Текст книги "Бизон и Радуга"

Татьяна Богатырева
Бизон и Радуга

Глава 1
Лиза

Ночь. Где-то в Лондоне

У него большие и сильные руки. Он подхватывает меня под бедра, словно я ничего не вешу, и сажает на барную стойку.

Что-то стеклянное рушится позади меня и с громким звоном разбивается. Но ему все равно, он улыбается – улыбка начинается в его невозможно синих глазах, разбегается лучиками по всему лицу, образует ямочки на шершавых от позавчерашней щетины щеках. Под его взглядом я чувствую себя голой. Он – опасный хищник, и он поймал меня. Я сама поймалась, но это совершенно неважно.

Важно – что его дыхание обжигает мою ладонь, и мне хочется дотронуться до его губ, хочется проверить – мягкая ли у него щетина, или будет колоться. Хочется снова почувствовать на себе его большие сильные руки. Услышать его голос, такой низкий и бархатный, что у меня мурашки по всему телу. Хочется…

Я не успеваю подумать, что именно мне хочется – потому что он не думает, он делает. Он притягивает меня к себе, так что я внутренней стороной бедер чувствую его каменный стояк, и накрывает мой рот поцелуем.

Жадным, жестким поцелуем хищника. Мое дыхание сбивается, мой пульс зашкаливает. Внутри все дрожит от предвкушения. Я вцепляюсь в его плечи – мощные, обтянутые черным, чуть влажным хлопком. Под моими ладонями играют плотные мышцы, в мой рот вторгается наглый язык, и его бедра толкаются в меня.

Ох, и это все – мне?.. У него не только руки большие, он весь – литая сила и мощь, словно бизон из американских прерий…

Не прерывая поцелуя, он тянет вверх мой лонгслив, добирается до голой кожи – сначала ладонями, потом губами. Жадными, горячими губами и нежным языком. Из моего горла рвется стон.

Громкий.

Я вздрагиваю от эха и открываю глаза…

Вокруг меня – пустой бар, полумрак, смутные тени в зеркалах и запах виски. Отличного, вкусного виски, пролившегося на пол. Это так странно – сидеть на барной стойке, запустив пальцы в светлые волосы огромного мужчины, бесстыдно подставлять грудь его губам и слушать его хриплое дыхание вместе с бухающей где-то далеко музыкой. Что-то старое, из тяжелого металла, я не знаю названия… Мне плевать на название. Мне плевать на все, кроме рук этого мужчины, пытающегося сладить с застежкой моего лифчика.

– Дай я сама, – говорю я, и мой голос разлетается по пустому бару, отражается от стен.

А он… он поднимает голову и смотрит на мои губы. Так смотрит, что я загораюсь еще ярче, и обволакивающая меня нереальная истома становится еще жарче, еще нереальнее. Мои губы жжет его взгляд, и я невольно облизываюсь.

С тихим стоном, похожим на рычание, он снова впивается в мой рот, и я снова отталкиваю его, мне смешно и щекотно, это такая горячая щекотка прямо между ног, там, где мужское бедро касается моего.

– Я сама, – упрямо повторяю я, изворачиваюсь и расстегиваю лифчик.

А он… он смеется. Тихо. Немыслимо сексуально. У него такой голос… боже, какой у него голос! Почти как его руки. Почти как его губы. Почти как… не могу ни о чем думать, когда он втягивает в рот мой сосок, поддерживая одной ладонью под спину, а другой лаская мое бедро. Это так сладко! Так… мало!

– Сладкая, – повторяет он мои мысли и перемещается губами к моей шее.

Я вздрагиваю – не хочу засосов. И он понимает… наверное… он вылизывает мою шею, словно кот сметану, и я чувствую биение его пульса. И тяну вверх его дурацкую черную майку с черепами. Терпеть не могу этот стиль! Терпеть не могу наглые хари на байках! А их ужасные бороды и пиво!..

Он смеется.

– Я сам, – и одним плавным движением освобождается от майки.

Черная ткань улетает куда-то, но я не смотрю на нее – я смотрю на него. На широкую грудь с плоскими розовыми сосками, на рельефные мышцы живота, на сбегающую под ремень дорожку золотистых волос. А этот… этот бизон… еще и потягивается!

– Нравится? – хрипло и тягуче спрашивает он, опуская руку на пряжку ремня.

– Ты слишком одет, – отвечаю я, сама офигевая от собственной дерзости.

И тут же отвожу глаза, потому что он быстро расстегивает ремень, вжикает молнией… и большая рука берет меня за подбородок, моих губ касается пахнущее хорошим виски и мятой дыхание.

