Текст книги "Предания, сказки и мифы западных славян"

 
У скамьи дитя стояло,
Криком мать измучило,
– Хоть бы ты уж замолчало,
Цыганенка чучело!
 
 
Вот придет отец с работы,
Печь еще холодная,
Ничего не дал мне сделать,
Злыдня подколодная.
 
 
Цыц! Смотри: гусар, коляска,
Петушок – играй себе!
Бах – петух, гусар, повозка
Разлетелись по избе.
 
 
Вновь зашелся диким криком,
Слышно аж на улице.
– Я тебе, негодник, мигом
Позову Полудницу.
 
 
– Полудница, приходи к нам,
Негодника забери. —
Глядь – и кто-то появился
У раскрывшейся двери.
 
 
То ль старуха, то ль девица,
Кривоногая, с клюкой
Низкоросла, темнолица,
Голос – будто вихря вой.
 
 
– Дай сюда дитя! – О Боже!
Отпусти мне, грешнице! —
Смертный страх ей студит кожу:
Перед ней – Полудница!
 
 
Подползает к стулу тихо
Полудница зыбкой тенью,
Мать от страха еле дышит,
На лице смятенье.
 
 
Мать ребенка прижимает,
Горе, горе рядом,
Полудница подползает,
Обжигает взглядом.
 
 
Уж протягивает руку —
Мать к себе ребенка тянет:
«За Христа святую муку!» —
Падает, теряя память.
 
 
Слышишь? Бьют часы на башне,
Полдень звон выводит.
Звякнул ключ, под кров домашний
Муж в избу заходит.
 
 
Мать без чувств лежит,
Крошки обнимая тело.
К ней вернется жизнь,
Но сына душа отлетела.
 

 
Около кладбища
дорога столбовая.
Шла туда, плакала
вдова молодая.
 
 
Горевала, плакала
о муже своем милом,
ведь туда навсегда
его проводила.
 
 
От белого двора
по зелену лугу
скачет добрый молодец,
ищет он подругу.
 
 
– Не плачь ты, краса,
вдова молодая,
пожалей свои глаза,
выплачешь, рыдая.
 
 
Не плачь, не горюй,
розе стон не нужен,
если умер твой муж,
я могу стать мужем.
 
 
Один день плакала,
другой тихо минул,
а на третий – плач ее
навсегда покинул.
 
 
Грусть ее и тоска
быстро отпустила:
еще месяц не прошел,
к свадьбе платье шила.
 
 
Около кладбища
дорога веселится:
едут парень с девушкой —
собрались жениться.
 
 
Была свадьба, была,
музыка заливалась:
прижимал жених невесту,
она лишь смеялась.
 
 
Ты, невеста, смейся,
жизнь весельем дышит,
а покойник под землей
ничего не слышит.
 
 
Обнимай милого,
нечего бояться,
гроб зарыт глубоко —
вовек не подняться.
 
 
Целуйся, целуй,
чье лицо – не важно,
мужу – яд, дружка милуй,
ничего не страшно! —
 

* * *

 
Бежит время, бежит,
все собой меняет:
что не было – приходит,
что было – исчезает.
 
 
Бежит время, бежит,
год, как час, несется,
одно камнем лежит:
вина остается.
 
 
Три года минули,
что покойник лежит,
холм его могильный
травой покрылся свежей.
 
 
На холмике травка,
в головах дубочек,
а на том дубочке
белый голубочек.
 
 
Сидит голубочек,
жалобно воркует:
кто его услышит,
сердцем затоскует.
 
 
Только всех сильнее
женщина горюет:
за голову схватившись,
с голубком толкует:
 
 
«Не воркуй, не зови,
не кричи мне в уши:
так жестока песнь твоя —
разрывает душу!
 
 
Не воркуй, не зови,
голова кружится,
или громче позови —
в реке утопиться!»
 
 
Течет вода, течет,
волна волну гонит,
а между волнами
кто-то в белом тонет.
 
 
То нога белела,
то рука всплывала,
жена-горемыка
смерть себе искала.
 
 
Вытащили на берег,
схоронили скрыто,
где тропки-дорожки
углубились в жито.
 
