня просто потряс…

В девяностые здание кинотеатра долго стояло заколоченным, потом в нем обосновался какой-то банк, вскоре разорившийся, потом еще какой-то банк, ну а сейчас там находится магазин продуктов.

Еще в плане приколоться-повеселиться от души я любила уроки НВП. Кто не знает, объясняю: так сокращенно называли уроки начальной военной подготовки.

Вел их подполковник в отставке по фамилии Жмыкин. Это был полный улет!

Маленький, с круглым выпирающим вперед животом, с короткими руками, которые тонули в рукавах его любимого длинного кожаного форменного плаща – лишь кончики пальцев были видны. Он был на всю голову советский военный с эдакой завышенной самоидентификацией себя в жизни и с полным отсутствием чувства юмора.

В подсобке класса по НВП среди сложенных горкой противогазов, длинного сейфа с автоматами Калашникова, стопкой плакатов и пособий, муляжами гранат и всякой другой ерунды размещался столик для работы преподавателя над планами и тетрадками, на самом же деле – удобный уголок для приватных посиделок. А в небольшом личном сейфике у военрука хранилась бутылочка «беленькой» и ядреная закуска к ней с такой чесночной составляющей, что можно было от духа, который он распространял, «чисто забалдеть». Правды ради, надо отметить, что опрокидывал Жмыкин рюмашку-другую только после уроков или в случае большого нервного потрясения. Мог делать это в одиночестве, но по большей части предпочитал компанию трудовика.

Если бы я знала, что стану писателем, то обязательно бы записывала за подполковником Жмыкиным все его высказывания! Это были настоящие шедевры. Мы дружно ухохатывались над ними, но терпели и изображали видимость должного подобострастия и солдатского рвения.

Так вот, это все была присказка, а теперь – вот вам и сказка.

По правилам, все ученики обязаны были на уроки НВП носить форменные военные зеленые рубашки и галстуки к ним. Низ рекомендовалось доукомплектовывать: мальчикам – темными брюками (поверьте: светлых брюк в школу никто и так не носил!), а девочкам – обувью на низком каблуке не выше трех сантиметров и темными простыми юбками не выше колена.

Я – и какие-то там правила-установки?

Ну, вы уже поняли.

Ходила я исключительно на каблуках не ниже семи сантиметров, а действительно строгая на первый взгляд длинная узкая юбка до середины голени… имела не самый приличный разрез с запахом спереди.

И когда я маршировала…

А ноги у меня были такие, знаете… как надо ноги! Вполне себе достойные. Впрочем, они остаются таковыми и до сих пор.

Зрелище взлетающей вверх в строевом шаге девичьей ножки у подполковника Жмыкина проходило по разряду большого нервного потрясения. И, прогнав меня пару раз туда-сюда по коридору перед одноклассниками, якобы для демонстрации идеального парадного шага, он загонял нас в класс, удалялся в подсобочку. Выходил он оттуда с красной ряшкой, довольно отрыгивал, распространяя на весь класс убойное амбре, поглаживал себя по галстуку и уже такое нес, что только конспектируй! Он забывал, кого спрашивал, а кого нет и кому какие оценки поставил. Чем мы и пользовались, уверяя подполковника:

– …да я в прошлый раз отвечал! Вы мне четыре поставили!

Часто это срабатывало.

Понятное дело, были у нас и серьезные уроки по НВП: и автоматы мы разбирали-собирали на время, ломая девичьи ногти, и стреляли в школьном тире по мишеням, что тоже являлось большим нервным стрессом для нашего военрука, ибо девичьи ножки учениц старших классов, стрелявших с позиции лежа…

Нелегко приходилось подполковнику.

Нам с ним – тоже.

И вот при всей своей деловитости и известности в школе я получила еще и дополнительный, совсем уж убойный бонус – молодого человека, «моего парня», который служил в армии. И фотографию которого в военной форме, улыбающегося загадочно на западный манер – красавец киношный прямо! – с небрежностью бывалой дамы я демонстрировала девчонкам двух классов в раздевалке перед физкультурой.

Два года пролетели незаметно.

К тому же в десятом классе я стала посещать театральную студию, которую вел один столичный режиссер, вынужденный временно поселиться в Крыму по рекомендации врачей – для излечения легочного заболевания.

Отчего-то я решила, что из меня выйдет отличная актриса для ведущих театров страны, да и столичный режиссер этот поддерживал мои устремления в столь амбициозных планах на шикарное будущее.

За день до выпускного вечера я получила большой нежданный подарок – с прибалтийских берегов приехал Вадим!

Вот такой вот сюрпризец!

За два года я совершенно от него отвыкла, да и, собственно, и привыкать еще не начинала. Но, помаявшись душевным неудобством первые минуты, я напомнила себе, что вообще-то это «мой парень» из армии вернулся, и мне вроде как положено его любить и радоваться долгожданной встрече!

Я и начала радоваться.

С выпускного вечера я слиняла.

Получила аттестат, выпила с одноклассниками бокал шампанского, села в такси и укатила домой, где ждал меня Вадим, по праву моего парня остановившийся жить у нас.

