Текст книги "Я влюбилась в четверг. Прынцы без сердца"

Татьяна Бокова
Я влюбилась в четверг. Прынцы без сердца

…Оригинальные жизненные советы, откровенные размышления о самом сокровенном, ирония, задающая позитивный настрой книги…

Читайте исповедь одной из Вас, уважаемые современницы.

Автор знает, о чем пишет.

Современные женщины. Такие разные…

Издерганная жизнью интеллектуалка, напористая, жесткая бизнес-леди, Разведенная «вечная девочка»…

Тихоня, всегда готовая выслушать и утешить…

Современные женщины. Такие похожие…

Каждая ищет самую короткую дорогу к счастью.

Каждая хочет стать ЛЮБИМОЙ и навсегда забыть слово «ОДИНОЧЕСТВО»!

КАК?! А ЭТО УЖЕ КАЖДАЯ РЕШАЕТ САМА!

 
Пробежаться дай по лужам
В брызгах ласк твоих!..
Очень нужен нашим душам
Дождик… Для двоих…
 
 
…Не сравнится серебро,
не сравнится золото
с тем, что создано добром
и любовью соткано…
Спасибо Ему за то, что…
я влюбилась в четверг.
 

Татьяна Бокова

Часть II
ПрЫнц точка ру

…Где-то недалеко, совсем-совсем рядом зачем-то стучали молотком. Тук-тук! Тюк-тюк… Равномерному вдалбливанию чего-то во что-то еще, помимо моей и так раскалывающейся головы, безостановочно вторило раскатистое рычание… Ррррр…

Брррээээмс… Что-то откуда-то упало и рассыпалось, а мое сердце с перепугу застучало с удвоенной скоростью… Это же в каких невыносимых условиях приходится спать мне – бедной, уставшей с дороги лягушке-путешественнице!

…Наконец застрявшая на крутом подъеме машина с сумасшедшим ревом все-таки выехала на плоскую поверхность моей руки и, набирая скорость, весело помчалась по направлению к шее, круто развернулась в районе плеча, тормозя и взвизгивая от удовольствия, зацепилась за ткань ночной рубашки, но все-таки вырулила на бескрайние просторы моей несчастной спины и выгрузила деревянные кубики с острыми, между прочим, углами прямо на позвоночник между лопатками.

Все. Сейчас я поймаю этого оголтелого строителя и уж точно на вечные времена отниму у него лицензию на всякое строительство по утрам!

С криками «Брысь, кому говорю! Щас я тебе!» я вскочила, сбрасывая с себя кубики, железный грузовик, одеяло и одиннадцатилетнего дылду-сына заодно.

Пашка тихонько ойкнул. Сморщился.

– Миленький! Си́ночка! Прости, я забыла, ты у нас раненый! – тут же сменив гнев на милость, запричитала я, бросаясь к нему с нежностями. – Как ты?

– Я? Молодцом! – ответил сынишка, с гордостью перечисляя: – Подбит глаз. Поцарапаны щека, ухо и подбородок. На голове три шишки… Это все из-за шапки… Я тебе говорил, она дурацкая, на лоб сваливается!.. Еду, еду! Бац! Ничего не вижу!.. Во! Смотри! И растяжение руки, – удовлетворенно добавил он и поправил марлевую повязку.

– Хорошо, что не головы… – улыбнулась я, поворачивая сына, как куклу, туда-сюда и тщательно изучая оказавшиеся не такими уж страшными результаты его падения с санок. – Смотри, а у меня тоже шишка есть…

…На кухне суетилась моя мама, искрящаяся от гордости за кулинарное произведение своих рук. Не знаю, как выносили соседи по дачному поселку исходящий из всех щелей нашего деревянного сруба божественный аромат настоящего русского дрожжевого теста, непременно используемого ею при изготовлении итальянского блюда, но нас с Пашкой после завтрака роскошной домашней пиццей надо было точно выносить из-за стола.

На пухленькой, но прожаренной снизу и соблазнительно хрустящей подложке были рассыпаны ровненькие кирпичики ветчины, копченой и вареной колбаски, кругленькие колесики сосисок, аккуратные ломтики красного и желтого сладкого перца, черные и зеленые половинки оливок и маслин. Вся эта сдобренная томатным соусом, сочная и ароматная роскошь лежала тесно, в несколько толстых плотных слоев, местами образуя настоящие горы, была прочно схвачена огромным количеством расплавленной сырной мякоти и при этом таяла во рту, заставляя жующего мычать от удовольствия.