 
Никакой могилы
ей не полагалось,
под тяжелым камнем
тело оказалось.
 
 
Но не так тяжело
каменно заклятье,
как на ее имени
тяжкое проклятье.
 

 
Водяной над озером
Поет песню вечером:
«Ярче месяцу светить,
Пусть сшивает крепче нить.
 
 
Шью себе я боты
Для любой работы.
Ярче месяцу светить,
Пусть сшивает крепче нить.
 
 
Как настанет завтра пятница,
Водяной в свой плащ нарядится.
Ярче месяцу светить,
Пусть сшивает крепче нить.
 
 
Наряд зеленый, боты красные,
Завтра свадьба ждет прекрасная.
Ярче месяцу светить,
Пусть сшивает крепче нить».
 

 
Рано утром панна встала,
белье в узел завязала:
«К озеру пойду я, матушка,
постираю свое платьишко».
 
 
«Ах, к озеру не ходи,
дома, дочка, посиди.
Сон я видела к беде,
не ходи сейчас к воде:
 
 
Тебе жемчуг выбирала,
в бело платье одевала,
юбка – пена водяная,
не ходи к воде, родная.
 
 
Платье белое – к печали,
Перлы – слезы предвещали,
пятница – беду сулит», —
мать, тревожась, говорит.
 
 
Панне дома не сидится,
Тянется она к водице,
что-то к озеру толкает
и от дома отвлекает.
 
 
Лишь стирать расположилась,
доска под ней проломилась,
словно в матушкином сне,
панну тянет к глубине.
 
 
Снизу волны забурлили,
и круги все шире, шире.
А на тополе у скал
Водяной рукоплескал.
 

 
Невеселые, тоскливые
будни водяного края,
за осокой среди лилий
рыбки плещутся, играя.
 
 
Солнышко не согревает,
ветерок не веет,
хладно, тихо – будто горе
в сердце холодеет.
 
 
Невеселые, тоскливые
эти водные края,
в полутьме и полусвете
все течет день ото дня.
 
 
Водяного двор большой,
в нем богатства много,
но не веселы душой
гости водяного.
 
 
Если кто-нибудь войдет
во врата хрустальные,
того больше не увидят
родичи печальные.
 
 
Водяной у ворот
начинает шить,
его жена молодая —
дитятко кормить.
 
 
«Баю-баю, дитятко,
сыночек нежданный,
улыбка на личике —
тоска в сердце мамы.
 
 
Ты любовно протянул
ко мне ручки обе:
а я лучше бы лежала
под землей, во гробе.
 
 
На кладбище за костелом
с крестом в черной нише,
чтобы мамочке моей
идти ко мне ближе.
 
 
Баю-бай, сыночек мой,
мой малютка-водяной!
Как мне хочется домой,
к своей матушке родной!
 
 
Старалась бедная она,
приданое шила,
а сейчас в тоске, одна,
без доченьки милой.
 
 
Вышла, вышла замуж дочь,
но и тут ошибки:
сваты были – черны раки,
а подружки – рыбки.
 
 
А мой муж – помилуй Бог!
Мокрый и на суше,
он в горшочках под водою
людей прячет души.
 
 
Ах, сыночек, баю-бай,
волосики зеленые —
выходила мама замуж,
не была влюбленная.
 
 
Обманули, затянули
в неразрывны сети,
мне осталась одна радость —
ты на этом свете!»
 
 
«Что поешь, жена моя? —
Ишь, что напевает! —
Твоя песнь проклятая
гнев во мне рождает.
 
 
Замолчи, жена моя,
Желчь во мне вскипает,
или сделаешься рыбой,
с другими так бывает!»
 
 
«Не гневайся, водяной,
что твои угрозы!
Что возьмешь с растоптанной,
выброшенной розы.
 
 
Юности весенний цвет
загубил давно ли?
И ни разу ты моей
не исполнил воли.
 
 
Сто раз я тебя просила,
умоляла сладенько,
чтоб пустил хоть на часочек
к моей милой маменьке.
 
