Текст книги "Город"

Глава 5. Легенда о стекляшке

Наша королёвская стекляшка стала магнитом, притягивающим к себе удивительных людей. Если бы не она, никогда бы не встретились здесь такие разные и примечательные люди, как Сашка, Пётр Петрович, Алексей Дмитриевич, Михаил Иванович, Катулл Александрович и многие другие. Так бывает: люди ходят каждый день по одним и тем же маршрутам, а для того, чтобы эти маршруты пересеклись во времени и пространстве, нужно особое условие. Подобным условием может стать концерт, городской праздник, клуб, ресторан, парк – что угодно, в границах которого люди вдруг встречаются и понимают, что у них есть общие интересы и цели.

В нашем городе много мест, где люди объединяются в субкультуры. Так, например, каждое летнее воскресенье дворец культуры Костино собирает на своей площадке любителей социальных танцев; Аллея Славы – излюбленное место для фаерщиков, скейтеры встречаеются у памятника Сергею Павловичу Королёву, студенты ходят в городское антикафе, байкеры общаются на бульваре, в самом сердце проспекта Королёва. А вот постоянного места встречи маргиналов-алкашей в городе до сих пор ещё не было. Мы не говорим об опустившихся алкашах, которые живут исключительно на водке, политуре и прочих горючих веществах. Хочется верить, что подобных людей в нашем наукограде не встретишь. Речь идёт об интеллигентах-отшельниках, предпочитающих полубродячую, полууличную жизнь сидению в душных квартирах перед телевизором. О пенсионерах, пытающихся решить глобальные проблемы человечества. О разновозрастных фланёрах двадцать первого века, которые ещё не перевелись на нашей земле. О философах, осмелившихся не исповедовать массовую истерию остального населения.

Стекляшка приютила этих людей, стала для них второй семьёй, приветливым домом. Жители микрорайона иногда встряхивались от летаргического сна и с удивлением замечали, что там, где раньше околачивалась пара-тройка помятых пенсионеров, теперь собиралась целая организованная группа мужчин старшего возраста. Но летаргический сон вновь охватывал прохожих, которые сразу же забывали обо всём под натиском рутинной повседневности. Прохожие разбредались по своим делам, а стекляшка, оставаясь на месте, росла и ширилась, будоража маргинальную общественность.

Катулл Александрович любил пофилософствовать о стекляшке.

– Мы живём в ту пору, – говаривал он, – когда люди всё чаще встречаются на электронных форумах. А ведь что такое форум, вдумайтесь! Это площадь, место собрания! Это же центр и катализатор общественной жизни! Это же сама жизнь под открытым небом, уличное существование! Если бы люди ушли со своих виртуальных форумов и вышли в настоящий город, они бы потерялись на этих улицах. Где сейчас найти такую площадь, такой форум, который бы вершил судьбы города? Но мы постараемся, чтобы наша стекляшка стала древним форумом. Пусть она и подкачала с размерами, пусть она и не соседствует с административными зданиями, да и находится на окраине, но всё же она играет не последнюю роль в нашей жизни. Городское пространство создало здесь уютный закуток, маленькую площадку, центр пересечения нескольких улочек, потоков, по которым плывут судна с философами на борту. Стоит только построить причал, и наша стекляшка станет важнейшим стратегическим узлом для городских мыслителей.

Это была, как напишут потом несчастные литературоведы во главе с Гришей Батраком, «вторая речь Катулла Александровича». Некоторые исследователи защитят диссертации на тему городских метафор, призраков исчезнувшей повседневности и тому подобной тягомотины, высосанной из предыдущего абзаца и обоснованной трудами урбанистов и социологов. Сам Катулл Александрович даже не подозревал, что произнёс «вторую речь»; ежедневно он произносил их тысячами, но ленивый всеведающий автор удосужился записать только эту да ещё несколько других.

– А ведь что такое стекляшка? – задумался вдруг Катулл Александрович. – Почему стекляшка? Разве можно заподозрить этот обшарпанный белый сайдинг хоть в какой-нибудь прозрачности, присущей настоящему стеклу?

