Текст книги "По алфавиту (сборник)"

Татьяна Гржибовская (Склярова)
По алфавиту

© Гржибовская Т. В., текст, 2019

© Алексеева Т., иллюстрации, 2019

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2019

* * *

«Арбузной коркой коркой пахнет дождь…»

 
Арбузной коркой
                  пахнет дождь,
курится тротуар,
клубится пар –
                   несутся прочь
обрывки покрывал.
Двор вымер.
Ни одной души
на белом свете нет,
лишь одинокий лист кружит –
рисует твой портрет.
Сквозь дождь звучат
                       слова твои:
«Шагнём за горизонт!»
Со мною вечер разделив,
грустит без дела зонт.
 

«Бессонница!…»

 
Бессонница!
Ты приплелась опять!
Дождём осенним,
                      густо моросящим,
в окно стучишь
                     назойливо-просяще
и форточку пытаешься сорвать.
Бесцеремонно треплешь занавески,
вдоль стен скользишь противным холодком,
мерещится твой профиль в тусклом блеске
поверхности зеркальной.
                                    Коготком
царапаешь рубцы обид давнишних,
сомненья ворошишь на дне души,
цветы засохшие с окошка скинешь
порывом ветра
                       – и кому нужны?!
Я веки не сомкну до мутного утра,
затравленно в углы вперяясь взглядом,
где шорохов клубки,
                    где ведьмина игра
                                            теней
и снов обрывки рядом…
 

«Бреду в потёмках…»

 
Бреду в потёмках.
                       Тихо светят звёзды.
Кому они приветливо мигают?
Кому секреты задушевно шепчет
гуляка вечный – лёгкий ветерок?
И путь опять пересекают тени
кустов косматых и зверей пугливых,
с кем анемичный лунный луч затеял
ночные догонялки.
                      Видит Бог,
вокруг – лишь одиночество немое,
попутчик неизменно молчаливый,
что следует неслышно по пятам,
всю жизнь деля меня
                        – с моей лишь тенью.
 
 
Но в темноте меня теряет тень из виду,
сама становится лишь частью темноты,
и с одиночеством дорогою извитой
идём вдвоём до заданной черты.
 

«Вам всё скучно… и всё нелюбо…»

 
Вам всё скучно… и всё нелюбо.
Залпом выпит бокал вина.
Только ветреность – Вам подруга,
                           да и ту тоска увела.
 
 
Друг остался один – одиночество,
не смеётся и не веселит.
За спиной кто-то шепчет пророчества,
заговаривает боль обид…
 
 
Вы всё мечетесь,
                        что-то ищете –
бесприютности нет границ.
В доме Вашем
                   убогие нищие
разорили гнездо синих птиц.
 

«Возвратилась снова в гавань…»

 
Возвратилась снова в гавань,
тихо вёсла утопила,
днищем вверх перевернула
утлую лодчонку.
Камешки перебираю –
много их под слоем ила:
разноцветных, пёстрых, милых,
что волной ко мне швырнуло
из морского рая.
 
 
Слышу гомон шторма дальний,
вижу лёгкое ветрило…
Наваждение мелькнуло
на мгновенье…
                    И уплыло!
 

«Ворона, забравшись повыше…»

 
Ворона, забравшись повыше,
венчает красавицу-ёлку:
ей кажется – всё в мире слышит,
                        всё знает.
                А что в этом толку?
 
 
Так мы, забираясь повыше
в дерзаньях своих и стремленьях,
казалось бы, лучшего ищем –
теряем бесценные перья…
 

«Всё тоскуешь о Белой Земле…»

 
Всё тоскуешь о Белой Земле[1]1
  Белая Земля – название группы островов на северо-востоке Земли Франца-Иосифа.


[Закрыть] –
вечной стуже, заснеженной мгле
и о нём говоришь иногда
– белом царстве из снега и льда.
Вновь спрошу:
– И о чём загрустил?
Ты ответишь:
– Я шанс упустил
побывать там – один на один
с белизною арктических льдин,
где никто до меня не ходил.
Одиночество Белой Земли –
это словно лекарство, пойми…
Кто я был? Кто я есть? Кто таков? –
расспрошу у бесстрастных снегов.
Так согласна меня отпустить?
Протянуть неразрывную нить,
от тебя до меня протянуть,
в эту синь, в эту стынь, в эту жуть?
 

