Текст книги "Такая карма"

Она

Вчера вечером к Наталье забегала Света, поболтать, съесть по куску торта. А самое главное – узнать впечатления от новой работы. Наталья долго думала, что стоит рассказывать, а о чем – умолчать. Но разве от Светки что-то утаишь? Невозможно! Постепенно она из нее кое-что вытянула: о сделанном специально ремонте, ничегонеделанье второй день, странной реакции окружающих на новую должность в их банке. Светлана Анатольевна все выслушала внимательно и сделала свои собственные выводы:

– Зря Наташ, ты сомневаешься. Этот мужик тебя хочет, тут даже на картах гадать не стоит, все очевидно. А эти твои рассуждения: старая, молодая, некрасивая – они как дым. Никто еще алгоритма не придумал, как вернее всего мужика захомутать. Так ведь часто бывает – хочет самец кого-то, а от чего – и сам не знает, еще и расстраивается, что себя контролировать не может. У них же мозги где? Между ногами, правильно, вот они ими и думают, верней, хотят. Только вот как поступить тебе лучше – не знаю. Если сразу дашь – можешь быстро такой синекуры лишиться, надоешь ты ему и все – больше не нужна, пора домой собираться. Так что подольше его вокруг себя поводи, хоть что-то заработать успеешь, хватит, пока себе следующую работу подыскивать будешь. Черт, не везет тебе. А насчет всех твоих сомнений – это ты брось. Мужики ни на какие такие сложности не способны, примитивные все, у них и души-то нет, только то, чем они думают, я уже говорила.

Наталья еще попыталась уговорить подругу, что ошибается. Но та мертво стояла на своем, ссылаясь на свой многолетний опыт и знание людей. Наташа попыталась вникнуть в слова подруги – что-то в этом во всем было. Если бы она была на месте Светки – восприняла бы все точно так же, однозначно. А вот на своем – до сих пор ни в чем не уверена. Есть о чем подумать.

Следующее рабочее утро тоже началось в одиночестве, она уже стала привыкать и не без удовольствия подумывала о том, что сейчас примет почту, а потом завалится в мягкое кресло с новым детективом, которым она обзавелась по дороге сюда. Но сладким мечтам не суждено было сбыться. В двенадцать появился босс, прошел в кабинет, опять приказав не беспокоить. И как по мановению волшебной палочки, в дверях сразу нарисовался Виктор Владленович с толстенькой папочкой в руках

– К Алексею Геннадьевичу, – махнул он ей. Но памятуя приказ начальника, Наталья выскочила из-за стола и встала у него на пути.

– Не велено беспокоить, – сама удивляясь себе, произнесла она невесть откуда взявшееся холуйское выражение.

– Мне нужно, доложи!

Недоверчиво косясь на посетителя, чтобы он без нее не рванул в кабинет, Наталья прошла к селектору.

– Алексей Геннадьевич, к вам Виктор Владленович.

– Позже.

– Когда позже, Алексей Генадьевич, во сколько? – это уже совершенно неприлично прокричал подбежавший к селектору управляющий.

– Часа через два.

– Спасибо, я подойду.

– Я позвоню вам, – вспомнила о своих обязанностях Наталья, – когда Алексей Геннадьевич освободится.

Управляющий недовольно зыркнул на нее и покинул приемную, утащив свою толстую папку.

Тут же открылась дверь кабинета.

– Ушел? – спросил босс, – Ну, слава богу. Надо немедленно бежать отсюда, надоел до чертиков! Пошли обедать!

– Но…

– Никаких «но», это приказ, начальника, между прочим, – и опять, сам он вроде усмехается, а глаза стынут холодом. Наталья только пожала плечами. Приказы не обсуждают.

