Текст книги "Идеологема"

– Вот теперь заинтриговал по полной!

– Случайно получилось.

Я рассмеялась. Обстановка казалась мне дерьмовой, дикой и от этого смешной. Панин, как ни пытался сдержаться, чтобы продемонстрировать свою серьезность, тоже захохотал.

– Ну наконец—то.

Фраза, брошенная Грибоедовым в компании Логинова, могла относиться к чему угодно. Но когда я обернулась, уразумела, что сказана она была в отношении нас с четыреста одиннадцатым.

– Ты поговорил с ней? – обратился Дмитрий Иванович к Панину.

Тот в ответ легко пожал плечами и отозвался:

– В общих чертах.

В самую точку! Подходящее определение.

– Ты все поняла, Татьяна? – обратился ко мне друг отца.

– В общих чертах, – широко улыбнулась я.

– Хорошо, ребята, уточняйте детали, – продолжил Александр Кирович. – Работы предстоит много. Илья после твоего прибытия на место дислокации свяжется с тобой. Я тоже присоединюсь к разговору. Обсудим детали – это важно.

Послышался неприятный звук, будто что—то резко оборвалось и заскользило по несмазанному металлу. Табло высветило прибытие капсулы. Одновременно с этим из соседней двери вышли двое мужчин. Я видела их в отсеке перед отправкой с кольца военного корпуса в форме и не сразу узнала в гражданской одежде. Два, в общем—то, незаметных человека, которые легко затеряются среди толпы. По виду туристы. Уверена, что и легенда на время отбора у них будет именно такая.

Вошедшие мужчины сразу направились к открывшейся капсуле, но, заметив командиров, затормозили на полпути. Александр Кирович и Логинов устремились к «туристам» и протянули им руки для пожатия. Потом все четверо вошли внутрь капсулы. Замыкающими оказались мы с Паниным. Быстро протиснувшись в кабину, тоже пожали мужчинам руки.

– Ребята в деле, – мотнув в нашу сторону головой и обращаясь к одному из «туристов», сказал Логинов.

– Я так и понял, – кивнул собеседник. – Семен. Семен Иванов.

На вид ему около сорока. Голубые глаза, светлые волосы, узкое, вытянутое лицо. Тонкие губы кривились в подобии улыбки, но взор оставался напряженным, оценивающим.

– Татьяна Фрэй.

– Вадим Панин.

– Ну, а я – Юрий Соколов.

Другой мужчина светился весельем и, казалось, готов был одаривать им всех вокруг. Пухлые губы, курносый нос, круглая физиономия, лучики морщинок в уголках глаз – приятный парень, ничего не скажешь. Душа компании и заводила – видно сразу.

Впрочем, все мы в военном корпусе приятные до поры до времени…

– Рада знакомству, – улыбнулась я.

– Взаимно, – подмигнул Юрий и посмотрел на Панина. – Снова на одном задании, как в старые добрые времена.

– Воюем, братуха! – отозвался четыреста одиннадцатый.

Двери капсулы сомкнулись, и она полетела по тоннелю, унося нас в своем чреве. Экраны приборов показывали скорость передвижения и расстояние до следующего перевалочного узла. Выходило, что на Центральную северо—восточную развязочную станцию прибудем через три минуты с небольшим.

Мужчины сохраняли безмолвие, и я помалкивала, ловя на себе любопытные взгляды Соколова и недоверчивые – Иванова.

Тихий звук, похожий на выдох, обозначил окончание маршрута. Двери разъехались в разные стороны, яркая вспышка заставила вздрогнуть и зажмуриться. Следом пришли боль в глазах и дезориентация.

«Око», чтоб его замкнуло! Никогда к этому не привыкну.

Я открыла глаза, вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы, шагнула из кабины. Три дрона овальной формы с цифрами на боковинах и абстрактным рисунком, напоминающим человеческий глаз, зависли напротив выхода. Их задача – идентифицировать личность по сетчатке глаза, отослать информацию о прибытии гостя и проверить по базе данных на наличие специфических запросов от разных служб.

– Прибывший. Номер паспорта сто двадцать три, четыре четверки, ноль. Передвижение согласовано, – монотонно озвучил заложенную информацию дрон.