«Вспомнишь ли, нет ли…»

 
Вспомнишь ли, нет ли –
                      всё реже и реже…
В сумраке тихом
          кто тебя нежит,
песни пастушьи поёт?
Взгляд синих глаз и влекущ
                          и небрежен.
Ход роковой «конём»
                               неизбежен:
снится тот взгляд королю.
Чья-то безудержность,
                   чья-то безбрежность…
В формулу нашу вкралась
                               погрешность:
странное слово: «люблю».
 

«Вянут флоксы и душно, и сладко…»

 
Вянут флоксы и душно, и сладко,
август дыней медовой созрел.
У меня, как всегда, – всё в порядке,
у тебя, как всегда, беспредел.
Жжёт костры уходящее лето,
щедро в топку швыряет листву.
Ты, по-прежнему, с кем-то и где-то,
я, по-прежнему, просто живу.
Снова густо стрекочет кузнечик,
будто лето ещё впереди!
Я поверю в кузнечика речи –
ведь тебе он не противоречит!
Знать бы точно – чёт или нечет,
взять бы лето в бессрочный кредит!
 

«Губернский город…»

 
Губернский город.
Пыль корявых улиц,
по уши в землю вросшее окно,
смешок кокетливый
              провинциальных умниц
и фантазийное заката полотно.
              Здесь я когда-то жил.
Расхаживал неспешно,
уверенный, что жизни нет конца…
Здесь вновь весна,
здесь вновь цветёт орешник!
Но моего не узнают лица.
 

«Да, ждала тебя так долго…»

 
Да, ждала тебя так долго,
что, дождавшись, и не рада.
В сердце холодно и колко,
как в предвестье листопада.
Желтизна коснулась листьев –
сколько краски у разлуки!
В безразмерности пространства –
километры, годы, муки…
Нет, не встретились с тобою.
Тихо-тихо снег ложится.
Тихо-тихо, бело-бело.
Я хочу в нём раствориться.
 

Диптих. Лето-2010

1

 
Так ползёт чернильное пятно,
подъедая рыхлость промокашки,
плесень так ползёт, когда тепло,
каша из горшка в знакомой сказке.
Так ползёт бесцеремонный смог,
накрывая город толстой тушей,
проползти он все заслоны смог
и закрасил небо чёрной тушью.
 

2

 
Солнце – пульсирующий ртутный шарик.
Небо…
Глаз в его поисках шарит:
где оно, небо?
Где мы?
В песочнице дети пирожные лепят.
Шелест иссохших листьев – их лепет,
их личики – в марлевых кружевах-масках.
Ну же, в какой мы сказке?
Город растерянным призраком
блуждает в пепельной взвеси.
То тонет он, то парит в поднебесье.
Если…
Господи, еси…
 

«Догорают уставшие свечи…»

 
Догорают уставшие свечи,
в окна смотрит задумчивый
                             вечер,
и меня обнимает прохлада.
Я представлю, что ты –
                           где-то рядом,
и, обманчивой мыслью согрета,
просижу у окна до рассвета.
 
 
Но предчувствия колкие смутно
пронесутся, как лунные тени,
и настанет хмурое утро
с осознанием ясным потери.
 

«Есть в осени печальной благодать…»

 
Есть в осени печальной благодать,
когда мир замер
и природа стынет,
когда зеваем беспрерывно –
                                тянет спать!..
и сон в тепле домашнем
слаще спелой дыни.
Когда дрожат озябшие листы
и в сердце вызывают состраданье
пожухлая трава, и голые кусты,
и тоненький ледок
на лужах утром ранним.
От слёз осенних пухнут облака,
вдали сверкает ртутным блеском речка,
и та пора уже недалека,
когда снега, как шубою овечьей,
кроют берега, холмы, дома…
 
 
А нас согреет ожиданье встречи!
 

