Текст книги "Япония: путь сердца"

Навык Культуры (в Японии)

Японию можно назвать одной из самых культурных наций – не потому, что она помнит древние тексты, а потому, что чтит духовную культуру. Можно иметь высочайшую литературу, музыку, философию – и не быть культурной нацией. В России, в частности, разрыв между духовной культурой и массовым сознанием, высокой мыслью и беспутными нравами так и не преодолен. Отсюда ее беды – экономические, демографические. Если корни Культуры уходят в глубину, они не могут исчезнуть; рано или поздно они возвращают человеку то, что ему принадлежит. В конечном счете Жизнь и есть то, чему поклоняются японцы. Культура же – условие Жизни: вне культурного поля души высыхают, из живых становятся мертвыми.

Для японцев Культура – это все: деревья, цветы, голоса птиц, шум ветра, сияние луны; но главное – благородство тех, кто хранит заповеданное, – «человек культуры» (бун-дзин). Культура унаследована от богов – ками, в ней путь к спасению – ками нагара-но мити, что значит «оставлять все на волю богов», не вмешиваясь в Татхату – высшую Реальность. «Мы, люди, не можем превзойти ее, как бы яростно и отчаянно ни упорствовали. – Это можно счесть некоей покорностью. Но японцы не жалуются, не проклинают, как большинство людей Запада; они просто принимают это – с бодростью духа и с юмором»[139]139
  Судзуки Д. Т. Дзэн и японская культура. – С. 261–262.


[Закрыть]. В этом рассуждении Дайсэцу Судзуки есть сермяжная правда или вечная мудрость. «Гибель богов» стала причиной затмения разума, взаимоуничтожения людей в конфликтах мирового масштаба.

Судзуки уточняет: под термином «ками нагара-но мити» понимают возвращение, сохранение, восстановление того порядка вещей, который был при богах до того, как появились люди. «Это был путь свободы, естественности и спонтанности. Как же мы удалились от него? В этом заключается фундаментальная религиозная проблема. Отсутствие свободы – причина всех бед, всех страданий, всех конфликтов, которые происходят в мире»[140]140
  Там же. – С. 419–420.


[Закрыть]. И с ним трудно не согласиться. Конечно, и японцев не миновала всеобщая напасть, и их экология под угрозой, проблема «когай» – проблема загрязнения среды – встрепенула души. Но чувство вины, стремление спасти Природу говорит о непреходящей любви к ней. В Японии старое дерево подвяжут, чтобы не рухнуло, на цветы молятся. Ханами (любование сакурой) – национальный праздник. И на крышах небоскребов, и в крохотном дворике можно увидеть ухоженный садик. Урбанизация изменила облик городов, но не души людей, по крайней мере, не всех.

Природа любит тех, кто ее любит, хотя время от времени взыскует, как строгий Учитель, чтобы не отступали от Пути правды. Боги ценят усердие, заботу о сотворенном ими в начале Пути. Не оттого ли живут японцы дольше других, верят не в «конец света», а в бессмертие, бесконечность Жизни, которая не завершается с уходом человека, а лишь меняет форму. Потому и не развился у них эгоцентризм, не появилось чувства отчуждения, разъединения с Природой и с остальным миром – «домом Бытия».

Все в этой жизни не напрасно. От вековой культуры японцы унаследовали образ жизни, манеры, стиль общения: деликатность, умение слушать – не столько высказаться самому, сколько дать сказать другому. Культ предков, культ Природы, культ чистоты – не только в быту, но и в мыслях. Ничего лишнего, располагающего к праздности, суетности. Об этом немало написано, о том, что своими успехами Япония обязана культуре нравов. Но, пожалуй, более всего японцев возвышает чувство прекрасного. Не любовь к роскоши, изобилию, а умение видеть малое, очарование незаметного, скрытую красоту вещей (моно-но аварэ). В одном цветке увидеть все цветы; в одном звуке услышать все звуки. Три тысячи миров – в одной мысли. (Это и позволяет говорить о сингулярном сознании японцев.) Конечно, не все японцы причастились Красотой, но «народ» – понятие качественное, не количественное: «то, что думает Бог в вечности». О национальной душе японцы не забывали ни в какие времена.

