Текст книги "По алфавиту (сборник)"

Рождественское стихотворение

 
Усталость утра,
серость дня,
тягучесть вечера…
Однообразьем бытия
зима отмечена.
Чем ближе Рождество, тем день
томит особенней,
в декабрьскую светотень
мы смотрим совами.
Морочит голову зима
игрой с пейзажами –
заснеженную сказку дня
своротит кряжами,
а то – распустит акварель
тоскливой слякотью –
Рождественский псевдоапрель
капелью звякает.
И утомительно скучны
забавы зимние,
и ночью к нам приходят сны
холодно-синие.
 

«Сгущалась мгла…»

«Я пережил лето 2010»

(надпись на футболке)

 
Сгущалась мгла,
ложился смог
на крыши зданий,
вдоль дорог
свет ослабевших фонарей
тонул во мраке.
Не видно жителей.
Темно.
Вдруг где-то хлопнуло окно,
и кто-то вышел из дверей,
он был во фраке.
Мелькнула тень – Наполеон!
                     – Москва горит?!
И только он
            Покинул дивную Москву
                           в дымах пожара,
как сон прервался.
Страшный сон!
Москву не взял Наполеон,
но вязкий, душный, дымный смог
смог то, что Бонапарт не смог:
Москва – уж не дышала…
 

«Сквозняк!…»

 
Сквозняк!
             И мыслей никаких!
А в голове –
                 танцует стих,
и хочется,
               отбросив муть
зелёную, тягучую,
свободною душой
                       вздохнуть,
нырнуть
         в благополучие.
И хочется,
           забыв про борщ,
который вечно варится,
уйти
        в Неведомое,
                      прочь,
и в этом не раскаяться!
 

«Сквозь чёрный квадрат окна…»

 
Сквозь чёрный квадрат окна
темнеет небесный свод.
Я снова одна.
                    Одна!
Шагаю неспешно вброд –
уже не страшна река,
коварный водоворот,
и некого упрекать,
что с кем-то уплыл мой плот…
Сквозь чёрный квадрат окна
мерцает ущербный диск.
Всё хорошо – я одна!
А ты – заезжий артист…
 

«Скитается, покинутая всеми…»

 
Скитается, покинутая всеми:
семьёй, судьбой и разумом своим.
И для неё остановилось время,
и в этой роли ей не нужен грим –
Безумная!
             А держится богиней,
ей гордости лохмотья придают,
а взгляд пронзительный
                        и отстранённо-синий
рождает в сердце странный «неуют»…
Возникнет призрачно знакомая фигура
в потоке сером будничной толпы,
и кто-то в спешке злобно бросит:
                                            «Дура!»
Она в ответ …подаст ему цветы.
 

«Скользили тени…»

 
Скользили тени
                    по ступеням замка,
и было боязно,
                    и было зябко,
и запах тлена источали стены,
сочились каплями
                    мгновенья бытия,
как кровь сочится
                    из открытой раны,
замшелый камень
                       будто бы
                                 оплакивая.
И было сердцу холодно и жутко,
происходящее
             казалось злобной шуткой,
и разбивались капли бытия,
как чьи-то жизни
                   о гранит событий.
 

«Сумерки сближают…»

 
Сумерки сближают.
Станете роднее
                своему соседу
                      и тому, в углу.
Тусклый свет плафона,
                      тихая беседа:
– Про судьбу спросите,
                     вам я не солгу…
 
 
Сумерки сближают.
И стучат колёса
                    по клавиатуре
бесконечных шпал,
                   и невозвратимо
время нас уносит
                в сумрак дней грядущих,
где нам жребий пал…
 
 
Опускаю шторы,
                 закрываю веки.
Призрачно мелькают
                 блики прошлых лет.
Мчится скорый поезд –
                 вехи, вехи, вехи…
В снежных искрах тает
                 серебристый след.
 

(Вильнюс – Москва, 1991 год)

«Та девочка, что…»

 
Та девочка, что
не пришлась ко двору,
в другую сегодня
играет игру.
И домик песчаный
построен без Вас.
Прочнее он в тысячу раз
того, что обещан был
Вашей игрой…
Но хочется девочке
бросить порой
и домик песчаный,
и звёздную роль,
и всё променять
на сердечную боль…
 

«Так о чём мы тогда говорили?…»

 
Так о чём мы тогда говорили?
И не вспомнить,
наверно, теперь.
Крепкий кофе варили, курили.
Ночь стучалась в открытую дверь…
Я смеялась, а ты – был поэтом.
Пух летел с тополиных ветвей,
и в разгар раскалённого лета
мы глотали горячий глинтвейн.
 
 
…Дверь, как прежде,
                  не заперта –
                                что же
всё стоишь на холодном ветру?
Разве стал ты кому-то дороже,
Разве ждёт кто-то –
                     так, как я жду?
 