«Живу, как все прочие смертные…»

 
Живу, как все прочие смертные,
не брезгую рыбой в желе,
как и они, не ведаю,
будет ли завтра… и
будет ли о чём жалеть.
Затюкана днём ошалелым,
теряюсь в скользящем
                            потоке метро
и, первым делом,
торможу спутанных мыслей
веретено,
иссякший источник чувств
                                отключаю,
погружаюсь в дремоту,
как все, «в измоте»,
с одним лишь желаньем:
«Сейчас бы чаю!»
А дальше – на автопилоте,
чтобы завтра
снова включиться
в захватывающую игру,
как все прочие смертные.
Словом, живу.
 

«За сиреневым окном…»

 
За сиреневым окном,
где недавно лето млело,
хрустнув ржавленным листом,
осень свой пирог доела.
 
 
Выпал снег – черёд зиме
холодить, белить и править,
заметать следы во тьме,
освежать земную память…
 
 
И не скоро над окном
разрыдаются сосульки,
и вселенский метроном
даст зиме всего лишь сутки…
За сиреневым окном
уплывают год за годом.
Жизнь спешит куда-то,
                                  в дом,
заглянув лишь мимоходом.
 

«Задумчивый сентябрь…»

 
Задумчивый сентябрь
рассыпал мне на плечи
несбывшихся надежд
пожухлую листву…
Ты бросил, уходя,
сухое: «Время лечит…»
А ветер листья гнал
к забытому костру.
 
 
Метался, рвался, тлел
оставленный тобою
костёр, и шелестел
в нём отзвук слов
твоих…
Сгорал сентябрь.
В плену огня
              нас было двое:
сгорала я.
                     В душе
рождался первый стих.
 

«Зима дряхлеет…»

 
Зима дряхлеет.
Жаль её,
вдруг ослабевшую старуху…
Неумолимое по кругу
                   движенье вечности –
старьё весна выносит из квартир,
без сожаленья, без оглядки,
зима ж пытается заплатки
приладить к старым дырам…
Мир наполнен шумной суетой –
прощанье и одновременно встреча…
Я грустный взгляд зимы замечу,
ей захочу сказать: «Постой!»
… слова мои – что звук пустой.
Весна смеётся! Время лечит.
 

«Каждый день…»

 
Каждый день –
как заведённая кукла.
Я там,
         я здесь,
                     тут я.
С утра – плита,
плита – посуда,
посуды – груда!
Семья!
Делами тешусь:
                   семеню,
                   мельтешу
                   в спешке.
В круге домашних дел
вращаюсь волчком,
к вечеру – на диван
ничком.
 
 
Милый вернётся,
в глаза мои
          глянет с участьем.
Вот оно –
               счастье!
 

«Когда касаешься ты чёрно-белых клавиш…»

 
Когда касаешься ты чёрно-белых клавиш –
привычный мир с ног на голову ставишь.
Меняют вид знакомые предметы,
уводят нас от жёстких трафаретов.
То – погружение в горячий омут звуков,
волнение, что отзовётся
жаркой мукой…
И так легки твои большие руки,
так далеки печали и разлуки…
 

«Куда-то несёт и качает меня…»

Крыму

 
Куда-то несёт и качает меня,
вниз-вверх несёт и качает,
толкает меня за волною волна,
волна за волной толкает.
Земля или небо над головой,
                              земля или небо?
То ветер резвится, играет тугой
– бросает то вправо, то влево.
Я – лёгкая щепочка, птичье перо
в объятьях свободной стихии,
где правит могучий и грозный Сварог
и древний дух Киммерии.
 

Лучшая подруга

 
Бессонница!
Мы вновь с тобой друзья!
Нам друг без друга обойтись нельзя.
Тебя не жду –
                    являешься ты вдруг,
как лучшая из всех моих подруг.
Ты мне верна на протяженье лет
среди удач, везений, невезений, бед…
К тебе привыкла я
                  и к странностям твоим.
Зеваешь ты?
             Не спи!
                     Давай поговорим!
Пусть неутешно барабанит дождь…
Замёрзла ты?
             Тебя бросает в дрожь?
Накинь-ка на себя
             потрёпанную шаль,
устройся в кресле,
             слушай, не мешай.
Ты видишь, как сегодня я бледна?
Всё, что услышишь ты,
              услышишь ты одна…
 

Маяковскому

 
Гуляю
          по
литературным
           сочинским
                      местам:
мне маяком –
Маяковского имя.
Вот он прошёлся
                        здесь,
вот прошагал
                    – там…
Маяковский,
         Полонская
                 и иже с ними…
Ещё не остыла
                «огненная вода»[2]2
  «Огненная вода» – легендарные сероводородные источники курорта Старая Мацеста в Сочи, где в июле 1929 года побывал Владимир Маяковский – первый и последний раз. В Сочи состоялось премьерное чтение автором «Стихов о советском паспорте».


