Текст книги "Берцик. Новая жизнь"

Глава 4

К Вацлаву он добрался уже во второй половине дня. Они с женой встретили его приветливо и радушно, сразу усадив за собранный специально стол. По всему было видно, что и эти люди желают ему добра, готовы помочь. Его везение на людей продолжалось, затягивая все дальше и дальше в тенета людского сострадания. И он вынужден был быть благодарен за это, потому что ничего другого не мог придумать для того, чтобы самому распоряжаться своей жизнью. Только так – покорно принимать помощь со стороны.

За столом находилась и дочка хозяев. Берцик вспомнил, как в больнице Вацлав все время поминал ее и самочек шиншилл, которых ей доверил. Ирме оказалось всего девятнадцать. Длинноногая, белобрысая, со светло голубыми глазами она со скоростью ракеты носилась по всей ферме, успевая одновременно в несколько мест.

После обеда вместе с Вацлавом отправились знакомиться с хозяйством. Оно выглядело весьма обширным, но ухоженным. Прозрачными рядами стояли высокие и просторные теплицы с цветами. На столбиках, заботливо вкопанных в грядки, были написаны сорта и особые замечания по уходу за каждым видом растений.

– Ирма старается, хозяюшкой у меня растет, – с гордостью заметил Вацлав.

Шиншиллы жили в клетках, помещенных в отдельный чистый сарайчик. Это оказались забавные, похожие одновременно на маленьких кроликов или крупных крыс пушистые зверушки.

– Если дело пойдет – на них полностью перейду. Говорят, хороший бизнес, – опять поделился радостью хозяин.

Кроме самих хозяев на ферме работало несколько человек местных, мужчин и женщин из ближайшей деревни. После работы они уходили домой, к себе. Постоянный работник на ферме был только один, Адам. Над гаражом у Вацлава была крошечная, состоящая из двух малюсеньких комнат, квартирка с кухней. Там, потеснив Адама, теперь предстояло жить и Берцику.

Квартирка была не особенно удобная, тесная, днем жаркая. В ней часто пахло бензином от расположенного внизу гаража, где кроме принадлежавших хозяину машин, стояла еще и его садовая техника. Но Берцик все равно был доволен. Это его первое жилье, за которое он отплатит сам, своим трудом.

В этот же вечер он познакомился со своим соседом. Адам, ему было двадцать девять лет, оказался веселым, смешливым и легким парнем. Он рассказал, что закончив институт в своем городе, решил немного пожить для себя, пока молодой, помотаться по стране. И так уже три года живет, перебираясь с места на место. У Вацлава ему нравится, работа не особенно трудная, кормят хорошо, а Варшава совсем рядом. Всегда можно доехать и оттянуться где-нибудь, если душа попросит.

– А ты тот, с кем хозяин в Варшаве познакомился, в больнице, да? Который все забыл о себе? Мне Вацлав о тебе рассказывал.

– Я.

– Ничего, не дрейфь, прорвемся. Жизнь тут такая, простая совсем, и полезная. Глядишь, скоро все вспомнишь, на свежем воздухе.

Жизнь на ферме действительно текла однообразная, по давно сложившемуся ритму. В восемь часов все завтракали и принимались за дела. Работа, Адам сказал правильно, была совсем нетрудной, хоть и монотонной. В первые дни вечером Берцик, с непривычки, с трудом разгибался, спина и ноги ныли, болели, но совсем скоро привык и потом легко справлялся со своими обязанностями. У него появилось даже свободное время, которое можно было на что-нибудь потратить.

Хозяином Вацлав оказался хоть и требовательным, но не жадным, временами даже щедрым. У них сложились ровные и спокойные отношения. Вечера они часто коротали в саду за большим, из струганных досок, вкопанным в землю столом, играя в шахматы и попивая пиво с копчеными чесночными колбасками.