Заперев приемную, они прошли по коридору. Начальник остановился возле лифта. Наталья хотела пройти к лестнице, но он удивленно глянул на нее, и она послушно застыла рядом, внутренне проклиная все на свете. Подошел лифт, Наталья, обмерев, вошла в кабину, лифт тронулся, и она сразу почувствовала дурноту. Вот, она знала, что так будет, все вокруг уже размывалось на контуры, она обернулась к боссу, чтобы предупредить о том, что сейчас случится и уперлась в пронзительный голубой взгляд. Зацепившись за него, мгновение помедлила и вдруг почувствовала, как дурнота отступает, впервые в жизни. Держась за этот взгляд, как за спасательный канат, она дотерпела до первого этажа. Со стороны, начальника, разумеется, все, вероятно, выглядело дико. Она повернулась к нему, и вдруг уставилась, ничего не говоря. Но ей было наплевать, главное, она смогла удержаться от приступа, первый раз в жизни!

Они вышли из здания и завернули за угол. Там, оказывается, размещался дорогой ресторан, как положено по статусу ее боссу: с бархатными голубыми креслами, хрустящими накрахмаленными скатертями, золоченными канделябрами для свечей и целой армией вышколенных официантов. Посетителей было совсем мало. Конечно, можно только представить, какой здесь будет счетчик.

– Я угощаю, – небрежно махнул босс, видимо, догадавшись о ее мыслях.

Еще бы, всех денег, что есть у нее при себе, не хватит, чтобы расплатиться здесь. Они разместились за столиком у окна. Заказ делал Алексей Геннадьевич, даже не спросив, что ей хочется, только осведомившись, не вегетарианка ли. И заказал как-то уж слишком много всего, для простого обеда в рабочий день. Официант даже записывать умаялся, переспрашивал. Когда дело дошло до карты вин, Наталья посмела тихо пискнуть:

– Я не пью, совсем, нельзя, по здоровью.

Босс на секунду отвлекся, будто бы только что заметив ее тут, и заказал апельсиновый фреш. Когда официант отошел, он вольно откинулся в кресле.

– Наташенька, – интонация была слащаво-фальшивая, – я хотел бы побольше узнать о вас, расскажите мне о себе: где росли, чем увлекаетесь?

Нет, она не намерена ничего ему рассказывать. Может, еще на изнанку вывернуться? Ее жизнь его совсем не касается. Он все равно в ней ничего не поймет. Но что же делать? Надо говорить только то, о чем он сам может узнать. Да и вообще, интересно как он прореагирует на такие подробности биографии своей секретарши:

– Я бывшая стриптизерша.

Его лицо вдруг стало совершенно беспомощным, даже не верилось, что можно так быстро измениться.

– Стриптизерша? Значит, вы умеете танцевать?

– Могу. Прикажете станцевать для вас? – ее понесло явно не туда, но слова уже вырвались – не вернуть.

– Нет, что вы, – немедленно смутился он, – а вот скажите, вы какие-нибудь, так сказать, этнические танцы знаете?

– Я стриптизерша, а не плясунья из ансамбля народного танца.

Зачем она хамит? Он же ее ничем не обидел. Просто застольная тема, для беседы перед закусками. Надо брать себя в руки, немедленно, иначе вылетит с работы как на крыльях. Но босс вроде не обиделся, продолжает интересоваться:

– А на сцене вы когда-нибудь выступали?

– Нет.

– Аааа, – легкое замешательство, – индийские танцы знаете?

Наташу как половником по голове шарахнули, даже почувствовала, что побледнела. Опять Индия – везде и всегда, а она только что начала забывать, отвлекаться. Лучше поговорить прямо, чтобы выяснить, наконец, что ему нужно.

– Алексей Геннадьевич, не вполне понимаю вас. У меня все время такое ощущение, что-то недоговариваете, темните, вы уж давайте ближе к делу. Обещаю, на два-три ваших следующих вопросов я отвечу откровенно, если только они не будут касаться моего прошлого и личных дел.

Начальник надолго замолчал, рассматривая стакан с водой. Наконец, отважился сформулировать:

– Я видел видеоролик в интернете, там женщина танцует индийский танец, по-европейски стилизованный, откровенный, – и опять, на его волевом лице проскользнула беспомощность, – это вы?

– Не знаю, что вы там смотрели, но думаю да.

И дальше Наталья подробно рассказала историю с клипом для фильма. Босс, уже взяв себя в руки, смотрел на нее в привычной манере: холодно и пристально.

