Текст книги "А другой мне не надо"

Татьяна Булатова
А другой мне не надо

© Федорова Т.Н., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Семье Гольцовых завидовали и многократно желали: «Чтоб им жизнь маслом не казалась!» Иначе где справедливость? Одним – все, а другим – ничего. Те, которым «ничего», подозревали Гольцовых во всех тайных грехах и с удовольствием указывали на недостатки ремонта: «плинтус отошел», «наклеено криво», «тон не тот», «нормальные люди разве так делают?». Вырвавшись на волю из гольцовской квартиры, завистники, а по совместительству «друзья дома» единодушно выносили вердикт: «Это при таких-то деньжищах! Могли б и дизайнера нанять».

А у Гольцовых денег на хорошего дизайнера не было. Денег вообще не было. Точнее – их было столько, чтобы поддерживать более или менее достойное существование: одна поездка в год за границу, две-три – в Москву, абонемент в бассейн для каждого члена семьи… ну, и по мелочи. Просто Гольцовы не жаловались и молча платили свои многочисленные потребительские кредиты, успокаивая себя тем, что они владеют другим богатством. «Это любовь!» – становился серьезным сентиментальный Толя и с обожанием смотрел на свою Аню. А Аня – на него.

«Филемон и Бавкида!» – восклицала Толина теща и многозначительно поглядывала на внука, далекого от античной мифологии. Тот не реагировал. «Петр и Феврония», – взгляд ее становился все более красноречивым. «Отстань от него, мам, – посмеивалась Аня. – Он неграмотный». – «Ага, – соглашался с матерью Игорь. – Я неграмотный. Но ничего ужасного в том, что я не знаком ни с Филемоном, ни с Бавкидом, нет. Это можно организовать в любой момент…» Последние слова вселяли суеверный страх в сердце бабушки, бывшего библиотечного работника, и заставляли волосы на ее голове шевелиться. «А что такого-то? – удивлялся бабкиной реакции внук. – Заходишь «ВКонтакте» и задаешь: «Бавкид». «Бавкида…» – автоматически исправляла его Людмила Дмитриевна, и в ее глазах отражалась печаль. «Какая разница!» – пожимал плечами Игорь. «Большая, балбес», – смеялась Аня и, отвернувшись от сына, сначала смотрела на мужа, потом на мать и шепотом по слогам произносила: «У нас – лю-бовь».

«Лю-бовь?» – так же шепотом, вытаращив глаза, переспрашивала Людмила Дмитриевна. «Лю-бовь, – строго подтверждал Толя и, указывая глазами на дверь, дополнял: – Теперь у нас не дом, а юдоль страданий». – «Нет, Толечка, – волновалась Людмила Дмитриевна. – Ваш дом не юдоль страданий, ваш дом – приют любви». «Точно», – соглашался с тещей романтично настроенный Толя, а Аня морщилась и мечтала, чтобы мама ушла домой, мужа отправили в полугодовую командировку (вдруг повезет!), а Игорь уехал в Москву вслед за таинственной Леночкой, поклонницей спорта и здорового питания. Впервые за столько долгих лет Анна Викторовна Гольцова хотела другой жизни.

* * *

– Представляешь, Жан, вот смотрю на него и еле сдерживаюсь, чтобы не дать по рукам и не заорать: «Хватит меня трогать!»

– Правда, так надоел? – заинтересовалась Жанна Мельникова, забыв стряхнуть пепел с сигареты.

– Правда, – выдохнула Аня и, заложив прядь русых волос за ухо, заискивающе посмотрела на подругу: – Осуждаешь?

– Я? – ухмыльнулась Жанна. – Не просто не осуждаю, со-чув-ствую! Я, Ань, если честно, не понимаю. Тебе сорок три года, а ты до сих пор – в девках.

Анна быстро поняла, куда клонит приятельница, и сразу пресекла разговор:

– Мне это не нужно.

– А мне вот нужно! – объявила Жанна и загрустила: – Я на своего смотрю и думаю: «Где мои глаза были?» А ведь я, Анька, его любила. Как дура. Что ни скажет, все делала. Даже аборты. Потому что Коля сказал: «Пока рано. Давай поживем для себя». А потом поняла: на фига? Все равно никто не ценит.