О чем бы они не разговаривали, каждый раз хозяин обязательно поминал свою дочь. Какая она у него красавица, умница, в школе лучше всех училась, первая помощница на ферме. Шиншиллы, и те ее обожают, слушаются, а она им имена придумала, и они на них отзываются. Такая безразмерная и преданная отцовская любовь вызывала у Берцика уважение, перемешанное с завистью. Им с Вацлавом, по виду, приблизительно одинаково лет. Может, у него тоже где-то есть дочь, а он об этом не помнит.

Как-то вечером они закончили свои посиделки в саду раньше обычного, их прогнал начавший накрапывать мелкий дождик. Поднимаясь через гараж к себе домой, Берцик понял, что там есть еще кто-то кроме Адама. Войдя, он быстро прошел в свою комнату. У Адама в гостях явно женщина, а звуки, доносившиеся из комнаты, не оставляли никаких сомнений в том, чем они там занимались. Часа через полтора женщина ушла, Берцик явственно слышал, как прошумели легкие шаги вниз по лестнице, ведущей в гараж. Он отправился на кухню приготовить себе чай. Там уже сидел возле закипающего чайника его сосед.

– Ты дома? – воскликнул удивленно.

– Дома, и давно уже.

– Ты… эээ…. Не рассказывай только никому.

– Да ладно, на здоровье, я ж понимаю. Знал бы, что ты здесь не один, пришел бы позже, погулял где-нибудь.

– Ну, спасибо тебе. Если тебе тоже что-нибудь такое понадобиться, не стесняйся, обращайся, я тоже погулять могу.

– Не думаю.

– Смотри, как знаешь, а то я завсегда готов. Знаешь, как моя бабушка говорила: на ладную бабу смотря, сытым не будешь.

– И моя бабушка тоже это поговорку любила.

– Умные у нас с тобой, видать, бабушки были. Народная мудрость, она, брат, сила, я давно это понял, – балагурил Адам, пока не наткнулся взглядом на побелевшее лицо Берцика.

– Ты что? Тебе плохо? Может, ляжешь?

– Ты слышал, что я сейчас сказал?

– Да не волнуйся ты так. Слышал, конечно. Бабушки у нас с тобой похожие были.

– Бабушки! Я же не помню никакой бабушки.

Откуда, из каких глубин всплыла эта вот поговорка? Почему приписал он ее своей бабушке? Опять устроив внутри себя ревизию, никаких изменений Берцик там не нашел. Все оставалось как прежде. Ничего не знал он о себе, а тем более – о своей бабушке. Но слово вырвалось, сказалось. Может, и неслучайно. Может, действительно, его бабушка любила эту пословицу и часто повторяла. И он за ней. И вот сейчас тоже. В любом случае это хороший признак того, что память может скоро вернуться.

Жизнь на ферме текла размеренная и скучная, каждый день был похож на предыдущий: те же разговоры, работа, знакомые лица вокруг. Крутясь в повседневных заботах, через какое-то время Берцик стал замечать, что оброс тоже постоянными мелкими привычками и пристрастиями, занявшими определенное место в его жизни: свежая газета за завтраком, чашка кофе в полдень, гадкий запах от трубки ночного сторожа, все это стало значимым и важным для него. Иногда теперь он задумывался, не от прежней ли, прочно забытой им жизни остались эти привычки? Каким он был там: таким же, как здесь, или совсем другим? Сам, к примеру, курил вонючую трубку и пил только чай? Веселым или замкнутым? Вежливым или грубым? Вообще-то, казалось ему, что, скорее всего – таким же, как и сейчас. Но точно он знать не мог и думал о том, как же уживутся в нем два разных человека, когда он, наконец, вспомнит то, что так прочно забыл, и если тот, забытый им, окажется совсем другим.

Второй раз он случайно стал свидетелем свидания Адама уже днем, когда зашел за чем-то, срочно потребовавшимся ему, в сарай с шиншиллами. Девушку ему разглядеть не удалось, потому что вошел он с яркого света в полутьму, да и она быстро сбежала, метнувшись к выходу за его спиной. Но и это происшествие не слишком затронуло Берцика, так как непосредственно к нему никакого отношения не имело. Молодой парень гуляет, чего же тут удивительного? Бегает к нему на свиданья какая-то девушка из деревни.