– Понятно, я так и думал. Вы великолепно танцуете. А то я все гадал – где же я вас раньше видел.

– Рада, что все прояснилось.

Обед оказался великолепным. Поглощая вкусности, они два часа беседовали о разных милых пустяках, больше не возвращаясь к щекотливым темам, и Наталья даже подумала, что давно не проводила время так славно. Выйдя из ресторана, Алексей Геннадьевич посмотрел на часы.

– А теперь по домам. После такого обеда не до работы.

– Но сейчас только пять часов. Вы поезжайте, а я вернусь в приемную.

– Нет, мое слово – закон. По домам – значит по домам. И вы.

– Как скажете. Спасибо вам за прекрасный день.

– Рад был стараться.

На следующее утро они столкнулись в дверях банка. Начальник выглядел непривычно озабоченным, без всегдашней несколько рассеянной расслабленности, к которой она уже привыкла. Через плечо была перекинута сумка с ноутбуком, хотя, Наташа знала точно, в его кабинете стоял навороченный стационарный компьютер, подключенный, как и ее, к банковскому серверу.

– Управляющий звонил, – лаконично отрапортовал он, – у нас попытка рейдерского захвата. Что это вы сразу побледнели? Разрулим, даже не сомневайтесь.

День выдался напряженным. Ее начальник и Виктор Владленович засели в кабинете, склонившись над ноутом. Все время звонил телефон в приемной, заходили какие-то люди, их Наталья не знала. Она отвечала на звонки, записывала под диктовку, а потом молниеносно печатала документы, провожала в кабинет посетителей, отшивала тех, кого босс отказывался принимать и постоянно, в огромных количествах, варила кофе, таская его на подносе в прокуренный моментом кабинет. Надо же, она даже не представляла, что ее начальник может быть таким: властным, грозным, уверенным, без всяких колебаний и сомнений. Теперь все было гармонично в нем: отрывистые приказы подчиненным, гордо выпрямленная спина, сжатые как пружина стальные нервы, голубой холод из глаз. Вокруг все крутилось и кипело. В половине седьмого он отпустил всех, набившихся в кабинет, поблагодарив за мозговой штурм. План действий был составлен.

– Давайте мы с вами зеленого чайку попьем. Посидим пять минут в тишине – и отдыхать по домам.

Наташа послушно отправилась в приемную заваривать чай. Она уже составила все приготовленное на поднос, когда в приемную вплыл новый, необычный персонаж. Молодая девица, в длинных, до колена, лаковых малиновых сапогах на высоченной шпильке. Через локоть у нее была небрежно перекинута короткая шубка, в ушах, под рыжими вьющимися волосами и на пальцах ослепительно полыхали в электрическом свете бриллианты, на руках позванивали золотые цепочки. Через секунду вбежал запыхавшийся охранник снизу:

– Олеся Игорьевна, я вас умоляю, нельзя, рабочий день уже закончился, у вас нет пропуска…

– Я же тебе паспорт оставила, чего тебе еще нужно? – отрезала посетительница, даже не обернувшись, – у меня и дел-то всего на минуту. Стой здесь, если хочешь, сейчас уйдем.

Потом она обратилась к Наташе, которую все это время ощупывала бесцеремонным взглядом.

– Это ты у меня, что ли, шалава престарелая, мужика увела? Теперь я тебе устрою, мало не покажется! Что стоишь, как немая, отвечай!

Наталья собрала в одно полученные еще в детдоме навыки ненормативной лексики, глубоко вздохнула и…

Оказалась в каком-то странном месте. Она стояла у решетки маленького балкона. Внизу в полной темноте горели костры. Множество костров. Дом с балконом, наверное, был невысокий, и она могла различать даже языки пламени, облизывающего поленья. Рядом с кострами толпились люди, одетые уже в привычную ей одежду. Балкончик тускло освещался светом, падающим из-за двери, на полу рядом с ней сидел парень, выглядевший как хиппи, перебирая струны гитары на коленях. Незнакомая музыка удивительно подходила к этому вечеру, ко всему вокруг. У нее в голове крутились, повторялись три слова, постоянно с разными интонациями.