Магазин Валентины Петровны

Алкаши переглянулись. Действительно, столько лет они привыкли называть белый магазин стекляшкой, ни разу не спросив себя, откуда взялось это название. Стекляшка и стекляшка, и нечего тут думать. Но Катулл Александрович всерьёз озаботился этим вопросом:

– Други! Неужели никто из вас не знает, откуда есть пошла стекляшка? Может, прекрасная Валентина Петровна в курсе?

Валентина Петровна, стоявшая неподалёку, смущённо ответила:

– Откуда ж мне знать-то?

– Я читал в каком-то справочнике, будто здесь стоит целая уйма стеклянных бутылок, памятник постмодернизму, отсюда и название – стекляшка, – заявил Сашка.

– Бутылки здесь появятся только через несколько лет, – сказал Катулл Александрович. – Я тоже читал эту нелепую статью, это очередное мифотворчество марокканских учёных, разве они знакомы с реалиями, в которых мы с вами в данный момент существуем? Название бытует уже давно, а стеклянного памятника пока и в помине нет.

– А кто тут дольше всего околачивается? – спросили Петровичи.

– Вон тот клоун, как бишь его, Алексей Дмитриевич, – и Митричи указали на ветерана стекляшки, в сторонке репетировавшего очередную репризу.

Алексей Дмитриевич, услышав, что его зовут, не спеша снял с себя клоунскую атрибутику и подошёл к алкашам.

– Вы хотите знать, отчего белый магазин и эта площадка получили название стекляшки, – неспешно начал он. – Извольте. Давным-давно на месте магазинчика была торговая палатка с большой стеклянной витриной. На эту витрину продавцы выкладывали фрукты, детские игрушки, шампуни – сами помните, чего только не было в таких палатках! Народ валом валил, сюда выстраивались целые очереди, особенно по вечерам. Иногда из-под полы там продавали алкоголь, таможенный конфискат или какой-нибудь дефицитный товар. Хозяином лавки был предприимчивый армянин, из тех воротил, что наживаются на слабостях населения и исповедуют принцип «разделяй и властвуй».

Я в то время был неоперившимся юнцом, представителем типичных пролетариев, что иногда тратят свои карманные деньги на квинтэссенцию философии, не задумываясь, какая ценность налита в обыкновенную бутылку. Я наведывался в эту палатку, стаивал в очередях, рассматривая отражавшийся в стеклянной витрине необъятный мир. Мне нравилось, что через отражение можно было безнаказанно разглядывать покупателей, особенно, конечно, представителей женского пола, но, безусловно, не таких прекрасных, как вы, – Алексей Дмитриевич учтиво кивнул в сторону Валентины Петровны.

– Шло время, – продолжал он. – Палатка процветала. Однако судьбе было угодно добавить несколько капель яда в бочку с благоуханным вином. Однажды хозяин лавки пропал без вести. Говорят, в ночь, когда обнаружили его пропажу, кто-то видел в отражении витрины (а может, то было не отражение?) человека в странной одежде, напоминавшей римскую тогу. Как бы то ни было, предприимчивый армянин исчез. Лавка перешла в руки ушлого таджика, который тоже по непонятной причине как сквозь землю провалился лет через пять. И снова королёвские свидетели утверждают, будто видели в отражении стеклянной витрины того самого римского гражданина. После ушлого таджика палаткой заведовал расчётливый киргиз, затем – ловкий молдаванин, позже – оборотистый узбек. Так палатка скакала по рукам наших братьев, но что самое удивительное – каждый хозяин пропадал без вести, а в отражении стекла появлялся тот самый призрак. Вы даже можете поискать в хронике того времени упоминание о странной судьбе стекляшки, если, конечно, хорошенько покопаетесь в архивах. Но продолжу.

О палатке пошла дурная слава среди мелких предпринимателей. Никто не хотел с ней связываться, дабы избежать участи предыдущих хозяев. Палатку забросили, витрина её опустела, стены покрылись пыльным налётом, стёкла побили, так что осколки усеяли асфальт. Казалось, это конец. Именно тогда и появилось название – стекляшка. Люди шли мимо разбитого стекла, символизировавшего уходящее время и уходящее братство. Они забыли историю палатки, забыли римского гражданина. Палатка превратилась в привычный городской фон, утратила своё назначение. Но потом наступили лихие годы.