 
Сто раз я тебя просила,
слез лились потоки,
чтоб позволил мне проститься
с мамой одинокой.
 
 
Сто раз я тебя просила,
на коленях, в горести,
в твоем сердце камня сила —
где там взяться жалости!
 
 
Не гневайся, не сердись,
водяной, мой муж.
Или – гневайся и пусть
все случится уж.
 
 
Если хочешь рыбой сделать,
чтоб была немая,
преврати-ка лучше в камень,
камень чувств не знает.
 
 
Сделай камень из меня,
кровь застынет в жилах,
чтоб душа о свете дня
больше не тужила».
 
 
«Рад бы, рад бы был, жена,
я поверить слову,
только рыбку в синем море
кто поймает снова?
 
 
Не препятствовал бы я
к матушке явиться,
но лихие мысли женщин —
кто их не боится?
 
 
Ну же, ладно, отпущу,
облегчу-ка долю,
если только слово дашь
исполнить мою волю.
 
 
Мать не смей ты обнимать,
ни кого иного,
а не то любовь земная
пересилит снова.
 
 
Никого не обнимай
с зари до заката,
а как благовест услышишь,
воротись сюда ты.
 
 
С заутрени до вечерни
время тебе дарится,
а для верности дитя
пусть со мной останется».
 

 
Как бы, как бы это было
чтоб без солнышка весной?
Что же это за свиданье
без объятия с родной?
Если к матери прижмется
дочь в тоске сердечной,
кто ее тогда осудит
за порыв извечный?
 
 
Плача, с матерью проводит
время водяная:
«Время к вечеру подходит,
я боюсь, родная».
«Ты не бойся, моя дочка,
темной силы дерзкой,
я тебя не дам в обиду
ублюдине мерзкой!»
 
 
Пришел вечер. Муж зеленый
под окнами шляется,
женщины, засов задвинув,
от него скрываются.
«Ты, дитя мое, не бойся,
твари водяной,
он на суше не имеет
власти над тобой».
 
 
Звон вечерний отзвонили,
Бух! Бух! – стук раздался:
– Ну, жена, пошли домой,
Я проголодался!
– Вон отсюда, враг поганый,
прочь иди, на дно свое,
там устроишь ужин званый,
все, что здесь, то – не твое!
 
 
В полночь – бух! бух! – снова
стук в запертые двери:
– Ну, жена, пойдем домой —
постели постели!
– Вон отсюда, враг поганый,
прочь иди, на дно свое,
пусть тебе устелют илом
ложе гадкое твое.
 
 
В третий раз – бух! бух! – раздался,
как зари занялся свет:
– Ну, жена, пойдем домой,
дитя плачет, еды нет!
– Ах, матушка, чем он манит,
как к младенцу сердце тянет!
Отпусти меня, родная,
Жизни без дитя не знаю.
 
 
«Не ходи, останься, дочка!
Ложь во всех его словах,
о младенце ты тоскуешь,
за тебя растет мой страх.
Душегуб, иди отсюда!
Дочь останется со мной.
Коль дитя без мамки плачет,
к нам неси его домой».
 
 
На озере буря стонет
и сквозь стон младенца крик:
он любую душу тронет,
хоть прервался в тот же миг.
«Ах, матушка, горе, горе,
холодеет кровь моя:
мама, мамочка родная,
страшусь Водяного я!»
 
 
Что упало? Из-под двери
лужица кровавая,
Страхом скована, застыла
дверь открывши, старая:
как принес им враг младенца,
как снести удар судьбы! —
Голова дитя без тельца,
тельце дальше – без главы.
 

 
Встретив раннюю зарю,
муж спросил жену свою:
 
 
– Ответь, милая моя,
ты со мной всегда честна,
 
 
ты со мной всегда честна,
но одно лишает сна —
 
 
уж два года мы с тобою,
и не знаю я покоя.
 
 
Жена моя, голубица,
что с тобой во сне творится?
 
 
Спать ложишься свежей, бодрою,
ночью – рядом тело мертвое.
 
 
И ни вздоха, и ни трепета,
и ни стона, и ни лепета.
 