– Наталья, Наталья, – вклинился в ее видения знакомый голос, – очнитесь, слышите меня, – она почувствовала, ее похлопывают по щекам. Такая реальная секунду назад картинка стала расплываться, исчезать. Она ощутила, как ее губы, совсем независимо от нее, произносят слова:

– Секс, драгз, рок-н-ролл, – и через долю секунды, – Берт!

Первое, что она увидела очнувшись, было лицо ее начальника, абсолютно бледное, нереально, на нем застыло такое изумление будто он только что увидел что-то невозможное, например, тигра посреди своей приемной. Зрачки его расширились, проглотив синеву глаз. Он пристально смотрел на нее, или даже, сквозь нее, так, что она испугалась, не стало ли дурно и ему. Наконец, он вернулся в окружающее:

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, терпимо, – она действительно чувствовала себя неплохо. Странно, никогда еще никому не удавалось вытащить ее из приступа. Вовка рассказывал, и по щекам били, и под нос что-то совали, и холодной водой обливали. Все было попусту, до сих пор. Она отвлеклась, Алексей Геннадьевич еще что-то говорит:

– Она ударила вас?

– Кто?

Начальник поднялся на ноги, и она увидела Олесю, ее держал за руку охранник.

– Не трогала я ее, вот он может подтвердить. Лешечка, я правду говорю. Я к тебе шла, еще раз поговорить хотела, обсудить.

Теперь они все трое вопросительно смотрели на нее.

– Не трогала, – как эхо отозвалась Наталья. Босс кивнул охраннику и тот потащил упирающуюся красавицу в коридор. А Наташа утонула в собственной мысли. Она все поняла! Только не знает почему! Этот человек как-то влияет на ее приступы, в его присутствии все проходит легче. И она даже может рядом с ним сдерживать их, не терпеть, молясь, чтобы ее хватило до дома, где ее никто не увидит, а просто смотреть на него – и припадка не случится. Это просто поразительно!

Начальник опять неотрывно глядел на нее. Но теперь ей уже не казалось, что враждебно. Наоборот, на дне его глаз, под несколькими слоями всего, она уловила, почувствовала удивление и почему-то панику. Этот человек что-то не понимает, от того ему очень некомфортно, непривычно.

Алексей Геннадьевич повернулся, наконец, спиной.

– Сейчас вызову шофера, – процедил он и скрылся за массивными дверьми кабинета.

Он (много лет назад)

Кажется, я схожу с ума. Вокруг меня злая Майя, наваждение, морок, я перестал различать, где реальный мир, а где только собственные иллюзии. Моему разуму не за что зацепиться в окружающей пустоте, наполненной призраками. Я не знаю, как мне быть, на что опереться. Эта женщина, Наталья, мы связаны с ней прочными нитями, я чувствую, но не знаю почему. Почему она все знает обо мне? Откуда, кто рассказал ей то, что я сам не сообщал никому, даже деду? Я всегда думал, все можно доверить логике, разуму. Но тогда получается – это просто подстава, кто-то играет против меня. Этого не может быть – я уверен, никто не знает обо мне самого главного, исключено. Исключено! Или я уже не я, а тоже призрак, вожделенно бродящий между соблазнами Шамбалы, забвения! Мне надо на что-то опереться, правдивое, чтобы вернуть хоть капельку уверенности в собственной реальности. Я уйду в воспоминания, прямо здесь, в рабочем кабинете, не дожидаясь бессонницы в уютной темноте домашней спальни. Мне надо чуть отвлечься от всего и окунуться в то, что действительно было, уже случилось. Река памяти подхватывает меня и несет, баюкая и успокаивая.