Илл. 48. Тотоку Байдай. Пейзаж. Период Эдо, XVIII век. Национальный музей, Токио

В период Хэйан (794-1185) в ходу было выражение «некрасивое недопустимо», что означает не только умение видеть таинственно-прекрасное, но и не допускать оплошность, нерадивость. Японец, если берется за дело, отдается ему сполна. По дзэнскому образцу: «действовать посредством всего существа» (дзэнтай саю) – с полной отдачей, в состоянии муга (самоотрешенности). Потому и японская техника славится. Делать что-то небрежно – великий грех (цуми), это не столько нечестивость, сколько неопрятность, нарушение изначальной Гармонии. Некрасивое недопустимо, потому что Красота есть Истина, а Истина – Красота, они единосущны.

Чувство прекрасного обусловило отношения людей между собой, культуру чувства и мысли. Культура божественна, живет своей жизнью, следует своему Пути. Мастеру остается понять ее бессловесный язык и не навязывать себя, а прислушаться к ее голосу. Понять, что ей чуждо, что ей близко, не посягая на ее свободу. Доверие спонтанности, интуиции – от ощущения таинственно-прекрасного. Писатель Танидзаки Дзюнъитиро, классик ХХ века, выразил это образно в эссе «Похвала тени»: «В одной нашей старинной песне говорится: „Набери ветвей, заплети, завей – вырастет шатер. Расплети – опять будет пустовать лишь степной простор“. Слова эти хорошо характеризуют наше мышление: мы считаем, что красота заключена не в самих вещах, а в комбинации вещей, плетущей узор светотени»[141]141
  Танидзаки Дзюньитиро. Похвала тени // Восточное обозрение. – 1939. – № 1. – С. 124 (первое издание на русском языке).


[Закрыть]. Заметьте – опять мы видим «узор»: узор подвижный, передающий ритм Природы. Это объясняет поклонение японцев «красоте непостоянства» (мудзё-но би).

Знаменитый Кэнко-хоси в «Записках от скуки» (Х1У в.) говорил об этом, как о само собой разумеющемся: «Если бы жизнь наша продолжалась без конца, не улетучиваясь, подобно росе на равнине Адаси, и не уносясь, как дым над горой Торибэ, ни в чем не было б очарования. В мире замечательно именно непостоянство» (фр. VII, перевод В. Н. Горегляда). На эту особенность художественного стиля обратила внимание и русская художница Варвара Бубнова, прожившая много лет в Японии. Ей близко чувство Пустоты, паузы в искусстве японцев (которое и «искусством» трудно назвать, скорее – это органическое продолжение Жизни). «Рядоположение большой Пустоты и небольшой заполненности создает баланс контрастов, баланс, заменивший на Востоке механическую симметрию равновесия Запада, совсем иного психологического содержания по сравнению со свободой баланса Востока»[142]142
  Уроки постижения. Художник Варвара Бубнова / Под ред. М. П. Кожевниковой. – М., 1994. – С. 172.


[Закрыть]. Баланс или подвижное Равновесие – «Ва» (японское чтение явараги – уступчивость, мягкость) означает отзывчивость, благожелательность, но не пропорцию частей. Неправильной формы чашка в руках чайного мастера может приобщить к Пути. Пустота располагает к свободе, позволяя быть самим собой и мастеру, и тому, что он изображает. Искусство, рождающееся из Пустоты, не подавляет, а расширяет чувство и мысль человека.

Илл. 49. Коко-эн («Девять садов»), Химедзи

Японская культура развивается, возвращаясь к традиционной Основе, к «изначальному образцу», чтобы ничто не исчезло. Возвращаясь к истокам, продвигается вперед. Об этом не забыли и писатели Мэйдзи. Мори Огай пишет: «Все вещи и все идеи возвращаются в Единое. Но если разрушишь кокоро Красоты, не познаешь Истины»[143]143
  Мысли о литературе. (Бунгаку-но сисо. Гэндай Нихон сисо тайкэй). – Т. 13. – Токио, 1968. – С. 90.


[Закрыть]. В «Похвале тени» Танидзаки Дзюнъитиро описывает пульсирующую Гармонию и «цвет давности»: фон картины, оттенок туши, измятость окантовки. «То, что время наложило свою руку на эту старинную картину, совсем не мешает целостности гармонии ее с полутемной нишей, даже наоборот: как раз самая неясность картины и дает это прекрасное сочетание»[144]144
  Танидзаки Дзюньитиро. Похвала тени // Григорьев М. П. Лик Японии: Переводы и эссе. – М., 1997. – С. 314, 307.