«То был спектакль…»

 
То был спектакль –
                           игра двоих
и сон волшебный декораций.
Продуман был последний штрих –
и было не к чему придраться.
Был соткан призрачный туман –
обман-завеса мыслям здравым,
и трав ночных густой дурман
привычки искажал и нравы…
И отражённый лунный свет
в игру вплетался гармонично,
и стаи колдовских примет
исход вещали драматичный.
 

«Убегу в город-хаос…»

 
Убегу в город-хаос,
наполненный спешкой и шумом,
от назойливой памяти –
подружки угрюмой.
Растворюсь в суете
движений и звуков,
распорю сеть
навязчивых «глюков».
Память!
Нет с нею слада!
Держит в когтях
былого шарады,
сушит мозг,
чередуя слепые картины,
строит мост
в царство Ундины.
Не пойду по мосту –
убегу в город безумный,
заблужусь в лабиринтах
соблазнов,
бездумно
окунусь
в карнавал разноцветных надежд,
что всякого манит,
он подхватит, закружит
вихрем призрачных мантий…
Я споткнусь и очнусь –
под ногами обломки карста.
Города бешеная коловерть –
горькое лекарство.
 

«Унылое утро промозгло…»

 
Унылое утро промозгло,
                           и морось
заклеила мутью
                   и окна, и совесть,
и царствуют лень и хандра
                     в душе…
          И тоска – бодра!..
Но в этом унынии –
                   скрытая прелесть.
Мы радостей «пышных»
                            наелись.
                                    Наелись!
И хочется пищи простой –
борща!
            Из дождя с листвой!
 

«Усталое море баюкает льдины…»

 
Усталое море баюкает льдины.
Жизнь пройдена мною до середины.
Мне ночью приснился прибой
и берег, открытый тобой.
Там волны, своей наготы не стесняясь,
танцуют искристый неистовый танец,
вздыхают во сне валуны,
причудливой тайны полны.
Там ветер беспечный заводит интриги
то с пеной морской, то с волною игривой.
Там, в царстве «куриных богов»
не надо нам лишних слов.
 

«Ходасевич, приходите в гости…»

Счастлив, кто падает вниз головой…

Владислав Ходасевич

 
Ходасевич, приходите в гости,
мы за чаем с Вами посидим,
и задумчиво меня о жизни спросите,
Вы, задумчивый, и, как всегда, один.
Но ответом будет Вам молчание…
Это Вас совсем не удивит:
жизнь – по-прежнему мечта,
                             порыв, отчаянье…
У «амёб» по-прежнему здоровый вид.
Мир не раз с тех пор перевернулся,
как метнулась тень вниз головой…
Грустный мальчик горько усмехнулся
из стекла, что в раме золотой.
 

«Чердак моей души…»

 
Чердак моей души –
здесь залежи былого
накапливают пыль
бегущих мимо дней
Здесь, в замкнутой тиши
перебираю снова,
что прошлого – в утиль,
а что всего важней.
Вот горькие слова.
Вот хрупкие надежды.
Вот стопки тёплых дружб,
не греющих давно…
Вот пятна совести,
отмытые прилежно…
Вот узелки на память.
Вот вино!
Из одуванчиков!
На дне бутыли.
Мечты-осколки вижу… смутно…
Ты ли?!
А дальше?
Ничего не видно.
Всё темно!
Чердак моей души –
моё второе дно!
 

«Что выяснять…»

 
Что выяснять,
кто был из нас не прав!
Преграда между нами
выше Вавилонской башни –
гора обломков
               потерпевших крах
воздушных замков,
              домиков песчаных
                     и надежд вчерашних.
Мы говорим на разных языках.
Когда и кем подсыпан яд
непониманья в души?
А может, сами мы,
единожды солгав,
                      мосты
взаимопониманья рушим?
 

«Шатенка Настя…»

 
Шатенка Настя… –
ну, вот и здрасьте!
А говорил,
              что страдаешь
от одиночества.
Что-то не хочется
бежать на край света –
                               где это?!
Схлынул жар ушедшего лета,
слова унёс и портреты…
В рамках творчества –
                     спасаюсь
                     от одиночества.
 

Школьные уроки

1

 
«Посмотри-ка, милая,
                          в тетрадку,
а теперь взгляни-ка
                          на ладошки:
пятнышки танцуют, как на грядке,
белый фартук – будто бы в горошек.
Смят воротничок…
А где манжеты?
Вот опять досадная помарка…»
За окном зима, метель –
                         да где там!
Девочке невыносимо жарко.
Та метель осталась в давнем прошлом,
заметелив детство и тетрадки,
старенькой учительницы профиль,
свет в окошке школьном –
              самый яркий.
 

2

 
Кляксы. Промокашки. Первый класс.
Вереницы палочек, крючочков.
«Я тебя люблю. Твой Фантомас» –
на обрывке смятого листочка.
 
 
Парты. Глобус. Мезозойский мел.
На доске – домашнее задание.
«Обернулась! Так, как я хотел!»
И качнулось под ногами здание.
 