 
Вся ты словно изо льда,
будто мертвая вода.
 
 
Ночью даже детский крик
не пробудит ни на миг.
 
 
Жена моя, золотая,
расскажи мне, не скрывая.
 
 
Если это хворь какая,
позову тебе врача я.
 
 
В поле разных травок много,
мы найдем тебе подмогу.
 
 
Есть другое средство тоже:
слово мощное поможет.
 
 
Слово тучи разгоняет,
в бурю лодки охраняет,
 
 
С неба звездочку достанет —
сила слова не обманет.
 
 
– Господин любимый мой,
Пусть все течет само собой. —
 
 
Если что-то суждено,
излечить то не дано.
 
 
Что Судьба кому-то скажет,
людское слово не развяжет.
 
 
Хоть безжизненна на ложе,
все идет по воле Божьей.
 
 
Все идет по Божьей воле,
ночью Он хранит от боли.
 
 
Мертвой суждено мне спать,
но с утра жива опять.
 
 
Поутру светла дорога —
положись на помощь Бога!
 
 
Но жена напрасно просит —
муж иную думу носит.
 
 
Сидит бабка у ворот,
из миски в миску воду льет.
 
 
Двенадцать мисок ряд стоит,
муж старухе говорит:
 
 
– Слушай, мать, ты знаешь много,
ляжет как кому дорога,
 
 
Знаешь, как болезнь родится, —
куда жена моя стремится?
 
 
Спать ложится свежей, бодрою,
ночью – рядом тело мертвое.
 
 
И ни вздоха, и ни лепета,
и ни стона, и ни трепета.
 
 
Вся как будто изо льда,
словно мертвая вода.
 
 
– Как бы мертвой ни была,
ведь лишь днем она жила.
 
 
Днем с тобой живет, дыша,
ночью – в вербочке душа.
 
 
У потока под горой
верба с белою корой;
 
 
ветки желтые на ней,
там душа жены твоей.
 
 
– Не хочу с женою жить,
чтобы с вербою делить;
 
 
пусть жена со мной живет,
верба пусть в земле гниет.
 
 
На плечо топор взвалил,
Под корень вербочку срубил.
 
 
В реку пала и на дне
зашумела в глубине.
 
 
Зашумела, завздыхала,
словно мать душой страдала.
 
 
Будто тяжко умирала,
с болью на дитя взирала.
 
 
– Что у дома за собранье?
О ком слезы, причитанья?
 
 
– О твоей супруге милой,
как косой, ее срубило;
 
 
То ходила, напевала,
как подкошена, упала;
 
 
умирая, завздыхала,
с болью на дитя взирала.
 
 
– О беда, судьбина злая,
я жену убил, не зная,
 
 
что дитя в минуту ту,
превратил я в сироту!
 
 
Верба с белою корой,
что ты сделала со мной!
 
 
Одному теперь мне жить,
что с тобой мне учинить?
 
 
– Пусть достанут из воды,
срежут желтые пруты;
 
 
И потом за прутом прут
колыбельку пусть сплетут.
 
 
Уложи в нее сыночка,
и спокойной будет ночка.
 
 
Будет колыбель качаться —
дитя с мамой обниматься.
 
 
А другие прутья ты
посади-ка у воды.
 
 
А как мальчик подрастет,
резать дудочки начнет.
 
 
Будет в дудочку дудеть,
вместе с мамой песни петь.
 

 
Почила дева в пору юных лет,
Как будто высох розы ранней цвет,
Почила дева, розе не дышать.
Жаль ее, жаль – в земле ей лежать.
 
 
«Не хороните меня
Средь деревенских могил,
Там жалобы вдов и сироток
Мне спать не дадут.
 
 
Хочу, чтоб мой вечный покой
Лес дремучий хранил,
Пусть вереск могилу накроет,
И птицы над нею поют…»
 
 
И не прошло еще года и дня,
Могила вся в вереск облачена.
И не прошло еще даже трех лет,
На могиле ее расцвел редкостный цвет.
 
 
Белая лилия – кто ее увидал,
Каждый боль и тоску испытал.
Лилии запах – кто им проникался,
В каждом жажды огонь разгорался.
 