[Закрыть].

В «Похвале тени» Танидзаки показывает, насколько отличаются идеалы европейцев и японцев. Он допускает мысль, что и наука развивалась бы в Японии иначе, если бы страна шла своим Путем. Физика и химия были бы построены на других началах, чем европейские, и наши представления о природе света, электричества, атомов приняли бы совершенно иной вид. «Нетрудно себе представить, что если бы изобретения практического характера развивались у нас самобытными путями, то они оказали бы широкое воздействие не только на формы одежды, пищи и жилища, но также и на формы политической и религиозной жизни, на искусство, на экономическую деятельность и т. д.»[145]145
  Там же. – С. 299.


[Закрыть]

Собственно, в сфере науки и искусства возвращение к единым истокам уже происходит. Преодолевая предел относительных истин, наука подходит к абсолютной. Тому свидетельство – такие книги, как «Дао физики» Фритьофа Капры или работы синергетиков – Ильи Пригожина, Сергея Павловича Курдюмова. Последний находил немало общего между современной наукой и традиционными учениями Востока. Опасаясь за будущее планеты, С. П. Курдюмов предупреждал, что в условиях неустойчивой системы и малое воздействие может привести к необратимой катастрофе. Все связано между собой. «Современная наука говорит о том, что мертвой природы не существует. Элемент „духовности", элемент прогноза, элемент памяти есть в каждом элементе мира»[146]146
  Курдюмов С. П. Новые тенденции в научном мировоззрении // Космическое мировоззрение – новое мышление ХХ1 века: Материалы конф.: В 3 т. – Т. 1. – М., 2004. – С. 82.


[Закрыть]. А. И. Пригожин напомнил об «устойчивости через флуктуацию», то есть о том, что эволюция происходит через нарушение равновесия. Преодолевается архетип статики (в соответствии с законом подвижного Равновесия – неустойчивой устойчивости или Срединного Пути).

Название книги Фритьофа Капры «Дао физики» говорит само за себя. Открывается она высказываниями крупнейших ученых. Приведем слова Роберта Оппенгеймера: «Общие законы человеческого познания, проявившиеся и в открытиях атомной физики, не являются чем-то невиданным и абсолютно новым. Они существовали и в нашей культуре, занимая при этом гораздо более значительное и важное место в буддийской и индуистской философиях. То, что происходит сейчас, – подтверждение, продолжение и обновление древней мудрости»[147]147
  Капра Ф. Дао физики. – СПб., 1994. – С. 13.


[Закрыть].

Истина едина, пребывая в «неясности и тумане», поворачивается то одной, то другой стороной. Оказалось, что и Деятельное начало – Ян (западная парадигма, в отличие от восточного Недеяния – Инь) приводит к тому, что открылось восточным мудрецам в Покое созерцания. Это и предсказывал Лао-цзы в начале «Даодэцзина», говоря о постепенном приближении человеческого Дао к Великому, от частичного знания к полному: «От одной глубины к другой – врата в таинственно-прекрасное». Однако, не зная Великого Предела, Срединного Пути, западная цивилизация оказалась в ситуации двойного Ян – разрушительного Огня. И – тяжкое признание Оппенгеймера: «Мы сделали работу за дьявола». В предисловии к «Дао физики» (1982) Ф. Капра продолжил: «Открытия современной физики предложили исследователям два пути: первый ведет к Будде, второй – к Бомбе, – и каждый волен выбирать свой путь». Сам автор предпочитает путь Будды – «путь с сердцем». Иначе как спасется мир, если около половины специалистов работают на военнопромышленный комплекс, используя огромный творческий потенциал во имя создания все более изощренных орудий массового уничтожения.

Но Эволюция продолжит свой Путь, даже если человечество не образумится и подпишет себе смертный приговор (это все же маловероятно, но нельзя забывать о такой возможности). Инь-Ян взаимо предназначены: достигая полноты, не могут не притянуться друг к другу. Интуиция открывает Знание, логика претворяет. Настало время им соединиться, и это осознали японцы. Вторым эпиграфом к своей книге «Дао физики» Ф. Капра взял слова Вернера Гейзенберга: «Значительный вклад японских ученых в теоретическую физику, сделанный ими после Второй мировой войны, может свидетельствовать о некоем сходстве между философией Дальнего Востока и философским содержанием квантовой теории». Сам автор убежден: чтобы освободиться от уз Кармы, нужно осознать целостность и гармонию, царящие в природе, включая и нас самих, и действовать в соответствии с этим.[148]148
  Там же. – С. 13, 7, 75.