Он работал на ферме уже недели три, совсем привык, когда заметил, что стал объектом особенного внимания со стороны дочки хозяев, Ирмы. Слишком часто стала она попадаться на его пути, пристально смотрела пронзительными голубыми глазами, невзначай старалась коснуться. Сначала про себя он мысленно посмеялся, припомнив заодно и тайные свидания Адама. Видимо, воздух в этой части Польши располагает к романтичным приключениям и любви. Но оказываемые ему знаки внимания становились все более настойчивыми, он уже не мог делать вид, что совсем не замечает их.

А каждый вечер за шахматами Вацлав продолжал нахваливать свою любимую дочурку, делясь с ним планами о том, как его маленькая девочка лет через пять, пошли ей бог, выйдет замуж за хорошего доброго человека, нарожает ему внучат, с которыми он будет возиться. Двусмысленность положения, в котором оказался, а также все еще не забытый им образ Диты, что иногда являлся ему во сне, подвинули Берцика решиться на откровенный разговор с Ирмой.

Разговаривали они после обеда, пока все отдыхали, за тем же самым столом в саду, где вечером шла игра в шахматы. Вокруг гудели, вились над цветами крупные полосатые шмели, пушистые, в черно-желтую полоску. Солнце светило с ярко-голубого, как нарисованного, неба.

– Ирма, я никак не могу понять, чего ты хочешь?

– Ой ли? Так уж и не понимаешь? Или только притворяешься? Не знаешь, что между мужчиной и женщиной бывает? Или тоже забыл?

– У нас с тобой разница в возрасте в два раза. Я тебе в отцы гожусь. Какая ж ты женщина для меня? Ты девчонка. В общем, прекращай, давай, свои шутки, отцу это не понравится.

– Да? А если не прекращу, что будет? Папке жаловаться побежишь? А ты попробуй, увидишь, что будет. Он тебе не поверит, но вмиг отсюда вылетишь.

Глаза Ирмы смеялись, но в глубине их светилось что-то такое, серьезное и порочное, совсем женское, не девчачье. Берцик не столько понял, сколько почувствовал, что ему не переубедить ее, не уговорить. Она все равно будет поступать, как захочет, избалованная девочка. Пойти пожаловаться Вацлаву – этот вариант он отмел сразу, тоже понимая, что как старший и мужчина, именно он и окажется во всем виноватым.

Прошла еще неделя. Постоянный, так и не прошедший, не смотря на все разговоры и просьбы, интерес Ирмы к нему, похоже, становился уже заметен и очевиден всем. Не раз теперь ловил Берцик на себе напряженный и оценивающий взгляд хозяйки, мамы Ирмы. Казалось, она прикидывает виды на зятя и никак не может решить, хорош он или плох для ее дочери и их самих. Вацлав, наоборот, стал каким-то напряженным и замкнутым. Он интереса своих женщин явно не разделял. Все это раздражало Берцика, утомляло, тем более что соответствовать чьим-либо планам он совершенно не собирался. В его новой, совсем непонятной для него самого жизни, пока существовала только одна женщина – Дита, которой он все-таки уже пару раз позвонил, и даже как-то встретился с ней на полпути от их фермы к Варшаве, чтобы пообедать в маленьком пригородном ресторанчике.

Их свидание в том ресторанчике получилось удивительно душевным и радостным. Когда он вошел, Дита сидела уже внутри, возле окна, ее волосы еще больше золотились на солнце, плавились. Увидев его, радостно вскочила, чуть не перевернув массивный темный стол, возле которого сидела, а он отчетливо понял, что в его жизни появился человек, который лучше всех, к кому он относится по-особенному, доверчиво и тепло. И он хочет обедать тут или где-нибудь еще – целую вечность, или просто сопровождать ее повсюду, быть рядом всегда, где бы она ни оказалась. И в ее глазах он прочел тоже самое, созвучное его чувствам. Похоже, она тоже ощущала что-то подобное, их мысли были направлены на одно, взаимны и понятны друг другу. Сейчас, набираясь сил и успокаиваясь потихоньку от всего пережитого, он искренне верил, что придет день, когда он захочет и сможет к ней вернуться совсем уже другим человеком.