– А по-моему, очень даже ценит, – как-то неуверенно произнесла Аня, и перед глазами замаячил образ чужого мужа в очках и с интеллигентной лысиной, загоревшей под солнцем садового участка.

– Много ты знаешь. – Жанна была непримирима. – Во-первых, Колян не мальчик. Это твоему сорок пять, а моему-то – посчитай, сколько. Двадцатку сразу накидывай: пенсионэр. Пен-си-о-нэр! – Мельникова подняла вверх указательный палец и прислушалась к звучанию произнесенного по слогам слова.

– Он по паспорту пенсионер. – Аня с готовностью вступилась за Николая Николаевича. – А душой и телом Гольцову фору даст. Зимой – лыжи, весь год – бассейн, летом – дача. Все время делом занят. За собой следит… Лишнего куска копченой колбасы не съест, потому что вредно.

– Много ты знаешь! – усмехнулась Жанка и передразнила подругу: – «Душой и телом!» Ты бы вот меня спросила, когда у нас с ним это было. Хочешь, скажу?

– Нет, – Аня смутилась.

Невзирая на то, что с Жанной они общались не менее семи лет, с того самого момента, как оказались соседями по дому, обсуждать с ней вопросы интимного свойства она не любила, потому что комментарии Мельниковой всегда были пошлыми и вызывали чувство неловкости. «Не бери в голову, бери – в рот», – советовала Жанна и гордилась собой, потому что, уверяла она всех, ей была присуща особая смелость раскрепощенного человека. «Я не ханжа. Что есть, то и говорю», – объявляла она во всеуслышание и обязательно вплетала крепкое матерное словечко в свою речь, считая использование обсценной лексики своей визитной карточкой. Окружающие к Жанкиным выкрутасам привыкли, перестали делать ей замечания, и только Аня Гольцова вводила категорический запрет на использование мата в своем доме: «У нас так не принято!»

«У вас много чего не принято», – бурчала Жанка, но Аню слушалась, потому что знакомством с Гольцовыми по-своему гордилась и при случае ссылалась на дружбу с ними, особенно в кругу своих приятелей по сельхозинституту. То, что Анна была директором Информационного департамента при Администрации губернатора Алынской области, а Толя возглавлял Инспекцию федеральной налоговой службы по Октябрьскому району, Жанна Петровна Мельникова воспринимала как пропуск в мир избранных. Что и понятно: она всегда мечтала о «внедрении» в городскую бизнес-элиту, но туда ее брать не хотели, несмотря на все ее мыслимые и немыслимые ухищрения в виде накладных ногтей и шляпки с вуалью. «Деревня!» – говорили о ней жены бизнесменов и многозначительно переглядывались. В отличие от своих мужей, никогда не пренебрегавших возможностью почесать с Жанкой язык и обменяться парой скабрезных анекдотов, они Мельникову не любили и приписывали ей такие недостатки, после упоминания о которых человек должен полгода простоять на коленях в покаянных молитвах. Но Жанна не унывала, «держала хвост пистолетом» и продолжала работать над осуществлением мечты. Правда, пока безрезультатно. Но чем черт не шутит!

«Устрой меня в Администрацию, – просила она Гольцову и сразу же предлагала вознаграждение: – Первая зарплата – твоя». «А ты что, думаешь, у нас большие зарплаты?» – посмеивалась Аня. «У вас большие возможности и большие люди по коридорам ходят», – объясняла свое рвение Жанка и выпячивала вперед татуированные по контуру губы. «Господи, Жан, – отмахивалась от нее Анна. – Да зачем они тебе? И потом, они все женатые». «Я тоже замужем», – напоминала ей Мельникова и кокетливо поправляла бретельку. «Тем более… – уходила от необходимости заняться ее трудоустройством Анна и в глубине души жалела Николая Николаевича – хорошего, образованного мужика, возглавлявшего совместное предприятие по производству сухих кормов для животных. – От добра добра не ищут».

Сегодня произнести это вслух Аня не осмелилась.

– Че молчишь? – набычилась Жанна, остановленная подругой на полуслове. – Коляна жалко? Так ведь?