На улице осень боролась с зимой, дождь со снегом, а в доме было тепло и уютно, и, главное, вся семья была в сборе, и никто никуда сегодня идти не собирался. Ура! Вот оно – обширное поле для решительных действий по распространению скопившегося во мне тепла и нерастраченной нежной заботы.

Я перемещалась по дому, от одного члена семьи к другому, испуская во все стороны волны своей любви. Мне так хотелось порадовать всех, показать родным, как они важны для меня – немедленно, тут же, сейчас, сразу! «Возлюби ближнего своего, как себя самого» – убеждали друг друга еще наши прапрадеды, теперь и я хотела внести свою решительную лепту в реализацию на практике их древнего совета!

Соль! Соль! Да здравствует семья! Пусть эта нота зазвучит громко и продолжительно, ведь она – тоника в мелодии моей жизни!!!

…Я то и дело заглядывала к сыну, спрашивая, не надо ли ему чего, предлагала погулять, поговорить, почитать, но Павел был занят своими делами и отмахивался. Я уговаривала маму предоставить кухню на мое растерзание, но она сама хотела порадовать нас праздничным обедом по случаю моего возвращения и Пашкиного скорейшего выздоровления.

Жизнь в доме по-прежнему текла своим чередом, никак не желая подлаживаться под меня, и каждый жил по своему распорядку, как бы старательно я ни мешалась под ногами. Эй! Ну заметьте же, что я здесь, я к вашим услугам. Дайте же мне угодить вам!!!

Я была дома. Дома, а как будто в гостях.

Напевая себе под нос двусмысленную дурацкую песенку: «Какой прекрасный день, какой прекрасный пень…» – вместо замечательной по звучанию мелодии своей жизни, я побродила по коридорам, изучая рисунок сосновой вагонки, послонялась по комнатам и постучалась в святая святых…

Отец полулежал на диване, ничем не укрывшись, хотя в его комнате было очень прохладно, и читал толстую книгу.

– Что? «Держи душу в строгости, а мозги в холоде, чтобы они телу лениться не давали»? – выпалила я на одном дыхании любимую папину поговорку.

Он оторвался от книги и с нежностью взглянул на меня. Ободренная его искренним радушием, я подошла, укутала его ноги пледом, присела рядом с ним и затаилась, клятвенно пообещав себе молчать и ничего не делать, чтобы хоть на этот раз не почувствовать свою неуклюжесть. Я молчала и только гладила папу по руке время от времени. Через десять минут он не выдержал и скинул с себя плед. Естественно, он всегда был человеком горячим, а я чего ждала?

– Фу… Спасибо за заботу, конечно…

– Вот, зажарить тебя решила… Ты же любишь создавать своему телу какие-нибудь экстремальные условия?.. – пошутила я.

– Да. Люблю. Но стараюсь не отдавать другим великую радость поэкспериментировать над собой, – ответил папа звучно, словно римский трибун. – Жизнь, Наташенька, – это процесс исследования самого себя, и хотя результат заранее известен, но процесс так увлекателен. – Он подумал и добавил уже без особого энтузиазма: – Конечно, на начальных этапах в основном, ну да ладно…

– Так выпьем же за длинную жизненную дистанцию, чтобы подольше не выходить на финишную прямую! – пробормотала я, и мы снова замолчали.

Выдержав еще несколько минут моего настойчивого присутствия, папа снова вздохнул, снял очки и отложил книгу в сторону:

– Ну все. Что случилось? Давай рассказывай.

– Ничего. Все хорошо.

– Когда тебе хорошо, ты порхаешь где-то в другом месте. Тебе некогда слоняться по дому из комнаты в комнату, сидеть вот так. Давай говори, я слушаю.

– Да нечего говорить, папуль. Я просто соскучилась. Вот думаю продлить отпуск еще на пару недель. Побыть тут у вас. С вами… На даче…

– У тебя проблемы на работе?

– Да нет.

– Значит, на личном фронте?

– Нет! – засмеялась я. – Личных проблем нет ВА-А-ЩЕ!