Лихие годы поставили на ноги многих людей, желавших вести своё собственное дело. Наш наукоград быстро разделили на зоны влияния, и тот, кто главенствовал в здешнем районе, наместник самого главы города, заметил заброшенную стекляшку. Он сразу понял, что это перспективная стратегическая точка. Согласовав захват территории с главой города, предприниматель стирает старую стекляшку с лица земли, а на её месте возводит магазинчик, стены которого обивает белым сайдингом. И вуаля – стекляшка возродилась из пепла! Проклятие, преследовавшее предыдущих хозяев стекляшки, срикошетило и, пощадив предпринимателя, ударило в главу города! Глава города пропал без вести, и с тех пор никто не желает долго занимать эту почётную должность, осознавая всю опасность заманчивого на первый взгляд положения.

Но это ещё не всё. Говорят, что иногда по улицам Королёва бродит призрак римского гражданина. Он ищет ту, старую, стекляшку, но никогда не найдёт её, а потому будет вечно скитаться по городским улицам. И беда тому, кто увидит его, ибо пропадёт он тогда с концами.

Глава 6. Городская симфония

Публика стекляшки притихла. Слова Алексея Дмитриевича произвели сильное впечатление на наших алкашей, которые до сих пор и не подозревали, что земля под их ногами была опутана древней легендой. Королёв в их глазах вдруг приобрёл космическое значение, да простят нам этот каламбур. Город, имеющий свой собственный миф, разительно отличается от любого другого города. Ореол таинственности, причастности к великому и непреходящему позволяет разглядеть за миражами повседневности монументальный образ, неповторимую действительность. Быть жителем такого города – большая ответственность, и алкаши это осознали.

– Мне кажется, я слышал подобную историю, – пробормотал Пётр Петрович.

– Вполне возможно, что я видел отражение римского гражданина в витрине той палатки, когда был маленьким, – задумчиво произнёс Сашка. – Да-да, припоминаю, точно видел, но, в силу возраста, не придал этому значения.

– А я помню разбитое стекло на этом самом месте, – заявил Михаил Иванович. – Даже один раз порезался об него. Вот шрам до сих пор остался, – и он задрал штанину на левой ноге, показав публике тонкий белый след на коже.

– А я однажды разговорился о погоде с тем армянином, – вспомнил Петрович.

– А я покупал сигареты у ловкого молдаванина! – воскликнул Михалыч.

– А тот таджик – мой дальний родственник! – крикнул Митрич.

Так, мало-помалу, все обитатели стекляшки доказали свою причастность к городской легенде. Но дальше всех пошёл Катулл Александрович:

– А римский гражданин – это я.

– Как так? – оторопела публика. – Ведь столько лет прошло, вы тогда ещё мальчишкой были, когда вся эта история началась!

– Очень просто, – сказал Катулл Александрович. – Это моё воплощение, моё материализовавшееся самосознание, моя совесть, мой дух. Неважно, где в тот момент находилось моё молодое физическое тело; главное, что моя духовность уже начала своё странствие под лучами вечного солнца. И она уже тогда начала бороться с несправедливым оболваниванием населения, с нерегламентированной идиотизацией потребителей.

Алкаши не нашлись, что на это ответить, но сама идея, что Катулл Александрович мог быть мифологическим персонажем, им понравилась. Это надо было обдумать. За это надо было выпить.

Возможно, именно эта мифологичность образа Катулла Александровича дарила ему негласное превосходство над остальными, притягивала к нему людей и вызывала их невольное восхищение. Вся фигура седого пенсионера, носившего современную одежду, излучала древнее достоинство, уверенность в победе могучей правды. Вокруг Катулла Александровича всегда вертелось множество людей, ловивших каждое его слово: так повелось ещё со времён его работы в институте, когда он выступал перед нерадивыми студентами. Правда, Катулла Александровича иногда терзали смутные подозрения, что студентам были нужны вовсе не его мысли, а его подпись в зачётной книжке, но он с филологической увлечённостью продолжал обстреливать молодняк парадоксами, цитатами и афоризмами, выставляя напоказ свою эрудицию. Теперь же, вместо только начинавших взрослеть людей, перед ним стояли сложившиеся столпы маргинального общества, королёвские уличные философы, у которых не было никаких корыстных целей и которые искренне восхищались Катуллом Александровичем.