Словно эхо, ему вторили другие дроны, произнося номера паспортов мужчин. Странная короткая какофония цифр, выполненная растянуто и бесстрастно, била меня в спину. Хотелось ускориться, преодолеть препятствие.

Неожиданно для себя поменяла курс и вместо прохода к магнитным линиям отправилась к боковой стене зоны отчуждения платформы, роль которой выполнял корпус кольца. Что меня понесло туда, не знаю. Просто чувствовала необходимость задержаться здесь. Меня будто не пускало в бурлящий людской поток станции, заставляло медлить, тянуть время.

Необъяснимое чувство застигло врасплох, казалось, что если я выйду за пределы платформы, то ничего не смогу изменить. Жизнь покатится по не зависящим от моих решений законам, а я побегу по рельсам впереди локомотива с желанием спастись. От чего? Да кто ж его знает? Возможно, сказывалось волнение, ведь впервые я в роли наблюдателя на таком мероприятии.

Игры на моей памяти проводились в четвертый раз. Первый отбор состоялся, и люди, увлеченные шоу, транслируемым на всех телеканалах планеты и Абсолюте, вмиг сделали его популярным и объединяющим наши два мира. Единство, которого не хватает в нынешней жизни, на время игр поселилось в каждой семье. Мы все стали одной расой, забыли о функциях, правилах, инструкциях и показаниях. Управляло нами в этот период только одно: болеть за лучших, чтобы определить первых из них.

А потом все рассыпалось. Десять индивидуалистов стали командой, затем – криминальной шайкой. Далее – бандой отъявленных головорезов. В одном из рейдов абсолютовцы их уничтожили, всех до единого.

Следующие два отбора закончились провалом. Нашим провалом. Тех, кто живет в космосе, а не на Земле. После первых игр было столько поручений и ограничений к тем, кто смог себя проявить в отборе или просто участвовал в нем, завоевать звание лучшего. Пятеро участников покончили жизнь самоубийством. Другие затерялись в толпе, стараясь спрятаться от обоих миров.

Что будет сейчас, никто не знал. С каждыми новыми играми правила менялись, усложнялись, становились жесткими, если не сказать жестокими. Но загадка в другом: почему раз от раза участников—землян становилось больше?

Фу—ух…

Мне предстоит выбирать.

Ненавижу не только это гнусное, категоричное слово «выбор», но и все, что оно олицетворяет. Оно подразумевает конечность чего—то, слом понятий, ненужные душевные затраты. Каждый раз, сопровождая в роли координатора рейд, я делаю выбор, и каждый раз он дается с трудом. Всегда есть история, будь то маленькая, в рамках одного человека, прожившего минуту, час, день. Или большая: в рамках страны, планеты, общества, судьбы цивилизации. Но выбор, словно портной ножницами, обрубает гладкость полотна существования. Потом притачивает другие, ранее отрезанные куски, моделируя, составляя по своему разумению лоскутный ковер эпохи, придерживаясь все тех же рамок: от минуты жизни человека до судьбы цивилизации.

Для меня ответственность стала синонимом выбора. Я ставлю знак равенства между этими двумя такими неодинаковыми, хрупкими в своей индивидуальности понятиями. Только они поддерживают меня со дня гибели папы. Всегда так было, кроме сегодняшнего дня.

Сомнения – вот причина моего промедления и желания дольше оставаться в зоне отчуждения.

Хм, символично получилось: сомнения в зоне отчуждения. Нарочно не придумаешь.

Пусть так. Да, я сомневалась, что смогу сделать правильный выбор. Я не готова к этому. Мне нужна передышка, чтобы собраться, настроиться.

Огляделась.

Вокруг пустынно, свободно. Серый пол из искусственного камня со встроенной в него системой слежения и реагирования. Около двух десятков ботов—охранников зависло над головой на высоте не меньше семи метров. С моего места они смотрелись роем пчел, готовым в любой момент сорваться по приказу своей королевы – системы безопасности. Над ними только купол кольца и космос.

Серебристые блестки звезд затмили огни шаттлов, грузовых кораблей и паромных военных модулей, курсирующих между частями Абсолюта.