– Если в жизни свободной молодой женщины исчезают проблемы на личном фронте, значит, этот фронт перекочевал к подруге… – задумчиво играя дужками очков, сказал отец.

Я отрицательно покачала головой.

– Нет? А что же тогда? Если бы твой мистер «Личный фронт» решил вдруг стать мистером «Надежным тылом», ты скорее всего познакомила бы нас, чего пока не произошло…

– Точно, пап. Тыл. Фронт. Ты прав, это война… – подумав, кивнула я. – И я не хочу больше в ней участвовать. Даже как сестра милосердия…

– Э-э-э… А ты говоришь, ничего не случилось, – сочувственно вздохнул папа. – Девочка моя…

Началось!

– Не надо, ну что ты меня жалеешь?..

– Я не жалею, я люблю тебя. Я так хочу, чтобы ты научилась быть счастливой!

– Никто не знает, как это… И не надо меня переубеждать…

– Ты ошибаешься… – не обращая внимания на мой протест, продолжил отец. – Всем все давным-давно известно. Либо умей быть счастливым тем, что имеешь… Либо меняй что-то в своей жизни, чтобы то, что у тебя есть… семья ли, работа ли любимая, общение с друзьями, творчество твое – что-то из этого должно приносить тебе радость. Главное, не быть несчастной, Наташенька, девочка моя!

– Я счастлива! Как никогда! Честное слово! – упиралась я, барабаня себя в грудь кулаком, как самодовольный орангутанг, но папа продолжал гнуть свою линию и нежно приглаживал мои волосы, невзирая на торчащую на затылке новую заколку, которую его руке то и дело приходилось огибать то справа, то слева.

– Люди несчастны оттого, что хотят больше, чем имеют… Либо оттого, что не могут достичь того, чего хотят. Ты-то от чего? Как думаешь?

Я промолчала.

– Все у тебя хорошо, и воевать тебе не с кем, слышишь? Но ты не можешь просто жить. Ты, бедная, решила сама себе войну объявить… Сама пушки заряжаешь, сама от собственных снарядов в окопы зарываешься… Вон, я же вижу, все утро сама не своя ходишь…

– Ну что я сейчас-то делаю не так? Пришла вот к тебе, сижу, молчу… В семье, с вами… Я говорю: я счастлива… Только не знаю, как тебя убедить! Зачем ты меня о личных проблемах расспрашиваешь, когда их просто нет? Что, у меня на лице, как на коробочке йогурта, просроченная дата стоит и меня больше никто никогда не купит? – Я хотела промолчать, но не смогла.

– Наоборот, ты у меня красавица, умница…

– Отлично, значит, Бог забыл поставить на меня срок годности. Чего ты тогда переживаешь?

– Вижу, что-то произошло, что-то не так.

– Подожди, скоро я начну тебя радовать. Дай мне время. – Я напустила тумана загадочности и решительно встала. Помедлила, постояла.

Мне так захотелось рассказать папе о мелодии жизни, которую я уже начала выстраивать! Так захотелось похвастаться своими успехами в обуздании своей души! Но я не смогла… Страшно! Даже любимому отцу страшно открывать себя настолько. А вдруг мне только кажется, что я сформулировала какой-то важный жизненный закон, а отец разобьет ненароком одной своей умной мыслью всю мою выстроенную логическую цепочку, и я останусь снова ни с чем? Лучше жить под сенью воображаемого закона, чем совсем без него!..

Да и рано. Рано еще делиться своими выводами. На сегодняшний момент мой новоиспеченный Закон семи нот, из которых человек сочиняет мелодию своей судьбы – лишь хорошая мысль, которую надо бы как-то применить на практике. Пока же я только неуклюже расталкиваю локтями своих близких, чтобы вписаться в домашнее пространство на равных с остальными, и богатею приятными мечтами да умными мыслями.

– Пожалуй, и правда, возьми отпуск. Побудь дома… – тихо произнес отец, провожая меня встревоженным взглядом мудрых глаз, и я неопределенно кивнула, удаляясь.

«Я докажу ему! Я докажу всем! Всем!» – твердила я, направляясь на поиски срочного утешения. Я чувствовала себя маленькой девочкой, которая уже хочет стать отличницей, но еще не получила ни одной пятерки.

Эй, скажите мне кто-нибудь, что все будет хорошо!