Однажды они с Адамом поехали в кино в близлежащую деревню на Адамовой старенькой Шкоде. Фильм повествовал о любви, но оказался не особенно интересным, старым, в плохом размытом качестве. Перестав наблюдать за сюжетом, Берцик погрузился в свои собственные мысли и обстоятельства. Когда они выходили из кинотеатра, Адам шутливо толкнул его под локоть:

– Не грусти, пойдем лучше пивка холодненького попьем.

Они зашли в местную, заполненную преимущественно молодежью, пивнушку. Взяв холодные запотевшие кружки, пристроились за столиком у окна. Пока Адам пересказывал ему впечатления от фильма, Берцик, все еще продолжая думать о своем, рассеяно оглядывал посетителей. Вдруг в самом дальнем углу от них он услышал знакомый голос. Там, в окружении десятка юнцов, сидела Ирма. Но в каком виде! Толстый слой косметики на лице делал ее как минимум лет на пять старше, а короткая юбка уползла так далеко вверх, что были видны ажурные края чулок. Общение за тем столиком, уставленным пустыми пивными кружками и бутылками, велось давно уже на повышенных тонах, с применением не вполне цензурных выражений, и Ирма охотно и громко смеялась липким шуточкам своих спутников.

– Адам, смотри, – дернул Берцик за рукав своего приятеля.

– Что? А, Ирма. Ну и что? Она здесь каждый вечер сидит, среди таких вот уродов.

– Как каждый вечер сидит? Вацлав знает?

– Нет, конечно. Откуда ему знать. Она в свою комнату уйдет, скажет, что заниматься или спать будет, а потом через окошко – и сюда. Ее тут все хорошо знают, давалка местная.

– Ты что? Давалка – это кто?

– А то ты сам не догадываешься. Видишь, пивняк этот на трассе стоит. Сюда самые разные люди заходят, кто поесть, кто выпить, дальнобойщики отдыхают. Местные девчонки здесь лет с двенадцать по кустам подрабатывают. Ты не знал, что ли?

– Так ей что, денег не хватает? Никогда не поверю! Отец – уважаемый человек, обеспеченный, она же у него может попросить.

– Ирма-то? Да она и не из-за денег, а так, за интерес, любит она это дело, ни одних штанов сроду не пропустила. Так ты же сам нас с ней видел, чего ж сейчас удивляешься?

– Вас? Я нет, не разобрался, думал, из деревни тебя кто навещает.

– Какой деревни, она это, никак проходу не давала. Я уж и так, и сяк, а она мне хочешь здесь работать, слушайся меня, а то я так сделаю, живо вылетишь за ворота. А теперь она и на тебя глазом косит, не замечал, разве? Причем как-то не так, как у нас с ней было, в открытую. Планы на тебя, видать, серьезные надумала. А я уверен был, ты знаешь, уже все у тебя за спиной шепчутся, что Ирма глаз положила.

– Слушай, так что же мне делать теперь, она совсем проходу не даст, и Вацлав, вижу, сердится.

– А ты женись, будете жить тут у Вацлава как на курорте.

– Смеешься? Придется мне другую работу искать, только вот где не знаю.

– Ну и правильно. Я тут тоже долго не задержусь, надоело девчонку по первому требованию ублажать, да еще трястись, чтобы кто не заметил. Вацлав, он, знаешь, такой, если рассвирепеет, может и поленом засветить, горячий.

– Да, я заметил.

– А мне уже все равно. Я и так скоро уходить отсюда буду. У меня, знаешь, мечта есть, – Адам уже немного захмелел, это было заметно по тому, как поблескивали его глаза, и заплетались слова. – Я тебе расскажу, ты только поклянись мне, что никому и никогда.