Давайте полюбуемся на них, пока в Королёве наступила негласная сиеста. Пётр Петрович, в распахнутом жилете, медленно потягивал светлую жидкость и крякал от удовольствия, щурясь на осеннем солнце. У его ног удобно расположился на коврике Михаил Иванович, этот старомодный отшельник, не представляющий себе жизни без открытого воздуха. Неподалёку, присев на заборчик, напевал какую-то песенку Сашка. Алексей Дмитриевич задумчиво глядел на прохожих. Безмятежность была разлита в воздухе, ленивые мухи жужжали в тусклой зелени, редкие машины поднимали клубы пыли, стучали тонкие каблуки, шуршала метла дворника, лаяли облезлые собаки, звенели невидимые бутылки, шумел рыжий экскаватор, гудел самолёт, мягко шелестел ветер, кричали маленькие дети, ворковали голуби – город исполнял свою обычную урбанистическую симфонию. Музыка города, не затихающая ни днём, ни ночью, сочилась из всех щелей, проникая в уши бредущего в разные стороны дремлющего населения. Монотонный ритм городского существования зомбировал королёвских жителей, вводил их в потребительский транс, гипнотизировал, лишая воли и индивидуальности. Но эта музыка, убаюкивающая все стремления и помыслы у обывателей, настраивала Катулла Александровича исключительно на творческий лад. Он не хотел поддаваться всеобщей спячке и не мог позволить ей поработить своих друзей. Поэтому он зорко следил, чтобы обитатели стекляшки не забрасывали свои великие дела и развивали в себе скрытые таланты.

Как-то раз, когда подготовка к несанкционированной премьере шла полным ходом, в стекляшке появился усталый парень. У него были близорукие глаза, а потому казалось, будто он глядит не на внешний мир, а внутрь самого себя. Неуклюже ступая по тротуару, он подошёл к нашим алкашам и обречённо спросил:

– Выпить не найдётся?

Ему налили, он жадно выпил. Обитатели стекляшки сочувственно молчали; они догадались, что тут был особый случай, что у усталого парня произошла какая-то трагедия. Быть может, рухнуло его мироощущение? Или его личность сломалась под напором несправедливости бытия?

– Сил моих больше нет, – усталый парень махнул рукой и смачно плюнул на газон. – Я им такое заявление написал! Вовек не забудут. Ежели они обязаны сохранять документацию для своих отчётов, то пусть все прочитают! Пусть все узнают об их плантации!

Стекляшка вопросительно загудела. Наши алкаши не могли безучастно смотреть, как страдает их ближний, а потому решили разобраться, что случилось. Мало-помалу им удалось расшевелить усталого парня, который представился Егором и рассказал свою печальную историю.

– Всю жизнь я мечтал стать журналистом. Эта профессия казалась мне благородной, поскольку она меняет мир к лучшему. Журналисты рискуют жизнью, чтобы рассказывать людям правду, они защищают униженных и оскорблённых, борются против несправедливости. Иногда я думал, что писатели делают ту же самую работу, но, в отличие от писателя, журналист всегда социально ангажирован, а потому способен помогать здесь и сейчас. Я поступил на журналиста. Кодекс журналистской чести был для меня не пустым звуком, я свято верил в него. Я окончил вуз и поступил на работу в королёвскую редакцию. И вот тут-то всё и началось.

Егор замолчал и обречённо махнул рукой. Было видно, что рассказ даётся ему с трудом, а потому алкаши налили ему ещё стаканчик в знак поддержки. Пока Егор пил, Катулл Александрович представил ему алкашей и вкратце рассказал о стекляшке. Егору это заведение явно понравилось. Его журналистское чутьё подсказало ему, что он повстречал занимательных собеседников, которые могут ему помочь обрести утерянное душевное равновесие.

Когда к Егору вернулся дар речи, он поведал, что работа в редакции была похожа на холодную войну. Нет, поначалу всё шло неплохо, он освещал культурные мероприятия города, переписывался с читателями, но его амбициозной душе этого показалось мало. Он попросился в новостной отдел, где, как ему казалось, бурлили шекспировские страсти, и его перевели.

– Вот где жив ваш постмодернизм, – горько усмехнулся Егор. – Вот где надо было разбить бутылку.

