Текст книги "Бумеранг судьбы"

Глава 5

Они завтракали поздно, в «Café Noir», в Нуармутье-ан-л'Иль. Заведение было переполнено шумными посетителями. Очевидно, местные жители любили здесь бывать. Антуан заказал сардины, жаренные на гриле, и бокал мюскаде, а Мелани выбрала «боннот» – блюдо из мелкого молодого картофеля местного сорта, поджаренного на сале с чесноком. Жара усиливалась, но дул свежий ветер. С террасы «Café Noir» открывался вид на небольшой порт и узкий канал, протянувшийся вдоль старых соляных складов и заполненный ржавыми рыбацкими лодками и прогулочными яхтами.

– Мы нечасто здесь бывали, – сказала Мелани с набитым ртом.

– Бланш и Робер не любили покидать отель, – ответил Антуан. – Они редко заходили дальше пляжа.

– Сдается мне, мы не приходили сюда ни с Соланж, ни с Кларисс…

– Верно. Соланж пару раз возила нас в замок Нуармутье и в церковь. Кларисс должна была поехать с нами, но у нее снова началась мигрень.

– Я ничего не помню о замке, – сказала Мелани. – Мигрени – другое дело.

Антуан смотрел на соседний столик, за которым как раз рассаживалась компания загорелых подростков. За редким исключением, все девочки были в бикини – крохотных лифчиках и трусиках. Но эти были постарше, чем его дочь Марго… Антуана никогда не тянуло к женщинам, которые были намного младше его. Те юные леди, с которыми он знакомился по Интернету или у друзей, поражали его своей бесстыжей дерзостью во всем, что касалось секса. Чем моложе оказывалась девушка, тем развязнее она вела себя в постели. Сначала его это заводило, но довольно быстро радость новизны померкла. Куда девались чувства? Где эмоции, где сжимающееся от волнения сердце, где радость разделенных чувств, милая стеснительность? Эти девушки выставляли напоказ свою чувственность, копируя позы порнозвезд, и хватались за вашу ширинку с такой сноровкой, от которой скоро начинало тошнить.

– О чем ты думаешь? – спросила Мелани, намазывая кончик носа солнцезащитным средством.

– Ты с кем-нибудь встречаешься? – ответил Антуан вопросом на вопрос. – Я хочу сказать, у тебя есть приятель?

– Серьезного нет. А у тебя?

Он снова бросил взгляд в сторону загорелых подростков. Одна из девчонок была очень эффектной: длинные светло-русые волосы, посадка головы, как у египетской царицы, широкие плечи и узкие бедра… Но слишком худенькая на его вкус. И слишком самоуверенная.

– Я уже сказал тебе в машине: у меня никого нет.

– Даже подружек на одну ночь?

Антуан вздохнул и заказал еще вина. «Это не пойдет фигуре на пользу», – промелькнуло у него в голове. Что ж, тем хуже для него.

– Я сыт по горло такими романами.

– Я тоже.

У него был удивленный вид. Мелани рассмеялась.

– Ты что, думал, будто я недотрога?

– Нет конечно.

– А вот и врешь! Уверена, что думал. Что ж, скажу тебе правду, мой дорогой братик, я встречаюсь с женатым мужчиной.

Он выглядел озадаченным.

– И?

Она передернула плечами.

– И мне это не нравится.

– Если так, зачем ты это делаешь?

– Потому что я ненавижу быть одна. Пустая постель, одинокие ночи… Меня это не радует.

Она проговорила это с дерзким, почти угрожающим видом. Какое-то время они ели и пили молча. Мелани нарушила тинину первой:

– Он намного старше меня. Ему около шестидесяти. Думаю, это позволяет мне чувствовать себя молодой.

Она горько улыбнулась.

– Его жена не слишком любит заниматься сексом, ее больше интересуют духовные ценности. Ну, по крайней мере, он так говорит. Он ночует то дома, то у меня. Влиятельный человек работает в финансовой сфере, денег куры не клюют. Он заваливает меня подарками.

Мелани вытянула руку, чтобы показать брату тяжелый золотой браслет.

– Он фанат секса. Набрасывается на меня и обцеловывает. Каждый сантиметр моего тела. Как вампир. В постели он в десять раз лучше Оливье или любого другого любовника, который у меня был.