Анна кивнула в знак согласия.

– Правильно, жалей. А тебе меня не жалко?

– Ну ты же знала, на что шла, – пожала плечами Аня, и снова перед ее глазами забрезжил многострадальный образ Николая Николаевича.

– Знала, – подтвердила Жанна. – Поэтому и не развожусь с ним. Оберегаю, так сказать, наше семейное счастье изо всех сил. В том числе и на стороне, потому что все нормальные люди знают: левак укрепляет брак. Не случайно французы говорят: «Хочешь сохранить отношения с женой – заведи любовницу». В твоем случае – любовника. Советую тебе. Для здоровья необходимо. Опять же – если мужик нормальный, то и материальное удовлетворение присутствует.

– А нормальный мужик – это какой? – заинтересовалась Аня.

– Нормальный – это как твой Гольцов, только с бабками.

– Мой Гольцов не по этому делу, – обиделась за мужа Анна и попробовала посмотреть на него Жанкиными глазами. Результат ей не понравился: Гольцов выглядел соблазнительно. Стало тревожно и показалось, что Жанна знает что-то такое про Гольцова, чего не знает она сама.

– Че, напугалась? – моментально рассекретила Аню Мельникова. – Не бойся. Просто глазыньки-то открой и вокруг себя посмотри. Новый появится – старый раздражать не будет. Прибежишь домой, душик примешь, чулочки спрячешь, ночнушку наденешь – и к Толику под бочок: «Здравствуй, милый. Как дела, милый?» – кривлялась Жанна. – Вот и увидишь: ты спокойная, он спокойный. Тишь да гладь, да божья благодать. Не семья, а загляденье. В общем, Анька, как хочешь, а мужик тебе нужен. Иначе вся жизнь насмарку.

– Можно подумать, без этого нельзя, – воспротивилась полученным рекомендациям Аня, испытывая чувство досады из-за того, что никчемный на первый взгляд разговор лишил ее покоя и заставил всерьез задуматься о той стороне жизни, которая прежде ее никогда не интересовала.

– Нельзя, – вздохнула Жанна. – Иначе на людей начнешь кидаться. Как собака.

– Знаешь, Жан, – Аня очень быстро пожалела, что поделилась своими переживаниями с Мельниковой, и попыталась увести разговор в другую сторону, – я просто устала: губернатор недоволен, Толька в детство впадает, у Игорька – несчастная любовь… А я подстраиваюсь: «Вам так удобно? А так? А может, так?» Вот и срываюсь. А на самом деле – все нормально.

– Конечно, нормально, – с готовностью поддержала ее подруга. – Поэтому не бери в голову, а…

– Помолчи, пожалуйста, – Анна приложила палец к губам, и Жанка тут же повиновалась, хотя раньше пыталась сопротивляться Аниной строгости.

Вначале и, кстати, довольно долгое время Анна Викторовна Гольцова держала Мельникову на расстоянии, обращалась к ней, равно как и к Николаю Николаевичу, на «вы» и не шла дальше обмена номерами телефонов. Не найдя отклика в душе церемонной соседки, Жанна ринулась в обход и, заприметив во дворе возившегося возле машины Гольцова, тут же отправила на прогулку Николая Николаевича, нагрузив того щедрыми дарами, прибывшими из сельской местности: домашние яйца, шмат сала, пол-литра самогонки.

Растерявшийся Гольцов от подношений отказался, но спокойный и доброжелательный Николай Николаевич отмел прочь все возражения и даже донес пакет до подъезда.

– Видите ли, Анатолий, к этому, – он показал глазами на презент, – я лично никакого отношения не имею. Жанна сказала, что с вашей супругой они обо всем договорились, та ждет, а наше с вами дело маленькое: один дал – другой принял. Пусть дамы сами разбираются.

– Пусть, – промямлил Гольцов и принял пакет из рук соседа.

– Неси его обратно, – не на шутку рассердилась Аня. – Никакой договоренности у меня с ней не было. – Назойливость Жанны была неприятна: ей – на дверь, она – в окно.

– Ничего я не понесу, – наотрез отказался Толя исполнить волю жены и, насупившись, уселся за кухонный стол.