[Закрыть]

Менее чем за век Япония освоила европейскую науку, будь это физика или философия, и достигла мастерства в западном искусстве, особенно в музыке. Умением учиться не только у других, но и на своих ошибках японцы обязаны все тому же закону Морали: не нарушать «единства слова и дела», намерения и действия – наследия древнего Синто, его открытости другому (об этом подробнее в главе о Синто). Беря знание извне, японцы черпают силу изнутри, от своих истоков, в соответствии с принципом «Одно во всем, и все в Одном». Ощущение единого центра – кокоро в каждой клетке и в целом организме, сообразуясь с вертикальной осью, выстраивает Триединую структуру. Этот взгляд укоренился в их сознании – тому свидетельство и культурная модель современного философа Таникава Тэцудзо.

Его модель представляет традиционный образец сингулярного видения: Единое в единичном. Каждая точка уходит в бесконечность, что придает системе устойчивый характер. Связь осуществляется не по горизонтали, а по вертикали, восходящей к Триединству на макро– и микроуровне. «Думаю, что можно рассматривать данную схему как представление системы ценностей, поэтому каждая из обозначенных областей культуры в одно и то же время является определенной идеей мировоззрения, ценностью мировосприятия и формой их осуществления. В результате получаем троякие феномены»[149]149
  Цит. по: Ожогин В. И. Штрихи к портрету японской культурологии: концепция Таникава Тэцудзо // Вестник НГУ (Серия история, филология). – Т. 4. – Вып. 3: Востоковедение. – Новосибирск, 2005. – С. 217–220.


[Закрыть]. Каждая грань кристалла культуры соотносится с политикой – экономикой – религией – наукой – искусством – философией – моралью, с их свойствами и функциями.

Культура, таким образом, предстает как многогранный, живой организм, каждый орган которого обусловлен действием другого органа. Живая, она способна преображаться. «Во-первых, культура представляет собой совокупность структурных связей, – продолжает японский ученый, – во-вторых, находится в состоянии постоянного внутреннего и внешнего взаимодействия. В-третьих, она непрерывно изменяется и развивается». Культура для японцев извечна, меняются лишь формы – в соответствии с текущим моментом. Основа же Неизменна (по закону Неизменного в Изменчивом – Фуэки-рюко, или притяжения явленного Дао к неявленному).

Основа, Центр всей схемы – Мораль. Ее цель – Добро (кит. Шань, япон. Дзэн), которое назначено человеку и достигается духовными усилиями: смысл жизни в творчестве. Экономика же в схеме занимает низшее положение, как производное от Морали. (Это нам очень важно понять: рыночная экономика сама по себе, без опоры на Мораль, не выйдет из штопора.) Философию японский ученый отождествляет с Мудростью, которой открыта внутренняя сущность (Ри, кит. Ли). Мудрость соотносится со знанием, как Неизменное с Изменчивым. «Существует различие между знанием и мудростью. Знание постоянно стареет, одновременно обновляясь. Оно развивается за счет накопления. Мудрость никогда не стареет, поэтому она не может становиться новой. С этой точки зрения, мудрость Платона или Спинозы подобна религиозной мудрости».

Итак, ощущение двух планов: Небытия и Бытия, вечного и временного, пересекающихся в определенной точке, предопределило характер японской культуры. Если принимать во внимание одно и не принимать другое, все переворачивается вверх дном: зауженное сознание «за деревьями не видит леса». Без целостного подхода множество выпадает из Единого, качество переходит в количество, Жизнь теряет смысл. Чтобы выйти из этого положения, обращаются к мудрости древних. От них узнают, что Целое само по себе морально, что назначение Культуры – спасение рода человеческого. Об этом знали и русские богословы: адские муки предназначены одному мировому эону, а искупление и спасение в новом эоне даруются всем.