[Закрыть],
хлебнувшая
            жарких стихов поэта.
Смелее, товарищи,
                       шагайте сюда,
в год двадцать девятый,
                                  в лето.
Пусть время осыпалось
штукатуркой седой
                         легендарной
Кавказской Ривьеры
и след Маяковского
смыло водой
                  дождевой
в день премьеры.
 

«Мы на кухоньке тесной…»

 
Мы на кухоньке тесной
вареники ели с черникой
и мечтали, как будем
свои покорять «эвересты»!
За окном плыл закат,
величаво и чинно,
той эпохи, что нам подарила
беззаботное, яркое детство…
 
 
В том далёком краю,
где нам было тепло и уютно,
в тесной кухоньке окна
не светятся радостью больше
и не хлопают двери
приветливо и поминутно…
И никто не хохочет
над книжкой «Каникулы Кроша»…
 
 
Не приходят мне письма
от школьных друзей закадычных:
все по белому свету разбросаны
                         в поисках счастья.
Пусть молчат – напишу им
                      по давней привычке,
верность дружбе скрепляя
почтовой сургучной печатью.
 

«Мы с тобой лежим «валетом»…»

 
Мы с тобой лежим «валетом».
Город стонет перегретый,
жар вливается в окно…
Всё на свете – всё равно.
Мы в глубоком охлаждении,
мы друг к другу – ни движения…
Заморожен разговор,
в душах – ледяной затор.
Может, холодок меж нами
рос, скрываемый годами?
А теперь вдруг лишним третьим
объявился летом этим?
 

«Не войду в Ваш дом хозяйкой…»

 
Не войду в Ваш дом хозяйкой –
там давно другая правит,
а дарить любовь утайкой –
это против всяких правил.
Помните, как уступила
дом настойчивой и модной?
Тикают часы уныло
и отсчитывают годы…
 
 
На висках у Вас замечу
иней – так душа промёрзла!
Но нечаянная встреча
не согреет – слишком поздно…
 

«Не до сна сегодня мне…»

 
Не до сна сегодня мне:
слишком жёсткая подушка,
бигудюшка возле ушка
надоедлива вдвойне.
Ложем изверга Прокруста
представляется постель.
До утра дожить – вот цель.
Заберусь в романы Пруста…
Бесприютностью ночной
в жгут искручена простынка,
и заезженной пластинкой
мысли мозг терзают мой.
Взгляд в окно – ослеплена
темнотой чернильной едкой.
И разлучницей-соседкой
промелькнёт меж туч луна.
 

«Ничто не изменилось…»

 
Ничто не изменилось:
те же волны
в потехе пенной полируют гальку,
разменную монету диких пляжей,
то резво, то лениво набегая,
меняя поминутно настроенье,
то кротостью понежив, то обвальным
искристым шквалом выбросив на берег.
Всё те же неизменные закаты:
громада раскалённого светила
с дотошной точностью
                     скользит по глади неба
без облачка единого, без тучки,
за что бы можно было зацепиться
и вспыхнуть, дать багровости заката.
Но нет!
Ни ветерка не предвещая,
спускается палящий диск на волны
и тонет, как и прежде, обрекая
на неотрывное заката наблюденье
в надежде миг остановить счастливый,
когда Зелёный Луч заронит в сердце
предчувствие грядущих перемен.
 

«Облака…»

 
Облака,
         словно белые слоники,
в небе сонном
            плывут чередой.
И тихи
       мило спящие дворики,
в нашей комнате
           дремлет покой.
Отчего же,
         вскочив спозаранку,
по притихшему дому брожу?
…сон тревожный,
                    как ночи изнанку,
скрупулёзно в себе ворошу.
В предрассветном застывшем затишье
мысль струится,
                    чиста и строга.
У тревоги,
             непрошено-пришлой,
сонной заводи берега.
 