Берцику узнавать тайны подвыпившего Адама совершенно не хотелось, тем более клясться за них, но он выдавил из себя что-то вежливое, чтобы зря не обидеть приятеля.

– Я хочу, – Адам приблизился к самому уху своего собеседника, – стать наемником. Вступить во Французский Легион. Знаешь, сколько там денег платят, здесь никогда столько не заработаешь.

– А как ты собираешься это сделать? Мы сейчас не во Франции.

– Есть у меня тут один парнишка знакомый. Он группу собирает, в Лион, на вербовочный пункт. Вот, у меня где-то даже бумажка была, какие там требования, сейчас найду, – Адам принялся рыться в карманах джинсов, – смотри, видишь, возраст – до сорока лет, три километра пробежать надо за двенадцать минут, тесты на коэффициент интеллекта, еще тут что-то. Хочешь, давай с нами, нас уже пять человек собралось, я тебя с кем надо в Варшаве познакомлю, тебе понравится. Вместе потом служить будем. Эх, жизнь начнется, это тебе не здесь, в богом забытой деревне сидеть.

– Спасибо, я подумаю. Но вряд ли, у меня и документы-то временные.

– Подумаешь, паспорт, не проблема, сейчас что хочешь нарисуют, только захоти.

– Ладно, посмотрим.

Эту ночь Берцик провел неспокойно, Разговоры о наемничьей службе натолкнули его на странную, бередящую душу мысль. Вдруг, это было уже в его жизни? Может, он был преступником или убийцей, там, в его прошлом таится от него самого нечто ужасное, такое, с чем нельзя мириться, жить. Память потому и не возвращается, чтобы не дать ему вспомнить страшное, что сделал он сам когда-то. Может, беспамятство – это благо для него, такая защита, посланная богом? Сейчас он живет и считает себя обычным человеком, а там, в прошлом, он мог быть чудовищем. Как он оказался у той реки, почему? Может быть, он просто сам не выдержал той жизни, которой жил тогда, и решил все оборвать в один миг? Почему нет? Такое вполне могло быть. Ведь пробовал же он то же самое в Афганистане! Только и тогда не получилось почему-то, удалось спастись. И теперь судьба дает ему второй шанс начать все с белого листа. И тот вот сюжет, что сняли Анджей с Беатой. Почему никто не откликнулся, не узнал его? Программа прошла по всей Польше, но никакого результата не принесла. Если он киллером был или преступником, наверняка ото всех прятался, не светился. Вот его никто и не запомнил.

Эти разлагающие все его естество сомнения плотно обосновались внутри и тоже стали изводить, мучить, лишать покоя. Как не старался он избавиться от них, но они не уходили, давили на него. Никак не мог он разобраться сам, в чем прав, а где ошибается. Чего ему от себя ждать и какого прошлого бояться. Однажды он поделился ими с Дитой, когда они опять встретились в том небольшом ресторане, что и в первый раз. Она стала утешать его, объясняя, что так часто бывает при биографической амнезии, когда больным кажется, что память скрывает от них нечто ужасное. Это нормально, и он должен стараться по мере возможности не обращать внимания, прогонять от себя все темное, что пытается завладеть его душой.

Но Берцик не особенно поверил, сочтя ее слова только попыткой утешить его, ободрить. Сам уже почти уверен был, что знает, чувствует, что он прав, нащупал в себе ту самую суть, которая столь долго ускользала от него. Одновременно он подумал о том, что ему следует ограничить свое общение с Дитой, да и с другими знакомыми тоже, потому что тогда, когда все вскроется и станет явным, знакомство с ним, преступником, может скомпрометировать хороших людей, что искренне пытались помочь ему. А этого не надо, он не хочет. Это только то малое, что может он сделать для них – обезопасить от себя.