 
«Эй, слуга, готовь мне коня!
Манит сегодня охота меня,
Поскачем в леса, под еловый кров,
Будет сегодня особенный лов!»
 
 
Хэй-хэй, хо! Борзые скулят,
Для всадника не существует преград,
Похоже, добыча дана судьбой:
Видит он белую лань пред собой.
 
 
«Хэй-хэй, хо! Добыча моя,
Ни поле, ни куст не спасут тебя!»
Прицелился – что же случилось с глазами?
Лилия белая вместо лани.
 
 
На лилию смотрит, охвачен смятеньем,
Сердце дрожит, не справляясь с волненьем
Замер в тоске, почти не дыша,
Виной тому – лилии белой душа.
 
 
«Эй, верный слуга, за дело берись,
Выкопай лилию, в замок мой мчись.
В моем саду ей отныне цвести,
Чувствую, нет без нее мне пути.
 
 
Эй, слуга верный, доверенный мой,
Храни цветок, защищая собой,
Ночью и днем, не смыкая очей,
Дивная сила влечет меня к ней!»
 
 
Ходит слуга за цветком день, другой,
Хозяин ее околдован красой.
На третью ночь, в свете полной луны
Прервал слуга хозяина сны.
 
 
«Вставай, пан мой, в изумлении я —
По саду ходит находка твоя.
Поспеши, не мешкай, послушай – вот:
Твоя лилия дивную песню поет!»
 
 
«Вернулась я к жизни на миг, в тоске.
Я – как в поле роса, как дым на реке,
И с первым же блеском зари поутру
Роса испарится, и я умру».
 
 
«Твой век – не роса на рассветном лугу,
От солнца тебя защитить я смогу:
Крепкие стены – спасенье от жарких лучей.
Душа моя, будешь женою моей».
 

Женою стала, счастливо жила.

 
Живут в покое, счастливо, но вот
от короля гонец письмо несет:
«Мой верный друг! – король его призвал. —
Явись на службу, ты мне присягал.
Каждый, кто верен, должен завтра быть,
Дела домашние прошу пока забыть!»
 
 
Прощался грустно он с женою милой,
Как будто чуя дух судьбы постылой:
«Не буду рядом я, защитник твой,
Но мать моя останется с тобой».
 
 
Но мать была защитницей плохой:
ее мечта – расстаться со снохой.
Высоко солнце светит, слепит неба синь:
«Сгинь, тварь ночная! Сгинь, ублюдок, сгинь!»
 
 
Домой пан едет – что и как там есть?
Летит ему навстречу злая весть:
«Младенца твоего взяла земля,
Увяла лилия – жена твоя».
 
 
«Матушка, матушка, злая змея!
Чем тебе помешала радость моя?
Отравила ты жизни моей цвет,
Так пусть станет черным тебе Божий свет!»
 

 
«Что ты стала так уныла,
дочь моя?
Что ты стала так уныла?
И куда веселье сплыло,
почему не слышен смех?»
 
 
«Я убила голубенка,
мать моя!
Я убила голубенка —
сиротинушку-цыпленка,
белого, как снег!»
 
 
«Голубенок это не был,
дочь моя!
Голубенок это не был,
ты стоишь под темным небом,
твой обманчив взгляд!»
 
 
«Ох, убила я ребенка,
мать моя!
Ох, убила я ребенка,
беззащитного дитенка,
жалость, словно яд!»
 
 
«Что же думаешь ты делать,
дочь моя?
Что же думаешь ты делать,
кому грех свой исповедать,
Божий гнев смирить?»
 
 
«Цветик я найду, быть может,
мать моя!
Цветик я найду, быть может,
что вину забыть поможет,
рану исцелить».
 
 
«Где найдешь ты того цвету,
дочь моя?
Где найдешь ты того цвету
по всему большому свету?
в садике каком?»
 
 
«Над воротными столбами,
мать моя!
Над воротными столбами —
перекладина с гвоздями,
там петля с узлом!»
 
 
«Передать ли другу что-то,
дочь моя?
Передать ли другу что-то,
он, когда была охота,
тешился с тобой».
 