Глава 7. Плантации

– В мире средств массовой информации роятся переносчики постмодернизма. Они размножаются тиражированием, и я не знаю той силы, что способна их остановить. Впервые я заподозрил неладное, когда меня перевели в новостной отдел и перестали слать на полевые работы. Если раньше я хотя бы выбирался на концерты или выставки, чтобы о них написать и сделать фотографии, то теперь я как приклеенный сидел перед монитором. Все мыслимые и немыслимые фотографии всех возможных видов происшествий уже были сделаны до меня, выкуплены из всероссийского банка фотографий и отсортированы по разделам. Произошло ли убийство – пожалуйста, выбирай фотографию с ножом, пистолетом или каплями крови. Чиновник попался на взятке? Нет проблем, вот тебе рука с долларами и силуэт Фемиды впридачу. Пожар? Вот вам сотни вариантов пламени, чёрного дыма или спины пожарного. Сановное лицо подписало документ? Выбери что-нибудь из фотографий с бумагами, печатями и канцелярскими папками! И наивный читатель новостей никогда не узнает, что каждый раз ему подсовывают симулякр.

Дальше больше. Я пытался отпроситься на место событий, чтобы собирать достоверную информацию, но меня заставляли сидеть перед компьютером и прочёсывать страницы всемирной паутины в поисках аналогичных новостей. Именно из них я брал информацию, перетасовывал слова и подавал как эксклюзив! Я ссылался на одни источники, эти источники ссылались на третьи, третьи отсылали к четвёртым, четвёртые – к первым, и я бродил по вавилонской библиотеке постмодернизма, не понимая, кто произнёс первослово и где скрывается правда.

За чрезмерную преданность журналистскому кодексу и за разные неудобные вопросы, которые я задавал начальству, меня сослали в социальные сети. Там стало совсем невыносимо. Социальные сети – настоящая сома для населения. И работник таких сетей должен постоянно поглаживать виртуальных гостей по головке, источая любезности и такт, желая незнакомым подонкам спокойной ночи и доброго утра, несмотря на то, что готов расстрелять первого встречного.

Поскольку я ожесточался всё больше и больше, меня разжаловали до плантаций. Вы наверняка слышали про эти плантации, на которых процветает настоящее рабство. Я стал негром, работавшим за крохи до полного изнеможения. Я переформулировал уже давно сформулированное, склеивал никому не нужные фразы, лишь бы засеять ими глянцевое поле. Я рождал сотни символов, конвертируемых в рубли, затем рушил их и стыковал снова. Я заболел настоящей болезнью постмодернизма вместо того, чтобы созидать новое. А ведь сколько во мне было пыла… Но его остудили плантационные дожди, проливавшиеся на негров в виде новых гениальных заданий, планов и отчётов. Я даже личность свою потерял: мне пришлось выдавать себя за шикарную блондинку, рождавшую пошлые советы на тему личной жизни. Любой читатель мог обратиться ко мне по электронной почте. Сколько всякого бреда мне пришлось читать! Ковыряться в нижнем белье каких-то шизофреников! А когда к нам пришёл новый начальник, самый главный из всех главных, то, увидев псевдофотографию моего альтер-эго, он возжелал познакомиться с блондинкой поближе. Он начал атаковать меня письмами, а когда получил довольно вежливый отказ (не мог же я, в конце концов, признаться, что блондинки не существует, а под её личиной прячется мужчина), то велел уволить меня. Ему передали, что блондинка уволена, мне велели молчать об этом казусе под страхом смерти. Я перешёл в другой отдел.

Знаете, мой дед говорил мне, что хотел стать писателем, но так и не стал. Он говорил, что придумывал образы, сюжеты, но вот сесть за стол и записать их почему-то не мог. То одно мешало, то другое, а там и жизнь прошла. От отца я слышал примерно то же. Он даже в шутку называл себя «потенциальным писателем», много фантазировал, но ничего не написал. А я решил писать, но вместо достойных строк выводил какие-то нелепости, переписывал написанное и занимался откровенной дебилизацией общества.

А сегодня случилось вот что. Меня позвали на ковёр и заставили написать заявление о переводе на плантацию не рядовых, а литературных негров. Начальство считало это особой честью, повышением, так сказать. Думали, что я исправился. Но я взял бумагу и вместо образцово-показательного текста честно написал: «Я не претендую на должность литературного негра». И ушёл. Даже не рассчитавшись. Не знаю, поняли они, что ноги моей больше там не будет, или нет. Так вот и закончилась моя журналистская карьера.