Между тем, Ирма продолжала свои заигрывания, теперь уже не особенно и скрываясь. Интерес ее стал понятен всем. Даже работающие на ферме местные стали чуть ли не в открытую обсуждать надвигающиеся перемены, поглядывая на Берцика с затаенным сочувствием.

Оказавшись с ней как-то один на один в оранжерее, он опять попытался поговорить:

– Ирма, скажи мне прямо, что ты от меня хочешь. Мне не нравится, как на меня здесь все уже смотрят.

– Хочу. Женись на мне. Нравишься ты мне, видишь же. И семья у нас с тобой хорошая будет. У тебя никого нет, ни родственников, ни друзей, весь мой станешь.

– Но я не хочу. Не люблю тебя. Да и не до семьи мне сейчас, с собой бы разобраться.

– Ну как знаешь. Смотри, как бы не пожалеть потом.

Почувствовал он и в Вацлаве тоже перемену в отношении к себе. Похоже, настырная дочка и отца уговорила. Теперь Вацлав стал с ним подчеркнуто дружелюбен и ласков, часто рассказывая как у них хорошо тут жить, какие люди прекрасные вокруг, и что он на все готов ради любимой дочки и будущего зятя.

А Берцика все сильнее давила, угнетала мысль о своем возможном преступном прошлом, о том, что нет места ему нигде среди порядочных людей, нельзя привыкать и любить кого-то, чтобы впоследствии не сделать несчастными. Ему уже казалось, что руки сами вспоминают приклад тяжелой снайперской винтовки и рукоятку смертоносно-остро заточенного ножа.

Неправильная, против его желаний и устремлений, обстановка, сложившаяся вокруг него разрешилась неожиданно и внезапно в один красивый июньский день.

С утра они с Адамом чистили клетки у крыс. Потом Адам пропал куда-то, занятый работой Берцик даже не заметил, когда это произошло. Дочистив, он прошел опять к началу ряда клеток, чтобы раскладывать шиншиллам еду, и тут опять услышал характерные звуки, доносящиеся из маленькой кладовке при входе в сарай. Подумав про себя, что вот, опять Адам с кем-то балуется, он открыл первую клетку. Но тут в сарай почти вбежал Вацлав.

– Ты Ирму не видел?

– Нет, сегодня не видел.

– И куда она только запропастилась, там мать ее ищет…

Вацлав запнулся на полуслове, тоже услышав вздохи из кладовки. Решительными шагами направился туда. Распахнув дверь, на куче прошлогоднего сена увидел Ирму с Адамом, в позе, не оставляющей никаких сомнений в том, чем именно они здесь занимаются. Лицо Вацлава побелело, а глаза, наоборот, налились кровью.

– Щенок! Девку мне портишь! Убью обоих!

Схватив подвернувшиеся под руки грабли, он бросился внутрь кладовки, но был остановлен Берциком, метнувшемся к нему сзади и сжавшим в захват.

– Перестань! Не надо! Дочь искалечишь!

Какое-то время Вацлав еще бился у него в руках, стараясь вырваться и продолжить расправу, но потом обмяк, успокоился, вспомнил о том, что он здесь хозяин.

– Ирма, домой, там поговорим. А вы пошли вон, оба, не нужны мне такие работники, видеть вас не хочу, чтобы через два часа вас у меня не было, – с этими словами он вышел из сарая. За ним убежала растрепанная Ирма.

Мужчины тоже отправились собираться.

– Извини, друг, я не хотел, чтобы так получилось. Ты тут вообще не причем. И спасибо тебе, что хозяина остановил, а то задавил бы меня как тот медведь разъяренный.

– Оставь, не важно, все равно мне тут от Ирмы житья не было.

Вацлав пришел через час, принес расчет.

– Альберт, извини, хочешь, оставайся, погорячился я, и Ирма там плачет, – сквозь зубы процедил он. Но Берцик только отрицательно махнул рукой. Ему лучше уйти отсюда, это он уже понял, сейчас подходящий момент воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Уже через полчаса они с Адамом выезжали на шоссе, ведущее к Варшаве.