Антуан представил себе сестру, резвящуюся в постели со сластолюбивым шестидесятилетним стариком, и содрогнулся от отвращения. Она усмехнулась, увидев его гримасу.

– Я знаю, трудно вообразить, как твоя сестра упражняется и кама-сутре. Так же трудно, как и родителей, занимающихся любовью.

– Или своих детей, – добавил он с мрачным видом. Она замерла.

– О, об этом я даже не подумала. Ты прав.

Мелани не стала продолжать эту тему, и Антуан был ей за это признателен. Он вспомнил, как несколько месяцев назад нашел презервативы в своей спортивной сумке. Арно брал ее на время. Когда Антуан вернул сыну то, что со всей очевидностью ему принадлежало, тот сконфуженно улыбнулся. На самом деле Антуан чувствовал себя еще более неловко, чем его сын.

Это всегда случается внезапно. Маленький мальчик за одну ночь вырастает в нитевидного гиганта с пробивающейся щетиной, который без конца возмущается и ворчит. Стремительное вхождение Арно в царство пубертата совпало с предательством Астрид. Хуже и быть не могло: Антуану пришлось по выходным самостоятельно вести словесные баталии с сыном по поводу возвращения домой после полуночи, несделанных домашних заданий и несвоевременного посещения душа. Что касается Астрид, то доставалось, конечно, и ей. Но у нее, по крайней мере, был в доме мужчина, и она не была такой ворчливой и нетерпимой, как ее «бывший». Антуан был угнетен, морально раздавлен своим одиночеством. Ссоры с Арно становились все более яростными, ухудшая его состояние. В прошлом они с Астрид были настоящей командой, всегда принимали решения вместе. Сообща противостояли трудностям. Отныне ему нужно выкручиваться самому. И по пятницам, когда Антуан слышал, как кто-то из детей поворачивал ключ в замке, он призывал на помощь все свое мужество и расправлял плечи, как солдат, идущий на фронт.

Марго тоже со скандалами переступила порог подросткового возраста. Он ощутил еще большую растерянность и никак не мог сообразить, что же ему с ней делать. Она была похожа на кошку – такая же изворотливая и скрытная. Часами висела в чатах или болтала по мобильному. SMS-сообщения было достаточно, чтобы она разрыдалась или на несколько часов погрузилась в молчание. Марго сохраняла дистанцию, избегала любого физического контакта с отцом. Ее нежности и ласки Антуану очень не хватало. Болтушка с лукавой улыбкой и смешными косичками исчезла, уступив место женщине-ребенку с зарождающейся грудью, покрытой угрями кожей и чрезмерным количеством краски на глазах, которую ему ужасно хотелось стереть.

Письмо второе

Спасибо за любовную записку. Знаю, что не могу сохранить твои письма, как и ты не можешь хранить мои. Мне не верится, что конец лета близок и нам снова придется расстаться. Ты, как всегда, само спокойствие и уверенность. Наверное, у тебя больше мудрости, чему меня. Мне кажется, что ты ни о чем не волнуешься, веришь в нашу любовь, думая, что все уладится. А я не знаю. Вот уже год как ты занимаешь столько места в моей жизни. Ты словно море, которое неумолимо заливает дамбу Гуа. И как эта дамба, я отдаю себя снова и снова. И страх очень быстро превращается в экстаз.

Часто она смотрит на меня со странным выражением, и я чувствую, что следует быть осторожнее. Но откуда она могла узнать? Как могла догадаться? Да и кто бы догадался ни ее месте? Я не чувствую себя виноватой, потому что мое чувство к тебе – чистое. Не улыбайся, прошу тебя. Мне смейся надо мной. Мне тридцать пять лет, и я мать двоих детей, но с тобой чувствую себя ребенком. Ты это знаешь. Ты значив, какие чувства будишь во мне. Благодаря тебе я чувствую тебя живой. Да-да, и не смейся.

У тебя есть диплом, работа, положение в обществе. У меня нет ни твоей утонченности, ни твоей интеллигентности. Я всего лишь домохозяйка. Я выросла в южной деревушке, пахнущей лавандой и козьим сыром. Мои родители торговали на рынке фруктами и оливковым маслом. Когда их не стало, мы с сестрой работали на складе в Ле-Вигане. В двадцать четыре я впервые села на поезд. Я отправилась в Париж. И не вернулась назад. С будущим мужем я познакомилась в ресторане на Больших бульварах. Мы с подругой зашли туда выпить по бокалу. Так и началась наша с ним история.