– Смотри на меня, – велит он, заглядывая мне в глаза.

Его глаза – почти черные, зрачки расширены. Или так кажется, потому что полумрак. Он безумно, невероятно красив. Весь. И я послушно опускаю взгляд на широкую резинку его трусов, показавшуюся в расстегнутых джинсах. И не отвожу глаз, когда он стягивает с себя все сразу, отпуская на волю крупный, гладкий член.

Только дыхание перехватывает. Всего на мгновение. А в следующее – я торопливо расстегиваю собственные джинсы, потому что не могу больше ждать. Я хочу его, сейчас, немедленно! Это дико и странно, сходить с ума от животного возбуждения, но мне нравится.

Да, нравится.

Как он помогает мне стянуть джинсы, как грязно ругается, почему-то на смеси английского и русского, как шлепает меня голой задницей на стойку – с ужасно неприличным звуком.

Мне нравится, как он, снова выругавшись, наклоняется за своими штанами и нашаривает там что-то… да, точно – презерватив. Рвет его зубами, подрагивающими пальцами раскатывает по члену. А потом поднимает на меня свой невозможно синий взгляд голодного хищника…

И мне кажется, что я кончу только от того, как он смотрит на меня. Или от первого его прикосновения.

Жадного. Резкого. Глубокого. Именно такого, как надо.

Я держусь за его шею, обнимаю его ногами за пояс, откидываю голову – и позволяю ему трахать себя. Так, как он хочет. Так, как я хочу. Я позволяю себе кричать и тянуть его за волосы, я позволяю себе плакать от непереносимо-яркого наслаждения, накатывающего с каждым толчком. Я позволяю ему перевернуть себя и уложить на стойку животом…

Мне ужасно неудобно без опоры, но он держит меня, насаживает на себя до упора, и я вижу в зеркальной стене, между бутылками, наше отражение.

Смазанное.

Непристойное.

В этом отражении я – прекрасна, как ведьма на шабаше. И мой дикий бизон тоже видит это. Он снова шепчет:

– Сладкая, – и гладит меня по спине, так что я выгибаюсь под его рукой, скольжу голой грудью по барной стойке и резко, со стоном, выдыхаю, когда он снова вбивается в меня.

Я теряю ощущение времени и реальности. Забываю, что я – хорошая девочка, а хорошие девочки не хватают мужчину за член и не стонут:

– Еще, сукин сын, еще!

Наверное, потому что с хорошей девочкой Лизой никогда ничего подобного не происходило. Не могло произойти. Но сегодня мне плевать, сегодня – шабаш. Здесь, в богом забытом пустом баре, в чужом городе, в чужой стране.

С мужчиной, о котором я не знаю ровным счетом ничего, кроме того что он – самый лучший любовник из всех, которые у меня были. Из всех двух, считая мужа.

Мысли о муже приходят мне в голову сильно потом. Когда я снова сижу на барной стойке, а голый незнакомец с охренительно-синими глазами и потрясающим членом наливает минералки в два коньячных бокала.

– Люблю дождь, – говорит он, протягивая один из бокалов мне.

– Обожаю дождь, – соглашаюсь я, отпиваю минералки и довольно потягиваюсь.

Никогда не чувствовала себя лучше. Никогда не чувствовала себя настолько собой, как сейчас.

А он, допив минералку, подмигивает мне и куда-то уходит. Его штаны остаются валяться на полу, где-то рядом с моими. И я думаю, что наступил самый подходящий момент, чтобы закончить приключение и смотаться от дикого бизона в лондонский туман.

Я даже успеваю слезть со стойки и обнаружить, что идти мне будет непросто. Потянуты мышцы. Те, о существовании которых я даже не подозревала. Но ничего, это не страшно. Лучше не дожидаться неловкого момента прощания.

Он возвращается, когда я растерянно оглядываюсь в поисках второго кеда. Джинсы уже на мне, мокрый лифчик тоже, еще более мокрый лонгслив и один кед – в руках. А второго нет.

Чувствуя себя Золушкой из черной андеграундной комедии, оборачиваюсь на звук шагов, машинально прикрываясь мокрой тряпкой, совсем недавно бывшей моей одеждой. И – не могу удержаться от смеха.

– Ты это искала? – он снимает мой второй кед с ближайшего столика и протягивает мне.

Кажется, моя не хрустальная туфелька меньше его ладони. А еще у него в руках бумажный пакет с торчащей из него колбасой. Толстой такой салями. Божечки мои, как она пахнет!