В это время моя приятельница Алла Савинова вышла из полицейского участка в центре туристической зоны города Лимасола, немного постояла на пороге, будто принимала какое-то решение, спрятала задумчивые глаза под дорогими затемненными стеклами очков и пошла куда-то пешком, удаляясь от своей переливающейся на солнце «бээмвухи», припаркованной, как и заведено на острове Кипр, в максимально возможной близости от дверей.

Она прошла через мост и свернула с основной дороги направо, туда, где в тупике у самого моря по-прежнему стояла гостиница «Мирамар», покинутая мной впопыхах всего сутки назад.

Высокая худая русская, одетая в серый строгий деловой костюм, состоящий из приталенного пиджачка с короткими рукавами и юбчонки намного выше коленок, она привлекала к себе внимание водителей всех проезжающих мимо автомобилей, потому что не привыкли они видеть в этих местах ничего, кроме футболок, шорт, пляжных сланцев и всевозможных головных уборов, едва прикрывающих пережаренные тела отдыхающих со всего света. Но Алла шла, углубленная в свои мысли, и не замечала вокруг ничего, равнодушно пробираясь сквозь баррикады выставленных прямо на улице стендов с недорогими безделушками и разными мелочами, заманивающих туристов за покупками в просторные ангары сувенирных магазинчиков.

Только что, предъявив все свои документы, говорящие о ее длительном и абсолютно легальном пребывании на острове, используя максимум женского обаяния и ссылаясь на то, что у разбившегося насмерть Костаса Касулидиса находились принадлежащие ей документы, Алле удалось выудить из полицейских информацию, которая могла оказаться важной. Очень пухлый и шершавый на ощупь бежевый конверт, который она лично передала Касулидису, при осмотре места вчерашней аварии, машины и тела погибшего Костаса Касулидиса найден НЕ БЫЛ!

Вчера, за полчаса до своей трагической кончины, самый известный на Кипре адвокат был у Аллочки в доме, на вечеринке в честь дня рождения Натальи Лапушкиной, гостившей на острове. Он положил во внутренний карман своего пиджака письмо, которое заезжая москвичка привезла для него от Алексея Крапивина, одного из его русских клиентов. Все это точно случилось, а на следующее утро – нет в живых Касулидиса и будто не было никакого конверта?..

В размеренную, скучную райскую жизнь на острове вкралась интрига, и Алла чувствовала важность своей миссии. Вот сейчас она подойдет к стойке регистрации гостей отеля «Мирамар», и ей выдадут другой конверт, кажется, голубого цвета.

– Да, да! Одну минуту! Действительно, есть у нас одна забытая вещь из номера 432.

Девушка удалилась, а Савинова мысленно представила, как будет сейчас звонить в Москву и Наташка, сгорая от нетерпения, позволит ей разорвать голубую бумагу, чтобы раскрыть загадку Лешкиного другого письма – того, что в голубом конверте.

– Номер 432? Мадам проживала у нас два дня вместо оплаченных семи, и теперь у нее есть кредит в нашем отеле. Госпожа Наталè Лапóшкина? Все верно? – неправильно расставляя ударения в трудных для нее имени и фамилии, уточнила молодая киприотка, заметив, что ее собеседница непонимающе рассматривает зажигалку, которую она ей протягивала. На серебряной поверхности изящной вязью были выгравированы чьи-то инициалы «А. К.».

Кто такой «А. К.»? И где голубой конверт, который Лапушкина сказала, что в спешке оставила в отеле?

– Вы уверены, что мадам забыла именно это?.. – сомневалась Алла.

– Да, да. Конечно. Мы проверяем номера после каждого постояльца. Эту красивую вещь оставила мадам Лапóшкина.

– Что ж, спасибо. – Алла взяла наконец то, что ей предлагали, и полезла за кошельком, чтобы отблагодарить девушку за оказанную услугу.

– Спасибо. Я передам эти деньги горничной, – хитро улыбаясь, произнесла сотрудница гостиницы. – Там вверх дном все перевернуто было, вы, русские, погулять любите…

– Да, да… Конечно, – пробормотала Алла, не обращая внимания на сказанное. Она пошла к выходу, но среагировала все-таки, обернулась и подняла руку, привлекая внимание удаляющейся сотрудницы гостиницы. – Извините! Вы сказали, что в номере было все перевернуто?