Иногда я спрашиваю себя, что могло тебя во мне привлечь. Но чувствую, что ты становишься все ближе. Я это вижу, когда ты молча смотришь на меня. В твоих глазах я читаю желание, чтобы мы всегда были вместе.

Завтра принадлежит нам, любовь моя.

Глава 6

После завтрака они решили пойти в бассейн отеля. Антуану было так жарко, что он решился предстать перед Мелани в плавках. Она не стала комментировать лишние восемь килограммов, и он был ей за это очень признателен. Если чего-то хочется, то лучше побороть свой страх и сделать это. Не запретила же она ему выкурить сигарету…

В воде неестественного голубого цвета было полно крикливых детей. В шестидесятых бассейна здесь и в помине не было. «Роберу и Бланш он бы не понравился», – подумал Антуан. Они ненавидели все вульгарное, шумных людей и то, что так любили делать нувориши. Их огромная холодная квартира к доме на спокойной авеню Жоржа Манделя, недалеко от Булонского леса, являла собой образец элегантности, утонченности и тишины. Одетта, горничная со скошенным подбородком, прихрамывая, прохаживалась по комнатам, бесшумно открывая и закрывая двери. Даже телефон, казалось, звонил шепотом. Трапезы длились часами, а самое худшее было то, что в Сочельник сразу же после обеда детей укладывали спать, а в полночь будили и раздавали подарки. Невозможно было забыть ощущение разбитости, сходное с муками, которые испытывает человек, резко сменивший часовой пояс, когда их, сонных, вводили в гостиную. Почему нельзя было дожидаться Деда Мороза, не ложась спать? Почему бы не лечь спать позже обычного хотя бы раз в году?

Я все время думаю о том, что ты сказала, – произнес Антуан.

– А именно?

– О Кларисс и о бабке с дедом. И мне кажется, ты права: они ее притесняли.

– Ты помнишь какой-нибудь яркий эпизод?

– Нет, ничего такого, – пробормотал он. – Но они всегда нервничали по любому поводу.

– А-а-а… Значит, кое-что ты все-таки вспоминаешь.

– Да, если так можно сказать.

– А что именно?

Он, прищурившись на солнце, посмотрел на сестру.

– Ссора. Это было в последнее наше лето здесь.

Мелани выпрямилась.

– Ссора? Но они никогда не ссорились. В нашей семье всегда была тишь да гладь!

Антуан тоже сел прямо. Бассейн был полон блестящих колышущихся тел. На бортиках стоически несли стражу родители малышей.

– Однажды ночью я слышал перебранку. Это были Бланш и Кларисс. В комнате Бланш.

– Что именно ты услышал?

– Я слышал, что Кларисс плакала.

Мелани не стала комментировать его слова. Антуан между тем продожал:

– Голос Бланш был холодным и жестким. Я не слышал, о чем она говорила, но мне показалось, что она разгневана. Кларисс вышла из комнаты и увидела меня. Она обняла меня и вытерла слезы. Потом улыбнулась и сказала, что они с бабушкой немного повздорили. И спросила, почему я не в кровати, а потом попросила немедленно вернуться в свою спальню.

– И что, по-твоему, все это означало? – задумчиво спросила Мелани.

– Понятия не имею. Наверное, какая-то мелкая ссора.

– По-твоему, они были счастливы вместе?

– Папа и она? Да. По крайней мере, я так думаю. Нет, я почти уверен в этом. Кларисс умела делать людей счастливыми. Это ты ведь помнишь?

Мелани кивнула и после паузы заговорила снова:

– Мне ее не хватает.

Антуан услышал в ее голосе сдавленные рыдания и придвинулся, беря сестру за руку.

– Вернуться сюда – это все равно что вернуться к ней, – сказала Мелани со вздохом.

Он сжал ее ладонь в своей, радуясь, что не видит глаз, скрытых за солнцезащитными очками.

– Я знаю. Мне очень жаль. Я не подумал об этом, когда устраивал это путешествие.

Она улыбнулась.

– Не извиняйся. Наоборот, ты сделал мне прекрасный подарок. Я словно снова встретилась с ней… Первый раз за много-много лет. Спасибо.