– Ага, – киваю я и вместо кеда тяну из пакета салями.

Мой добычливый незнакомец смеется, роняет кед на пол и обнимает меня. Вместе с колбасой, которую я уже успела укусить. И мы кусаем эту колбасу по очереди, а еще в пакете обнаруживается сэндвич с подвядшим салатом и какой-то рыбой, протеиновый батончик и помидор. Здоровый розовый помидор, изумительно вкусный и сочный. На десерт. Мне позволяют отъесть половину, и только потом я вспоминаю, что помидор вообще-то один и неплохо бы поделиться.

Мне нравится, как он ест. У него отличный аппетит и он на удивление аккуратен. Даже томатным соком не обляпался. В отличие от меня, но…

Оказывается, это безумно эротично, когда голый мужчина сажает меня на барный табурет и слизывает томатный сок с моей груди. Мои с таким трудом надетые джинсы оказываются лишними, и мы в четыре руки стягиваем их… не до конца, лишь до колен, потому что терпеть нет сил.

Я хрипло кричу, когда он входит в меня сзади, наклонив над столиком – и мне плевать, что от его мощных толчков столик едет ножками по полу. Со скрипом. Ритмичным, выразительным скрипом.

Мне не мешает. Мне сейчас ничто не может помешать. Я чувствую себя подгулявшей помоечной кошкой на крыше, я выгибаюсь и мяукаю. И снова кричу, когда что-то во мне взрывается, и мир вокруг рассыпается осколками звезд.

У меня нет сил даже подняться.

Но мне и не требуется. Меня поднимают без моего участия, ставят на ноги и нежно, невыносимо нежно целуют в искусанные губы.

Поцелуй со вкусом салями и помидора. Сумасшедше-прекрасный поцелуй. За окном – дождь и рассвет, вокруг меня – тепло мужского тела, его пульс, его дыхание. Его тихое, чуть хриплое:

– Вам хорошо, мисс?

– О да. Мне очень хорошо, мистер.

Он хмыкает. А я улыбаюсь в его голое плечо и позволяю себе целую секунду помечтать: вот бы это надежное плечо было рядом всегда. Весь он, этот внезапно заботливый и нежный любовник.

– Ты прекрасна, – говорит он и целует меня.

– Отвезешь меня? – спрашиваю я, едва оторвавшись от его невыносимо-нежных, пахнущих салями и безумным сексом губ.

– Конечно. Куда?

– Туда, откуда взял, – улыбаюсь я.

Он на мгновение замирает, а потом недоверчиво хмыкает. Словно я сказала что-то невероятно смешное. Или просто невероятное.

– Ладно, – кивает он наконец и отстраняется.

Не обращая внимания на беспорядок, устроенный нами в баре, он подбирает с пола свою одежду. Впрочем, подробностей беспорядка я не вижу – здесь полумрак, а мои очки погибли под колесами автобуса. Так что я скорее догадываюсь, что бумажный пакет, использованные резинки и разбитая посуда – это еще не все следы нашего тут пребывания. Наверное, ему будет непросто объясниться со своим приятелем-барменом, позволившим нам тут остаться после закрытия. Но это не мои заботы.

Так странно. Мне не придется ничего улаживать и ни за что отвечать. Пожалуй, мне это нравится.

А потом мы едем по утреннему Лондону. Пустому. Раскрашенному в желто-розовые тона рассвета. Мне немножко жаль, что я не могу оценить красоту пейзажей без очков. Наверное, это незабываемо! Но мне достаточно сейчас тепла мужского тела, которое я обнимаю за пояс, и тепла его куртки на моих плечах. Достаточно ветра и рева мотора.

– Мы еще увидимся, – говорит он, когда я слезаю с его байка и возвращаю ему куртку.

Холодно. Несмотря на жаркую ночь и виски – холодно. Это же Лондон, а не Малибу.

Я пожимаю плечами, не спорить же с диким английским байкером, имени которого я не знаю. Ни к чему.

– Это была прекрасная ночь. Люблю дождь, – говорю я и целую его в губы.

– Позвони мне, покатаемся. – Он протягивает мне квадратик картона с номером и одной-единственной буквой «J». Надо же, я не угадала с именем. Неважно. – Я запасусь салями.

Я невольно улыбаюсь. Салями, о да. Улыбаюсь и не отвечаю.

На следующей неделе меня не будет в Лондоне. И вряд ли ты доедешь на своем байке туда, где я буду.

Послав ему воздушный поцелуй, я разворачиваюсь и смело иду по незнакомой улице. Есть шанс, что в нужную сторону.