– Да. – Девушка изобразила руками кавардак и добавила словами, кривясь в улыбке: – Пришлось убираться очень долго и тщательно…

– Странно… Но она мне ничего не говорила! Я бы знала, если… – Алла покачала головой, оправдываясь, но ледяная гримаса киприотки с каждым мгновением становилась все «любезнее».

– После отъезда мадам в номер никто не входил… Только она. И мужчина…

– Что вы так улыбаетесь? – ощетинилась Савинова. – Горничной заплачено, и за номер тоже. Есть еще какой-то ущерб, который надо возместить?

– Нет. Спасибо. Мне надо идти, – перепугалась служащая гостиницы.

– Вот и идите. Ко всем… – выпалила Алла по-русски, с чувством, и сама пошла вон.

Обойдя весь дом еще раз, как тигрица, загнанная в клетку, в поисках лазейки на свободу, я села к телевизору со свежим номером журнальчика «Остров женщин» на коленках. По одному каналу никак не заканчивался сериал, где женщины сплетничали о мужчинах, по другому шло дневное женское ток-шоу о тех самоотверженных, у которых мужья алкоголики, по третьему и четвертому – реклама шампуня и краски для волос. Да от такой жизни хочется наголо подстричься, напиться до чертиков и телевизор из окна выбросить!..

Когда зазвонил телефон, я как раз выключила «дурманный ящик» и собиралась почитать очередную статью моей приятельницы-журналистки Таньки Сметаниной.

– Алло…

– Долетела? Как дела? Как сын? Родители? – Это была Алла Савинова. Вяло, но конкретно она перечислила все свои вопросы разом.

– Все в порядке с ними. Слава Богу! У сына царапины, синяки… Ничего страшного… А как тебе заголовок новой статьи Танюхи Сметаниной: «За мужчинами в лес по грибы. Как отличить съедобный экземпляр от несъедобного»?

– Ужас. Никогда не произноси такое вслух. У стен тоже уши есть. Что они подумают?

– Кто, уши?

– Нет, стены…

Мы помолчали. Каждая думала о своем.

Я первой решила поддержать разговор.

– Вот… Брожу по дому в поисках самой себя. Никак не переварю кипрские приключения. Хотела просто отдохнуть недельку, на пляже поваляться, заодно день рождения по-тихому отпраздновать, а тут… Сплошные удары судьбы…

– Неправда. Какую вечеринку я в честь твоего тридцатитрехлетия закатила!

– Отличную… Если бы еще Костас Касулидис вернулся с нее домой…

– Да ладно. А твое свидание с любовью всей жизни господином Круатье чего стоило? Француз. Банкир. Мужчина-сказка. Ах!.. – нарочито восторженно разохалась Аллочка, игнорируя мой траурный тон.

– Не трогай Филиппа! Ты ж сама ему сказала, что я приеду!.. – буркнула я еще раздраженнее. Разговор явно не клеился.

– Он достал меня! – пожаловалась Алла равнодушно. Голос ее снова был сухим, отсутствующим. – Звонит из своего Парижа, вроде по делу, а сам выспрашивает: «Когда Наташка приедет? Когда она на Кипре будет?» На этот раз твой Филиппок за приятную новость о твоем местонахождении ящик французского шампанского мне пообещал… Как было не продать тебя при таких обстоятельствах?

Алла явно вредничала, как будто это я позвонила ей не вовремя и теперь заставляла ее разговаривать насильно. Неужели опять что-то случилось? Я знала эту ее привычку: сталкиваясь с какими-то проблемами, Алла переставала слышать окружающих, хотя и умудрялась поддерживать с ними разговор. Давая ей время на обдумывание, я продолжала говорить сама:

– Бог с ним, с Филиппом… Я рада, что мы снова увиделись. Попрощались… – Я решила не ссориться. Наоборот, сейчас мне был необходим совет разумной Аллы. – Савинова, меня другая проблема беспокоит… Я пока летела домой – в аэропорту, в самолете – все думала, переживала… Ругала себя, что с утра до вечера на работе… Родители с Пашкой возятся, а меня не видят совсем. Я после развода вообще сыну мало времени уделяю. Ему с горы свалиться надо было, чтобы я все бросила, раньше времени с Кипра прилетела, на даче застряла.

– Ммм… – послышалось на том конце провода.

