Текст книги "Скрипачка"

14

У капитана было незлое, веснушчатое лицо и вертикальная морщинка над переносицей. Широко расставленные, очень светлые, почти прозрачные глаза смотрели на Альку с холодным любопытством.

– Значит, вы его невеста?

Алька кивнула с вызовом, но капитан воздержался от комментариев, оставаясь все таким же спокойным и сдержанно-доброжелательным.

– Хорошо, мы дадим вам свидание. Но надо будет подождать пару месяцев или больше, как получится.

– Так долго?!

– Долго? – Во взгляде милиционера промелькнула насмешка. – У нас, девушка, бывает, и по полгода ждут. Чай, не больница.

– А если… – Алька задумалась и решила: «А, была не была! Теперь уж все равно». – Вот что, – быстро заговорила она, – мы хотели пожениться через полгода. Но я передумала.

– Передумали замуж выходить? – Равнодушный голос капитана наконец окрасился одобрительной интонацией.

– Нет, не то! Я хочу расписаться сейчас. Ну не сию минуту, конечно… а как только будет можно.

Брови веснушчатого капитана медленно поехали к переносице, отчего морщинка стала еще рельефней.

– Разве нельзя? – упавшим голосом проговорила Алька. – А я слышала, что разрешается…

– Нет, вы правильно слышали, – взял себя в руки капитан. – Что, прямо не дожидаясь суда, хотите зарегистрироваться?

– Да.

– А если осудят вашего жениха? А его точно осудят, вы это понимаете?

– Понимаю.

– А я не понимаю! – вдруг взорвался веснушчатый. – Чего вам надо, бабам? Полны улицы мужиков, так нет: с ними вы разводитесь, со свету сживаете! То вам зарплата мала, то рожа неподходящая. А в тюрьму к преступнику – пожалуйста, с превеликим удовольствием… Думаешь, одна ты такая? – спросил он, смягчаясь. – Толпы вас. Писем на зону приходит – не счесть. В крови у нас, у русских, что ли, это? Нормальной жизни не нужно, а вот чтоб пил и морду бил, а то замочил кого… Да не гляди так, волком-то, – со вздохом сказал он. – Понять хочу. Жена вот тоже – пять лет прожили, и отвалила. И машина была, и квартира, дачку строили. А она – к однокласснику. У того – ни кола ни двора, зато баб успел поменять – мильон. Язва у него, от веселой жизни, значит. А ей – жалко! Тьфу!

Алька молча слушала неожиданную исповедь капитана, боясь возражать, чтоб не встретить сопротивления. Она понимала, что мужику нужно выговориться, и не близкому, хорошо знакомому человеку, а именно ей, случайной, зависимой просительнице, которую он, скорее всего, больше не увидит.

– Ладно. – Веснушчатый совсем успокоился. – Пишите заявление.

Он пододвинул бланк и образец. От волнения строчки прыгали у нее перед глазами, и ей пришлось дважды просить новый лист. Наконец Алька вернула исписанный бланк капитану. Тот бегло взглянул на него, кивнул и спрятал в какую-то папку.

– Идите. Вас вызовут.

– А… ему сообщат о моем решении?

– Конечно. Сегодня же.

«Мама дорогая!» – пронеслось в голове у Альки, и она, поспешно поблагодарив несчастливого в браке мужика, выскочила за дверь. Она сделала все, что могла. Теперь ей дадут свидание с Валеркой, если только тот не окажется полным кретином и не заартачится из-за того, что никакая Алька ему не невеста. Но должен же он понять, что ей нужно поговорить с ним, а иначе этого не сделать. Что будет потом, Альку почему-то волновало мало. Как-нибудь все устроится, может, она к тому времени найдет настоящего виновного, Рыбакова выпустят, а там… Ну выпустят, и слава богу, все остальное будет уже не важно…

– Идем, Денис! Я кому говорю, давай руку, и пошли! – Женский голос был не злой и раздраженный, а усталый.

– Не пойду, – упрямо ответил детский голосок. – Я здесь хочу. Почему они нас не пускают?

– Тихо, тихо, – поспешно проговорила женщина. – Я кому сказала, а ну быстро идем.