Антуан молчал, сдерживая слезы и пытаясь совладать с эмоциями. Так он делал всю свою жизнь, так его учили в детстве…

Они снова улеглись, подставив солнцу свои бледные, как у большинства парижан, лица. Мелани была права. Они обретали свою мать мало-помалу, в ритме волн, накатывающихся на дамбу Гуа. Обрывки воспоминаний кружили в голове, словно бабочки. Разбросанные во времени, нечеткие, туманные, как сон, фрагменты. Вот Кларисс на пляже в своем оранжевом купальнике, улыбается, у нее светло-зеленые глаза…

Никто не осмеливался противоречить Бланш, постановившей, что дети могут войти в воду только через два часа после обеда. Она не уставала повторять, как опасно плавать сразу после еды. И они ждали, строя бесконечные замки из песка. Ожидание было таким утомительным… Но временами Бланш засыпала – сидя с открытым ртом в тени своего зонтика, утомленная жарой, в длинной полотняной юбке и кофте, с тапочками, полными песка, и с вязанием на коленях. В это время Соланж утоляла в городе свою покупательскую жажду. Она возвращалась в отель в середине дня с полными сумками подарков для всех членов семьи. Робер, сдвинув соломенную шляпу на затылок, с сигаретой «Gitane» во рту уходил назад в отель. И тогда Кларисс подавала детям знак, кивая в сторону бабушки. «Но нам осталось еще полчаса», – шепотом отвечал Антуан. И Кларисс улыбалась ему, словно сатана-искуситель: «Правда? Кто тебе такое сказал?» И они втроем крадучись направлялись к морю, оставляя Бланш похрапывать под своим зонтиком.

– У тебя сохранились ее фотографии? – спросил Антуан. – У меня есть, но очень мало.

– И у меня не много, – сказала Мелани.

– Это по меньшей мере странно.

– Да.

Какой-то малыш закричал совсем рядом с ними. Женщина с алым лицом требовала, чтобы он вылез из воды.

– Ее фотографий нет и в квартире на авеню Клебер.

– А та, на которой мы втроем в маленьком поезде, в Ботаническом саду? Куда она могла деться? И их свадебная фотография…

– Не помню, чтобы я их видела.

– Первая висела в прихожей, свадебная – в кабинете у папы. Но после смерти Кларисс они исчезли. Как и альбомы.

Куда могли подеваться все эти снимки? Что с ними сделал их отец? Не осталось ни одного свидетельства о том, что Кларисс десять лет жила на авеню Клебер, что там был ее дом.

Режин, их мачеха, наложила на все свою лапку – полностью сменила декор квартиры, стерев следы присутствия первой жены Франсуа Рея, Кларисс. Только теперь Антуан это осознал.

Письмо третье

Когда ты обнимаешь меня, я спрашиваю себя: а была ли я когда-нибудь счастлива до встречи с тобой? Наверное, я чувствовала себя счастливой, во всяком случае таковой казалась, но все прожитое мной кажется теперь блеклым. А ведь я была очень жизнерадостным ребенком… Я уже вижу, как ты поднимаешь бровь, вижу твою ироничную улыбку. Я не обижаюсь, все равно эти строки будут уничтожены, разорваны, поэтому я могу писать, что хочу.

У меня сильный южный акцент, который терпеть не может семья моего мужа. Это безвкусно, по-плебейски. Я ведь не глупа, и ты это знаешь. Если бы не моя внешность, они никогда не приняли бы меня в семью. Они прощают мне мой акцент, потому что я прекрасно выгляжу в платье для коктейля. Потому что я привлекательна. Ты знаешь, я говорю это без бахвальства. Ребенок быстро осознает, симпатичный он или нет. Он ведь видит, как на него смотрят взрослые. Моя дочь тоже столкнется с этим. Ей всего шесть лет, она еще малышка, но я знаю, что она вырастет красавицей. Зачем я говорю тебе все это? Тебе, наверное, неинтересно, что я родилась на юге и говорю с акцентом, как все в тех местах. Ты любишь меня такой, какая я есть…

Глава 7

Они ужинали в розовой столовой. Антуан предпринял попытку заказать «их» столик, но полная дама-администратор ответила, что за этим столом обычно размещают большие семьи. Комната заполнилась детьми, семейными парами, стариками. Мелани и Антуан наблюдали за происходящим. Ничего не изменилось. Они оба улыбались, читая меню.

– А помнишь суфле с ликером «Grand Marnier»? – шепотом спросил Антуан. – Мы ели его всего один раз.