– Алла, послушай! Это серьезно. Я решила все исправить. Хожу по дому, окружаю всех вниманием, стараюсь показать им свою любовь… Но, понимаешь, меня тут нет НИГДЕ! Я не впи-сы-ва-юсь! Когда-то успела в ГОСТЯ для своих… превратиться. Для Пашки – подруга. Для папы и мамы – маленькая дочка. Хочу обратно в семью, в качестве равноправного ассоциированного члена, а как это сделать – не знаю…

– Дети для родителей всегда дети, а для детей родитель тот, кто с ним живет каждый день, – пошевелила языком Алла, наконец оживляясь. Кажется, я выскребывала ее из раковины. – Потом, что плохого, что ты для сына подруга? Лучше, чем какая-нибудь злючка фрекен Бок… Знаешь, отвыкли вы друг от друга просто. Подзабыли, как общаться… Знакомься со своими близкими заново. Только не со всеми сразу, а по одному…

– Как это? В комнату к себе, что ли, зазывать, на стул сажать? Свет лампы – в лицо? – Я явно раскручивала подругу на очередной рецепт счастливой жизни от Савиновой и оказалась права. Алла взяла и брякнула тем же безжизненным голосом:

– Отправь-ка ты своих родителей отдохнуть на недельку куда-нибудь и займись изучением сына… Много интересного, между прочим, узнаешь… И родителям угодишь.

– Опа! А ведь это идея… – неожиданно дошло до меня. Как это легко и непринужденно у нее получается! Молчала, молчала, а потом взяла и попала в десятку, кажется! Как ни примеряла я к себе ее совет, не возникало на его ткани ни одной складочки, он явно приходился мне точно впору, словно был сшит по моим персональным меркам.

– Господи, да я сейчас лопну от собственной значимости… – лениво протянула подруга. – Если бы еще верить, что ты сделаешь это.

– Клянусь румянцем на своих щеках! – заверила я, значительно повеселев. – Ну что? Мою проблему решили, переходим к твоей. Так что ты мне сказать хочешь?

– Ничего хорошего, если честно… Догадливая какая… Очередная порция странных новостей, касающихся тебя прежде всего. Кто-то после твоего отъезда перевернул твой номер в гостинице вверх дном, и этот кто-то обронил там необычную серебряную зажигалку с выгравированными на ней инициалами «А. К.». Кто такой «А. К.» и что он искал? Неужели голубой конверт, который ты потеряла?

– Н-нет… Конверт я не теряла. Он на дне рюкзака лежал. А… а потом, уже дома, он выпал, и я его нашла. Забыла тебе сказать, извини. Не знаю, кто обронил зажигалку… Может, вор?

– У тебя из вещей пропало что-то?

– Н-нет… – неуверенно предположила я.

– Значит, говоришь, зажигалка не твоя. Понятно. Натусь, а может, она в голубом конверте лежала тихонько, ну, например, как подарок от Лешки, а потом выпала оттуда раньше времени?

– Алла, не надо со мной – как с полной дурехой… – обиделась я.

– Ладно, – вздохнула Савинова, но не успокоилась. – Понимаешь, это может быть Лешкина зажигалка. Алексей Крапивин – «А. К.».

Я промычала что-то несуразное, совсем не зная, как быть.

– Наташа, надо узнать у него! – настаивала Аллочка. – Позвони, спроси. И конверт открой в конце концов, да? Вдруг там ответы на все наши вопросы.

– Ага. Энциклопедия для почемучек.

– Звони, говорю. Не умничай.

Легко скомандовать «звони», но в в мои-то ближайшие планы совсем не входило общение с бывшим бойфрендом, от которого можно было ожидать еще и других каких-нибудь непредвиденных сюрпризов. Что спросить у него? Как спросить? Вдруг это он за мной слежку установил? (Господи, что я несу?)

«Кому, собственно, если не ему, брошенному в прошлую субботу, хотелось бы знать, что сбежавшая от него на Кипр любимая женщина там делать будет?» – настаивала Вредность, переполнявшая меня. Или это был Здравый Смысл? Как бы их различать научиться?

…Я откладывала и откладывала на потом этот звонок в надежде, что активная Алла сама разузнает что-то как-то где-то и мне не придется участвовать в затеянном ею расследовании по уже и так раздутому, как воздушный шарик, поводу. Нет, ну какая еще зажигалка? И какая связь у этой вещи с обычным воровством из гостиничного номера, пусть и нетипичным преступлением для мирного острова Кипр?