– А че там у вас? – заинтересовался четырнадцатилетний Игорь и засунул руку в пакет. – Фу-у-у… – скривился он, как только увидел испачканные куриным пометом яйца. – Это че такое?

– Не че, а что, – автоматически поправила его мать и присоединилась к изучению содержимого пакета. Обнаружив в нем пол-литровую бутылку с самогонкой, она протянула ее Гольцову и криво улыбнулась: – Похоже, это для тебя.

– И это тоже, – быстро сообразил Игорь и принюхался к запотевшему свертку: пахло соблазнительно. – Сало!

– И это, Анечка, ты заставляешь меня нести обратно? – Толя облизнулся и подмигнул сыну: – Может, ты сходишь?

– Я че, дурак? – Позиция Игоря сразу стала понятна. – Кто подарки-то отдает? Или сразу не бери, или уж… Короче, дареному коню в зубы не смотрят.

– Слышишь, Анечка, – расплылся в улыбке Гольцов. – Устами младенца глаголет истина.

– Хорош младенец, метр семьдесят три ростом, – проворчала Анна и отправилась к телефону, чтобы поблагодарить хлебосольную соседку, телефон которой отличался от ее собственного ровно на одну цифру. – Здравствуйте, Жанна, – спешно проговорила она, услышав задорный голос дарительницы. – Огромное спасибо. Сколько мы вам должны? – Ане никак не хотелось сокращать дистанцию.

– Вы че, с ума сошли? Нисколько! По-соседски, так сказать, если не хотите по-дружески. – Мельникова упорно гнула свою линию. – Сегодня – мы вам, завтра – вы нам. А самогонка, между прочим, – чисто слеза. Папочка сам гонит. Только для себя.

– Спасибо. – Гольцовой хотелось побыстрее свернуть разговор.

– Кстати, а вы как к шашлыкам относитесь? – Жанна строчила словно из пулемета, нелепо соединяя этикетное «вы» с простецкой интонацией так и не исчезнувшей в ней сельской жительницы. – Мы тут с Коляном подумали: поехали к нам в деревню?

– Куда? – В голосе Анны послышался испуг.

– Ну на дачу, в Дмитровку.

При упоминании о Дмитровке стало немного легче. Это был знаменитый коттеджный поселок, большую половину которого «оккупировала» Москва, а остальная часть молниеносно оказалась раскуплена крупными представителями администрации: директорами заводов, владельцами крупных предприятий. «Элитка», – с гордостью говорила о Дмитровке Жанна. Туда, в загородный дом, как правило, приглашались не только друзья, но и «нужные» люди, которых Жанна стремилась всеми правдами и неправдами превратить сначала в хороших товарищей, а потом в не менее хороших и старательных слуг.

Получив приглашение, Гольцова смутилась: сначала этот безумный пакет с деревенскими продуктами, теперь – шашлыки. Отказываться категорически, прямо в лоб, не поворачивался язык. Но и соглашаться было страшновато, ибо в Жанне она сразу разглядела человека, который, назначив себя в друзья, явится к тебе в дом, примет душ и объявит, что теперь он будет здесь жить.

– Я должна посоветоваться с Толей, – нашлась Аня и пообещала перезвонить.

Как ни странно, предложение Жанны больше всего пришлось по душе обычно застенчивому и не расположенному к легкому приятельству Гольцову:

– Давай съездим, – откликнулся он. – Все-таки соседи.

– Вот и пусть остаются соседями, – попробовала возразить Аня.

– Да ладно тебе, мам, – поддержал отца Игорь. – Эта твоя Жанна прикольная такая. Все время спрашивает меня: «Ну че, пацан, не куришь еще?»

Гольцовы переглянулись.

– Не кипятись. – Толя приобнял жену и испытующе уставился на сына: – А ты?

– А я: «А че, теть Жан, стрельнуть хотите?»

– А ничего, что перед тобой взрослая женщина? – строго поджала губы Аня.

– А сколько ей? – задал встречный вопрос Игорь.

– Мы с ней ровесницы, – покраснела Аня, почувствовав себя полезным ископаемым в глазах сына. – А ты как думал?