Знаете, какое дорожное движение в Индии? Да, левостороннее, но это еще не все. Дороги Индии – это хаос, вечные заторы и пробки, беспредел. Отец никогда не ездил в Дели сам за рулем, у нас был водитель. Все мы считали, чтобы ездить здесь – надо тут и родиться. У индусов нет правил дорожного движения, есть только сигналы. Получит дорогу для себя тот, кто дольше и громче будет бибикать, и поэтому на улицах даже собеседника не слышно – на все голоса воют, ревут, сигналят машины. А еще коровы – они повсюду, спокойно переходят дорогу, не обращая внимания на машины, а то и просто мирно устраиваются под колесами отдохнуть. И никто не нервничает, объезжают, прямо под носом у другого водителя, дело привычки.

Поэтому я очень удивился, что Берт решился на путешествие за рулем. Но он объяснил все по-своему:

– Я уже был тут, ездил на их вонючих автобусах и поездах. Это просто ужасно, особенно, когда автобус катится над пропастью, а ты смотришь в окно, и видишь, что колеса не всегда попадают на дорогу, часто просто висят над пустотой, вниз сыплются камни. Здесь нет ничего дороже человеческой жизни и одновременно, она ничего не стоит, индусы верят в перерождение. Аварии на дороге с десятками жертв – каждодневная реальность. Нет, не хочу. В юности я занимался автогонками, даже призы брал. Лучше я сам буду беречь себя или губить, пусть все зависит от меня. Как карма. И моя Гренни.

Я вынужден был согласиться с ним. О локальном транспорте в Индии все упоминали с расширенными от страха глазами. И не пожалел. Берт вел свою Гренни уверенно и спокойно, и почти каждый вечер копался в ней, что-то доводя до ума и меняя.

К тому времени мне казалось – я знаю Индию насквозь, до самого ее, скрытого от туристов, дна. Оказывается, ошибался. Эту страну нельзя узнать до конца, потому что она всегда разная, каждый день, в каждой деревне и у каждой реки, ее можно только снимать, слой за слоем, и все равно никогда не доберешься до конца, не нащупаешь скрытое от посторонних глаз дно. Мы проехали тысячи километров, побывали в десятке городов, но каждое утро не знали, чего ожидать днем. Там обязательно случалось что-то новое, прежде не виденное и еще не пережитое. Десятки храмов и дворцов слились перед моим внутренним взором в бесконечную живописную гирлянду. Такие, сделанные из разноцветных цветов, надевают на шею божествам. Каменные изваяния богов уже давно казались живыми, я поверил в это, как уже тысячелетия верят индусы. Но это все не главное там. Самое важное, Индия – это чувства, которые она вызывает в каждом, и ты меняешься, обновляешься в этих переживаниях, сам не замечая как. Здесь все открывается постепенно, неторопливо, шаг за шагом.

Первое острое чувство, которое испытываешь – жалость, когда видишь картонные полуразвалившиеся хибары, прилепившиеся к горам, или просто шалаши и бочки для костров, над которыми готовят пищу, беременных женщин, спящих на кишащих насекомыми рваных матрасах, голых детей, словно собаки, копошащихся в грязи. Хочется закрыть глаза и не видеть больше, раз не можешь помочь. Но уже через несколько дней замечаешь иное – эти дети просто нереально красивы – огромные глаза, белоснежные зубы, стайками они облепляют проезжих и весело улыбаются, пытаясь коснуться тебя. Здесь считается, если дотронешься до белого, это обязательно принесет удачу. Иногда подходят мамы с карапузами, вежливо и доброжелательно просят потрогать их малыша. И в какие бы трущобы ты не забредал – все вокруг улыбаются, радуются, тебе, себе, своим детям. Иногда стайки ребятишек обступают тебя и просят: рупию, конфету, ручку. Если получают желаемое – смеются, они довольны. Нет, эти люди не считают себя несчастными и не ропщут на судьбу. Здесь многовековое деление на варны, касты, и они знают, что никогда не заработают много денег, не сделают карьеру, не будут иметь большой дом, потому что родились там, где родились. Поэтому они и не мечтают об этом, радуясь тому, что имеют: яркому солнышку над головой, своим детям, тарелке риса, ничего другого им не нужно. Они не тратят свою жизнь в погоне за тем, что все равно никогда не получат, а потому счастливы и безмятежны. Никогда в Европе мы не увидим такого полного, безмятежного счастья, сколько бы ни искали. И ты заражаешься их счастьем, тоже привыкаешь довольствоваться простыми радостями, становишься спокойным и безмятежным.