И все же неприятный осадок оставался, и я боролась с ним весь день, резво и увлеченно организовывая поездку мамы и папы к ржавой башне. Я хлопотала и нервничала с превеликим удовольствием, заказывала билеты, выбирала для них гостиницу, лучшие экскурсии и вечером уже смогла преподнести двухнедельный тур в Париж своим родителям в качестве полностью готового подарка в обертке и с бантиком.

«Вот… Вот… Сейчас!» – предвкушала я их восторг, вглядываясь в застывшие в изумлении лица родных. Они переглянулись, сделали друг другу несколько каких-то жестов, помолчали, опять пообщались глазами, и только спустя долгую минуту я услышала вердикт Верховного Суда своей семьи.

– Хорошо. Мы поедем, – обнимая меня за плечи, сказала мама.

– Хотя нам этого хочется не так сильно, как ты думаешь, – серьезно добавил папа. – И на будущее… Пожалуйста, люби нас потихоньку, по чуть-чуть, а то задушишь чувствами своими. Пойдем, Наденька, чемоданы собирать. Чего ради дочки не сделаешь…

Они ушли, а я стояла, опустошенная, посреди комнаты и понимала, что они правы. Откуда-то из глубины памяти, словно утлой лодочкой из речного тумана молочной спелости, выплывали одно за другим давно забытые словечки, и пока мои губы шептали их помаленьку, я внимательно прислушивалась к их смыслу: «Любви всегда должно быть чуть меньше, чем хочется… Только тогда и любящий, и любимый будут обращаться с ней как с настоящей драгоценностью…»

Как же это верно! И опять это были папины слова, выброшенные моим мозгом куда-то на задворки сознания сразу же после того, как я впервые услышала их много лет назад. Как жаль! Как напрасно! Сегодня утром эта простая фраза мне бы очень пригодилась, если бы я помнила о ее существовании, и превратила бы ее в мысль, и сделала бы из этой мысли правильные выводы, и поступила бы в соответствии с ними и так далее и тому подобное…

Господи, сколько же мудрости валяется прямо под ногами каждого из нас! И стоит только захотеть, опыт предыдущих поколений родственников станет залогом нашего собственного успеха в жизни. Но мы тратим лучшее время своей жизни, чтобы собрать крупицы человеческой мудрости, вручную перелопатив горы грязи, разбросанные по дорогам судьбы.

А собрав урожай, уже сами пытаемся преподнести своим детям алмазы собственного горького опыта на блюдечке с каемочкой, чтобы они не повторяли за нами наш трудный путь, и теперь уже сами становимся отвергнутыми своими потомками, как старики, ничего не понимающие в их новой, молодой, современной и, как им кажется, совсем другой жизни…

Воистину не дорожим мы тем, что слишком легко нам дается. Так же как и тем, чего у нас в избытке бывает.

Только спровадив родителей в путешествие, я позвонила Крапивину в больницу.

– Умница! Моя киска свой конверт нашла! – Лешка обрадовался несказанно. Он был в хорошем настроении, кажется, пережил сердечный приступ без осложнений, и собирался выписываться через пару дней.

– Да. Вот в руках держу! Так, значит, письмо для меня? А подписать конверт нельзя было, чтобы я не путалась?

– Тебе должен был все объяснить мой водитель. Мне не до этого было, помнишь, да? Я в реанимации лежал, – оправдывался Алексей.

– Не знаю. Мне твои три конверта тяжело достались. Сначала девушка Настя над твоим письмом плакала, а я вокруг прыгала, чтобы она не родила в моем номере раньше времени… Потом Касулидиса разыскивала, чтобы от второго письма избавиться. Нашла, встретилась, передала. Радовалась, что еще одну твою просьбу исполнила, а он взял и погиб тут же. Что я теперь должна думать?

– Это была авария! Обычный несчастный случай! При чем здесь мы с тобой?

– А что в письме Костаса было?

– Секрет.

– Он разбился насмерть. Мне кажется, я должна знать.

– Никакой связи между письмом и этой трагедией нет! Позже, уже после того, как ты прочитаешь свое письмо… Ммм… И съездишь еще разок на Кипр… Ты узнаешь, Наташечка, ты узнаешь обо всем, что я просил Касулидиса сделать!