– Нет, – заревел малыш. – Ты мне руку тянешь! Больно!

Алька оглянулась. У ограды размазывал по лицу слезы мальчик лет четырех-пяти, в голубой курточке и синей шапке. К нему наклонилась женщина в длинном черном пальто, Алька видела лишь ее спину. Женщина что-то быстро и тихо продолжала говорить ребенку, тот, всхлипывая, кивал. Почему-то Алька никак не могла оторвать от них взгляд. Женщина, почувствовав, что на нее смотрят, медленно выпрямилась, обернулась. Довольно высокого роста, еще не старое, миловидное лицо, на нем выражение усталости и растерянности. Темно-синие, слегка припухшие глаза, прищурившись, уставились на Альку. Этот взгляд показался ей смутно знакомым. По Алькиной спине вдруг скользнул холодок, и, не успев ни о чем толком подумать, она шагнула навстречу:

– Вы… мама Валеры Рыбакова?

На бледном лице мелькнула тень удивления. Женщина кивнула. Малыш, перестав плакать, с интересом разглядывал Альку.

– Я работаю в оркестре вместе с ним. – От волнения Алька ляпнула «работаю», хотя понимала, что это грубо и бестактно. – Меня зовут Аля, Аля Бажнина, я скрипачка. «Знает ли она, что это я подбила ее сына идти к уже мертвому Кретову или нет? – лихорадочно размышляла Алька. – Сказал он ей?»

Женщина продолжала молча и непонимающе смотреть на девушку, на лице ее не отразилось ни гнева, ни возмущения, и Алька поняла, что мать Рыбакова слышит про нее в первый раз.

– Я хотела навестить… – неловко улыбнулась она. – Но меня не пустили. А это… Валерин сын? – Она кивнула на мальчика.

– Денис, – коротко, почти не разжимая губ, произнесла женщина. – Туда никого не пускают, и нас тоже. Говорят, не раньше чем через месяц. Передачи вот берут, и то спасибо.

– Не надо стоять здесь, Денис, – серьезно и твердо сказала Алька. – Пойдем домой, я вас провожу. Тебя можно проводить?

– Можно.

У обоих, бабушки и внука, были точь-в-точь Валеркины глаза – темно-синие, в густой щеточке коротких ресниц, только у Рыбаковой взгляд устало-безнадежный, а у Дениса – удивленный и обиженный.

– Давай руку, – предложила Алька. Пацан охотно протянул ей свободную ладонь.

Мать Рыбакова молча двинулась вперед. Казалось, она с трудом переставляет ноги, и Алька испугалась, вдруг та упадет. Но женщина падать не собиралась и вообще выглядела спокойной и сдержанной. Глядя на нее, Алька тоже потихоньку овладела собой. Денис что-то лопотал, она машинально отвечала ему, искоса поглядывая на Валерину мать, но та за всю дорогу не проронила ни слова. Так же она не пыталась остановить Альку, и та доехала с ними до самого дома, на «Красногвардейской». Перед входом в подъезд женщина приостановилась, чуть опустив голову, и Алька поняла, что звать в дом ее не хотят.

– Давай прощаться. – Она присела перед Денисом на корточки. – И вот что, ты бабушке не груби, понял?

– А то что? – насупился тот.

– Да ничего, – удивилась такой постановке вопроса Алька. – Просто не груби, и все. – Она кинула взгляд на Рыбакову, та едва заметно кивнула.

– Ладно, – солидно согласился Денис.

– Вот и прекрасно. – Алька слегка подтолкнула его к двери. – Иди давай. А бабушка тебя сейчас догонит.

Денис хотел было возразить, но передумал и поковылял в подъезд. Рыбакова, поняв, что Алька хочет что-то сказать, вопросительно подняла на нее глаза.

– Я знаю, это сделал не Валера. Его освободят, вот увидите. Я не верю, и вы не верьте. – Алька напрягалась изо всех сил, стараясь вложить большой и важный смысл в несколько коротких фраз, потому что понимала: долго говорить она не имеет права. – Я не могу вам сейчас всего рассказать, но только вы не верьте…

– Я не верю, – тихо ответила женщина и с горечью добавила: – Да разве во мне дело? – Она помолчала, пристально разглядывая Альку, а потом, будто что-то уяснив для себя, добавила: – Ты… заходи. Запомнила где?