 
«Пусть пойдут ему на пользу,
мать моя!
Пусть пойдут ему на пользу
смерть младенца, мои слезы,
что предал с другой».
 
 
«С чем же матери остаться,
дочь моя?
С чем же матери остаться,
как несчастной утешаться —
для тебя жила!»
 
 
«А тебе – мое проклятье,
мать моя!
А тебе – мое проклятье,
без забот могла гулять я —
волю мне дала!»
 

Чешские сказки

Златовласка

Жил-был король, и был он такой мудрый, что понимал язык всех-всех живых существ. Вот послушайте, как он этому научился. Пришла к нему однажды одна старая бабушка, принесла в корзинке змею и сказала, чтобы он отдал эту змею приготовить: а когда он ее съест, то будет понимать разговоры птиц в небесах, всех земных и подводных тварей. Тому королю понравилось, что он будет уметь то, что никто не умеет, бабушке он хорошо заплатил и немедленно поручил слуге, чтобы тот приготовил ему на обед рыбу.

– Но, – говорит, – ни кусочка в рот не бери, иначе поплатишься за это своей головой!

Иржику, слуге, было удивительно, почему это король так строго запретил ему попробовать кушанье.

«Сколько живу, такую рыбу не видел, – сказал он себе. – Выглядит точно как змея! И какой же повар не попробует то, что приготовил?»

Когда рыба была испечена, взял он кусочек на язык и попробовал. И тут же услышал около ушей жужжание:

– Нам тоже немножко, нам тоже немножко!

Иржик огляделся – что такое? И никого на кухне не увидел, кроме нескольких летающих мух. Но тут уже снаружи, с улицы кто-то сипло прокричал:

– Куда? Куда?

А голоса потоньше отвечали:

– На ячмень к мельнику, на ячмень к мельнику.

Иржик выглянул в окно и увидел стаю гусей.

– Ага, – говорит, – так вот что это за рыба!

Теперь-то он знал! Быстро засунул себе в рот еще кусочек, а потом отнес змею королю как ни в чем не бывало.

После обеда король поручил Иржику оседлать коня, чтобы прогуляться, а слуга должен был его сопровождать. Король ехал впереди, а Иржик за ним. Когда скакали по зеленому лугу, конь Иржика подскочил и заржал:

– Иго-го, брат, мне так легко, что хотел бы я скакать через горы!

– Что ж, – говорит другой, – я бы тоже рад был скакать, но на мне старик сидит, если я подскочу, он свалится на землю, как мешок, и сломает себе шею.

– Ну и пусть сломает, что с того? – сказал конь Иржика. – Вместо старого будешь носить на себе молодого.

Иржик от всего сердца засмеялся, услышав эту беседу, но только тихонько, чтобы король не заметил. Однако король тоже хорошо понимал, о чем разговаривают кони, оглянулся и, видя, что Иржик смеется, спрашивает:

– Чему это ты смеешься?

– Ничему, ваша королевская светлость! Просто так, – стал оправдываться Иржик.

Но старый король уже заподозрил его, да и коням тоже не доверял. Он повернулся и поехал домой.

Когда они приехали в замок, велел король Иржику налить в стакан вина:

– Но головой отвечаешь, – говорит, – если недольешь или перельешь!

Взял Иржик кувшин с вином и принялся наливать. Но тут за окном пролетели две птички. Одна гналась за другой, а у той, за которой гнались, было три золотых волоска в клювике.

– Отдай мне их, – говорит та, что гналась за первой, – ведь они мои!

– Не дам! Они мои! Я их подняла.

– Но я их увидела, когда они упали, когда златовласая девица расчесывалась. Дай мне хотя бы два.

– Ни единого!

Тогда вторая птичка рванулась за первой и схватила те золотые волоски. Покуда они так на лету тягались, остался у каждой в клюве один волосок, а третий упал наземь, даже звон раздался. А Иржик, пока на него смотрел, перелил в стакан вина.

– Пропащая твоя жизнь! – выкрикнул король. – Но я могу тебя и помиловать, если найдешь эту златовласую девицу, чтобы я взял ее в жены.