Платформа довольно узкая. Через огромные иллюминаторы в выпуклой боковине просматривались четыре кольца Абсолюта. Они горящими нимбами сверкали в кромешной черноте, но не могли затмить сияния ярко—голубой, манящей, единственной для любого человека планеты – Земли.

– Отомри, – раздался голос за спиной. – Пора топать, пока система безопасности не попросила это сделать.

– Конечно, Вадим.

Я наткнулась на удивленное лицо однокурсника:

– Что?

– Ты впервые за год назвала меня по имени, – развел руками коллега. – Это надо отметить. Прогресс в отношениях или…

– Или.

– Умолкаю, но не могу не поделиться радостью, что пусть перемены и случились в рамках нашего задания, я готов к более внушительному прорыву, – хихикнул Панин и поплелся следом за мной к контрольному пункту.

– Прорыву? – постаралась придать голосу больше удивления. – На что намекаешь?

– Я даже боюсь высказать свои пожелания вслух, чтобы не спугнуть удачу.

Мы подошли к проходу, по бокам которого стояли сканеры, и одновременно приложили ладони к экранам.

– Вот и держи все в себе, – посоветовала я, оглядываясь из коридора, ведущего к магнитным платформам, на замешкавшегося Панина.

Пока я любовалась видом из иллюминатора, коллеги успели пройти регистрацию и раствориться в бурлящем, нескончаемом потоке людей. Мы с Паниным были в полном одиночестве, не считая двух дронов—охранников, летевших следом за нами.

– Плохой совет, милая.

Панин, ухватив лямку моей сумки, легко дернул поклажу на себя. Я возражать не стала. С показной отрешенностью пожала плечами, сняла сумку. Она так и осталась болтаться на руке парня, когда я, развернувшись, спокойным шагом двинулась по хорошо освещенному тоннелю, обшитому металлическими листами.

– Чем совет так плох? – глядя перед собой, спросила я, выдержав короткую паузу.

– Тем, что самая большая глупость в мире – не заявлять о себе и своих желаниях. Но еще значительнее глупость, которую сейчас совершаю – бояться, что все задуманное сорвется, и потому молчать.

– Итак, впереди большие свершения и грандиозные события, о которых тебе что—то известно. Мало того, ты активно пытаешься «расколоться» и выложить все, что знаешь. Мое сопротивление тебя не останавливает, значит, разговор неизбежен. Поделись, так уж и быть. Хорошо—хорошо, перефразирую: расскажи, не люблю сюрпризов.

– Всему свое время, Танечка. Потерпи. Расколюсь и выложу, что положено тебе знать. Обещаю, что не утаю ничего в рамках дозволенного. В противном случае, боюсь, это обернется недобрыми словами командования в мой адрес.

– Ага, все интригуешь. Судя по вопросу командира, ты должен был «расколоться» еще в военном корпусе. Непорядок, Панин.

– Как увидел тебя без полотенца, с мокрыми волосами, раскрасневшуюся, так и забыл обо всем.

– И это говорит бравый командир десятки. Стыдоба!

– Что естественно, то не стыдно.

– Ну все, Вадим, снова скатился к банальности. Никакого воображения. Теряю интерес, исправляйся.

Мы вышли к началу магнитных линий. Открывшееся пространство зала для свободного перемещения казалось бесконечным, бездонным, давящим своей ложной широтой.

Не часто за мою теперешнюю жизнь приходилось бывать на этом кольце. Впрочем, не так уж все изменилось с тех пор, когда была в последний раз: то же деление на три яруса с промежуточными уровнями между ними, по семь платформ для отправки пассажиров на каждом из них. От платформ отходило по пятнадцать пневмотуннелей. Мелкие группки прибывших людей, пересекая барьеры зон отчуждения платформ, смешивались с общим потоком, стекающим непрерывной рекой по эскалаторам и на передвижных площадках. Магнитные линии соединяли ярусы, что помогало достичь дна зала с верхнего уровня третьего яруса гораздо быстрее, чем это могло занять при переходе другим путем.

Однообразное человеческое месиво, сотканное из однотипных костюмов абсолютовцев, отличающихся только цветом, смешивалось с разношерстным и ярким немногочисленным потоком туристов. Огромная людская лента казалась непрерывной и шумной.

– Там рекреация, – напомнил Панин. – Дальше – зона кафе и ресторанов.