А позади меня с ревом стартует байк, проносится мимо, поднимается на дыбы, незнакомец отдает мне салют – и через пару секунд скрывается за поворотом.

И только тогда я наконец-то вынимаю из кармана джинсов чудом не потерявшийся смартфон. Вместе с ним вылетает и картонный квадратик с буквой «J» и запахом сказки. Проводив взглядом полет белой бабочки в лужу, я включаю смартфон. Смотрю на семнадцать непринятых вызовов и шесть сообщений от одного абонента. Минуту размышляю, не стереть ли их все, не читая, но здравый смысл побеждает.

Аккуратно, словно у меня в руках бомба, открываю и читаю последнее. Короткое.

«Возвращайся, Лиза. Хватит дурить».

Хмыкаю и закрываю раздел смс. Остальные читать нет смысла, вряд ли там что-то принципиально новое.

Над Лондоном разгорается рассвет, после ночного дождя мокро, свежо и зябко. Люблю дождь.

Глава 2
Лиза

Несколько часов назад

Я люблю дождь.

Он – как большая стирка, смывает грязь не только с города, но и с души. Сегодняшний дождь для меня – нежданный подарок, и плевать, что мне некуда идти.

Знаете, как это бывает? Незнакомый город в чужой стране. В моем кармане – наполовину разряженный мобильник и кредитка с последней сотней. На мне старые джинсы, желтый лонгслив и кеды на босу ногу, зонт остался в чемодане вместе с платьями, туфлями и протухшей надеждой на семейное счастье, а за моей спиной захлопнулась дверь.

Навсегда. Мне очень хочется верить, что навсегда.

Он остался там, за дверью. Мой умный, талантливый, богатый и известный муж. Муж, который не ленился объяснять и воспитывать, учить и делать из меня человека.

Там, за дверью, остался его возмущенный вопль:

– Шлюха! Тебе нравится унижать меня!

Звук пощечины тоже остался там, за дверью. Там же, где и все мои неубедительные оправдания: дорогой, я не знаю этого джентльмена, я всего лишь пожелала ему доброго вечера! Дорогой, ты сам велел мне быть вежливой!..

Там – четыре года моей обеспеченной и респектабельной жизни. Статус жены модного художника. Одобрение родных и зависть подруг. Четыре года сбывшейся мечты. Не моей мечты.

А тут – сумерки, Лондон, дождь льется на мое горящее лицо, заливает очки неоновым туманом. Мимо ползут размытые пятна автомобилей, бегут редкие пешеходы под цветными зонтиками. И я стою, задрав лицо к небу, ловлю ртом капли дождя и ни о чем не думаю.

Лондон. Дождь. Свобода.

Свобода!

Кажется, я кричу это вслух, потому что швейцар дорогой гостиницы подходит ко мне с зонтиком и вежливо спрашивает, не помочь ли чем мадам?

– Скажите ему, пусть идет в жопу! – громко отвечаю я и показываю два пальца вилочкой.

«Виктория».

Швейцар ни слова не понимает по-русски, но улыбается, кивает и тоже показывает знак победы.

А я… я смеюсь, отбегаю к краю тротуара, не обращая внимания на прохожих, задираю голову к окнам третьего, последнего, этажа и кричу прямо в закрытые окна нашего… нет, его номера:

– Киса, идите в жопу!

Ипполит Геннадьевич Одоевский не слышат, и хрен с ними, с Ипполитом Геннадьевичем! Они терпеть не могут, когда я называю их Кисой, считают Ильфа и Петрова несусветной пошлостью, а из сокращений своего имени признают только «Поль». По мне, это и есть пошлость, но разве мнение выпускницы жалкого Кулька, он же Институт Культуры, может интересовать самого Великого Одоевского?

Нет, сто раз нет! И я давно научилась держать его при себе, свое мнение. Я даже не уверена, что оно вообще осталось, это мнение. Действительно, зачем оно красивой куколке-супруге, она же секретарь-референт и переводчик? Да, Ипполит свет Геннадьевич весьма рачительны и не транжирят средства направо и налево, как некоторые…

Я опустила взгляд на свои мокрые кеды и рассмеялась. Вот он, результат мотовства! Уважаемый супруг не жалел денег на украшения для супруги, в его сейфе в строгом порядке лежит три десятка коробочек. Но кеды? Выкинутые деньги! Жена Великого Художника в кедах – это нонсенс, это позор, ему стыдно за меня…

Вот честное слово, если бы на мне сейчас были подобающие положению лодочки на шпильках, зашвырнула бы их в окно, и пусть потом доказывает страховой компании, что стекло разбито не по его вине.