Я устала бороться.

– Хорошо, пусть будет по-твоему, Лешечка. Открываю?.. – Я прижала трубку телефона плечом к уху и намеренно медленно надорвала краешек голубого конверта, чтобы он услышал звук рвущейся бумаги. Вслед за вскрытием «таинственной почты» я уже собралась спросить Алексея о зажигалке с инициалами «А. К.», как вдруг он заявил:

– Стой! Подожди!

– Что такое? Что?..

– Наташа, давай сделаем так. Отложи-ка письмо в сторону. Мы сделаем по-другому. Я приезжаю к тебе праздновать твой прошедший день рождения, и мы вместе…

– Леш, ты забыл? Мы расстались.

– Нет, у меня сердце плохое, а память в порядке. Потерпи еще чуть-чуть, девочка… Не вскрывай конверт! Пусть полежит еще несколько дней. Я сам хочу сказать тебе то, что там написано. Это будет правильно. Я многое обдумал, когда смерть моя рядом прогуливалась… Не хочу, чтобы ты плакала. Или поняла меня неверно… – Его голос казался взволнованным.

Я молча пожала плечами. Может, действительно к лучшему? Поговорить с ним все равно придется. Пусть приезжает, видно же, что не отстанет от меня Лешка, не может он смириться, что все кончено, что я не хочу больше строить «Храм нежных чувств» с другом детства, женатым на другой женщине. Глаза в глаза я и выясню все по порядку… Пусть расскажет, что такого было в конверте, что Костас Касулидис его до дома не довез?… И про зажигалку спрошу… Может, он и про мои разбросанные вещи тоже что-нибудь предположит?

Мне снова и снова слышались слова Савиновой, предупреждавшей меня о неизвестной опасности. Господи, бред какой-то! Я, Лешка, Алла, даже грек-киприот Костас Касулидис – ОБЫЧНЫЕ ОБЫВАТЕЛИ! С нами не должно происходить ничего из того, что случается в книжках и показывают по телику!..

– Ты чего молчишь? Эй? Пожалуйста, заинька! Солнышко мое, – просил меня Лешка, по-своему трактуя мое затянувшееся молчание.

– Леш, перестань. Солнце на небе, зайцы в лесу. Ладно, приезжай, мне тоже с тобой поговорить надо. В любое время. Я на даче, с сыном сижу, родители на недельку в Париж уехали, а я в отпуске на две недели… Нет, без звонка. Я всегда дома, хотя телефон отключен будет. Только я, Пашка и природа.

– Ты замечательная. А мама какая!.. Я… – Лешка был слишком ласков. Нет! Нет! Нельзя! Уважаемые мужчины, непозволительно так вести себя с женщинами, они же, как Снегурочки, от тепла плавиться, таять начинают.

– Да отпусти же ты меня, как и я отпускаю все ниточки, связывающие меня с тобой. Аминь! – воскликнула я и повесила трубку.

Если бы я знала, что все так получится!

Но раз принято решение, значит, ни шагу назад. Какая романтика, если все истории любви уже описаны в лучших произведениях литературы и киноискусства? Что мы, обычные людишки, можем добавить в коллекцию человеческих чувств, талантливо сыгранных актерами под бдительным оком великих режиссеров, да с применением современных световых, музыкальных и других всяческих специальных эффектов, усиливающих производимое впечатление?

Я сняла видеомагнитофон с паузы и снова стала смотреть мелодраму, пятую подряд из тех пяти, которые по случайности обнаружились у нас дома, на полке с Пашкиными мультиками, как раз по соседству с детской сказкой про Золушку (ее я тоже, кстати, заодно пересмотрела).

Да, тяжеловато даются сладкие просмотры сказочных сюси-пусиных шедевров, в которых всем Золушкам воздается по Принцу, иногда по нескольку сразу, и для этого даже не надо носиться по лестницам, рискуя сломать ногу, и разбрасывать повсюду свои туфельки. Но жизнь, как сказал папа, – это эксперимент по изучению себя. А папу надо слушать. Почему бы не поизучать, пока есть время, чужую Любовь и Ненависть, почему бы не поучиться распознавать в изысканном рисунке этих двух сторон одной медали проявления жалости, эгоизма, зависти, лжи и притворства, слабости и надменности?