Алька быстро кивнула.

– Ну вот. Давай, когда сможешь. Мы почти всегда дома.

15

Домой Алька пришла раньше обычного – еще пяти не было. Сегодня, чтобы добиваться свидания, она вынуждена была отпроситься с групповой у Сухаревской. Алька была уверена, что та ее не отпустит, и уже приготовилась отправиться в самоволку, но Ирка не стала протестовать.

– Иди, ладно, – согласилась она. – Только партию дома подзубри. Чтоб без сучка без задоринки.

После встречи с Рыбаковой у Альки слегка подрагивали руки, но она покладисто расчехлила скрипку и стала тщательно разучивать аварийные места в партитуре. Медленно, чуть быстрее, еще быстрее. В коридоре хлопнула дверь, послышались шаги, неясное возмущенное бормотание соседки, не терпевшей, когда в квартире занимались на инструменте. Алька и ухом не повела, продолжала пилить – уж в чем в чем, а в хреновой игре Ирка ее уличить не должна. Пусть утрется!

Алька выучила два пассажа, и ей оставалось еще два, когда тоненько затренькал телефон.

– Межгород! – тявкнула под дверью Элеонора Ивановна.

– Слышу! – Алька отложила скрипку и схватила трубку.

– Доченька! – Голос матери ударил в самое ухо, будто она была в соседней комнате. – Как ты?

– Нормально. – Алька прокашлялась, стараясь придать голосу бодрость. – Работаю. А вы как?

– И мы хорошо. Папа летом собирается в Москву в командировку. Я в порядке, скучаю только по тебе. Да, Аля, у нас новость – Ангелина собирается замуж.

– Замуж? Это за того конопатого, с шеей в три обхвата?

Она сказала так машинально, не желая ничего дурного, просто вырвалось, может, из-за напряженных в последнее время нервов. И тут же услышала, как на другом конце провода мать захлебнулась негодованием.

– Какая ты стала, Аля! – обиженно укорила она. – Злоязычная! Митя – хороший парень, разве плохо, что он занимается культуризмом? Они чудная пара, все говорят. А ты иронизируешь.

Значит, сестренка прощается с холостяцкой жизнью. Что ж, молодец. Наверное, так и надо.

В детские и школьные годы их никто не мог различить, так они были похожи, сестры-близняшки Алина и Ангелина. Девчонки могли смотреть друг на друга как в зеркало. Однако этим, чисто внешним, их сходство и ограничивалось, ибо не было на свете более разных по характеру людей. Алька день-деньской носилась по городу, дерзила соседям и учителям, приходила домой с синяками и шишками. Засадить ее за дело можно было лишь одним способом.

– Не будешь заниматься, – угрожала мать, – продам скрипку!

Этого только и боялась нахальная и беспечная Алька. После предупреждения она запиралась в своей комнатенке и пиликала по три-четыре часа без перерыва. Учительница музыкалки закатывала глаза: «Ах, какие данные, какой природный инструментализм!» Мама лишь посмеивалась, но скрипку все-таки не продавала.

Ангелина училась на «отлично», состояла в редколлегии школьной газеты и всевозможных кружках, прекрасно шила, вязала крючком и на спицах, любила печь пирожки, с компанией таких же правильных девочек и мальчиков гуляла под окнами дома или в школьном дворе.

Когда Алька собралась в Москву, Ангелина плакала:

– Куда ты, сестренка, не уезжай!

Ей казалось, что столица проглотит Альку, перемелет и выплюнет, как во множестве виденных фильмов. Сама Ангелина, окончив институт в Воронеже, уже два года работала в школе…

– … Мало того что сама не приезжаешь, да еще и радоваться за родных разучилась! – Алька вздрогнула и включилась в конец маминого монолога. Ей стало стыдно: действительно, она не была дома ровно год, звонит редко, писем не пишет, а сейчас еще брякнула про шею в три обхвата. Верно, что это с ней?