Увы, лодочек на мне не было… впрочем, что это я? Никаких «увы»! С сегодняшнего, четвергового, вечера я начинаю новую жизнь. Никаких «увы», только «ура». Так что – ура, на мне кеды! Они не достались врагу!

Помахав невозмутимому швейцару, я двинулась вдоль тротуара в новую жизнь. Почему-то в голове вертелась мелодия из «Кармен», про тореадора. Ее я и запела. В полный, мать его, голос! Боже, как давно я не позволяла себе просто так, от полноты чувств, орать дурниной! Почему? А, знаю, вы же догадались – жене Великого не подобает. Фальшиво петь – не подобает, громко разговаривать или смеяться – не подобает, глупо шутить – не подобает, выпячиваться и пытаться заслонить талант Великого – вообще карается пожизненным расстрелом без права переписки.

Не, ну если там такой талант, что его способен заслонить спетый мной под гитару Окуджава… молчу-молчу. Жене Великого не подобает быть язвительной дрянью, словно на помойке подобранной оторве.

Ура помойке! Ура Лондону! Ура этому прекрасному дождю!

Оборвав на половине песенку тореадора, все равно дальше слов не помню, я перешла на Битлов. Желтая подводная лодка – самое то по лондонской погоде! Особенно…

Да, особенно когда нечто черное и рычащее проезжает мимо тебя и обливает водой из настоящей лондонской лужи. Холодной и грязной лужи. А от неожиданности ты взмахиваешь руками и роняешь очки прямо на проезжую часть, и они тут же исчезают под шиной двухэтажного красного автобуса.

Я остановилась, хватая ртом воздух и готовясь не то заплакать, не то обругать этот ужасно несправедливый мир… но вместо этого выдохнула – и рассмеялась. Я смеялась, раскинув руки в стороны и подставляя лицо дождю, вокруг меня шумела улица, шелестели и брызгались автомобили, шлепали чьи-то торопливые шаги. А потом снова зарычал байк – и замолк где-то рядом.

– Мисс, вам хорошо? – раздался совсем рядом глубокий голос из тех, которые принято звать «бархатными», правда, кроме бархатных обертонов было в нем некое насмешливое ехидство.

От неожиданности я открыла глаза и уперлась взглядом в нечто здоровенное, больше всего похожее на одетый в коричневую кожу шкаф. То есть мои глаза были где-то на уровне его плеч. Очень, очень впечатляющих. Под мышкой любитель неожиданных вопросов держал мотоциклетный шлем, с которого лилась вода.

– Мне очень хорошо, мистер! – ответила я по-английски, поднимая взгляд…

И понимая, что без очков и под дождем разглядеть его лицо мне не суждено. Разве что наличие короткой щетины на нордическом подбородке и черную бандану поверх светлых (вроде бы) и стремительно намокающих волос. А плевать! Что я, вежливых байкеров не видела?

– Тогда по элю, или мисс предпочитает виски?

Он говорил про эль, а я чувствовала, как его взгляд скользит по моей груди. Прекрасный пейзаж, не спорю: рельеф кружева под тонким мокрым хлопком и торчащие от холода соски.

На мгновение мне захотелось прикрыться ладонями, ведь приличной замужней женщине не подобает, а в следующий момент я подумала: к черту. Я четыре года была примерной верной женушкой, один раз слишком тепло улыбнулась незнакомцу в отеле – и тут же стала шлюхой. Наверное, потому что от моих улыбок незнакомцу никакой пользы для карьеры Великого Художника. Вот был бы на его месте какой-нибудь меценат с толстым брюхом и еще более толстым кошельком, Ипполит свет Геннадьевич бы слова не сказал.

– По виски, мистер-на-байке, – улыбнулась я врагам назло.

– Я знаю отличное заведение, поехали, – подмигнул мне байкер.

Кажется, глаза у него были серыми, или это был серый английский дождь, или просто мне надо носить линзы… Короче, мне было все равно, какого цвета у него глаза и как его зовут. Он был большим, пах чистотой, дождем и каким-то ненавязчивым парфюмом, у него была милая улыбка и даже ямочка на подбородке. А еще он надел на меня свой шлем.

Так что я поехала. Куда? Я понятия не имела. Честно говоря, я даже не посмотрела на вывеску заведения, перед которым мы остановились. Было это где-то в Сохо, вход светился теплым электрическим светом, изнутри доносилась музыка… Чем не прекрасное начало новой жизни!