Мелани расхохоталась.

– Разве такое можно забыть?

В тот день официант с важным видом внес суфле. Люди за соседними столиками оборачивались, чтобы полюбоваться синевато-оранжевыми языками пламени. В комнате стало тихо. Перед детьми – Антуаном и Мелани – поставили тарелки. И все присутствующие ждали затаив дыхание…

– У нас была идеальная семья, – в голосе Мелани прозвучала ирония. – Идеальная во всех отношениях.

– Даже слишком, правда? – сказал Антуан.

Она кивнула.

– Да, до тошноты. А теперь возьмем твою семью. Это то, что я называю семьей настоящей: у каждого ребенка свой характер, свои настроения. Иногда они перегибают палку, но именно это мне в них и нравится.

Ему вдруг показалось, что еще секунда и его лицо сморщится в гримасе отчаяния. И он попытался улыбнуться.

– Моя семья? А она у меня есть?

Мелани прикрыла рот ладонью.

– Тонио, прости меня. Я все время забываю, что вы с Астрид развелись.

– Я тоже, – ответил он с ноткой раздражения.

– Как ты справляешься?

– Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Извини.

Она нервно похлопала его по руке. Ели они молча. Вновь нахлынуло одиночество, с которым Антуан уже смирился. А может, пустота, которую он ощущал, не что иное, как симптом «кризиса среднего возраста»? Возможно. История человека, у которого было все и который это все потерял. Его жена ушла к другому. Профессия архитектора перестала приносить удовольствие. Как такое могло случиться? Он упорно работал, создавая собственное предприятие, завоевывая место на рынке. Работа требовала постоянной отдачи… А теперь ему кажется, что его выжали как лимон и от этого лимона осталась сухая сморщенная корка. Антуану больше не хотелось работать со своей командой, ездить на стройки, совершать действия, ответственность за которые лежала на его плечах руководителя. У него не было сил. Все они куда-то исчезли…

Месяц назад он был на вечеринке, где встретил старых приятелей – людей, которых не видел с тех пор, как они были подростками. Они вместе учились в колледже, известном своими блестящими выпускниками, строгостью религиозного воспитания и жестокостью учителей. Жан-Шарль де Родон, ябеда, который никогда не нравился Антуану, нашел его координаты в Интернете и прислал приглашение на вечеринку. Ее целью было «воссоединение высшей лиги». Сначала Антуан хотел отказаться, но, окинув взглядом пустую гостиную, решил пойти. В итоге он оказался за большим круглым столом в жарко натопленной квартире близ парка Монсо в окружении давным-давно женатых пар, единственным занятием которых, очевидно, являлось серийное производство наследников. Услышав о его разводе, собеседники только пожимали плечами. Антуан никогда не чувствовал себя таким одиноким в компании. Его школьные товарищи превратились в ужасных зануд, лысых и самодовольных. Одни работали в страховых компаниях, другие – в банке, имели жен, содержание которых стоило им недешево. Жены эти были еще хуже – парижанки до мозга костей, говорящие исключительно о воспитании детей…

В этот вечер ему так не хватало Астрид! Астрид с ее столь далекой от классики одеждой – длинным красным бархатным рединготом, делавшим ее похожей на героинь сестер Бронте, ее бижутерией, купленной на блошином рынке, ее леггинсами… Не хватало ее шуток, ее заливистого смеха. Сказав, что ему рано вставать, Антуан поспешил покинуть сборище и, проезжая по пустынным улицам Семнадцатого округа, ощутил острое чувство облегчения. Лучше уж быть на нейтральной территории своей квартиры, чем провести еще полчаса с мсье де Родоном и его «двором».

Когда Антуан подъезжал к Монпарнасу, радио выдало старую песню «The Rolling Stones». «Angie». Он вздрогнул.

 
Angie, I still love you, baby,
Everywhere I look, I see your eyes,
There ain't a woman that comes close to you.[3]3
Но, Энжи, я все еще люблю тебя, милая,Куда я ни посмотрю, я вижу твои глаза,Нет в мире женщины, которая могла бы сравниться с тобой (англ.).

[Закрыть]
 

Это было мгновение счастья. Или чего-то похожего.

Глава 8

Первую ночь в отеле «Saint-Pierre» Антуан провел без сна. И причиной тому был не шум – место оказалось тихим и мирным. В последний раз он спал здесь в 1973 году. Тогда ему было девять лет и его мать была еще жива.