– Прости, мам, – мягко сказала она в трубку. – Я очень рада за Ангела. Правда! Когда свадьба? Может, мне удастся выбраться.

– Как это – может удастся? – возмутилась мать. – На свадьбу родной сестры явка строго обязательна! В начале июня. Возьми неделю за свой счет.

– В начале июня у нас Испания, – обреченно проговорила Алька.

Мама как-то скисла, помолчала, потом произнесла неуверенно:

– Я все время волнуюсь за тебя.

– Вот это напрасно. Пора бы привыкнуть, не первый год.

– Пора, – вздохнула мать. – Но я все равно не могу. Скажи честно, тебя там никто не обижает? Мне почему-то все кажется…

– Брось, – засмеялась Алька. – Кто меня может обидеть? Я сама обижу любого. И давай прощаться, денег небось сколько проговорила.

– Погоди. – Мать понизила голос: – Черт с ними, с деньгами. Лучше скажи, ты здорова? Ничего не беспокоит?

– Даже насморка и того полгода не было. Что мне сделается?

– Да я не про то, – досадливо проговорила мать. – Ты… не беременна?

– Я?! – Алька устало плюхнулась на кровать с трубкой в руке. – Мам, ну за кого ты меня принимаешь? Какой сейчас год на улице? Нет проблем.

– Ну прости. – Голос матери дрогнул. – Береги себя.

– Обязательно. Ангелу и папе привет. Чао!

– Аля!

– Что?

– Помнишь, я говорила тебе про близнецов? Что у них жизнь складывается одинаково?

– Ну помню.

– Просто я подумала, если Лина выходит замуж, то, может, и ты в скором времени…

– Нет, – отрезала Алька. – Я пока не собираюсь. И не будем об этом, хорошо?

– Хорошо, – послушно согласилась мать. – А только никогда не знаешь, что случится завтра.

– Это точно, – улыбнулась Алька. – Все, мамуль, вешай трубку, вы выйдете из бюджета.

– А ну его, этот бюджет, – сердито проговорила мать, но трубку все же повесила.

Алька нажала на рычаг и откинулась на подушку. Ноющая от игры спина удобно устроилась на мягком. «Знала бы мама, какая у меня предстоит «свадьба», – мрачно подумала она. Внезапно вся эта затея показалась ей дурацкой и пустой. Ежу ясно, что Рыбак на свидание не пойдет, Альку он презирает, а может, и ненавидит, как виновницу своего несчастья. И вообще, вдруг она все придумала и Крета убил именно Валерка? Что может рассказать им с Ленкой старушка Софья Тимофеевна? Скорее всего – ничего. Дальше что? Вон, кажется, и мать Рыбакова смирилась, ни на что не надеется. Только маленький Денис пытается протестовать. Он да Алька. Ну не дура ли?

Алька вскочила, снова схватила скрипку и принялась за трудное место. Она вкладывала в игру всю ярость, всю боль, все отчаянье, долго копившееся и сидевшее взаперти, на самом дне души, не видимое никому. И постепенно ей становилось легче, словно скрипка была ее единственным надежным другом, который не способен предать, не дает советов, а просто слушает и понимает.

16

Сухаревская курила у служебного входа в филармонию, откуда обычно заходили оркестранты. Она с удовольствием рассматривала хлюпающие сосульки, свисавшие с карнизов, и щурилась от яркого солнца. Слава богу, наконец-то заканчивается эта проклятая зима. Ира любила теплое время года, когда можно ходить легко одетой, под ногами не чавкает грязь или мокрый снег, а ботинки не покрываются соляными разводами. В этом году весна запоздала: уже кончается март, а всю прошлую неделю стояли почти крещенские морозы. Машина не заводилась, приходилось ездить повсюду своим ходом, а Ира отвыкла от этого. Она, не торопясь, докурила сигарету, выкинула окурок в стоящую неподалеку урну и повернулась было к дверям. В это время за спиной у нее взвизгнули тормоза. Она обернулась и узнала серебристый «Вольво» Глотова.