Мы жили, где придется: в крошечных гестхаусах, хижинах из бамбуковых листьев с матрасом на голой земле, в домах гостеприимных индусов, что делились с нами своей едой, случалось, ночевали и в машине. Помню, как хозяин одного из домов, где мы остановились на две ночи, каждое утро проверял палкой почтовый ящик, не заползла ли туда змея, а то она может укусить почтальона или кого-нибудь из домочадцев. А я ужасно боялся змей, и везде мне сначала казалось, что вот там, под деревом или в кустах меня поджидают полчища этих тварей, чтобы немедленно наброситься. Но шли дни – и ничего не происходило, и я постепенно излечился от своей фобии. С каждым случается только то, что должно случиться.

Меня потряс Тибет с его скалами, вершинами, монастырями и хрустально-холодным воздухом, таким прозрачным, что зрение словно обостряется, ты видишь на многие километры вокруг. Природа там чем-то похожа на нашу: сосны, пихты, резкий запах хвои вокруг. Сначала кажется, ты в подмосковном лесу. Но картинка все время меняется – от привычному к незнакомому. Развевающиеся на ветру флажки, мерные удары барабанов откуда-то. Нет, ты далеко от всего знакомого, даже от Дели, здесь все другое, особенное, свое. Тибетские монастыри холодны и мрачны внутри, даже если выкрашены снаружи веселой охрой, как вся природа вокруг, совсем не похожая на ту Индию, что южнее. Рев тибетских горнов разносится по всей округе. Это неправдоподобно длинные трубы, в которые целыми днями дудят монахи-послушники, выдувая священный «Оммм…», чтобы научиться отрешаться от земного. Заросшие шерстью до самой земли добродушные яки, похожие на гигантские плюшевые игрушки, смирно бредут рядом со своими хозяевами. Здесь сурова природа и жестки люди, привыкшие выживать среди гор и разреженного воздуха, которым тяжело дышать. Задыхаясь и заплетаясь ногами, мы с Бертом, случалось, целый день лезли по гладким скользким валунам, рискуя каждую минуту слететь и расшибиться, чтобы рассмотреть какой-нибудь маленький монастырь, спрятавшийся высоко в горах. И в этом был смысл, мы каждый раз обязательно узнавали что-то, прежде еще неведанное. Мы набирались новых знаний, часто сакральных. Только потом, много лет спустя, я понял, что все, что открылось мне за эти недели – потребовалось много позже, сыграло свою роль, пригодилось мне, чтобы выжить и не потерять себя, пусть и не сразу.

И по контрасту – большие яркие северные города, с разряженной толпой на улицах, гомоном, шумом, смехом, плачем, неизменными коровами на обочинах, рынком, кипящим на каждом углу, пылью, удушающим запахом специй, разложенных для продаже прямо на земле, криками торговцев, водителей, погонщиков скота. Здесь чувствуешь себя маленькой песчинкой, неизвестно каким ветром принесенной сюда. Здесь можно затеряться, исчезнуть, словно тебя никогда не было – никто не заметит. Здесь так много всего и всех, что один человек не важен, не нужен, все останется по-прежнему и без тебя.

Я вспоминаю огненную пуджу, вечернее моление в ашраме у какой-то реки. Каждый может прийти сюда, присоединиться, только надо снять обувь, когда вступаешь на каменную лестницу, ведущую вниз. На широких ступенях сидят индусы. Играет музыка. Внизу пылает костер. Рядом статуя Шивы, вокруг нее светильники, удушающий запах благовоний. Монахи бросают в огонь цветы, рис, спелые фрукты, порезанные на дольки. Это подношение их богу, чтобы он не забывал о людях, что любят его. Дым окутывает скульптуру. Так совершается приношение, бескровная жертва. На фоне нереального заката – потустороннее, совершенно фантастическое зрелище. А потом по реке плывут сухие листья с зажженными в них свечками, светятся, мигают огоньки. Когда я опускал свою свечу – на секунду закрыл глаза и пожелал счастья всем, кто так дорог для меня: маме, папе, деду, сестренке. Тут верилось – стоит только по-настоящему захотеть и все сбудется, как задумаешь. По-другому не может быть, иначе все эти люди не сидели бы здесь, оставив привычные дела, нужно только поверить, глубоко и искренне.