В номере почти ничего не изменилось. На полу все тот же палас с густым ворсом, на стенах голубые обои и старинные фотографии с изображением купальщиц. Чего нельзя было сказать о ванной: вместо биде там теперь стоял унитаз. Во времена его детства туалеты располагались на этаже. Антуан раздвинул голубые выцветшие шторы и стал смотреть на погруженный в сумерки сад. Там никого не было. Но ведь на дворе ночь. Непоседливых детей давно уложили в кровать… Антуан уже успел пройти мимо номера, в котором жил мальчишкой: первый этаж, дверь выходит прямо на лестницу. Комната номер девять. Антуан не мог вспомнить, заходил ли в его комнату отец. Он бывал на острове редко, потому что был очень занят. За те две недели, что семейство Реев отдыхало в Нуармутье, Франсуа приезжал всего пару раз, и всегда ненадолго.

Приезд отца был подобен возвращению императора в свои владения после долгого отсутствия. Бланш лично проверяла, чтобы в его номере поставили свежие цветы, и досаждала служащим отеля, без конца наставляя их относительно вин и десертов, которые предпочитает мсье Франсуа. Робер каждые пять минут смотрел на часы, нервно курил свои «Gitan» и надоедал окружающим предположениями о том, в каком месте дороги мог в эту минуту находиться его сын. «Папа приезжает! Папа приезжает!» – выкрикивала Мелани, перебегая из комнаты в комнату. Кларисс надевала маленькое черное платье, его любимое. Короткое платье, обнажавшее колени. И только Соланж, загоравшая на террасе, казалось, безразлично воспринимала новость о возвращении «блудного сына». Антуан обожал смотреть, как отец, потягиваясь, выходит из своего «триумфа» с победным румянцем на щеках. Подходил он в первую очередь всегда к Кларисс. Было что-то такое во взгляде, который отец адресовал жене, что Антуану хотелось отвести глаза: эта демонстрация чувственной, грубой любви приводила его в смятение, как смущали и руки отца, поглаживающие ее бедра.

Поднимаясь к себе в номер, Антуан ненадолго остановился у комнаты, некогда занимаемой Бланш. Его бабка подолгу оставалась там по утрам. Она завтракала в постели, в то время как он, Соланж, Мелани, Кларисс и Робер устраивались на веранде за столиком, окруженном манграми. Ровно в десять Бланш с зонтиком под мышкой спускалась по лестнице, окутанная густым облаком духов «l'Heure Bleue».

Проснувшись утром, Антуан почувствовал, что не отдохнул за ночь. Было рано, и Мелани еще спала. Он с удовольствием выпил кофе, радуясь, что у венской выпечки, которую он тоннами поглощал в детстве, все тот же изумительный вкус. И все-таки какая же размеренная жизнь у них была… Лето за летом, без каких бы то ни было неожиданностей.

Кульминацией сезона был фейерверк на пляже де Дам 15 августа, в день рождения Мелани. В раннем детстве она была уверена, что представление устраивают специально для нее и все эти люди собираются на пляже, чтобы отпраздновать ее день рождения. Антуан вспомнил, как однажды в этот день лил дождь: фейерверк отменили, все сидели в своих комнатах в отеле. В тот день разразилась страшная гроза. Мелани испугалась. Кларисс тоже. Да-да, Кларисс так боялась грозы, что сжималась в комок и, дрожа, закрывала голову руками. Совсем как маленькая девочка…

Он закончил завтрак и стал ждать прихода Мелани. За стойкой регистратора стояла женщина лет пятидесяти. Когда Антуан проходил мимо, она положила телефонную трубку, которую держала в руке, и внимательно на него посмотрела.

– Вы, наверное, меня не помните, – проворковала она.

Он подошел к стойке. Глаза этой женщины показались ему знакомыми.

– Я Бернадетт.

Конечно же, он помнил Бернадетт! Стоящая сейчас перед ним матрона в пору своего цветения была высокой и стройной пикантной брюнеткой. В детстве он был влюблен в Бернадетт и ее длинные косы. Она догадывалась об этом и всегда подкладывала ему лучший кусок мяса, лишнюю булочку или кусок торта «Tatin».