«Приперся», – неприязненно подумала Сухаревская и хотела было сделать вид, что не заметила директора. Но Виктор уже вылез из машины и, включив сигнализацию, шел прямо к Ирке. Темно-синее пальто безукоризненно сидело на его невысокой, но подтянутой фигуре, губы растягивались в сладкой улыбке.

– Ира, здравствуй. – Глотов прибавил шаг и поравнялся с Сухаревской.

– Здравствуй, – холодно поздоровалась та, открывая дверь.

– Погодка сегодня что надо. – Глотов подхватил тяжелую дверь и широко распахнул ее перед Иркой. – Будто с плеч что-то свалилось, правда?

– Правда, – усмехнулась Ирка. Бог мой, да ты, оказывается, романтик, Витюша. Вот не ожидала.

– Ты проходи, я за тобой поухаживать хочу. – Глотов пропустил Иру в гардероб, потянулся снять с нее пальто.

– Поухаживай, Витя, за мной давненько никто не ухаживал.

Виктор взял пальто Сухаревской, аккуратно повесил на плечики и стоял, чуть опустив голову. Ирка глянула в зеркало, взбила осевшие под шапкой волосы и вопросительно посмотрела на Глотова.

– Ты сегодня рано, – сказал тот. – Наверняка еще никого нет.

– Я всегда рано, – сухо ответила Ирка.

– Дома дел нет? – улыбнулся Виктор.

– Дела всегда есть, Витя, их не переделать. От них и бегу сюда. – Она спокойно и внимательно рассматривала Глотова, так что тот невольно смутился, закашлялся.

– Ты удивительная женщина. Я восхищаюсь тобой.

– Ой-ой, сразу удивительная, – сморщилась Сухаревская. – Витя, я ценю твой комплимент, но давай попроще и сразу к делу. Ты, как я понимаю, что-то хочешь мне сказать? Так говори, не стесняйся, мы же свои люди.

Директор пожевал губами, скомкал в руках ослепительно-белый платок.

– Я, собственно, это… извиниться хотел. За позавчерашнее. Обидел вас с Копчевским, сам того не желая. Ты не бери в голову – перебрал лишку.

«Ой врешь, – подумала Ирка, – трезвый был, как стеклышко. Ты всегда трезвый и чистенький. А вот что тебе приспичило, почему ты тут передо мной распинаешься, вопрос интересный».

– Забыто, – сказала она Глотову. – Я тоже не в лучшем виде была, так что не будем вспоминать.

– А знаешь что, – обрадовался Виктор. – Времени полно, не сходить ли нам в буфет? Я тебя угощу по случаю примирения. Идет?

«Да он меня клеит, никак!» – изумилась Ирка. Вот так номер, кто бы мог ожидать от Витюши Глотова. Ей стало смешно и одновременно приятно. Давным-давно никто никуда Иру не приглашал. Свидания, веселые компании, театры и прочие радости жизни канули в далекое прошлое. Мужики давно перестали обращать на нее внимание – им подавай блеск глаз да улыбку. А Ирка… Ах, да что говорить.

Она ясно увидела себя со стороны – бесформенный свитер, затертые джинсы на худых, почти мужских бедрах, на голове – ни укладки, ни химии, в волосах полно седины, хотя ей нет еще сорока. Она или со скрипкой за пультом, или за рулем, или с авоськами. Дома кричит, на работе кричит. Таких зовут мегерами. А Виктор приглашает ее в буфет. Ну и фиг с ним, что не в ресторан, все равно греет.

– Ну что, пошли? – Виктор мягко сжал ее локоть, и до Иры долетел холодноватый запах его туалетной воды.

– Пошли, – с шутливой угрозой произнесла Ирка.

В буфете было пусто, играла тихая музыка, мягко ступая, ходили девушки-официантки, убирая со столиков малочисленную посуду.

Глотов и Ирина уселись у окна, Виктор отошел ненадолго и вскоре вернулся с двумя вазочками мороженого, бутылкой минералки и огромной «корзиночкой», лежащей на блюдце.

– Мне столько не съесть, – замахала руками Ирка. – И я ненавижу сладкое!