Р.Б. Уже после завершения книги мне передали последний номер «Диалога цивилизаций», сборник докладов международного Форума в Родосе. Я не могла не обратить внимания на выступление китайского профессора Байчунь Чжана, директора института религии и культуры в Пекине. Он дает свою интерпретацию «культуры» и «цивилизации», соотнося их в духе традиционной модели – внутреннего и внешнего. Культура – результат обращения человека к себе, работа с самим собой. Цивилизация – результат обращения человека вовне, работа с материальной природой. В наше время разрыв между цивилизацией и культурой принимает опасные формы.

Илл. 50. Храм в Кокубундзи

Внутренняя жизнь человека невидима, отличается неопределенностью и не может быть рационализирована. Естественные науки принадлежат цивилизации, а философия, музыка, поэзия, литература – культуре. Национальные культуры различны, как и нации. Между культурными традициями есть разница, но нет противоречия. Культуры многообразны, а цивилизации однообразны. (Не случайно автор вспоминает Н. А. Бердяева.) В наше время цивилизация вытесняет культуру, что ведет к вырождению человека. Люди культуры остались только в нашей памяти, чему немало способствует современное образование.

В древности целью образования было воспитание культурного человека, в наше время – цивилизованного. Господствует утилитаризм и прагматизм. Между учителями и учащимися исчезла живая связь. Поскольку учителя передают мертвые знания, получило распространение дистанционное образование. При этом теряется живая связь между учителем и учеником. Деньги, выгода начинают властвовать над умами. Жизнь теряет смысл, обесценивается, оттого участились случаи самоубийств.

Национальная культура немыслима без богатства национального языка, и китайская культура немыслима без древнего китайского языка, который ныне предан забвению. Современный китайский язык возник совсем недавно, в начале XX века, и в нем не осталось ничего китайского.

Философия есть концентрированное выражение национальной культуры, национальной мудрости, но немногие народы имеют свою философию, как имеют ее Россия и Китай. Не меньшую роль в судьбе нации играет и знание своей истории. Без истории нет современности. Но и в отсутствии исторической памяти – упущение китайского образования. Культурный человек – человек творчества, вне культуры нет и творчества, а вне творчества нет жизни. Тем не менее, мы живем сейчас в мире цивилизации без культуры. Отсюда обилие конфликтов и войн – признак глобального кризиса цивилизации. Лишь возрождение культуры спасет мир и все человечество. В процессе диалога никто не должен потерять свое национальное лицо, культурную идентичность, такой мир будет интереснее, чем цивилизованно однообразный.[150]150
  Вестник. – № 1, 2006. «Диалог цивилизаций». Мировой общественный Форум. Греция. Родос. – С. 246–254.


[Закрыть]

Глава 2
ПУТЬ ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Неизменное в Изменчивом

Япония дала жизнь совершенной по форме культуре и развила в людях такое свойство зрения, когда Истину видят в Красоте, а Красоту в Истине.

Рабиндранат Тагор

В японском искусстве живо и поныне то, что возникло в древности. И не случайно. Под этим углом зрения хотелось бы взглянуть на японскую культуру, понять причину устойчивости ее традиционных форм, сохранившихся почти в неизменном виде до наших дней. Я имею в виду поэзию: танка, рэнга, хайку; театр Но, Кабуки, Дзерури. Можно говорить о независимости японского искусства от времени или о зависимости лишь от смены времен года, природного цикла.

Понять сущность японской культуры тем более интересно, что она, будучи порождением определенного мировоззрения, позволяет судить о типе мышления японцев, о национальной психологии, разных сферах жизни, включая религиозные отношения или отношение Верх – Низ как отношение Небо – Земля, то есть взаимонеобходимости, когда одно находит опору в другом. Конечно, наивно думать, что жизнь не вносила изменений в эти отношения. Бывали времена, когда Верх и Низ менялись местами, но ненадолго. На глубинном, структурном или подсознательном уровне эти отношения были столь же неизменны, как отношения Земли и Неба.