Храм Ханумана, спрятавшийся в непроходимых джунглях. Хануман – это бог-обезьяна, близкий друг Рамы и его жены Ситы. Я помню, моя няня рассказывала, что его мать была очень красивой женщиной и однажды, гуляя в горах, наповал сразила своей красотой бога ветра Ваю. От их союза появился на свет Хануман. Поэтому его еще называют Марути – сын ветра. Хануман очень сильный и умеет летать, как его отец. Но еще он любит вкусно полакомиться. Как-то, вскоре после рождения, он впервые увидел солнце, решил, что это сочный плод, и попытался откусить от него кусочек. За это на него рассердился бог войны Индра, и метнул молнию. Молния сломала лакомке челюсть, за это его и прозвали Хануманом – разбитая челюсть. Хануман покровительствует наукам и деревенской жизни.

Монахи подкармливают диких обезьян, и здесь их видимо-невидимо, пробираясь к воротам, мы попадаем в толпу, стаю, не знаю, вокруг просто масса этих животных. Огромные, ростом с меня, и поменьше, самки, с повисшими на них детенышами. Они все скалятся, строят рожи, кривляются, кажется, улюлюкают вслед, провожая меня тяжелым взглядом из-под низко нависших бровей

– Не смотри им в глаза, ни в коем случае, – кричит Берт, оборачиваясь ко мне, – они этого не любят, могут броситься, только погляди, какие у них клыки, – и я послушно опускаю глаза, отворачиваюсь от обращенных на меня почти человеческих взглядов.

Но поздно, здоровенный самец подходит ко мне и упирается тяжелым, почти разумным взглядом. Я все-таки стараюсь не смотреть на него, упорно отводя глаза в сторону. Наконец, он убеждается, что я безопасен и молниеносно вырывает из моих рук бумажный пакет, секунда, и он уже сидит на ближайшей пальме, а вокруг хохочут его сородичи. Прямо как человек, он открывает пакет и заглядывает в него, надеясь найти что-нибудь вкусное. Там фляжка с водой. Он вытаскивает ее, крутит в лапах, и так и не догадавшись, что это, прицельно запускает мне в голову, я еле успеваю отскочить, потом все-таки поднимаю помятую емкость. Еще в пакете нитка из бус с деревянными слониками и колокольчиками, я купил внизу, у случайного торговца. Эта штука зверюге нравится, и он немедленно наматывает ее себе на шею. Больше в пакете ничего нет, не полакомишься. Обезьяна разочарованно ревет и разрывает пакет на малюсенькие клочки.

В самом темпле, когда я разглядываю наружную роспись, кто-то хлопает меня по плечу, оборачиваюсь – непонятное существо, но вроде все-таки человек, только какой-то странный: набедренная повязка, длинные волосы грязными патлами спадают на плечи, палка в руках, с золотыми и красными лентами, сзади привязан длинный хвост. Глаза смотрят куда-то сквозь меня, застывшие, остановившиеся. Кажется, так делал Будда, бродил по храму, переодевшись в обезьяну, чтобы почувствовать, каково это. Он протягивает руку, я кладу рупию, и он отходит, по-моему, даже не успев разглядеть, кто секунду назад был перед ним. Медленно бредет к тележке торговца, на которой разложены бананы, еще какие-то фрукты, орехи. Вокруг носятся небольшие обезьянки, пытаясь что-нибудь стянуть у продавца, или выпросить, протягивая крошечные, поросшие с тыльной стороны жесткой шерстю, ладошки.