Виктор растерянно переводил взгляд с нее на мороженое и обратно. Вид у него был беспомощный, и она почувствовала к нему нечто вроде жалости. В самом деле, в оркестре его не любят, терпят, потому что побаиваются, но никто не относится по-дружески. А ведь это, наверное, несладко, поди, и денег никаких не захочешь. Ирка тут же одернула себя. Что она вообще знает о Глотове, о его жизни? Да ничего! И уже расчувствовалась, распустила сопли. Мало же ей надо.

– Давай я закажу цыпленка гриль, – решительно предложил Виктор.

Ира поспешно схватила его за рукав:

– Сядь и успокойся. Я съем то, что ты принес, не принцесса. Тем более что у мороженого вид очень соблазнительный.

– Правда? – совершенно по-детски обрадовался Виктор и тут же, без всякого перехода, спросил: – Мы можем встретиться вечером?

Ира растерялась. До сего момента она относилась к происходящему как к несуразному приключению, которыми небогата ее жизнь. Но сейчас в глазах Виктора читалось настойчивое и совершенно недвусмысленное ожидание. «Неужели все может происходить так быстро?» – с удивлением подумала Сухаревская. Виктор молчал, его красивая, изящная рука лежала на столике, совсем рядом с Иркиным локтем. И она вдруг, плохо понимая, что делает, положила сверху свою ладонь.

– Я буду ждать тебя в машине в пять там же, у служебного входа, – тихо проговорил Виктор, перевернул руку и легонько сжал Иркины пальцы.

Когда они вышли из буфета, до репетиции оставалось еще полчаса. Ире показалось, что ступенек на лестнице стало в два раза меньше, с такой легкостью она взбежала на третий этаж. Ей хотелось лететь, вальсировать, запеть что-нибудь в полный голос. Из зала доносились остервенелые звуки скрипки. Сухаревская распахнула дверь и увидела Альку, наяривающую пассажи в бешеном темпе. Они звучали чисто и устрашающе виртуозно, черные Алькины глаза были устремлены куда-то в потолок.

– Сумасшедшая! – заорала с порога Ирка, враз позабыв про свой поход в буфет с Глотовым и вечернее свидание. – Ты же загонишь все к чертовой матери. Кто будет тогда партию держать?

– Не загоню, – сквозь зубы коротко ответила Алька, не опуская смычка.

– А я говорю, перестань! – Сухаревская подскочила, сняла ноты с пульта.

Алька остановилась, ее мрачный взгляд уперся Ирке в лоб. Та почувствовала, как неприятно защекотало спину.

– Отдыхай, – взяв себя в руки, спокойней сказала она. – Руки загубишь.

Алька молча положила скрипку в футляр, отошла к окну, чиркнула зажигалкой.

– И не кури здесь!

«Почему мы враги? – с горечью думала Ирка, глядя, как девушка, едва сдерживая ярость, стремительно проходит мимо. – Из всех только она по-настоящему притягивает меня. У нее есть сила, талант, оригинальность. Откуда эта ежиная колючесть, подростковый максимализм в уже не таком юном возрасте?»

Вчера Ирке по случайности стало известно о Бажниной то, что ее ошарашило. Сухаревская наконец заставила себя прийти домой к Валерке, поговорить с Анастасией Григорьевной, его матерью. Там полная безнадега – суд не раньше чем через полгода, срок грозит огромный. В оркестре все от него отвернулись – убийца, что ни говори. А в конце разговора Валеркина мать вдруг сказала:

– Одна девочка ваша сегодня в изоляторе была, до дому нас довела. Черненькая такая, Аля. Заходить обещала.

Ирка так и села. Алька – в изоляторе? Чего ей там делать? Никому не сказала, тайком пошла. Ирка вспомнила, как утром та отпрашивалась у нее. Вот, значит, какое дело у девочки. И поди разберись: вроде она с Васькой путается, и не только с Васькой. Еще пол-оркестра ее своим вниманием не обошли, она не особо ломается. На что ей следственный изолятор да бабка с малышом? Поговорить бы с ней по душам, но разве она захочет? Смерит насмешливым взглядом с головы до ног и ускользнет. Ну и ладно, сама себе хозяйка, не маленькая. А у нее, Ирки, теперь своя история начинается, не до Альки.