 
Школьное крыльцо. Весенний дождь.
Впереди каникулы и лето.
«Я заждался. Думал, не придёшь».
Всё, как у Ромео и Джульетты.
 
 
Школьные друзья, ступеньки, школьный двор.
Заливается звонок весёлый.
Миллионы лет прошли с тех пор.
Детство. Фантомас. Родная школа.
 

Вопрос
без ответа

Vita brevis, ars longa

(Гиппократ)

«Один знакомый артист…»

 
Один знакомый артист
любил повторять:
«А нельзя – просто жить?»
Наверное, он очень устал:
играть, играть…
Потому всё чаще спрашивал:
«А нельзя – просто жить?»
То с досадой – «достали!»,
то с усталостью.
Он был не старый,
и было так странно слышать:
«А нельзя – просто жить?»
Теперь он обрёл
вечный покой.
И остался вопрос без ответа:
«А нельзя – просто жить?»
 

«Твой чемодан застал меня врасплох…»

 
Твой чемодан застал меня врасплох:
едва успела душу убаюкать
притворством,
сонмом вдохновенных строк,
как вдруг – настигнута стрелой из лука.
Да!
И вновь мальчишка тот,
чьё озорство спокон веков не знает меры,
тебе он помогал, тебе смотрел он в рот,
а мне он улыбался лицемерно.
И вот тот чемодан,
впитавший дух твой,
образ, и привычки, и пороки,
хозяином оставлен – мне для смертных мук –
и предан он забвенью на пороге.
Как слово, невзначай оброненное вслух,
тот чемодан оставлен на пороге.
 

«Одинока, безоружна…»

 
Одинока, безоружна
перед стрелами Амура,
беззащитна перед ядом
греховодного лямура.
Тинк – стрела!..
Подбитой птицей
падаешь в любви объятья,
шепчешь:
«Господи, спасибо!»
вместо гневного проклятья.
Горечь, сладость, радость, муки
принимаешь без остатка,
только мысли о разлуке
сковывают мёртвой хваткой
разум, сердце, душу, тело…
Ну, а как же ты хотела –
любить?..
 

«За стеной этюд играет Листа…»

 
За стеной этюд играет Листа
неизвестный миру пианист.
В нашей комнате светло и чисто.
Может, станцевать под Листа твист?
За стеной этюд бушует Листа –
дьявольские трели, звон монисто,
чувств накал, не знающий преград,
звукоряда бурный водопад.
Ты сидишь в своём любимом кресле,
ты гадаешь: пики, трефы, крести…
Отвечаешь скупо, невпопад.
Ты обману карточному рад.
 
 
За стеной этюд истаял Листа.
В комнате спокойно и лучисто.
Сотканный из будничных забот,
День к закату медленно плывёт.
 

«Был поздний вечер…»

 
Был поздний вечер.
В тёмное стекло
со стуком гулким
бились
дождевые капли.
Мохнатый мотылёк
влетел в окно,
став пленником
строения из камня.
Взбешённый мотылёк
метался между стен
и жаром лампы
крылья обжигал он.
Из плена вырваться
невольник тот хотел,
казалось, мечется
душа живая.
Тогда я поняла,
то был прощанья знак
тому,
что нас влекло, несло, кружило…
То счастье глупое…
И настежь мотыльку
я тёмное окно открыла.
 

«Всю ночь лил дождь…»

 
Всю ночь лил дождь
и лаяла собака –
              всю ночь.
Всю ночь – лил дождь и
              лаяла собака.
Всю ночь!
И сон не шёл –
              лил дождь и
              лаяла собака.
Под утро сон сморил.
И снилось:
всю ночь лил дождь
и брошенная
              лаяла собака.
 

«– Ты одна из многих…»

 
– Ты одна из многих, –
                                он сказал.
Ты – одна из многих…
Что ж, не будем ломать трагедию –
Те, многие, тоже слышали это,
Им тоже было несладко…
 

«Хорошо посидеть, помечтать…»

 
Хорошо посидеть, помечтать
и представить, как можно начать
жизнь сначала, с пустого листа,
всё расставив в ней по местам.
Чтоб сложилась карьера в срок,
чтобы впрок был урок чужой,
чтоб на тысячной из дорог
всё же встретились мы с тобой.
Но как долго всё это ждать?
И не видно конца пути.
И хотелось бы только знать,
где потерю свою найти.
Мне не страшен ошибок груз,
не хочу я платить оброк
богу времени –
                      я вернусь
на сто тысяч назад вёрст,
на сто тысяч назад лет.
Ты придёшь и скажешь:
«Привет!
Эх, чайку бы!
Я так замёрз!»
 

* * *

Татьяна Алексеева, художник

Родилась в немецком городе Лютерштадт– Виттенберг. Окончила училище лаковой миниатюрной живописи и иконописи в городе Липецке.

Свободный художник с прикладным направлением творчества. Владеет техникой графики, экопринта, гальваники.

Живёт и работает в Липецке.