Важно понять, что в любом явлении есть две природы: небесная и земная, или два уровня: сакральный и профанный, между которыми мало общего. Моя задача – показать Неизменное в японской культуре, идеальную модель. Эта модель не всегда находит подтверждение в эмпирической жизни, но именно она предопределяет вектор движения японской культуры. Можно сказать, для японцев Культура первична, все в конечном счете сообразуется с ее назначением: вести мир к совершенному порядку. Это явствует уже из иероглифов, которыми пишется слово «культура» (бунка): бун/фуми – «письмо, текст, предание», а также «образец, украшение»; ка/бакэру – «меняться к лучшему». Таким образом, Культура направляет к заданному образцу или к «предустановленной Гармонии» (Ва). Все, что находится в поле Культуры, сообразуется между собой, не вступая в конфликт, ибо Культура призвана соединять, а не противопоставлять одно другому. В этом одна из причин совместимости религий в сознании японцев и на территории их храмов.

Илл. 51. Ритуальный танец

Изначально японцы полагались не столько на доводы разума, сколько на зов «истинного сердца» (магокоро), чистого и светлого, на сердечное знание, интуицию более, чем на знание книжное, логику. Не идея, а образ лежит в основе их мышления. Священный текст «Кодзики» («Записи о деяниях древности», 712) не поучает, а приучает видеть во всем богов (ками) наглядным описанием их поступков. Языком религии становится язык искусства, будь то ритуальные песнопения или священные танцы Синто, будь то заклинания – мантры или символические жесты – мудры буддизма Сингон, призванные очистить сердце – сознание. Этому же следуют все виды дзэнского искусства, столь популярные в наше время: икэбана, чайная церемония, сады камней. Понятия добра и зла японцам заменили образы чистоты или загрязненности. Вот почему в Японии такое значение придают ритуалу Очищения (О-хараи), прежде всего сердечного. «Если сердце чисто, то и все чисто» («Вималакирти сутра»)[151]151
  Не удивительно, что японские христиане, такие как Утимура Кандзо (1861–1930), были потрясены религиозными распрями в западном мире, где все борются со всеми: «Неверующие противостоят христианству, римские католики – протестантам, унитаризм – православию. Человечество раскинуло свои палатки, одна часть против другой, одна секция одной части против другой секции той же части. Каждая пытается извлечь пользу из ошибок и неудач другой. Не только отдельные люди не доверяют друг другу, но человечество в целом уподобилось потомкам Каина» (Утимура Кандзо. Собр. соч.: В 40 т. – Токио, 1980–1984. – Т. 3. – С. 136).


[Закрыть].

Илл. 52. Сцена театра Но

Во все времена японская культура ощущала «Неизменное в Изменчивом» (фуэки-рюко): «Без Неизменного нет Основы; без Изменчивого нет обновления». Значит, Неизменное есть вечная Основа, утрата которой грозит культуре гибелью, а нации – вырождением. Форма выражения Основы должна меняться, чтобы не утратить связь с меняющейся жизнью, но меняться ровно настолько, чтобы не исчезло ощущение Неизменного в Изменчивом. Поэтому в трактатах по поэзии или театру Но оговаривается, до какой степени допустимы отклонения от изначального образца. В поэзии – это «следование изначальной песне» (хонкадори): поэт повторял известную танку в слегка измененном виде. Но смысл этого приема глубже: он отражает тенденцию Возвратности к тому, что лежит в Основе, – к песне или танцу, исполненным небесными богами. Возвращение к истоку позволяет не оторваться от Основы, не ввергнуть мир в хаос, в который он впадает, нарушая вселенский ритм.

Из этого вытекает непротивопоставление одного другому, например, прошлого – настоящему. Японская культура есть Культура Пути. Не случайно разные виды искусства обозначаются словом «Путь»: Путь поэзии – Ка-до, Путь театра Но – Ногаку-до, Путь чая – Тя-до и т. д. Следовать Пути – значит следовать вселенскому Закону, не зависимому от человека, данному ему свыше, как его ни назови: Путь, Логос или Божий Промысел. И хотя японцы верят в Путь божеств (ками) – Синто, однако изначальные свойства Пути присутствуют в каждом из них. Есть извечный Путь – все уже существует до Времени (то, что японцы называют Истиной – Макото). И есть Путь, явленный во времени, – в форме, в слове, звуке, цвете; в делах человеческих. Все едино в своей Основе и двуедино в своем проявлении. Явленный, земной Путь то удаляется от извечного, Небесного Пути, то приближается к нему, но не может отпасть от него, как не может Земля надолго отпасть от Неба (а если отпадет, то погубит себя). Такой взгляд японцев на мир позволил им избежать раздвоения: человек не отделял себя от Природы, разум – от чувства. Тот, кто следует Пути, направляет сущее к Добру. Потому и называют этот Путь Срединным, Благим или Путем божеств. Отсюда, собственно, и свойство Возвратности: возвращаясь к Основе, восходят к богам, то есть от временного – к вечному, к «нетленной Красоте».