Что было Иржику делать? Если он хотел сохранить свою жизнь, должен был отправиться за девицей, хотя и не знал, где ее искать. Оседлал он коня и поехал куда глаза глядят. Приехал к черному лесу, а перед лесом у дороги горел куст, его пастухи подпалили. Под кустом был муравейник, искры падали на него, и муравьи разбегались в разные стороны, унося белые яички.

– Ох, помоги, Иржик, помоги! – звали они жалобно. – Сгорим мы, и детки наши в яичках.

Иржик тут же соскочил с коня, вырвал куст и потушил огонь.

– Когда тебе будет нужно, вспомни о нас. Мы тебе тоже поможем.

После этого поехал он лесом и приехал к высокой ели. На верхушке той ели было воронье гнездо, а внизу на земле два вороненка пищали и причитали:

– Отец и мать от нас улетели, мы должны сами себе искать пропитание, а мы, несчастные пискуны, еще и летать не умеем! Ох, помоги, Иржик, помоги! Накорми нас, ведь умрем от голода.

Иржик, недолго думая, соскочил с коня и всадил ему меч в бок, чтобы было воронятам что есть.

– Когда тебе будет нужно, – весело прокаркали воронята, – вспомни о нас. Мы тебе тоже поможем.

Дальше уже пришлось Иржику идти пешком. Шел он долго-долго лесом, а когда наконец из лесу вышел, увидел перед собой далекое-широкое море. На берегу моря ссорились два рыбака. Они поймали в сеть большую золотую рыбу, и каждый хотел взять ее себе.

– Моя сеть, моя и рыба!

А другой на это:

– Мало бы было пользы от твоей сети, если бы не моя лодка и не моя помощь. Вот когда в другой раз такую же поймаем, будет твоя.

– Ну нет! Ты подожди другую, а эту отдай мне.

– Я вас рассужу, – говорит Иржик. – Продайте мне эту рыбу, я вам хорошо заплачу, а деньги разделите пополам.

И отдал им за рыбу все деньги, которые король дал на дорогу, ничего себе не оставил. Рыбаки были рады, что так хорошо рыбу продали, а Иржик отпустил рыбу в море. Она весело заплескалась в воде, ушла на глубину, а потом недалеко от берега еще раз вынырнула:

– Когда понадобится, Иржик, вспомни обо мне, я тебе добром отплачу.

И после этого исчезла.

– Куда ты идешь? – спросили рыбаки Иржика.

– Иду за невестой для своего господина, старого короля, за девицей золотоволосой, и не знаю даже, где ее искать.

– Ох, тут мы тебе сможем помочь, – сказали рыбаки, – это Златовласка, королевская дочь из хрустального замка, на том острове. Каждое утро, когда рассветает, она расчесывает свои золотые волосы. Свет от них идет по небу и по морю. Если хочешь, мы сами тебя на тот остров отвезем, потому что ты нас так хорошо рассудил. Но будь осторожен, выбери настоящую Златовласку. Там двенадцать девушек, дочерей короля, но только у одной из них золотые волосы.

Оказавшись на острове, отправился Иржик к хрустальному замку просить короля, чтобы тот отдал свою дочь замуж за его господина – короля.

– Отдам, – сказал король, – но ты должен ее заслужить: должен за три дня выполнить три задания, которые я тебе дам, в день по одному. А пока до завтра можешь отдохнуть.

На следующий день утром говорит король Иржику:

– У моей Златовласки была нитка дорогих жемчугов. Нитка перетерлась, и жемчужины рассыпались в высокой траве на зеленом лугу. Ты должен собрать все до одной жемчужины.

Пошел Иржик на луг, далекий-широкий, опустился в траву, начал искать. Искал, искал с утра до полудня, но ни одну жемчужинку не увидел.

– Ох, были бы здесь мои муравьи, они бы мне сумели помочь!

– Так мы же тут, чтобы помочь тебе, – сказали муравьи. Они появились рядом с Иржиком откуда ни возьмись. – Что тебе нужно?

– Я должен на лугу жемчужины собрать, но ни одну не увидел.