– Да никак я не думал, – вывернулся тот. – Знаешь, у нас в школе училка по технологии такая же! Скоро на пенсию, а она все время из себя девочку строит…

Анна смотрела на сына со странным чувством стеснительности и глубокого женского интереса. Она не помнила себя в свои четырнадцать, не представляла, каким был Толя, но Игорь просто поражал ее какой-то недетской проницательностью, и это при условии, что он до сих пор играл с отцом в железную дорогу, просочившуюся из далеких семидесятых в двадцать первый век.

– А наша мама, – решил воспользоваться моментом Гольцов, – никогда из себя девочку не строит…

– Ваша мама, – огрызнулась Анна, имея в виду свекровь, – живет в доме через дорогу и в принципе в свои шестьдесят пять уже не может строить из себя девочку.

Гольцов знал, что жена на дух не переносила, когда он называл ее мамой, но тем не менее периодически заговаривался. Иногда даже казалось, что специально, для того, чтобы появился повод в очередной раз рассказать во всеуслышание об Аниных достоинствах: «И молода, и прекрасна, и никак не тянет на мать четырнадцатилетнего сына, и по-прежнему она для него девочка-припевочка, любимая-прелюбимая». И Игорь, надо сказать, всегда с любопытством вслушивался в отцовское соло, а потом как-то раз взял и вставил веское замечание: «Забыл про то, что с первого взгляда». Сначала это его родителей растрогало, а потом дальновидная Анна заподозрила подвох:

– Надоело? – спросила она его в лоб и уставилась на Игоря.

– Ну что ты, мам! Разве может надоесть растянувшееся на столько лет признание в любви?

Тогда Толе ответ сына понравился, а Аню – покоробил. «Что не так?» – думала она ночью и боялась признаться самой себе в том, что слышит в словах сына иронию. «Разве можно насмехаться над нежностью?» – осуждала Анна сына и с жалостью смотрела на похрапывавшего рядом мужа, даже не допуская мысли, что действительно для признания в любви существуют и другие слова, а не только те, которые она знала наизусть. И Игорь тоже знал. И это в свои четырнадцать!

– Я бы на вашем месте поехал, – порекомендовал тогда родителям Игорь. – А че? Халява, считай. Шашлыки-машлыки. Птички, листочки, сосенки.

– Банька… – мечтательно добавил Толя и с надеждой посмотрел на неприступную Анну.

– Правильно, – съязвила она. – Кому – птички, листочки, сосенки, а кому – ненужные откровения посторонних людей.

– А ты подружись с ней, мам, – посоветовал Игорь, – тогда легче будет. Не так обидно всякую глупость слушать, когда ее близкие люди произносят.

Так и завязалась с легкой сыновней руки трудная дружба двух женщин. Периоды отчуждения между ними сменялись периодами интенсивного общения, недовольство друг другом – взаимным любованием. Должно быть, и та, и другая изрядно устали от этих неровных отношений, но разорвать их никак не получалось, потому что каждая, не признаваясь даже себе, искала какую-то свою выгоду, не имевшую ничего общего с материальной. Анна ценила в подруге верность слову, делу и умение держать язык за зубами. Жанна – острый ум Гольцовой в сочетании с особой душевностью. И потом, Анна, в отличие от Жанкиных подруг, с которыми та периодически посещала городские дискотеки для взрослых, категорически отказывалась материться, смаковать интимные подробности и слушать пошлые анекдоты. Это не укладывалось в мельниковском сознании, поэтому вызывало в ней любопытство. Аня же приняла Жанну бесповоротно, когда узнала о ее тайной благотворительности.

Не ставя мужа в известность, а значит, рассчитывая только на себя, та легко оформляла кредиты, чтобы купить стиральную машину для подруги, перенесшей операцию по удалению груди, или телевизор для престарелой учительницы, забытой родными детьми. «Если я им не помогу, кто поможет, Ань?» – просто рассуждала Мельникова и сама же отвечала: «Вот именно, что никто. А ты говоришь!»

– Представляешь! – делилась потом с мужем Анна. – Она еще, ко всему прочему, и благородна. Даже в голове не укладывается! С одной стороны, ведет себя так, что оторопь берет: груба, невоспитанна, демонстративна. С другой – какой-то замаскировавшийся ангел.