Алкаши поняли, что перед ними предстала трагическая фигура, которая могла бы занять достойное место в одном ряду с Гамлетом, Фаустом и Онегиным. В жизни Егора наступил переломный момент, и сама судьба привела его в стекляшку к нашим уличным философам. Катулл Александрович похлопал усталого парня по плечу:

– Утешься, мой друг, ибо ты пришёл в правильное место! – торжественно заявил Катулл Александрович. – Мы поможем тебе, потому что считаем своим долгом бороться с миражами постмодернизма, наводняющими наш бренный мир. Ты такой же отшельник, как и мы, ты человек новой эпохи, мультиплекса, которая должна не тиражировать прошлое, а творить будущее, улучшая настоящее. Согласен ли ты совершить неолитическую революцию?

– Согласен! – Егор поднял вверх кулак.

– Согласен ли ты бросать семена блага в плодородную почву, всё ещё не умершую под пластами асфальта?

– Согласен! – Егор грозно потряс кулаком.

– Кризис городской жизни каплями пота выдавил нас из своего бетонного тела. Но именно этот кризис станет катализатором тех изменений, которыми прославится новое время! Мы будем творить будущее; оно принесёт добро людям, пусть через много лет. Мы те, кто сажает зерно, вместо того чтобы съесть его. Мы носители нового сознания, новой добродетели, новой филантропии. Пока таких достойных людей мало, мы удивительным образом рассредоточены по планете. Но представьте себе, какая удача, что, подчиняясь каким-нибудь нелепым законам случайности, именно в стекляшке, именно в это время стали притягиваться друг к другу редчайшие частички межзвёздной пыли. Я с оптимизмом гляжу в будущее. Со временем гравитация и инерция городского коловращения всё сильнее и сильнее будут стягивать эту пыль и превращать её в пандемическое тело мультиплекса.

Мы стали свидетелями того, что впоследствии назовут «третьей речью Катулла Александровича». Марокканский учёный Гриша Батрак и его коллеги начнут со свойственным филологам энтузиазмом анализировать странные речевые обороты, которые любит использовать Катулл Александрович. Они проведут параллель с космической славой города, а потом, упоённые собственной блистательностью, прочтут в словах нашего героя историю возникновения Земли и заговорят об онтологичности мышления Катулла Александровича. Что ж, оставим им их маленькие филологические радости, а сами продолжим подслушивать и подсматривать за обитателями стекляшки.

– И что теперь, они должны искать нового литературного негра вместо тебя? – спросил Катулл Александрович.

– Вероятно, – ответил Егор.

– Не найдут. Чем меньше негров на плантациях, тем лучше мультиплексу! Рабство пора отменять! Веди нас в редакцию!

Что это был за день для королёвских переносчиков постмодернизма! Отдел кадров никогда не забудет, как в коридор редакции набилось около тридцати помятых пенсионеров, утверждавших, что их пригласили на собеседование. Бледные сотрудницы в офисной форме по одному вызывали этих странных мужчин, выражавшихся несовременным языком. Мужчины заполняли стандартную анкету, после чего, отказываясь от очной ставки с начальником, исчезали. Их анкеты сложили в отдельную папку как свидетельство пережитого редакцией кошмара. Все до единого пенсионеры указали в графе желаемой должности странные слова «вестник мультиплекса». И дальше в каждой анкете поперёк прочерченных строк было написано: «Я не претендую на должность литературного негра». Ровно тридцать две анкеты, одинаково заполненные разными пенсионерами.

Мы считаем, что эти документы – важнейшие доказательства начала новой эпохи. Если существуют вестники нового времени, значит, это новое время уже наступило или, по крайней мере, приближается. У всякой великой эпохи есть свои материальные свидетельства рождения, расцвета и упадка. Вот и мультиплекс обзавёлся первыми документами. К сожалению, папка с анкетами по закону принадлежит редакции, но если уважаемые учёные пожелают приобрести уникальные улики мультиплекса, то можно попробовать обратиться к начальнику редакции. Кстати, говорят, он до сих пор не может закрыть вакансию литературного негра.