«Обрывки туч, как тени чьих-то душ…»

Крыму

 
Обрывки туч, как тени чьих-то душ,
парили над притихшею землёй,
сплетался с вечностью корявый плющ,
и россыпью камней лежал покой,
седые склоны сгорбленных холмов
в туманах чьи-то тайны берегли,
и гордый нрав отвесных берегов
упрямству противостоял волны.
Казалась сном реальность.
Если есть
         в пространстве мира
                           Заповедный Рай,
то рай земной для душ усталых – здесь.
«Замри! Не думай! Глаз не открывай!..»
 

«Он давно безутешно влюблён…»

 
Он давно безутешно влюблён,
а она – поэтесса – мечта.
Хорошо быть в молчанье вдвоём.
А вокруг суета, суета…
и кружится хмельной хоровод
чьих-то празднично-дружеских лиц.
Танго, вальс, мазурка, гавот –
в томном мареве страсти слились.
 
 
Между ними – пространство морей
и неистовство скрытых стихий.
Он отважен, как сказочный Грей,
только ей – дороже стихи.
 

«Она играла мазурки…»

 
Она играла мазурки –
           складывала витражи
                           из мармелада.
Играла в жмурки
             от лада к ладу.
Волосы поправляла
             округлым взмахом.
То рьяно, то вяло,
             то, как забияка,
крутила-вертела
мазурками:
то вправо, то влево…
Забавлялась,
точно мазурка –
мышь в шёлковой шкурке.
 
 
Смеялась,
губы кусала,
вызывая
у зала
оцепенение,
сквозь
беззвучное пение
так хитроручно
нанизывала звуки
на нить
витражного узора!
Так споро!
 

«Когда затреплет жизнь…»

Острову Уединения (Ensomheden)[3]3
  Остров в Карском море, открыт норвежским капитаном Эдваром Иоганнесеном в 1878 году.


[Закрыть]

 
Когда затреплет жизнь
проблемами земными,
когда удача отвернётся и успех,
когда постылым станет дом,
разочаруешься в любимой,
когда бежать захочешь
         от себя, от всех…
                               Куда?..
Врываться в дом к друзьям,
пусть даже самым близким,
сжигать тоску в угаре сигарет?
Безвыходность топить в вине, бутылке виски?
Старо, как мир, а утешенья нет.
 
 
Но есть на глобусе заметная чуть точка:
Среди сверкающих океанических равнин
Затерянный во льдах, как ты
                                    – он одиночка,
Бескрайний остров, одинёшеньки один.
 
 
Тот остров погружён в уединенье,
судьбой заброшен, вечностью забыт…
Туда вези свой тяжкий груз сомнений,
оставив серый неотвязный быт.
Там отдохнёшь.
                   Найдёшь успокоенье
и отрешишься вмиг от суеты сует.
 
 
Обитель иль острог, но в том уединенье
не нужен будет чей-нибудь совет:
навязчивый ли, дружеский ли, мудрый –
сознанием не завладеет он,
не запорошится словесной пудрой
твой ясный разум.
                        …Явь это иль сон?..
В хрустальной чистоте уединенья
ты празднуешь победу над собой.
 
 
И сонм кипучих мыслей, вдохновенье
свивают нимб над гордой головой…
 

«Отпылало. Отболело. Успокоилось…»

 
Отпылало. Отболело. Успокоилось?
Нам не выйти из очерченных границ.
И у Вас, и у меня, дал Бог, устроилось.
Я – не Золушка,
а Вы – увы! – не принц.
Вспоминаете? Жалеете? Страдаете?
На зазубринах источенных надежд
в одиночество всё глубже ускользаете,
одиночеством в душе латая брешь.
Не наладится.
                    И очень трудно справиться
с намагниченностью родственных сердец.
Предназначенность друг другу нам останется
да несомкнутость обрядовых колец.
 