– Ты знаешь, а мне Николай Николаевич нравится… – встречно торопился поделиться с женой Толя. – Он почти ровесник моих родителей, а с ним – интересно. Такой спокойный. Хорошие они люди, Ань.

– Хорошие, – соглашалась с ним жена и мысленно благодарила сына за совет: «Если бы не Игорь…»

«Да ты посмотри на нее! – недоумевали Анины подруги, обнаружившие Жанну в гостях у Гольцовых в красной блузке с вырезом до пупка и кожаных шортах поверх колготок цвета загара. – Из деревни-то ее вывезли. А деревню из нее? И потом: что за манера – без приглашения за стол усаживаться? Незнакомым людям «тыкать»? И все тосты произносить на генитальном уровне?»

«Не осуждайте, да не осуждены будете», – иронично парировала старым подружкам Аня, но, так или иначе, за Жанной присматривала, пресекая любые попытки Мельниковой явить себя миру во всей красе. Но Жанка сама прокладывала свой курс в жизни и легко сметала любые преграды на своем пути, поражая негативно настроенных к ней друзей дома Гольцовых веселым нравом и безмерной щедростью. Пять минут знакомства – и чужая компания становилась для нее своей: «Мой дом – ваш дом. Правда, Колян?» И Николаю Николаевичу не оставалось ничего другого, как повторить приглашение жены: «На следующие выходные к нам – в Дмитровку». И вот что самое интересное: приглашенные не просто не отказывались, а с воодушевлением собирались, периодически названивая Ане: «Что с собой брать?»

«Что хотите», – отмахивалась Гольцова и ждала того момента, когда перезвонит Жанна и голосом, не терпящим возражений, скажет: «А вам что, особое приглашение нужно?» И тогда Анатолий спешно заводил машину и мчался с женой ночь-полночь в заветную Дмитровку, чтобы услышать радостный Жанкин вопль: «Анька! Твою мать…» При этом Мельникова не выпускала из рук стакан с пивом и лезла обниматься с таким энтузиазмом, как будто в последний раз виделась с подругой года полтора назад. «Толян!» – раскрывала она объятия и Гольцову, а потом вела в дом, к накрытому столу, за которым, распаренные после бани, восседали гольцовские знакомые, не так давно перемывавшие кости прекрасной сельчанке и ее супругу.

– Интересная она у тебя… – делились потом с Аней ее подружки. – Пока мы в бане парились, она наших мужичков собрала, самогоночкой угостила и заручилась вечной поддержкой во всех делах.

– Пообещали? – смеялась Анна, неоднократно наблюдавшая нечто подобное в гостях у Мельниковых.

– Пообещали, – с неохотой признавались подруги, после приезда в Дмитровку молниеносно переведенные в должность служанок: «Галочка, давай, накрой на стол, дорогая», «Людок, картошку почисть», «Нарви зелень, Светуля».

– Ну все, девчонки, придется отрабатывать, – пугала их Аня, уверенная, что не сегодня завтра ее подруги взвоют от общения с Жанкой и объединятся перед лицом общего врага, разом отказав той от дома: «Черт бы ее побрал, эту твою Мельникову!» Но жизнь расставляла все по своим местам, и худо или бедно каждый оставался при своих интересах, смирившись с тем, что существует и другая точка зрения. Например, на ту же самую Жанну, для одних – неугодную, для других – желанную. Мало ли что объединяет людей?! – Лично мне она интересна! – заявила Анна Гольцова и отказалась считать Мельникову дурой.

– Наплачешься еще, – предупреждали ее подруги, недоумевавшие по поводу того, что их умнющая Анька приблизила к себе эту самозванку.

– Вам виднее, – саркастически комментировала та все поступавшие сигналы и тешила себя надеждой на то, что разбирается в людях.

– Время покажет! – обещали девочки и ждали со дня на день ошибки резидента. Но тот все не ошибался и не ошибался, прочно укрепляя свои позиции и становясь незаменимым в доме Гольцовых. «Ничего не понимаем!» – разводили Анины подруги руками и с надеждой смотрели на Толю, но тот тоже находился под обаянием четы Мельниковых.

