Текст книги "Одушевляющая связь"

На что не хватает времени

…Очень мало взрослые делают жестов, протягивающихся к ребёнку, как открытая ладонь. Обычный их жест – к себе, одёргивание.

Дети в супермаркете

Похолодание. Погода требует от семьи всё более тёплой совместной крыши. И что поражает: всё большее количество родительских пар с детьми устремляются на прогулку в «Рамстор» или ещё какой-нибудь супермаркет. Магия этого семейного путешествия притягательна. За раскрывающимися дверьми – невиданное блаженство: всё предвещает приобретение, создаёт праздничное настроение. И ходят сюда не обязательно за покупками, а за покупательным настроением. Насытиться свето-звуко-запаховолнами, исходящими от гипернасыщенных витрин, дать взгляду утонуть в товарном изобилии и ощутить желание обладать какой-либо вещью, прикинуть варианты приобретения – впечатлений не так уж мало.

Жаль, детям эта «покупательность» не соприродна. Им всё равно, какая погода на улице, и они предпочли бы как можно больше времени играть со сверстниками.

Но они здесь, и конечно, здесь тоже осваивают мир.

Ребёнок переживает состояние недовольства: мама ему чего-то не купила, а себе купила. Раздражение: родители что-то горячо обсуждают, а он не понимает. Растерянность: оттого, что он лишний, «путается под ногами», «лезет везде».

Одновременно он усваивает, сколь притягательно обладание и что за обладание чем-либо надо заплатить. Включает доступный ему арсенал средств: просить, обещать, плакать, ставить условия – так он получает первую порцию потребительской ненасытности.

Я прочла недавно об исследовании, проведённом с детьми в магазине. Среди множества вещей, разложенных перед ними, были и неинтересные, непонятные, ненужные. «Чего вы хотите?» – спрашивали семи-восьмилеток. Ответ «Хочу всё!» звучал чаще других.

«Магазинность» семейного воспитания стала очень заметна. Одна мама рассказывает другой: «Игрушку, которую мы покупаем дочке в «Макдоналдсе», сначала даём ей во временную собственность, а потом забираем. Чтобы получить её в вечную собственность, она должна хорошо себя вести три дня. Очень помогает».

Купля-продажа в воспитании приносит абсурдные плоды. Знакомая учительница повезла ребят на экскурсию в Эрмитаж, и мальчик, которому мама дала с собой немалые деньги, быстро побежал по залам, восклицая: «Ах, как уже хочется покупать, покупать!»

«Покупать!» А разве что-то ещё можно делать в этом мире? Какой смысл в предмете, если его нельзя завернуть и взять с собой?..

Мне подарили такую штучку, её из Америки привезли. Футлярчик, ремешок с застёжкой – очень напоминает собачий поводок и служит, согласно надписи, «для прогулок с малышом в магазине». Прикрепите его одной стороной к запястью мамочки, другой – к ребёнку и спокойно совершайте шопинг.

Променяйте ладошку ребёнка на возможность свободно осматривать товары. А он? Он пусть приобщается к этой наваленности предметов, к обстановке, где среди бананов – сваленные в кучу, не до конца распечатанные, полурассыпанные тома «Гарри Поттера» и что-то ещё, пока не поступившее в полное распоряжение человека.

…Нам давно обещают глобальное потепление, внушают мысль, что ничего постоянного нет. И в сознании людей что-то смещается: дом, семья, дети перестают быть прочной основой жизни. Влечёт супермаркет, где всегда тепло, многолюдно, празднично, где нам всегда рады и мы чувствуем себя уверенно. Были бы деньги. А дети – что?

Не в том ли проблемы подростков, что мир взрослых людей – подростковый?[1]1
  Интервью Юлии Масловой. 2001 год.


[Закрыть]

– Татьяна Викторовна, я вас знаю как человека с тонким педагогическим слухом, что, по сути, мало отличается от художественного видения или чувства ритма. Обычно одарённость такого рода преследует даже в бытовых мелочах. Какие детали современного подросткового мира вас волнуют?

– Я то и дело ловлю себя на моментах педагогического слышания. Какое у детей сердцебиение – редкое, наполненное, учащённое? Но, пытаясь почувствовать состояние ребёнка, я всегда при этом ощущаю собственную взрослую ответственность за вмешательство в ритм его жизни.

Сегодня подростки окружены тысячами абсурдных советов, исходящих от взрослых. Чего стоит одна только реклама! А как характерна для родителей привычка общаться с детьми в приказном тоне и почему-то в прошедшем времени – «встала, оделась!» – некое повеление неизвестно кому и одновременно акт исполнения.

Наш разговор с ребёнком и жизнь рядом с ним происходит в некой отстранённой форме. Кто с кем общается? Особенно ранит слух риторический вопрос (будто бы оправданный): «Что делать (именно делать!) с современными подростками?». Здесь есть нюанс, выдающий явно рациональное отношение взрослого к ребёнку, какую-то ущербность, а не полноту любви. О том, «что делать с детьми», можно размышлять, только не вмещая в себя детей как некую этическую категорию.

– Этическая категория. Это что-то из философии детства?

– Да, для меня сейчас проблема Детства ближе проблемы Ребёнка, как бы странно это ни звучало. Здесь можно упрекнуть в некой отстранённости от доли конкретного ребёнка. Но скорее это есть проникновение, переосмысление живого каждодневного опыта, накопленного с годами. И если ты взял на себя в этом мире роль не уходящего от детей – взгляд приобретает иную временную пространственность. Такое движение позволяет однажды прийти к точке, с которой можно взглянуть на детство, как на вечное, неумирающее, и услышать собственный голос внутреннего моления о детстве.

Я часто возвращаюсь к Янушу Корчаку и мысленно проживаю вместе с детьми, сделавшими счастливой его жизнь. Мне близка судьба Анны Франк. И совсем недавно я ощутила какие-то реальные по датам временные параллели между нами. Анну Франк нацисты увели из мира её тайной комнаты в тот же день, за несколько лет до моего появления в этом мире. Тогда же, 5 августа были уведены дети Корчака.

Понимаете, не обладая внутренней глубиной сопереживания уже былого, нельзя оценить значимость живущего сегодня. Тогда вообще упускается возможность видения проблемы детства и взросления, осознание перемен.

– Эти перемены тревожат?

– Да, и особенно, если говорить о детях. Дело в том, что наши подростки живут в подростковом мире взрослых людей. И конфликт неисчерпаем.

– Разве так было не всегда? Проблема отцов и детей…

– Да, была всегда, но сегодня она звучит иначе. Я не историк, но, как мне кажется, такое состояние подростковости рождено 20-ми годами. Вместе с волной смертей, репрессий, эмиграций ушло знание корней и вершин человеческого роста. Исчез опыт достижения вершины человеческого Пути, и сама она или приземлилась, или как-то фатально сдвинулась.

Тогда это было только сужение, параллельно существовала ещё не выведенная социумом часть взрослых людей, осознающих и себя, и свою связь с миром. Но они уходят, и «возрастное равновесие», ими удерживаемое посредством величайшего напряжения духовных сил, стремительно нарушается.

Некоторые, конечно, сумели чудом вырасти, вопреки устоявшимся нормам и ожиданиям. Они как яблоки, созревшие в тени, и дети их – плоды из того же сада, с проблесками солнца.

Осознанное взросление представляло собой коммунарство, пытавшееся выйти за рамки всеобщей ограниченности. Детей учили рефлексировать, а это явный признак взросления. Разумеется, такие островки вызывали недовольство остального «моря». Мне запомнилась одна из юбилейных конференций «коммунаров», на которой Анатолий Викторович Мудрик говорил про всё те же двадцатые годы. Гуманитарная среда сужалась, и художественная рефлексия постепенно была утрачена, а вслед за ней исчез и опыт работы над внутренним миром.

– Вы думаете, что родовые черты нашего прошлого устойчивы настолько, что аукаются у современных подростков? Ведь они родились уже в эпоху перемен.

– Вот именно, перемен. Мало того, на рубеже эпох, формаций. Они родились в зыбкости, получив комплекс духовных детдомовцев, у которых нет прошлого. У них нет опоры на удачу предшественников, за счёт которой возможно устраивать своё сегодняшнее бытие. У них нет будущего, которое отметено скепсисом беседующих на кухне родителей.

– А о чём беседуют родители? Память пластична и сохраняет то, что выгоднее помнить. Родители вспоминают юность, которая не может не быть прекрасной. Родители родителей чтят собственный жизненный подвиг…

– Какая-то косность сковала два поколения и научила детей небрежному нравственному проживанию, обращению к нравственности для внешнего слушателя. И рядом с этим – опыт бросания всего, что не выходит доделать сразу с чувством и умом (поскольку эмоциональная и глубинная посвящённость ему отсутствует). Как некогда и навсегда брошенные сотни строек, больниц, целые железнодорожные ветки…

Вот и наши дети хотят быстро, наскоком достичь неясного и желанного. Так же, как их родители, они хотят решать проблемы отстранённо-механически, на внешних уровнях, чтобы не погружаться в смысл.

– Но ведь какие-то ценности должны быть вне времени. Что-то уцелело в развалинах бывшей культуры?

– Если говорить о массовой культуре, почти ничего. Дети погружены в абсурд небескорыстного невежества, возглавляемого взрослыми. Вот в Угличе открыт музей русской водки. Глава города назвал его библиотекой. Разве что читальный зал не открыли. Невольно вспоминаются известные слова: «…если в доме спальня становится ванной, а библиотека столовой – дом рушится». А бездомно подросток не растёт.

Более того, если ребёнок воспитывается в небрежении к ценностям, появляется проблема небрежного отношения к жизни. И это характерно для всего современного общества. Цена жизни обесцвечена судьбой Чечни…

Недавно Юрий Рост вспоминал говорящие детали октября 93 года. Люди – взрослые с колясками, детьми гуляли под пулями, подростки заполнили крыши близ Белого Дома. Это любопытствующее явление психологи назвали синдромом альбатроса. Подобно этой птице подросткам нужна зримая движущаяся мишень. Они сидят и водят головами из стороны в сторону – такой образ жизни. Здесь и равнодушие, и безрассудство современного недоросля. Не представляю, как семьи не хватились своих детей…

– Возможно, и семья в сравнении с 60–80-ми годами менее устойчива, если не сказать разобщена.

– Да, это порой нечто «такое», аморфное, лишённое чуть ли не всех своих основных признаков. Исчезла радость совместного проживания. Ещё в 60-е годы в «Известиях» публиковалась рубрика «Зелёная лампа» – её читали всей семьёй. Это была традиция. А сегодня большая часть родителей, сидящих у картинки телевизора, не перестают удивляться, почему их дети будто приклеены к тому же экрану.

И никто не заметил, что перед тем, как исчезло читающее поколение детей, исчезло читающее вслух поколение взрослых.

Печально и логично. Сегодня в семье разучились даже совместно праздновать. В праздничное пространство семьи допущены официально развлекающие телефигуры. Это же вторжение в таинство…

Ребёнок чаще всего недополучает необходимое мужское внимание, которое заменяется избыточным женским. В результате вырастает феминизированный мальчик.

Один из самых печальных признаков феминизации – перенос юношеской подростковости на 26–27 лет. И размытое состояние возраста распространяется на молодую семью – все подростковые проявления мужчины достанутся его супруге, а потом и детям. Идёт слом семейной иерархической ответственности – женщина уже не находит поддержки в муже, а сын – в отце. Ломаются элементарные бытовые устои, из которых формируется атмосфера взаимоотношений в семье.

Исчезает радость от совместного ведения семейных обязанностей. А любое семейное деяние – встреча отношений. Но когда я говорю молодой женщине, что ею приготовленная еда – это письмо мужчине, она искренне удивляется.

Домашние дела делаются обессиленно, безрадостно, буднично, в самом жалком смысле этого слова. От этого страдают оба – отдающий и получающий.

И ещё о взрослых разговорах. Родители беседуют, не поднимаясь над уровнем нескончаемо разбираемых конфликтов – на работе, в автобусе, и т. д. И у ребёнка складывается бесцветная картина будущего проживания, канва ещё не образованных, неотрефлексированных безнадёжно-конфликтных отношений.

– Подростка формирует свобода противоречий – в школе, на улице, в компании. Но дома он ищет гавань. А там ещё одно поле противостояния?

– Причём на фоне обоюдной нетерпимости и непримиримости. Это трагично. Всем ясно, что младенец вырастает в зримой тёплой колыбели, он в ней жизненно нуждается. Так же подросток нуждается в незримой колыбели мягкости, принятия его возраста.

Противоречие – стихия подростка, он в ней развивается. Но без очага внутреннего семейного охранения это развитие выходит за рамки всякой стихийности. Возникает беспредел и полная непредсказуемость.

По социологическим данным 95 % подростков неадекватно отвечает на любое взрослое замечание. Приходя домой, дети получают такой же неадекватный взросло-подростковый ответ.

– Татьяна Викторовна, чем, на Ваш взгляд, особо опасна затянувшаяся подростковость?

– Проблемой расплывчатой ответственности, ведущей к полной безответственности поколений, так и не научившихся рефлексировать. При вакууме поведенческого примера в обществе и семье, у детей возникают абсурдные требования по выполнению чего-то должного, но ими невиданного и непрожитого в опыте. Вина сегодня возлагается на кого угодно, кроме себя. Круг распылённой ответственности замыкается. Ребёнок оказывается в абсурде целого веера административно-иерархической безответственности, которая погружает семью в каждодневную познавательную бессмыслицу.

Посмотрите, каким образом выполняются обычные домашние задания третьеклассника – в течение всего вечера и силами всей семьи. Ребёнок и взрослый вместе осознают ненормальность ситуации, и вроде бы вместе отвечают за результат. Но перед кем? Перед учителем или директором, внедряющим эту программу?

И все разводят руками, когда оказывается, что подросток не желает учиться, не хочет ходить в школу, ведёт себя несносно, абсолютно неуправляем…

Подросток постоянно пробует границы дозволенного. Сегодня мало кто остановит ругающегося подростка. И снижение реакции взрослого на недопустимое убрало все видимые и невидимые границы.

Это породило даже не псевдосвободу, а осознание подростком своей брошенности, какого-то вселенского одиночества. Страшно, но мы вырастили таким образом отсутствие покаяния, безоглядность.

…Я затронула лишь некоторые стороны. Все мы из чувства самосохранения отворачиваемся от многого. Я говорю о том, в чём я в состоянии участвовать и что-то изменить. Я молчу о наркомании, о проблемах подростковых стай… Там я беспомощна. Я с ужасом думаю о рождении подросткового мира жестокой иерархии, силовой соподчинённости. Как у Голдинга в «Повелителе мух». Эти проблемы достанутся нашим детям, вслед идущим. И я уже переживаю – как они там, в тумане?..

– Если человек одинок, то он безучастен и равнодушен и к окружающему его, и к будущему?

– Это называется отсутствием совести. Без совести поколение людей ещё может прожить – по инерции. Но оно губит следующее поколение, как бы генетически заражая его.

Если вера спасает душу, то совесть – экологию человека, его природу. И отсутствие зрелой совести – первый шаг к вымиранию поколения.

Ведь каждое взрослое поколение – это близкие люди по отношению к детству. А сегодня на поколение взрослых, как на близких людей данной эпохи, рассчитывать не приходится. Программа сохранения человечества как-то сбилась.

– Ведь речь не идёт о безысходности? Вы как-то говорили, что на Земле сегодня два выбора – остаться или нет с детьми, независимо от того, кто ты – мать, педагог, человек.

– Это действительно выход, даже взгляд из другой реальности. Это новорождённый феномен – молодёжь 20–25 лет, ещё не родители, не педагоги, идут к водопою детства. Студенты, полувзрослые (для меня это звучит нежно), оказываются старше своих родителей, и понимая, что могут оказыться звеньями, выпавшими из общей цепочки, идут к детям. Я знаю такие островки в Екатеринбурге, Балабаново, Ростове, Таганроге… И то, что мы сейчас делаем – летние лагеря, встречи, поездки, всё это возможно благодаря фонду «Вдохновение», созданному моими выросшими учениками, объединёнными способом отношения к жизни.

Это родственность духовного плана. Я счастлива, что сегодня в клубе преобладает роль мужчины. Очень важно, что ребята в состоянии принять на себя духовную ответственность за происходящее. Молодёжь делает выбор остаться с детьми, это главное. Значит, рождаются какие-то новые способы и формы взросления – перенимания опыта нравственного проживания. Нам остаётся радость уповать на эту новорождённую традицию…

Внутри и снаружи. Чем держится архитектура внутреннего мира

Для настоящего общения мало присутствия двоих. Обычно нужно что-то третье.

Иногда оно видимое, иногда невидимое, но оно создаёт возможность диалога взрослого и ребёнка. Вот двое, а вот предмет, молчаливо участвующий в их встрече. И тогда диалог может состояться.

Ведь диалог – это не обмен репликами, это состояние диалога, в которое нужно попасть. И дома, и в учебных заведениях мы отвыкли от необходимости использовать третьего участника, катализатор событий, интересующий предмет.

Когда культура предмета уходит, то взрослые не могут понять, в чём дело: дети не включаются в диалог, не хотят нас понимать. Но это мы сами отказываемся говорить с ребёнком на уровне его понимания: вместо живой символики, через которую дети познают мир в единстве его различных измерений, взрослые держат детей на бытовом языке, наборе практических заданий.

Но в ребёнке заложена устремлённость постигать мир не плоско, не линейно, не примитивно – а объёмно, на пересечениях смысловых вертикалей и горизонталей.

От того, что мы объясняемся всё более примитивно, мы не становимся понятней.

Если же всё-таки добиваемся своего, и ребёнок переходит на наш линейный, целеустремлённый язык, то становится ли от этого лучше?

Получается, что тогда малыш совершенно не знает о том, что во внутреннем мире есть какая-то своя архитектура, не успевает почувствовать её наличие.

Вот столетие назад все чувствовали, что дитя должно знать об архитектуре внутреннего мира, его воспитывали – особыми событиями (прежде всего, Рождеством, Новым годом), давали возможность ребёнку почувствовать наличие предметности этого внутреннего мира. Нравственные вещи в народной педагогике были рассыпаны от глубочайших посылок до самых элементарных, бытовых мелочей.

Мне рассказывали, например, о таких домашних спектаклях, в которых роли разыгрывали и взрослые, и дети. Там ходила Совесть «с крючочками», которая поддевала людей, там ходила Правда, там ходили Честь, Милосердие… И к этим представлениям дети делали сами костюмы, и все эти странные герои оказывались опредмечены. Ведь вы помните, как говорила мартышка: «Привет должен быть горячим».

Одухотворённые сущности имели какую-то предметность, наличие внутренней архитектуры ребёнок понимал на том языке конкретики, который был ему свойственен.

Когда мы сосредотачиваемся только на деятельной стороне внешнего мира, мы внутренне не успеваем развиваться. Раньше вся мудрость процесса развития соблюдала равновесие того, что внутри и снаружи. Малыш рос не так быстро.

Мы эту мудрость нарушаем, торопясь к раннему началу занятий, настойчиво переносим центр тяжести жизни дошкольника с эмоциональной чашки весов на интеллектуальную, всё время переводим его мысли из внутреннего плана во внешний.

Что отсюда получается? Именно то, про что мы потом недоумённо спрашиваем: откуда агрессия, откуда прочие нежелательные вещи?

Вот официальные данные с международной конференции по детской психиатрии и предотвращению нежелательной зависимости. Каждый пятый ребёнок рождается с повышенной гиперактивностью. И на эту гиперактивность накладывается наше гиперболизированное внимание исключительно к интеллектуальной деятельности детей.

Мы игнорируем телесность, предметность, созерцательность, вдумчивость, потребность в свободном радостном движении – и настойчиво продавливаем интеллектуальное развитие на фоне гиперактивности.

Мы настолько погружены в своё взрослое состояние, что порой из него у нас вообще не получается видеть, что же там происходит с ребёнком. Не так, как нам кажется правильным его увидеть или как положено по методике отслеживать его развитие – а увидеть ребёнка из тех значимых точек, которые нам подскажут настоящее положение дел.

Мы все так спешим, мы так заняты, мы всё время учим ребёнка чему-то, мы не даём ему эмоционального передыха, побыть собой и примерить себя.

Мне кажется, чаще всего времени не хватает на те самые важные мелочи, без которых крупные блоки личностного развития начинают замедляться. Если бы мы останавливались на деталях, за счёт этого как раз и компенсировалось бы то, чего мы надеемся достичь в спешке.

Современный серьёзный мир погрузил ребёнка в набор осмысленных движений и получается, что у него нет тех движений, которые доставляли бы ему радость.

Детям, совсем маленьким, становится неинтересно жить.

Помочь им, подпитать «витамином жизни» становится отдельной задачей.