Однажды мы останавливаемся на два дня в индийской семье. У них есть слоны. Две большие серые туши таких огромных размеров, что приходится задирать голову, чтобы рассмотреть их. Это папа и мама, у них недавно родилась красавица-дочь. Слоненок совсем маленький, где-то в треть от своих родителей, и весь какой-то чистенький, новенький, и сразу видно, что девочка, огромные глаза опушены длиннющими ресницами, и все ей интересно и любопытно, и ново. Она еще многого не знает, поэтому робкая, стеснительная. Я протягиваю руку, чтобы погладить по боку, а она ласково смотрит на меня.

Быть погонщиком и хозяином слона – в Индии почетно. Это хорошая, ответственная работа, приносящая деньги. Они богатые люди. Появления на свет слоненка хозяева очень ждали. У них есть сын, мальчишка лет десяти, это будет его слон. Парень уже знает, чем будет заниматься долгие годы подряд. Сейчас они не расстаются со слоненком, привыкают друг к другу. Вместе играют, едят и даже спят. Мальчишка моет свою малышку, ласкает, ухаживает за ней, охраняет. Они будут вместе всю жизнь, его. Слоны живут дольше людей, до ста лет, особенно такие, домашние, за которыми тщательно ухаживают: кормят, лечат, любят. Этому человечку только десять, а он уже знает что-то о себе на всю жизнь. Хотел бы я тоже так? Не знаю точно, тут есть о чем подумать, но такая перспектива совсем не кажется мне отталкивающей. А как же будет его девочка, когда останется без него? Она ведь тоже привыкнет к хозяину. Мне даже страшно подумать об этом. Тем более, родители мальчишки показывали нам могилы слонов, принадлежавших их семье много лет, несколько поколений. Это очень впечатляющее зрелище – один за другим холмики, оставшиеся от огромных животных, переживших своих хозяев, за этими могилами до сих пор ухаживают, убирают цветами, а значит – помнят. Кто-то из этих слонов даже умер от разрыва сердца, оказавшись без своего любимого друга. Животные намного преданнее людей. Но это не в характере индусов – задумывать так надолго, они все живут настоящим днем, потому, может, меня так и цепляет эта семья, где все расписано на годы вперед.

И бок о бок с трепетным отношением к животным – редкое презрение к женщинам. К ним тут относятся несопоставимо хуже. Рождение девочки в бедной семье – траур. Она никому не нужна, только даром ест хлеб. А потом ее еще придется сбывать с рук, пристраивать. Та семья, в которую она со временем придет женой, тоже должна будет кормить дармоедку. Поэтому, чтобы от нее отделаться – придется заплатить. Некоторые семьи мухлюют, выдают замуж своих дочерей бесплатно, обещая заплатить после свадьбы, а потом обманывают. И тогда с бедной женщиной могут сделать в деревне все – вплоть до того, что сжечь живьем. Если такой поступок дойдет до властей, а этого на девяносто процентов не случится, виновные просто отсидят в тюрьме несколько лет, тогда как за преднамеренное убийство священной коровы – смертная казнь. Поэтому в маленьких деревнях я стараюсь опускать глаза, не пялиться на женщин, хотя многие просто ослепительно красивы. За мои взгляды может попасть им, а их доля и так нелегка.

Мы побывали в небольшом городке у священного Ганга, посвященном богу смерти, Шиве, вся набережная здесь в храмах. Сюда со всей Индии собираются верующие старики, чтобы умереть у самых ступней Шивы, и быть сожжеными тут, откуда совсем близко добираться до него. Вечером у каждого храма зажигаются погребальные костры, тела умерших приносят на легких носилках, завернутые в красные с золотом ткани. Красное и золотое – цвета Шивы. У костров только мужчины, женщин оставляют дома. Одни костры большие, на них кладут носилки целиком, и сыновья умершего перемешивают угли. У бедняков не хватает денег на дрова, здесь дерево дорогое, и тогда они сжигают своих родных по частям, двигая носилки в костер. Никто не плачет. В Индии не принято оплакивать смерть, она только переход к новому рождению. А в это же самое время в Ганге купаются, стирают белье, совершают ритуальные омовения, окунают младенцев. Все рядом, бок о бок здесь – печаль и смех, бедность и богатство, смерть и рождение.