Илл. 53. Маска театра Но

Японцы во все времена принимали за Основу Истину – Макото, которая являла изначально-прекрасное, скрытое в любом явлении. То, что доступно взору, не может в полной мере свидетельствовать об Истине, не может исчерпать мир невидимый, но может дать о нем представление, если мастер способен «забыть себя», следовать не своей воле, а небесной, воле богов – ками. Невидимое и неслышимое время от времени принимает образ «видимого и слышимого» (микики). Отсюда у японцев благоговейное отношение ко всему в Природе и к тому, что делает человек своими руками. Речь идет не об относительных истинах, не об эмпирическом знании, постоянно себя отрицающем, а об Истине абсолютной, которая недоступна взору, но доступна просветленному сердцу[152]152
  В «Словаре древних слов» сказано: «В литературе главное передать Макото, но это не значит изображать вещи как есть. Нужно уметь передать их небытийностъ, скрытую Красоту» (Когодзитэн. – Токио, 1964. – С. 326).


[Закрыть].

Илл. 54. Божёство. Один из двёнадцати Дэвов

Вера в реальность Небытия (Му) – мир неявленный, истинно-сущий – обусловила язык иносказаний, культуру подтекста, ее интонационный характер. Ощущение Небытия как полноты непроявленного мира, где все изначально существует, привело к особой авторской позиции – к позиции как бы неучастия в том, что делаешь, ибо человеку не дано исчерпать божественный замысел. И такой жанр, как дзуйхицу («следование кисти»), определил дух японской литературы на все времена. То, что появилось в Японии в Хвеке, живо до сих пор, к «Запискам у изголовья» Сэй Сенагон, положившим начало дзуйхицу, или к «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу, не пропадает интерес и в наши дни, причем не только в Японии.

Задолго до знакомства с Дзэн, с его идеей «не-я» (муга, санск. анатман) или «не-умствования» (мусин, санскр. ачитта) японцы доверяли тому, что видели и слышали, более, чем себе. Потому и стремились передать все «как есть» (коно мама). В явленном образе присутствует изначальный образ неявленного мира, Красота Небытия (Му-но Би), которая доступна просветленной душе того, кто «забыл себя»[153]153
  На эту несосредоточенность на себе, на отсутствие антропоцентризма обратил внимание К. Г. Юнг: «То, что Восток способен так легко избавляться от эго, по-видимому, свидетельствует о разуме (mind), который не может отождествляться с нашим „разумом“… Кажется, будто восточный ум менее эгоцентричен, его содержания более свободны по отношению к субъекту… Сознание в нашем смысле слова считается определенно низшим состоянием, состоянием авидъя (затемнения, помрачения), тогда как то, что мы называем „темными задворками сознания", понимается как высшее сознание». (Юнг К. Г. Сознание и бессознательное. – М., 1997. – С. 512).


[Закрыть]. Отсюда поэтика ёдзё (сверхчувства) – поэтика чувства в его полноте, способного прозревать Истину. Невозможно умом постичь душу (сердце – кокоро) каждой вещи или то состояние Всеединства, о котором говорит старец Сео, приверженец Учения о сердце: «Если у Вселенной одно сердце, значит, каждое сердце Вселенная». Этот тип связи – «Одно во всем, и все в Одном» – доступен лишь сердечному знанию, интуиции. Сердечный центр делает каждую вещь целостной, неповторимой и вместе с тем сопряженной с другими вещами, открытой миру. Сопряженность двух миров образует полицентрическую структуру, что не могло не сказаться на законах японского искусства. «Совершенная композиция предполагает такую согласованность, – говорит Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) в «Заметках об искусстве», – такую связь внутри произведения, что, когда тянешь за собой одну нить, мгновенно находишь отклик в целом… Когда я говорю „композиция", возможно, возникает мысль о статичном состоянии, о неподвижной форме. Но это не форма, а сила, вернее, равновесие сил, напряженных до предела».