Общая площадка для прибывших людей заканчивалась ограждением со встроенными калитками. Мы подошли к одной из них, и я вдавила кнопку подачи магнитной доски:

– И?

Люки в полу по обе стороны от нас автоматически открылись, две широкие металлические автономные доски, поддерживаемые магнитным полем, взмыли в воздух. Выдвижение решетчатых спинок и подлокотников досок ознаменовалось резким щелчком.

Добро пожаловать! Жестковато, зато надежно.

– Потом, – подхватил мой вопрос Панин, – то самое место, о котором говорил. Буду тебя удивлять.

Мы с бывшим возлюбленным уселись на подлетевшие доски – калитка открылась. Стали спускаться к площадке на два пролета ниже. Там можно пересесть на передвижную горизонтальную платформу, от которой отправлялся модуль к нужному мне кольцу, и заодно выслушать Панина, зайдя в рекламируемое им «милое местечко».

Реклама.

Даже в мысли закралась. Впрочем, неудивительно – что вижу, о том и думаю.

Я будто парила над огромным цветастым, прозрачным полотном. Его части то вспыхивали, укрывая сверху людей, стоящих на эскалаторах; то исчезали, обнажая пеструю толпу и создавая прямоугольную дыру с ровными краями.

По бокам передвижных горизонтальных платформ, словно аквариумные стены, горели голографические проекции, сообщающие пассажирам информацию о передвижении, разбавляя ее яркими плакатами рекламы новых книг, короткими роликами готовящихся к прокату фильмов.

Под куполом кольца развернулись три самых масштабных голографических баннера, один из которых я в буквальном смысле пронзила на своей парящей доске. Демонстрационный ролик рассказывал о предстоящих играх, показывал достижения конкурсантов, их лица. Мне довелось прорезать насквозь момент, когда парень из третьего отбора выбил десять из десяти мишеней с расстояния…

Хм… Не помню, с какого расстояния, но что—то на пределе возможностей.

Я обернулась и попыталась рассмотреть цифры рекорда, луч ослепил меня. Когда потерла глаза и поискала взглядом источник внезапного света, увидела…

Этого не может быть потому, что не может быть никогда! Тот светловолосый, кучерявый парень на эскалаторе… У меня обман зрения?

Кирилл. Кирилл жив!

Жив!

Нет, это не он, просто похожий человек.

Я развернулась сильнее, и наши с незнакомцем взоры встретились. У меня перехватило дыхание, сердце ухнуло куда—то в область живота, там раскололось на несколько мелких осколков, больно раня внутренности, разрывая мышцы, кромсая плоть.

Внутренне собралась и вгляделась в незнакомца. Молодой человек не сводил с меня взгляда. У него светлые крупные глаза, думаю, голубые, или мне хочется, чтобы они были такими, как у Кирилла. Оттенок волос темнее. Определенно темнее… Или я пытаюсь себя убедить в этом. Стрижка короткая, бесформенная. Земляне любят подобные несуразности. Брюки и куртка одного цвета – коричневого. Кирилл терпеть не мог подобные оттенки.

Нет, не Кирилл. Похож, но не он. Двойник. Удачная копия. На удивление…

– Таня!

Я слышала тебя, Панин, но не могу отвести взор. Будто встретилась с тем, кого любила… Люблю до сих пор. С призраком человека, которого люблю.

– Татьяна!

Кричи не кричи, Вадим, а я не в состоянии отвернуться. Если так поступлю, то не прощу себе. Никогда не прощу этого ни себе, ни тебе.

Незнакомец спустился с эскалатора и, не отводя от меня взора, протиснулся сквозь толпу людей, подошел к ограждению, перегнулся через него. Мне пришлось задрать голову, чтобы держать его в поле зрения, пока доска, минуя пролет, на котором остался неизвестный, станет плавно опускаться на рекреационную площадку.

Неожиданно яркий луч голограммы выстрелил мне в глаза, и я зажмурилась, но быстро распахнула веки, поискала взглядом незнакомца. Он все там же, только теперь, перегнувшись, лежал животом на перилах, ухватив решетку рукой с внешней стороны ограждения и балансируя таким образом, чтобы не свалиться вниз. Он наблюдал за мной.