Мы снова гуляли, целовались до умопомрачения, пили терпкое крымское вино, купались голышом ночью в теплущем море, разговаривали о будущем…

За день до отъезда он сделал мне предложение.

И я согласилась, проигнорировав возможность подумать над столь серьезным решением.

Вадим уехал уже в качестве моего жениха, а у меня начиналась пора поступления в вуз.

В какой?

Все и так понятно – в артистки!

Разумеется, в Москву… Не в Жмеринку же!

Боже мой! Сейчас вспоминаю и удивляюсь – ну, своей упертой глупости не очень, а вот маминой мудрости и терпению до восхищения. Как она вообще все эти мои фокусы вынесла и вытерпела?!

Мама меня не отговаривала, не приводила совершенно закономерные и весомые аргументы против такого решения. Она сказала: «Вот прямо тебе приспичило в артистки? Ну, давай, доченька, попробуй, чтобы потом всю жизнь не жалеть об упущенной возможности воплотить свою мечту и чтобы не обвинять родителей, что не пустили и отговорили».

И доченька попробовала.

Не поверите – прошла все три тура прослушивания и даже сдала документы в Щепкинское театральное.

И тут….

Что это было – до сих пор не знаю и не понимаю.

Может, Судьба?

Стоим мы так стайкой из трех счастливых девушек, прошедших все туры предварительного прослушивания и уже подавших документы, и подходят к нам две разбитные девицы. Показали мимолетно свои студенческие книжки, представились второкурсницами и принялись объяснять нам «настоящие правила поступления». Дескать, чтобы действительно поступить – надо переспать с кем-то из преподавателей: выбирайте с кем. И – веером перед нами стопку фотографий известных артистов-мужчин…

И я, вместо того чтобы послать барышень подальше и понять, что это чистой воды подстава и развод – вся такая умная-умная, крутая-крутая, язвительная, отвечавшая влет на любую реплику, – развернулась, забрала документы и ушла.

А то! Буду я в этом участвовать! Меня жених в Риге ждет!

Ну, как это назовешь?..

Ни одну из тех девушек – как поступавших, так и разводивших нас – я потом никогда не видела ни в кино, ни в одном из театров Москвы и Питера.

Да и Бог с ними со всеми.

Меня ждала Рига и Вадим!

Любов-в-в-в…

Перед тем как отпустить доченьку в Ригу, мама посадила меня напротив и пояснила, что лучше бы мне свою девичью честь сохранить до замужества, в интимные отношения вступать не торопиться. Да и вообще ни с чем не торопиться…

– Слетай в гости, познакомься с его родственниками, присмотрись к самому Вадиму – и не спеши. Надо все обсудить, решить, подумать. Да и поступить тебе в институт нормальный надо.

Доченька покивала, пропустив все наставления мимо ушей, и вперед – в Ригу!

В очередной раз восхищусь своими родителями и поражусь их мудрости и терпению, особенно маминому, ибо в основном на ее плечи легли все проблемы и тяготы, которые я устраивала самой себе, а заодно – и близким.

Родителям моим Вадим не нравился. Категорически.

Вот не понравился сразу.

– Не твой это человек, – сказал папа.

Мама согласилась с ним молча. Но никто из них – ни папа, ни мама – отговаривать меня съездить к жениху прибалтийскому или выходить за него замуж даже и не пытались.

– Это твоя жизнь, и как бы он нам не нравился, но отговаривать тебя мы не станем. Мы свое мнение высказали, а решать ты будешь сама, – сказала мама.

Да уж, вот тебе и ответственность настоящая во весь рост!

Но я поражаюсь! Как мама все это терпела – то мои поступления на артистки, то эти полеты в Ригу и Москву – я же продолжила поступать в Москве! И они дали мне денег – и на поступление, и на Ригу, – а ведь зарабатывали, как все тогда в стране: не разгонишься. Мама начала подрабатывать репетиторством – брала учеников.

А я летала!

Крым – Москва – Рига, Рига – Крым – Москва… и так далее.

С мечтами о великой актрисе было покончено, и меня попробовали пристроить в институт легкой промышленности на факультет дизайна, который моя любимейшая московская родственница Валюша закончила когда-то сама и имела там хорошие знакомства и какие-то связи.

Однако оказалось, что по знакомству туда тоже не сильно попадешь: конкурс был приличный, не задрипанный институтик какой-нибудь, а вполне серьезный. И главное: надо было сдавать рисунок на вступительных экзаменах.

Какой рисунок?! Я отродясь никогда не рисовала ничего, кроме цветов в детском саду, в глубоком младенческом возрасте. Чертила хорошо, это да, а чтобы рисовать….

Но Валюха выдала мне лист бумаги, карандаши, смастерила что-то вроде натюрморта из скомканной вокруг кувшина дорожки на полу, набросанных вокруг него клубней картошки и яблок, включила настольную лампу, направив ее свет на эту инсталляцию, выключила верхний свет, зевнула и сказала мне:

– Пиши.

Развернулась на диване к стенке и уснула.

А я и писала всю ночь.

Утром она проснулась, протянула руку вниз, где я спала прямо на полу, держа в руке свой рисунок, вытянула у меня из пальцев ватман, посмотрела и вынесла вердикт: