Текст книги "Мосты в бессмертие"

Она продолжала лопотать что-то, показывая страшные, окровавленные десны, и Авроре вдруг почудилось, будто она слышит «Лови! Лови!». Аврора сунула «Лейку» в руки Курту… Она поймала. Все получилось так удачно: ни эсэсман, ни его командир ничего не заметили. Предмет оказался маленьким и твердым, он больно врезался в ладонь. Аврора спрятала его в карман шинели. В последующие часы, когда они с Куртом обедали в офицерской столовой, когда устраивались на ночлег в нетопленом литерном поезде, Аврора с трепетом ожидала расспросов Курта. Но тот молчал, словно позабыл о живых мертвецах за колючей проволокой, о бессмысленном милосердии и о лютой жестокости.

– Уж не думаете ли вы, фройляйн, что они поступали бы с нами иначе, окажись они в положении победителей? – Аврора услышала голос доктора Кляйбера сквозь дремотную пелену.

Но она ничего не ответила ему. Впервые в жизни ей было больно размышлять. Хотелось лишь забыться, уснуть и не просыпаться как можно дольше.

* * *

Утром Ленц сообщил им, что поезд отправится после полудня, и Аврора улизнула. Она сбежала из-под бдительного надзора Курта, надеясь еще хоть раз увидеть ту женщину, русскую с белыми волосами. Втайне от попутчика ей удалось рассмотреть ее подарок – образок, лик Богоматери, выгравированный на золотой фольге в обрамлении потускневших от времени рубинов и аметистов. Образок очень старый. Неужто пленница отдала ей семейную реликвию? Зачем? Эх, надо бы расспросить! Она спрятала под шинелью кусок хлеба с сыром, повесила на шею футляр с неразлучной «Лейкой» и неслышно покинула купе.

Они все оказались мертвы. Люди за колючей проволокой лежали в ряд, вытянувшись, словно по команде смирно. Тела их за ночь успели остыть и прикрыться белой порошей. Беловолосая женщина лежала с краю. Она обхватила руками грудную клетку, словно в последнем усилии пыталась удержать душу в истощенном, умирающем теле.

– Зачем? Зачем? – шептала Аврора, сжимая в ладони твердый образок. Она стояла за колючей проволокой, упираясь грудью в ствол винтовки. Давешний эсэсман с неуместным сочувствием смотрел на нее.

– Женщины рейха преисполнены христианским сочувствием даже к лютым врагам, – усмехнулся его начальник, надменный шарфюрер.

– Я хотела лишь увидеть ту женщину. Она голодна, она покалечена… – губы Авроры дрожали, ее сотрясал озноб. Впервые в жизни она с трудом подбирала немецкие слова, чтобы выразить свои чувства.

– Эти люди – солдаты, – эсэсман заговорил впервые, и Аврора уставилась на него в немом изумлении, словно услышав глас платяного шкафа. Он был на две головы выше ее, и, удерживая приклад винтовки возле ремня, преграждал ей путь к колючей проволоке стволом с примкнутым штыком. Голос его оказался невыразителен и скрипуч, черты плоского лица скрывали поля каски.

– Они убивали солдат рейха. Они сражались, будто полоумные, – продолжал эсэсман. – Когда заканчивались патроны, они вгрызались нам в глотки подобно волкам. Теперь они умерли, и врагов у нас стало меньше. О чем же вы горюете, фрау?

– Фройляйн… – поправила его Аврора.

– Неважно, мужчины это, женщины или дети, – заговорил шарфюрер. – Все они враги, каждый готов взять в руки оружие. Каждый готов сражаться, даже если оружия нет под руками.

Он достал из нагрудного кармана шинели сложенную трубкой газету.

– Вы читаете по-русски, фройляйн?

– О да!

И он протянул ей газету, раскрыв ее в нужном месте. Но Аврора переворошила влажные листы, прочла название: «Красная звезда». Советская газета! Волнуясь, она вернулась к указанному шарфюрером месту и прочла коротенькую заметку на второй полосе:

«Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[27]27
  Текст принадлежит перу Ильи Эренбурга.


[Закрыть]

Под заметкой стояла еврейская фамилия. Аврора смутно припомнила стихи этого автора, которые читала перед войной в русском журнале. Ничего не поняла в этих стихах и в еженедельный литературный обзор включать не стала…

– Автор текста – еврей, – пробормотала растерянно Аврора. – Вот он и призывает убивать немцев. Но эти люди, они ведь военнопленные, не так ли?

– Эти люди оказывали вооруженное сопротивление войскам вермахта и потому подлежат уничтожению, – отчеканил шарфюрер. – Кстати, позвольте представиться: Пауль Феирштейн.

Шарфюрер так задирал нос, что Аврора сколько ни всматривалась, с высоты своего росточка видела лишь его тщательно выбритый подбородок и волосатые ноздри.

– Вы красивая женщина, – мрачно заявил шарфюрер. – Хоть и не немка. Лично я предпочитаю блондинок. А ты, Гюнтер?

Авроре показалось, будто эсэсман смущенно улыбнулся. Он убрал от груди Авроры ствол своей винтовки и перекинул ее через плечо.

– Ступайте прочь отсюда, – продолжал шарфюрер. – И помните: несанкционированная помощь военнопленным строго карается.

Аврора, вернув ему газету, уныло побрела к железнодорожным путям.

* * *

Состав томительно медленно тащился через разрушенный Киев. Колесные пары угрожающе грохотали под днищем вагона, когда они пересекали Днепр по восстановленному на скорую руку мосту. Аврора смотрела в свинцовые воды легендарной реки, слушала вполуха заунывные жалобы Курта, закусывала кюммель консервированными дынями и пармской ветчиной и все думала о беловолосой женщине и пленном русском солдате с волчьим взглядом. По ночам ей снились дымящиеся руины на берегах кровавых рек, бездонные провалы черных пропастей, из которых вылезали полчища злобных тварей, сочащиеся гноем, изуродованные тела, устилавшие узкие улочки родного Буды… В уши лез неумолчный грохот недалекого фронта, он пробивался сквозь сонную дрему гулом тревожного набата. Курт уверял ее, что к грохоту разрывов можно привыкнуть и скоро она сможет крепко засыпать даже под гром близкой канонады.

В Полтаве они задержались на двое суток. В комендатуре им дали адрес для определения на постой. Они, держась за руки, словно малые дети из зимней сказки про злую королеву, долго бродили по искромсанным танковыми гусеницами мостовым. Они обходили стальные туши убитых вражеских танков. Через зияющие окна полуразрушенных домов на них смотрело чужое смурное небо. Над безлюдными улицами витал ставший привычным для них трупный смрад, смешанный с удушливым запахом пороховой гари. Через час утомительных блужданий они достигли одноэтажной окраины. Здесь дома были по большей части деревянными, и большая часть из них уцелела. Аврора читала надписи на стенах, выискивая улицу Пушкина. Смертельно усталые, они брели мимо перепаханных танками и изрытых воронками палисадников, перебирались через поваленные заборы. Всюду пестрели выведенные крупными буквами надписи, свидетельствующие об отсутствии мин. Брошенное врагом оружие трофейные бригады аккуратно закрашивали белой краской, телеграфные столбы восстанавливали, воронки на проезжей части улиц засыпали щебенкой, привезенной с руин. Здесь Аврора снова увидела пленных. Их истерзанные голодом, изнуренные непосильной работой тела, звериное отчаяние или смертная скорбь в глазах снова испугали ее.

– Поспешим, поспешим… – бормотала она, дергая доктора Кляйбера за рукав, и он повиновался, вздыхая уныло:

– Ничего, фройляйн! Скоро, скоро мы с вами окажемся приставленными к настоящему делу. А это… ну что ж тут скажешь? Издержки войны! Под Верденом мне и не такое доводилось видеть. Правда, я тогда был молод…

Дом номер девять по улице Пушкина оказался длинным, приземистым бараком, украшенным резными наличниками и подвесами. Хозяйка, не старая и миловидная женщина в черном, разрисованном сказочными птицами и цветами платке, приняла их приветливо. Иванна, так она назвалась. Хозяйка сразу и безошибочно определила, что Аврора и Курт не являются супругами и разместила их по разным комнатам. Здесь, в маленькой свежевыбеленной и жарко протопленной старой чугунной печкой комнатушке Авроре впервые за много дней удалось принять горячую ванну. Курт настоял на сдаче обмундирования в прожарку, сам отнес их грязную, пропахшую пороховой гарью одежду на дезинфекционную станцию. Аврора поддалась на уговоры, живо припомнив, как на посеревшем подворотничке пленного русского и на его вонючих бинтах копошились вши. В тот день, достав из потайного кармана шинели обменянный на марципан образок, Аврора, недолго думая, надела его. Надела, чтобы больше не снимать.

Оказавшись одна в своей комнатенке, Аврора сняла со стены облезлое зеркальце. Водила им из стороны в сторону, стараясь рассмотреть себя всю. Картина оказалась огорчительной. Аврора в пути похудела, лицо осунулось, под округлой, высокой грудью проступили ребра. Горестно вздохнув, она повесила зеркальце на место и прикрыла тело нежной, шелковой пижамой. Конечно, это не по уставу. Но после полутора недель странствий у нее не оказалось чистого белья. Вот она, война! Зато все еще имелись сигареты. Правда, фрондировать трофейной «Герцеговиной Флор» уже не получится, пришлось удовлетвориться «Milde Sorte». Она устало потащилась в сени с дымящейся сигаретой в мундштуке и с облезлым, верблюжьим одеялом на плечах. В ее багаже, завернутый в прошлогодний номер «Фолькишер беобахтер», пованивал кусок дегтярного мыла. Аврора угрюмо размышляла о предстоящей возне с выщербленным хозяйским тазом, в воняющей дегтем мыльной пене.

– Я могу постирать, – хозяйка поджидала ее в сенях, у двери, протянула пушистый шерстяной платок.

Платок источал запахи чужих пряных трав, смешанных с ароматом березового дымка. Иванна говорила ласково, но взгляд ее ускользал. Аврора с облегчением согласилась, пообещав щедро заплатить.

– Госпожа хорошо говорит по-русски, – едва слышно проговорила Иванна, стрельнув в Аврору колючим взглядом. – Не из наших ли мест?

– Я сама из Будапешта. Но училась в Вене, на лингвистическом факультете…

– Венгерка? Мой покойный свекор уважал венгров. – Иванна прервала ее и, словно устыдивший своей грубости, внезапно отвесила глубокий поклон.

– Свекор-упокойник уважал вегров, – повторила она. – Говаривал часто, дескать, нация садоводов и огородников. Крестьянская нация. Вы нас-то не бойтесь. Мы вас пока не обидим.

Она аккуратно сложила вещи Авроры в большую корзину, удалилась, шурша тяжелыми юбками.

Аврора, возвратившись в свою коморку, долго лежала с пустой головой, рассматривая неровный, беленый потолок. Она пыталась осмыслить странные речи их диковатой хозяйки, припоминала рассказы Отто о России, время от времени погружаясь в странную полудрему. Отто, Отто! Зачем она так сильно любит его? Зачем со дня их первой встречи она так неотступно думает о нем? А он, уверенный в ее любви, так часто бывает холоден и отстранен. А она не умеет скрыть своих чувств, не хочет скрывать. Перед его отъездом в Россию они отпраздновали помолвку. Но будет ли свадьба?

– Вы нас не бойтесь. Мы вас пока не обидим, – одними губами, беззвучно повторила она слова хозяйки.

* * *

Вернулся Курт. Аврора узнала его по шагам, тяжелым, неуверенным. Так ступает близорукий человек, попавший в незнакомое помещение. Вот он приоткрыл дверь в ее комнатку. Аврора захлопнула глаза, притворилась спящей. Вот он смотрит на нее, громко дыша. Бедняга! Нажил в пути сильный насморк. Вот он осторожно прикрывает дверь и уходит. Аврора услышала сначала скрип кроватных пружин в соседней комнате, а через несколько минут ставший таким знакомым его храп. Вот так и ее супруг будет возвращаться домой из клиники. Газета, ужин, чашка кофе. Комфортное молчание вдвоем или неспешные разговоры о чем-то незначительном. Так пройдет пять лет, десять, пятнадцать или… Долго ли она выдержит такое?

Взрыв разорвал тишину ночи внезапно. За оконцем, среди черной ночи вспыхнула на миг и погасла алая зарница. Аврора вскочила, кинулась было к окну, но, вспомнив о возможности ранения осколками, отскочила к двери. Где-то вдали загудела сирена, послышался стрекот автомобильных двигателей. Аврора прислушалась к звукам внутри дома. За стеной Курт продолжал похрапывать. Больше она не услышала ни звука. Аврора на цыпочках вышла в горницу. В темноте белело грузное тело печи, слышались сонные вздохи. На печи спали подростки – хозяйские дети. Сама хозяйка расположилась на широкой лежанке под окном. Аврора присмотрелась. Она стояла, прижимаясь лопатками в филенчатой двери, не решаясь подойти ближе. Хозяйка, ровно дыша, неподвижно лежала на спине, до подбородка укрытая овчинным тулупом. Аврора видела ее ступни в толстых шерстяных носках, ее темную косу на цветастой наволочке. Глаза Иванны оставались закрыты, лицо спокойно. Аврора в смятении и без надежды уснуть вернулась в свою постель. Ах, как бы ей хотелось, чтобы Отто сейчас оказался рядом с ней! Как ей хотелось бы услышать его дыхание! Тогда она перестала бы бояться, тогда бы она уснула крепко, без сновидений.

Утром отменно чистое и заботливо выглаженное белье ждало ее на сундуке у изголовья. Аврора расплатилась с хозяйкой двумя упаковками немецких галет и четвертью фунта сахара. Щедрая плата! Тогда Иванна впервые улыбнулась пасмурным ликам святых, что висели в углу за правым плечом Авроры.

* * *

Из разрушенной, обезлюдевшей Полтавы выбирались с комфортом. В штабе интендантского полка доктора Кляйбера ждала счастливая весть. Оберштабс-арцт Георг Рерхен четвертые сутки дожидался их в Поставе. В распоряжении доктора Рерхена были «мерседес» и трофейная полуторка для габаритного багажа, автоматчики сопровождения с водителем и огромный запас новостей. Трясясь на промерзших ухабах, Аврора слушала разговоры о психиатрии, об удивительной, неадекватной происходящему посттравматической истерии местного населения, о последствиях длительной алкогольной абстиненции, о мстительности и коварстве русских. «Мерседес» бойко двигался по проселочным дорогам, неизменно выдерживая направление на юго-восток и на несколько миль опережая армейский грузовик, в котором тряслись ординарцы и багаж военных врачей. Майор Рерхен на переднем сиденье водил пальцем по полевой карте, отмечая их местоположение относительно пункта назначения: хутора Горькая Вода. Они проезжали маленькие городки, называемые на русском языке местечками. Гофрированные покрышки «мерседеса» шуршали по палой листве. Обнаженные ветви пирамидальных тополей и акаций осеняли соломенные кровли беленьких хат. Изредка им встречались замотанные в серые платки женщины без лиц и без возраста. И еще старики. В тулупах или ватниках, в валенках или опорках, они бросали на офицеров вермахта внимательные, опасливые взгляды, кланялись в пояс, безропотно отдавали требуемое. Аврора, сколько ни силилась, не могла узреть следов боев. Не стало слышно канонады. После третьей ночевки в тепле и покое волосы и тело ее напитались ароматами луговых трав, теплого хлеба и поздних яблок. Тогда кошмары оставили ее, и она стала забывать и беловолосую, изуродованную женщину.

* * *

Ясным осенним утром, когда воздух серебристо прозрачен и чист, а солнечные лучики играют на поверхности затянутых тонким ледком лужиц, Аврора получила весточку от Отто. Записку привез такой же, как она, фронтовой корреспондент. В сонное местечко с хищным названием Варваровка, оглушительно тарахтя мощным мотором, вкатился мотоцикл. В седле лихой водитель с нашивками ведомства партайгеноссе Геббельса на мундире, в коляске – автоматчик в форме СС, низко надвинутой на лоб каске и защитных очках. Аврора вышла к плетню. Сопровождаемая хозяйской дворнягой, она намеревалась положить в багажник «мерседеса» свой изрядно облегчившийся в пути багаж.

– Фройляйн Орбан! – закричал водитель мотоцикла. – Это можете быть только вы!

Он выскочил из седла и побежал к ней. Автоматчик неотступно следовал за ним, вертя во все стороны круглой головой. Он бдительно держал палец на спусковом крючке. Аврора за стеклами очков не видела его глаз. Ей были видны только плотно сжатые губы и твердый, напряженный подбородок.

– Откуда вы знаете меня? – спросила Аврора, косясь на эсэсмана.

– Я – Эдуард Генкель! У меня для вас записка.

– Прошу вас…

Журналист спешил к ней. Письмо Отто, запечатанное в голубой конверт, скрепленный пафосной сургучной печатью, он воздел к небесам, словно пылающий факел. Он говорил без умолку и так громко, что их хозяйка, угрюмая старуха, не снимавшая ни днем ни ночью своего клетчатого штопаного платка, высунула крючковатый нос за дверь.

– Аврора Орбан! – не унимался парень. – Я видел ваши фоторепортажи! Это шедевры! Настоящие шедевры! Зачем вам ограничиваться провинциальным Будапештом? «Берзен цайтунг», как это мелко! «Фелькишер беобахтер» – вот ваш уровень!..

Он наконец добежал до нее. Эсэсман неотступно следовал за ним. Где-то невдалеке громко хлопнула дверь. Эсэсман вскинул автомат.

– Держите же ваш пакет! – и Эдуард сунул послание ей в руки. – Поторопитесь же! Зовите ваших спутников. До Горькой Воды каких-нибудь тридцать километров. О, Горькая Вода! Это вам не Вар-р-рваровка! Это огромный город!

Эдуард хохотал и бегал вокруг «мерседеса». Заслышав немецкую речь, из хаты выползли сонный Курт, водитель и майор медицинской службы. Они в изумлении уставились на мотоцикл марки БМВ, на эсесовца с автоматом. Вечером старая хозяйка поведала им, что с начала войны в Варваровке не бывало ни немецких, ни венгерских войск. Варваровцы видели, как из поднебесья на их неубранные поля валились горящие самолеты, видели своих солдатиков, бежавших в сторону большого города Ростова-на-Дону. Забредали в Варваровку и беженцы да не задерживались. Да тут их и приютить-то негде. Да и чем прокормить-то? Хлеба осыпались неубранные, скот поотбирали красные командиры. Как зимовать самим-то? В отличие от Иванны старуха в клетчатом платке, с обычным для этих мест именем Анна Ивановна, по-простому и открыто смотрела в лицо Авроры, не поминала ни родичей, ни близких, хотя каким-то образом оказалась совершенно одна в большой, ухоженной хате. Огород вскопан, сарай чисто прибран и пуст. Отсутствие скотины Анна Ивановна объяснила грабительскими ухватками красноармейцев.

– И сами удрапали, и скотину увели, – сказала она коротко.

– Драпали? – рассеянно переспросила Аврора, раскрывая блокнот, в который аккуратно заносила незнакомые слова.

– Драпали, мать их драную, – подтвердила старуха.

«Драпали, драную…» – записала Аврора.

Беспечная и не привычная к оружию, Аврора часто забывала кобуру со своим «браунингом» то на лавке, то на сиденье «мерседеса». Вот и теперь Анна Ивановна тащилась к ним через посыпанный соломенной трухой двор, держа в руках портупею и кобуру. Раздался хлопок. Пуля взметнула в воздух фонтанчик соломенной трухи. Старуха отбросила в сторону портупею, проворно присела на корточки, накрыв голову смуглыми, морщинистыми ладонями, замерла. Аврора кинулась к ней, подняла с земли оружие, обернулась к эсэсману.

– Приказываю не стрелять! – вопил Георг Рерхен.

Непривычный к бегу он, неловко подпрыгивая, бежал к «мерседесу». За ним следовал встревоженный водитель.

– Вы целы, фройляйн? – причитал майор. – Приказываю опустить оружие! Здесь не с кем воевать! Эта старуха безобидна!

– Тыловые крысы вечно искушают рабов рейха, – буркнул эсэсовец.

Аврора вернулась к автомобилю и торопливо распечатала конверт. Но Эдуард не давал ей сосредоточиться на чтении. Он вдруг перешел на венгерский язык и трещал без умолку, размещая в багажнике автомобиля их нехитрый багаж.

– Извините, фройляйн Аврора! Там у нас, в Горькой Воде, свои правила, там госпиталь, штаб военного интенданта, рота СС. Словом, дисциплина, понимаете? Штурбаннфюрер Зибель, отменный руководитель…

Эдуард покосился на эсэсмана. Но тот неотрывно смотрел в сторону старухи, ковылявшей к воротам сарая.

– …но он перестраховщик, понимаете? Навязал мне этого обормота. А он все молчит и только целится из автомата. Там, в Горькой Воде, жизнь уже вполне устроена. Есть все необходимое… Сами увидите… Отто выслал меня встретить вас и господина Кляйбера… Вы очень нужны ему, понимаете?.. Нам и ехать-то всего тридцать миль… Но тут такие дороги, понимаете?..

– Да уж, дороги ни к черту, – буркнул водитель. – Если доедем – надо машину ставить в ремонтный бокс. Как там у вас с ремонтом?

– Да кто его знает… – рассеянно отвечал Эдуард.

– Вы говорите по-венгерски? – встрепенулась Аврора.

– Я из Винер-Нойштадта[28]28
  Винер-Нойштадт – город в Австрии вблизи границы с Венгрией.


[Закрыть], – устало отвечал водитель. – А вам скажу, фройляйн: беда, если ученые и светские дамы надевают на плечи погоны. Если местные поселяне не застрелят вас из вашего же пистолета, так непременно закидают «коктейлями Молотова».

– Котейл Молотофф, – мрачно повторил вслед за водителем эсэсман.

* * *

Они долго тряслись по ухабам. Мотоцикл Эдуарда, выбираясь из ям, чиркал по черной колее выхлопной трубой. Третий час их мотало из стороны в сторону, третий час Аврора видела перед собой через запыленное ветровое стекло плечи и спину Эдуарда и округлую каску эсэсмана. Курт и оберштабс-арцт дремали на заднем сиденье. Аврора разместилась рядом с водителем, держа наготове «Лейку».

– Вроде бы танки тут не проходили, – бормотал, чертыхаясь, водитель «мерседеса». – Почему же тогда дорога так разбита? Хорошо, что не было дождя, иначе мы остались бы тут до холодов…

Словно услышав слова водителя, пасмурное небо выпустило по ветровому стеклу «мерседеса» заряд твердых, заледенелых капель. Раздался перестук, будто кто-то выстрелил мелкой дробью. Внезапно мотоцикл подпрыгнул на ухабе да так, что все четыре колеса оказались в воздухе. Все последующие события Аврора видела сквозь кровавую пелену. Водитель внезапно и резко нажал на педаль тормоза и вывернул руль. Аврора ударилась головой о ветровое стекло, а грудью о торпеду, «Лейка» выскочила у нее из рук. Наверное, она на время потеряла сознание и не помнила потом, как «мерседес» катился по стерне, как он врезался в стоявший на обочине одинокий сноп, не слышала криков Курта и оберштабс-арцта. Очнувшись, она услышала тихий стрекот автомобильного двигателя и едва слышные стоны водителя. Уроженец Винер-Нойштадта сидел, откинувшись на водительском сиденье. Гимнастерка на его груди потемнела от крови. Аврора схватилась за голову и ощутила теплую влагу на ладони.

– Фройляйн Орбан?! – это Курт распахнул дверцу «мерседеса» и воззрился на нее потемневшими от страха глазами. – Вы пришли в себя?

– Да… только почему-то голова в крови и больно дышать, – пробормотала Аврора.

– Это ничего. Вы просто ударились, пули не попали в вас.

– Пули?

– Разве вы не слышали выстрелов? – спросил доктор Рерхен. Он тяжело дышал, тревожно озирался, сжимая в руках дымящийся автомат. – Посмотрите, Курт! Водитель мертв…

– Он только что стонал! – воскликнула Аврора.

Она нашла в себе силы выбраться из машины, преодолевая дурноту и неуместные заботы доктора Кляйбера. К ним уже торопился Эдуард с автоматом наперевес.

– Они сбежали! Но мне кажется, док, что вы подстрелили одного. Двое других волокли его на себе. На одном точно была юбка! Женщина!

– Надо переложить Зигфрида на заднее сиденье. Помогите мне, коллега!

Курт уже открыл водительскую дверь. Вместе с доктором Рерхеном они вытащили безжизненное тело водителя и с завидной сноровкой затолкали его на заднее сиденье «мерседеса». Эдуард стоял с автоматом наперевес и цепким взором бывалого фронтовика озирал окрестности.

– А где же эсэсман? – тихо спросила Аврора.

– Рядового положим поверх шофера, – продолжал распоряжаться Курт.

– Не стоит! – возразил Эдуард. – До Горькой Воды осталось мили три, не больше. Доберемся до места и отправим за ним похоронную команду. Фройляйн Орбан нуждается в помощи.

– Не нуждаюсь! – Аврора уже нашла свою «Лейку». По счастью, фотоаппарат оказался цел, и она примерялась сделать снимки с места событий.

– Эх, жаль! Самое интересное я пропустила!

– Голову надо перебинтовать! – доктор Рерхен уже подступал к ней с перевязочным пакетом.

Недолго спорили о том, кто сядет за руль автомобиля. Сообща приняли решение, что управлять «мерседесом» станет Аврора, а мужчины будут держать наготове оружие. Мотоцикл решили оставить на дороге.

* * *

Она увидела Отто издали. Мундир военного врача чрезвычайно шел к его сухой, высокой фигуре. Даже здесь, среди голой степи, в чужой, дикой и непонятной стране, где от одного поселения до другого в осеннюю распутицу не доберешься, ее жених ухитрялся оставаться элегантным. Конечно, мама была права: богатству и аристократизму грош цена, если нет образованности. Образованность – вот что придает мужчине неподдельный шарм! С каким шармом Отто нес свое высокое тело между обмазанной глиной изгородью и выбеленной стеной дома! Мундир со значками полковника медицинской службы, высокие хромовые сапоги и тот самый ремень с круглой пряжкой, на которой был выгравирован герб Ласло Куна, управителя Древней Венгрии и дальнего предка Отто. Она узнала знакомый жест. Отто тер ладонью о ладонь, массировал тонкие, чуткие пальцы. Аврора вспомнила прикосновения этих рук, и щекотные мурашки побежали у нее по бедрам.

– Фройляйн? – спросил зануда Курт. – Вы тоже узнали Отто Куна? Вы поэтому остановили автомобиль?

Но пассажирская дверь уже хлопнула. Неугомонный Эдуард бежал, оскальзываясь, по улице, уже выкрикивал дружеские приветствия, и Аврора поняла: Эдуард успел подружиться с Отто, они уж перешли на «ты». Оберштабс-арцт следовал за корреспондентом, поправляя на голове фуражку и запахивая полы перепачканной шинели.

– Что же вы, фройляйн? – не отставал Курт. – Разве вы не узнали жениха? Это Отто Кун!

– Я не могу предстать перед ним в таком виде, – смущенно ответила Аврора, ощупывая прическу, безнадежно испорченную окровавленными бинтами.

* * *

– Милая? – он склонился к стеклу автомобиля и тихонько постучал указательным пальцем, затянутым в лайковую перчатку. – Тебе надо дернуть за ручку. Снаружи я не могу открыть дверь. Машина повреждена.

Аврора послушно дернула за рычажок. Отто распахнул дверь.

Это действительно был он: все та же прямая осанка и порывистые движения. Вот они, его глубокие, ореховые глаза, его задумчивая, пленительная улыбка. Аврора, едва выскользнув с водительского сиденья, распахнула ему объятия, а он крепко сжал ее запястья. Ах, как обжигающе-горячи оказались его ладони.

– Отто! Это я! – сказала Аврора.

– Напрасно, – отозвался он.

– Что?

– Тебе следовало остаться в Будапеште. Напрасно ты затеяла все это. Здесь опасно. Надеюсь, теперь ты уяснила себе?

Отто рассматривал повязку на ее голове, а она пыталась поймать его взгляд.

– Поцелуй же меня!..

– Не здесь! – он наконец посмотрел ей в глаза. – Я приготовил для тебя квартиру. Мы будем жить недалеко друг от друга. Надеюсь, тебе понравится Горькая Вода…

* * *

Сельцо Горькая Вода – стайка беленых хат, покрытых двускатными или коническими, крытыми соломой хатами. Горькая Вода – осененный тополями островок жизни на пологом холме, среди плоской, промерзшей равнины. Влево и вправо от главной улицы разбегаются узкие, поросшие бурьяном, огороженные плетнями проулки. В центре селения, на вершине пологого холма треглавый храм посредине поросшей жухлой травкой площади. Напротив него единственное в селении двухэтажное здание – бывшая школа, резиденция военного коменданта сельского округа.

От центральной площади главная улица сбегала вниз, к речке. Они шли по ней гуськом: один за другим. Отто с коллегами-врачами шел впереди. Они о чем-то переговаривались на немецком языке. Корреспондент «Фелькишер беобахтер» тащил багаж Авроры: два огромных чемодана коричневой свиной кожи. Отто нес кофр с провизией.

– Там, впереди есть речка. Мутная, узкая, поросшая камышом. Они называют речку Горькой Водой, – рассказывал Эдуард. – Но вода в ней нормальная, я бы даже сказал – сладкая. Я нарочно попробовал. Эти русские – странный народ. Все у них наоборот, не так как у нормальных людей!

Под пологим склоном, на поросшем камышами берегу, примостилось длинное, похожее на коровник здание волостной амбулатории, переоборудованное оккупационными властями под военный госпиталь. До железной дороги было неблизко, и раненых привозили с передовой на грузовиках и гужевых повозках. Когда не хватало мест, их размещали в больших, похожих на цыганские шатры, палатках. Сверху, с вершины пологого холма, Аврора могла разглядеть часть территории госпиталя: длинное одноэтажное здание с крыльцом посередине и длинной лавкой вдоль беленой стены, несколько домов поменьше. Внутри ограды из плотно пригнанных досок не росла трава. Черная земля искрилась белой наледью.

– Сейчас на фронте затишье, – тихо проговорил Эдуард. – И в госпитале жизнь стала поспокойней.

Отто свернул с центральной улицы направо, в узкий проулок. Доктора Кляйбен и Рерхен продолжали двигаться прямо, в сторону реки.

– Господин Кун квартирует здесь? – спросила Аврора.

– Нет, фройляйн, – отозвался Эдуард. – Персонал госпиталя живет в домах на берегу реки. Но там вам будет неудобно. Там проезжая дорога, шумно, суетно. Не стоит!

Отто откинул проволочную петлю, замыкавшую калитку в плетне и ступил во двор. Заиндевелая трава хрустела под подошвами его юфтевых сапог. Они пересекли широкий двор: Отто впереди, Аврора следом за ним. Эдуард замыкал шествие.

– Но почему мы не можем жить вместе? – Аврора раскраснелась от мороза и возбуждения. Ее потряхивало. Рана и усталость давали о себе знать.

– Во-первых, я живу рядом с госпиталем, – отвечал Отто, не оборачиваясь. – Тебе там будет неспокойно. Ты устанешь от постоянно шума двигателей, беготни и прочих… впечатлений. Это полевой госпиталь, милая. А здесь, по соседству с комендатурой, тебе будет спокойней. Во-вторых, я часто бываю занят даже по вечерам. Это необходимо для работы. Исследования необходимо завершить до лета…

Он наконец остановился, обернулся, внимательно посмотрел на ее лицо.

– Ты не здорова. Тебе необходимо отдохнуть, – сказал он веско. – Я загляну вечером проведать тебя. Ты разочарована? Ну что же поделать! Все мы здесь на службе. Даже ты носишь погоны. Это не Будапешт, милая. Это – Горькая Вода!