– Я сразу вас узнала, мсье Антуан. И мадемуазель Мелани! Бернадетт и ее белые зубы. Бернадетт и ее красивое лицо с тонкими чертами. Бернадетт и ее сияющая улыбка…

– Как же я рада снова вас видеть, – запинаясь от стеснения, проговорила она. И добавила, соединяя ладони: – Вы совсем не изменились. Какая у вас была прекрасная семья! Ваши дедушка и бабушка, ваша тетя, ваша мама…

– Вы их помните? – спросил он с улыбкой.

– Конечно, мсье Антуан. Ваша бабушка оставляла нам самые щедрые чаевые в сезоне! И ваша тетя тоже! И ваша мама, такая очаровательная, такая любезная! Поверьте, мы очень огорчились, когда ваша семья перестала у нас бывать.

Антуан мгновение смотрел на нее. Ее темные глаза сияли так же, как в молодости.

– Перестали у вас бывать… – повторил он.

– Да, – сказала она, кивая. – Ваша семья приезжала несколько лет подряд, а потом внезапно перестала. Владелица отеля, пожилая мадам Жако – вы помните ее? – вся извелась. Она все время думала, не вышло ли так, что вашим дедушке и бабушке что-то не понравилось в отеле. Мы много лет ждали возвращения семьи Рей, но никто не приезжал. До сегодняшнего дня… И вот вы здесь!

Антуан откашлялся.

– Последний раз мы были тут летом 1973-го, если я правильно помню.

Бернадетт наклонилась, чтобы взять из глубины стола большую черную книгу. Открыла ее, перелистнула несколько пожелтевших от времени страниц. Ее палец остановился на имени, карандашом вписанном в одну из колонок.

– Именно так – в 1973 году.

– Дело в том… – Антуан запнулся, – что через год наша мать умерла.

Лицо Бернадетт покраснело. Казалось, ей перестало хватать воздуха. Дрожащей рукой она схватилась за горло.

Возникла неловкая пауза.

– Ваша мать умерла? Я этого не знала. Никто из нас не знал… Мне очень жаль.

– Прошу вас, не расстраивайтесь, – прошептал Антуан. – Это случилось давно.

– Я не могу в это поверить, – очень тихо сказала Бернадетт. – Такая молодая и красивая…

Ну где же Мелани? Ему совершенно не хотелось обсуждать смерть матери с Бернадетт. Сама мысль об этом казалась ему невыносимой. Антуан так и остался молча стоять, опустив глаза и уперев ладони в столик администратора.

Бернадетт ни о чем его не спрашивала. Она стояла неподвижно, как статуя. И по мере того, как краснота покидала ее щеки, подобно океанскому отливу, глаза наполнялись слезами. Она была огорчена.

Письмо четвертое

Мне нравится наша тайна. И наша любовь. Но сколько времени нам отпущено? Сколько времени мы сможем хранить наш секрет? Все началось год назад. Я провожу рукой по твоей шелковистой коже и спрашиваю себя, а действительно ли ты хочешь, чтобы о нас узнали правду. Я знаю, что за этим последует. Это как запах дождя, принесенный ветром. Я понимаю, что это значит для тебя и для меня. Но я также знаю и то, что испытываю глубокую, болезненную потребность в твоем присутствии. Я всю жизнь ждала встречи с тобой. Это пугает меня, но это правда. Я ждала именно тебя.

Каков будет финал? Что будет с моими детьми? Чем это обернется для них? Что нам сделать, чтобы мы могли жить вместе? Когда? И где мы будем жить? Ты говоришь, что не боишься того, что все обо всём узнают. Но ведь ты не можешь не понимать, что находишься в более привилегированном положении. У тебя есть независимость, ты зарабатываешь себе на жизнь, и никто не смеет тебе приказывать. На твоей руке нет обручального кольца. И у тебя нет детей. Зато есть свобода. А я? Посмотри на это моими глазами. Мать и домохозяйка. Женщина, которую терпят при условии, что она будет носить только маленькое черное платье.

Я сто лет не была в родной деревушке. В старом каменном доме, затерянном в горах. Воспоминания не умирают. Блеющие козы в раскаленном на солнце поле, оливковые деревья, мать, развешивающая выстиранные простыни на веревке… Если бы мои родители были живы, если бы они увидели.… Если бы моя сестра увидела незнакомку, в которую я превратилась, выйдя замуж за парижанина, представить не могу, что бы они подумали. Смогли бы они понять?

Люблю тебя, люблю, люблю.