«Память рисует картины…»

 
Память рисует картины
здесь, в среднерусской пыли,
как одинокие льдины
море качает вдали.
На перекрёстке двух улиц,
чуть в стороне от дорог,
слезоточиво зажмурясь,
греется древний сугроб.
Робкая травка отважно
в срок освежила газон –
скоро хлопчатобумажных
платьев настанет сезон!
Ну, а пока рановато:
в самом начале июнь.
Стланик, от шишек косматый,
весел, разлапист и юн.
В тонком изяществе хвои
лиственниц скрыта печаль,
в каждой – прелестница Хлоя
чудится мне невзначай.
То сахалинское лето
шлёт мне из детства привет,
взмахом рябиновых веток
гроздья забросив в рассвет.
 

«По выцветшим цветам…»

 
По выцветшим цветам
                   старинного ковра
ступала мягко
                    поступью кошачьей:
к тебе я шла,
                   с три короба врала,
что от любви слепа –
давно была я зрячей!
Себе врала
              упорно,
                       наперёд,
разрыв душевных струн
                   предполагая.
И тускло в зеркалах
                   ковровый переплёт
высвечивался.
                   Ты стоял у края…
 

«Полночная луна…»

 
Полночная луна,
                    о чём твоя печаль,
о чём веками
             ты тоскуешь безнадёжно?
Закутавшись в туманную вуаль,
на мир земной взираешь –
                            грустно, нежно.
Какая боль твой омрачила лик?
В чём тайна бледности
                         и тихого сиянья?
Загадочный, как Вечность,
тусклый блик
                 на полотне небесном
       Мирозданья.
 

«Потерялись мы в городе диком…»

 
Потерялись мы в городе диком,
среди серых бездушных громад.
Чёрных стёкол тревожные блики,
лабиринт тёмных улиц безликий,
птиц испуганных всполохи-крики
и таинственный аромат.
Мы – безмолвные тени,
                              мы – зомби,
мы заложники чьих-то причуд,
мы блуждаем невидящим взором
по бесчисленным коридорам,
нет конца и начала которым,
что в тупик неизменно ведут.
Мы бесплотны,
                   безвестны,
                                 безвольны,
мы плывём по течению дней,
нам не скучно, не грустно, не больно,
и, похоже, мы даже довольны,
что забыли о воздухе вольном
и о Солнце – в плену фонарей.
 

«Поэты есть…»

 
Поэты есть,
      что жгут глаголом,
а есть поэты –
                     городят
громады фраз
словесным ломом
и горы сборников
плодят.
 

«Привиделось, что начала стареть…»

 
Привиделось, что начала стареть:
вдруг страшно стало в зеркало смотреть,
боюсь ещё одну морщинку отыскать
в придачу к тем, что не дают мне спать.
Проблемы стали круче донимать –
бесчисленна напористая рать.
Решишь одну – на подступах другая
маячит, нерешённостью пугая…
И бледность щёк, увы, не новизна,
и в полнолуние лишаюсь сна…
Неужто, правда – старости приметы?!
А молодость вторая – рядом где-то?
 

«Пугливый зверёк…»

 
Пугливый зверёк –
                          эта девочка
в старом пальтишке.
Вопросов боится,
а если ответит – соврёт:
«Я к бабушке еду!
Никто меня, тётя, не ищет!
Мне здесь выходить –
вот он, мой поворот…»
И тут же уснула,
свернулась котёнком
                          девчонка,
уткнулась
           в коленки поджатые,
                          сладко сопит…
И курит угрюмо
водитель автобуса платного,
и метка детдома
имеет предательский вид.
 

«Раз сон приснился…»

 
Раз сон приснился:
                     я была одна.
Где все, кого люблю,
                     кто близок мне и дорог?..
Бурлящая река – её не вижу дна,
мост каменный и въезд в огромный город.
Слепящий солнца свет,
                      немолчный шум воды,
бегущей по камням в неведомую Лету.
Я чувствую присутствие беды
всей тяжестью оков, бедою мне надетых.
И вырваться хочу из паутины сна,
и закричать хочу,
                      чтоб голос свой услышать.
Но обездвижена, ослеплена, нема…
Вздохнуть могу лишь – и лечу!
                                 Всё выше, выше…
 

«Расплескалась капель за окном…»

 
Расплескалась капель за окном,
дразнит солнышко первым теплом,
трели льют разомлевшие птицы,
                 и мяукают зычно коты…
Может, плюнуть на всё
                         – и влюбиться?!
Как посмотришь на всё это ты
из глубин одиночества жгучего?
Одному тебе – не наскучило?