– Я – Максим! Максим Соловьев. Тринадцатый квадрат.

Машинально отметила, что его голос ниже, чем был у Кирилла. Но во всем остальном – движениях, наклоне головы, родинке над губой – одно лицо.

– Найди меня, Татьяна.

«Найди меня, Татьяна». «Найди». «Меня». «Татьяна».

Он слышал, как меня зовут. Теперь он знает мое имя.

Максим исчез из поля зрения.

Я отвернулась, села ровно, будто мне кто—то приказал так поступить, и уставилась перед собой, пытаясь осознать произошедший эпизод. В голове пустота. Меня выпотрошили.

Здравый смысл, ау! Возвращайся, пора включаться в работу.

Максим Соловьев, по всей видимости, опаздывал на свой шаттл. Та платформа, как раз для туристов с Земли. Обычно им отводят две—три площадки, чтобы проще было отслеживать их передвижения. Его выходка с перекидыванием через ограждение будет стоить ему внушительного штрафа. Думаю, потому так быстро скрылся, что к нему уже обратились дроны и потребовали оплатить некую сумму. Такие циркачества Абсолют не прощает.

Фу—ух, я снова в себе.

Что это было? Наваждение? Помешательство? Увидела двойника Кирилла и едва не спрыгнула с доски, стараясь не потерять незнакомца из вида. Идиотка! Когда уже привыкну, что нет его. Умер. Погиб. Его останки развеяны в космосе.

Никогда.

А почему?

Я чувствовала, что Кирилл жив, здоров и все у него в полном порядке. Возможность сказать о себе полностью отсутствует. Это не воображение девушки, потерявшей от тоски и горя ощущение реальности, это понимание, что обстоятельства порой выше нас и для меня Кирилл мертв. Я и дальше буду так считать и навещать его могилу.

Ноги уперлись в пол. Остановка. Пора освобождать доску, а я не могла подняться. Тело словно задеревенело: покалывало кончики пальцев, шея болела, а вместе с ней и голова. Давненько такого не было. Почитай с того времени, когда вместо свидания с любимым человеком оказалась в помещении для кремации.

– Татьяна…

Руки Панина обхватили мои ладони. Он стал массировать и растирать мои пальцы, словно почувствовав, что сейчас я нуждалась именно в этом. Его глаза шарили по моему лицу в явной попытке разобраться в моем состоянии.

– Танечка, ты бледная. Привидение увидела? – Губы парня растянулись в неестественной улыбке.

Кто бы говорил о бледности, только не он. У самого краски с лица слетели, на скулах появились малиновые пятна. За эту особенность в наши студенческие годы я называла его мухомором.

– Да… Привидение…

Я не узнала собственный голос: надтреснутый, тихий, безжизненный. Здорово меня тряхнула встреча с незнакомцем. А может, и правда – призрак?

Максим. Максим Соловьев из Тринадцатого квадрата.

Вполне может оказаться мистикой. Говорят, что к числу тринадцать предки относились, как—то неоднозначно. Вот и пришел необычный гость из особого места, чтобы… Чтобы что?

Бр—р—р—р.

– Значит, привидение, – прервал мои размышления Панин. – Тот парень – привидение. Чье?

– Я пошутила, – отмахнулась и слезла с доски. – Голова закружилась от ярких вспышек голограммы. Сначала «Око», теперь реклама. Фу—у—у—ух…

Спинка и подлокотники доски сложились и убрались в длинные штрабы седалища. Загорелся маленький красный огонек в правом углу, что означало соединение доски с базой ее хранения – сейчас улетит.

Парень потянул меня за локоток:

– Пошли. Тебе показана спокойная обстановка. Не расклеивайся.

Я кивнула и отправилась следом за четыреста одиннадцатым к горизонтальной передвижной платформе, разделенной на сектора. Между собой они скреплялись гибкими стыками. Люди заполнили одну из частей, выстроившись плотной колонной—коробкой и, кажется, даже не двигались, напоминая роботов—манекенов, так полюбившихся магазинам Земли. Мода на манекены не менялась уже пару сотен лет подряд и стала доброй традицией. Человекообразные боты читали вложенный в их память текст рекламы, демонстрировали новинку с выгодных сторон, а потом замирали на пару—тройку минут, чтобы начать все сначала.