– Между прочим, интеллигентный человек – это тот, кто может найти общий язык с любым! Даже со слесарем!

– Меняю слесаря на тетю Жанну, – покатывался Игорь, подмигивая отцу, пытавшемуся справиться с кухонным краном – прогнила прокладка.

– Это, сынок, гордыня. – Анна давала сыну шуточный подзатыльник.

– Гордыня, мамуля, – это когда вы с папахиным тетю Жанну за глаза обсуждаете, а потом к ним в Дмитровку на выходные едете как ни в чем не бывало.

После этих слов Гольцовым не осталось ничего другого, как прекратить даже безобидные обсуждения четы Мельниковых и окончательно возвести их в ранг «самых близких друзей дома». Почти родственников. А родственников, как известно, не выбирают. Они уже готовыми достаются. И исправить их невозможно. Да и такой цели Аня перед собой не ставила. Для того дружба и существует, чтобы общаться с открытым забралом, не пряча некрасивого лица. Кстати, Жаннино лицо было прекрасно. И оставалось бы таковым, если бы та не гналась за новомодными тенденциями в области эстетической косметологии: татуаж бровей, татуаж губ, ботокс, инъекции гилауроновой кислоты и т. д. Все это превращало ее в точную копию тысяч других женщин, прошедших через эти процедуры. Но Жанка, собственно, к этому и стремилась: быть похожей на них было ее заветной мечтой. Только так, верила она, и можно уничтожить проклятое деревенское происхождение, подтверждаемое отметкой в паспорте: «Место рождения – село Собакаево».

* * *

– Ну надо же, Анька, ты столько лет молчала! – Удивилась Жанна, внимательно выслушав жалобы подруги на то, что к сорока трем стало скучно: «Все знаешь, все видела, не надо даже глаза открывать: и так все ясно, что сейчас происходить будет. Абсолютно одинаково, каждый год, каждый день. Даже тосты за столом одни и те же. И уже сын вырос, ему двадцать третий, а не замечалось столько лет. И тут – вот раз, и как отрезало. Где силы взять на то, чтобы жить дальше? Не подскажешь?» – Где все берут, – расплывшись в улыбке, ответила Мельникова, вдруг почувствовавшая себя довольной от того, что в душе подруги появился разлад, за которым обозначилось общее несовершенство жизни в идеальной семье Гольцовых.

– Опять ты со своим, – раздражаясь, отмахнулась от нее Анна.

– А ты попробуй, – лукаво улыбнулась Жанка и потянулась с кошачьей грацией, не забывая погладить себя по груди. Это ее движение Гольцова хорошо знала. Оно появлялось всякий раз, когда Мельникова была чем-то довольна.

– А с чего ты решила, что я никогда не пробовала? – Анне вдруг стало неловко признаться в отсутствии подобного опыта, хотя раньше, видит бог, она ни о чем подобном не помышляла. Мало того, гнала от себя прочь любой соблазн, потому что это не укладывалось в ее представления о норме. В каких-то вопросах Анна всегда была максималисткой, искренне считая, что если ты замужем, то только за мужем. Иначе зачем?

– Как-то мне кажется, – Мельникова ухмыльнулась, – что не пробовала. Толян поди у тебя первый?

А он на самом деле был у Ани первым, но признаваться в этом не хотелось, и она практически возмутилась:

– Почему?

– Ну ты же никогда об этом не рассказывала!

– Ты тоже, судя по всему, о многом не рассказывала.

– Берегла тебя, – серьезно сказала Жанна и уставилась застывшими от многократных инъекций ботокса глазами на подругу: – У меня все просто. Мне с Коляном до конца жизни чалиться. Кто его из семьи увел? Я! Жил бы сейчас мужик со своей Тонькой, внуков бы нянчил. Но я его любила…

– Тогда? – не выдержала Аня.

– Я и сейчас его люблю, – отказалась от подсказки Мельникова. – Просто раньше я его любила как мужика, а сейчас – как ребенка. Ты вот своего Игоряна бросила бы? Вот и я нет. А для здоровья, знаешь ли, хочется. Чтоб молодой. И еще лучше неженатый. И чтоб при деньгах, при тачке. Где такого взять?