Итак, Истина или Красота (что для японцев одно и то же) постигается глубинами души, чувством удивления, восторга. Это позволяет говорить не только об этической и даже не об эстетической доминанте японского искусства, а об эвристической, призванной расширить не столько ум, сколько чувство, интуицию, и через полноту чувства достичь Просветления. Но вызвать восторг может лишь то, что неожиданно, что потрясает, как вспышка молнии. Японцы назвали это словом мэдзурасий – «необычное, редкостное, диковинное». С самого начала приняли они во внимание качественный критерий, внутренний закон, а не количественный, не внешнее измерение, скажем, правильную пропорцию частей. Вещь ценили за ее неповторимость как «единственную в Поднебесной» (Тэнка ити). Превосходный знаток Японии Сергей Елисеев вспоминает слова японского поэта: «Написать стихотворение, которое нравилось бы всем, – нетрудно, а написать такое, которое нравилось бы одному, – трудно»[154]154
  С. Г. Елисеев и мировое японоведение. – М., 2000. – С. 71.


[Закрыть]. Сэами, мастер театра Но, убеждает: «В сердце должно быть лишь одно чувство». Три века спустя напомнит Басе: «В хайку должна быть лишь одна мелодия»[155]155
  Керайсе (Записки Керая). – Токио, 1971. – С. 104.


[Закрыть].

Но как эта сосредоточенность на единичном, на неповторимости каждого движения души, даже каждого мига сообразуется с традицией Возвратности, знаменующей непрерывность художественного процесса, с правилами канона? Если мировоззрение привержено Пути, то повтор невозможен в принципе – именно потому, что все в пути. Каждая вещь в следующий момент уже не та; как сказано в известном афоризме, ити-го ити-э («каждая встреча неповторима»). И зачем повторять, если в мгновении – вечность, в одном звуке – все звуки?!

Если все неповторимо, если у каждой вещи – своя душа (кокоро), то как все соотносится между собой? Что позволяет единичному быть одновременно Единым – «Одно во всем, и все в Одном»? Ответ заключается в двойной природе Пути: явленное в образе прерывно и временно, неявленное – непрерывно и вечно. Уже первые три бога, согласно священному тексту «Кодзики», задали код японской культуре. Неизменное, пребывающее в покое, явлено Священным Центром Неба, первым богом – Амэ-но Минака-нуси. Изменчивое, пребывающее в движении, задано двумя следующими богами: Таками-мусуби – Верховным духом соединения, прародителем небесных богов – ками, и Ками-мусуби – прародителем земных богов, духов – моно. Как сказано в «Словаре японских богов», ками пребывают не только в Великой Природе, одухотворяя все вещи, но и в сознании людей. Три бога положили начало Творения (Дзока), а слово мусуби означает «производящая душа» (тама)[156]156
  Нихон-но ками-гами-но дзитэн. – Токио, 1997. – С. 30, 34.


[Закрыть].

Но Дзока – не совсем то, что понимают под Творением в христианской культуре. Глагол «мусубу» – кодовое понятие японской культуры, означающее соединение двух начал в одно целое, – самоестественное возникновение или рождение. И в современном языке слово «мусубу» означает «соединять», а также «завязь, зачатие». Закон внутренней сопряженности, сердечного созвучия – главный формообразующий принцип искусства. Так что два бога не столько сотворили нечто, сколько дали жизнь непроявленному, пребывающему в Небытии, соединив два в одно. Этот тип связи – одно в другом – олицетворяет сакральная частица «но», напоминающая виток мировой спирали. (Об этом я уже писала[157]157
  Григоръева Т.П. Читая Кавабата Ясунари // Иностранная литература. – 1971. – № 8.


[Закрыть].) Потому Дзока понимают как Творящий Дух или свойство самого Пути (не случайно элемент «путь» входит в иероглиф дзо). «Может ли кто из людей запечатлеть взмахом кисти или исчерпать словом небесное Творение!» (Басе, дневник «По тропинкам севера»).

По воле небесных богов все соединяется между собой гибким типом связи – сердечным откликом, что уже в древности обозначили иероглифом Ва – «Гармония», а страну называли Ямато – «Великая Гармония», но это не означает «правильное соотношение частей, пропорциональность». Для японцев Гармония означает подвижное равновесие, процесс пульсации, следование естественному ритму или Пути. Путь же исключает деление, остановку, существование одного за счет другого: в Пути одно дополняет другое, составляя с ним целое.