Мы пристроились в конец колонны—коробки на не заполненный до отказа сектор и тоже замерли. Забавно, двигаться действительно не хотелось. Да и куда, если из углов платформы появились вертикальные яркие лучи. Через мгновенье каждый из них развернулся будто веер, отделив людей на платформе от остального пространства. Голубые опахала стремились навстречу друг другу, и в полотне их пересечения и наложения появилась голографическая реклама. Она окружала со всех сторон, давила, вовлекала в мир новинок, навязывала их.

Зажмурилась. Не желала это видеть. Не стремилась быть похороненной в иллюзорном склепе чужих достижений. Лучше погрузиться в темноту, сбежать от навязчивого патронажа гениев Абсолюта над всеми нами. Но спасения не случилось: из памяти выплыло лицо Максима, свисающего вниз головой и держащегося за прут ограждения.

«Найди меня, Татьяна»… Найди. Меня. Татьяна.

Три слова. Сейчас мне кажется подозрительным, что он крикнул: «Татьяна». Я не до конца уверена, что он мог расслышать мое имя, когда меня позвал Панин. Гул в пространстве зала постоянный, монотонный, сильный. Люди, реклама, механизмы, дроны – все создает полотно гама, дополняя его отдельными резкими одиночными звуками. Полной уверенности нет, что Максим слышал мое имя. Впрочем, мы находились почти вровень с ним, когда я пересекала рекламную проекцию и обернулась. Потом он подошел к ограждению, и расстояние между нами на несколько секунд стало не больше двух метров.

Он слышал. Точно.

Точно?

Не знаю и придумываю проблему на пустом месте. То—то и оно, что я ни в чем не уверена – вот и мучаюсь сомнениями.

Тринадцатый квадрат Земли. Место не часто проходило по сводкам, которые попались мне на глаза. Лично мне мало что о нем известно. Звено обычно проводило рейды в двадцать втором квадрате. Интересоваться у Панина тоже бессмысленно: его звено работало по квадрату двадцать один и помогало с двадцать вторым. Посмотреть в интернете? Чем не вариант! Но не скоро смогу это сделать.

– Открывай глаза. Рекреация.

Я послушно распахнула веки и соскочила с горизонтальной платформы. Витиеватые ворота в стиле начала века украшала парящая в воздухе голограмма с названием парка и зон отдыха, включая корты, беговые дорожки, площадки для подвижных игр, детские так называемые пояса.

Перпендикулярно входу в парк брала начало галерея ресторанов. Она выглядела длинным прямым коридором, расходящимся в конечной, просматриваемой точке на две стороны в виде буквы Т. Там, в воздухе, простиралась голографическая проекция одного из постулатов Абсолюта: «От каждого по его способности, каждому – по его труду».

Ароматы на пятачке между парком и ресторанной галереей стояли необыкновенные. Пахло всем подряд: от соснового бора до блюда из оленины в брусничном соусе.

О, последнее – нечто!

Мой желудок выполнил кульбит, призывая откликнуться на аромат «нечто» с брусничным соусом. А потом и на сосновые красоты можно поглазеть. Но Панин потянул меня за угол, и я удивилась, обнаружив там улицу с одноэтажными жилыми блоками.

– Ты уверен, что место достаточно «милое» для нашего разговора?

Слово «милое» я выделила голосом, давая возможность Панину передумать и заглянуть в галерею.

– На сто процентов, – хмыкнул четыреста одиннадцатый и, ухватив меня за руку, подвел к ближайшему блоку.

– Догадываюсь, что это за место, – шутливо произнесла я, – и предупреждаю заранее: на хорошем уровне владею боевыми искусствами.

– А я освоил практики усыпления бдительности. Есть сертификат за терпение и сообразительность.

– Покажешь? В нашем мире доверяй да проверяй.

– Тише, – подводя меня к двери жилого блока и приложив указательный палец к губам, прошептал Панин. – Недоверие не достойно звания абсолютовца.

Стена блока оказалась с внешней стороны интерактивной, и на ее поверхности появился очередной лозунг: Абсолют – это ум, честь и совесть нашей эпохи».

– Проходи, – улыбнулся Панин, а я дернула ручку двери и переступила порог помещения.