– Ну ты же где-то берешь.

– Да брось ты! Откуда? Из неженатых у меня только один на примете – Игорян ваш.

Гольцова заметно напряглась.

– Шучу-шучу! – тут же поспешила ее успокоить Жанна. – Я с родственниками не сплю. И с мужьями подруг тоже. Это железно. Принцип у меня такой. Ты меня знаешь. Так что про Гольцова своего не волнуйся. Толян не в моем вкусе. Это, можно сказать, брат. Кровный родственник. А связь с кровными родственниками знаешь как называется? – Жанка попробовала блеснуть эрудицией.

– Знаю, – Анна незаметно сглотнула комок в горле. – Инцест.

– Вот-вот. Я против инцеста. Так что спите спокойно, дорогие соседи. Жанна Петровна Мельникова слов на ветер не бросает. На чужое не зарится!

Гольцовой стало противно. Что значит «не зарится на чужое» при условии, что неженатых вокруг нет? То есть чужой муж в ее понимании считается чужим только в том случае, если он женат на женщине, с Жанной не знакомой?

– Хватит врать! – осадила Мельникову Аня. – Чужой муж – это всегда чей-то муж.

– Все правильно. Но ведь другие у подруг уводят, – напомнила Жанка. – А я нет.

– Тебя не переспоришь, – сдалась Гольцова и успокоилась: она поверила мельниковским словам, потому что была уверена в ее благородстве и знала, что та действительно придерживается пусть довольно уязвимых с точки зрения морали, но все-таки принципов.

Содержание разговора с подругой Анна переваривала довольно долго. Настолько, что могло показаться: разговор продолжается. Жанна невольно посеяла в ее душе сомнение в устойчивости и благопристойности мира. Поэтому на все Аня пыталась смотреть с двух сторон: со своей и с Жанкиной. И довольно часто сторона подруги брала верх над ее собственной. Проявлялось это на всех уровнях. Неожиданно для себя Гольцова обнаружила, что даже на работе, казалось бы, в серьезном учреждении, в Администрации губернатора, существует ранее неведомая ей параллельная жизнь: кто-то кому-то симпатизировал, кто-то с кем-то спал, кто-то находился в непрерывной переписке с коллегами противоположного пола, и эта переписка носила фривольный характер. Все, даже губернатор, недвусмысленно облизывавшийся при появлении своей молоденькой секретарши, а по совместительству дальней родственницы, думали о сексе, а Анна Викторовна Гольцова старательно барахталась рядом с проплывавшим мимо нее судном под названием «Зовы любви».

– О чем я тебе и говорила, – торжествующе рассмеялась Жанна, как только Аня поделилась с ней своими наблюдениями. – Я в стольких фирмах проработала, и везде одно и то же.

– А у вас? – поинтересовалась Анна у мужа и была обескуражена ответом.

– Так же, как и везде, – не задумываясь, подтвердил Гольцов и с любопытством посмотрел на жену: – А у тебя в Администрации по-другому?

Аня почувствовала себя дурой. «Может быть, я слишком много работаю?» – искала она объяснение собственной неосведомленности.

– Мне кажется, – делилась она с мужем, – я одна, кто не заморачивается по этому поводу и спокойно ходит на работу для того, чтобы на ней работать, а не предаваться грезам любви.

– О себе могу сказать то же самое, – вторил ей Толя и любовался женой, излучающей верность и спокойствие. – Мы, Анька, с тобой два анахорета.

– Гольцов, ты глупый. Если у анахорета есть анахорет, то эти оба уже не анахореты.

– Правильно, – неожиданно подал голос из своей комнаты Игорь. – Это мои родители. Если в нашем доме и есть кто-то, кто живет отшельником, то это, простите, я.

– А где же Леночка? – бестактно поинтересовался Гольцов и тут же получил тычок в бок от жены.

– Леночка, папа, подалась в Москву на поиски счастья, – попытался пошутить Игорь, но шутка прозвучала как-то неубедительно.

– А кто тебе мешает последовать ее примеру? – Анна была готова к тому, что сын уедет из Алынска в столицу.

– Вы, – мрачно буркнул Игорь.

– Мы?! – хором возмутились Гольцовы.