– Ты только подожди немножко, мы их вместо тебя соберем.

И очень быстро принесли ему из травы горку жемчужин, осталось только нанизать их на ниточку. И потом, когда нужно было завязать ниточку на узелок, приковылял еще один муравейчик, хромой: у него ножка сгорела, когда в муравейнике был пожар, и закричал:

– Подожди, Иржик, не завязывай ниточку, я несу еще одну жемчужинку!

Когда Иржик принес королю жемчужины, тот их пересчитал.

– Хорошо сделал свое дело, – говорит, – завтра тебе дам другую работу.

Утром Иржик пришел, и король ему сказал:

– Моя Златовласка купалась в море и потеряла там золотой перстень, найди его и принеси.

Пошел Иржик к морю и ходил грустно по берегу. Море было чистое, но такое глубокое, что он не мог даже дна увидеть, а не то что на дне искать перстень!

– Ох, если бы тут была моя золотая рыба, она бы смогла мне помочь!

Тут в море что-то блеснуло, и из глубины на поверхность воды выплыла золотая рыба:

– Я здесь, чтобы помочь тебе. Что тебе нужно?

– Я должен в море найти золотой перстень, а я даже дна не вижу.

– Я только что повстречала щуку, она несла золотой перстень на плавнике. Подожди немножко, я тебе его принесу.

И очень быстро вернулась из глубины и принесла ему щуку вместе с перстнем.

Король Иржика снова похвалил, что тот хорошо сделал свое дело. А потом утром дал ему третью работу:

– Если хочешь, чтобы я свою Златовласку отдал твоему королю в жены, ты должен принести ей мертвую и живую воду, она ей пригодится.

Иржик не знал, куда и податься за этой водой. Пошел он куда глаза глядят, куда ноги несут, пока не пришел к черному лесу:

– Ох, были бы тут воронята, они бы мне, наверное, помогли!

Тут у него над головой что-то зашумело, и откуда ни возьмись появились два вороненка:

– Мы здесь, чтобы тебе помочь. Что ты хочешь?

– Я должен принести мертвой и живой воды, но не знаю, где ее искать.

– О ней мы хорошо знаем. Подожди немножко, мы принесем ее тебе.

И очень скоро воронята вернулись, каждый нес в клюве полую тыквочку, наполненную водой. В одной тыкве была живая вода, а в другой мертвая. Иржик обрадовался, что счастье ему улыбнулось, и поспешил к замку. На краю леса увидел он паутину от ели до ели, а в середине сидел огромный паук и высасывал муху. Иржик взял тыквочку с мертвой водой, брызнул на паука, и тот замертво свалился наземь, как спелая вишня. Потом брызнул на муху из другой тыквицы живой водой, и муха начала двигаться, высвободилась из паутины и взлетела в воздух.

– Твое счастье, Иржик, что ты меня воскресил, – зажужжала ему в ухо, – ведь без меня ты бы едва ли угадал, которая из двенадцати сестер Златовласка.

Когда король увидел, что Иржик и третье задание исполнил, сказал, что отдаст ему свою златовласую дочку.

– Но только должен будешь сам ее выбрать.

После этого король повел Иржика в большой зал с круглым столом в центре, вокруг него сидели двенадцать прекрасных девушек, друг на друга похожие, и у каждой голова была покрыта белой, как снег, шалью аж до самого пола. И из-за этих шалей не было видно волос девушек.

– Вот мои дочери, – говорит король. – Если угадаешь, которая из них Златовласка, получишь ее и сможешь сразу увезти с собой; если не угадаешь, значит, не судьба тебе, должен будешь уйти без нее.

Иржик затосковал, не зная, что ему делать. И вдруг кто-то зашептал ему в ухо:

– Бзз-бзз! Иди вокруг стола, я тебе скажу, которая из них Златовласка.

Это была та самая муха, которую Иржик воскресил живой водой.

– Это не та – это не та – это тоже не та – а вот это Златовласка!

– Эту дочь мне дай! – выкрикнул Иржик. – Эту я заслужил для своего господина.

– Ты угадал, – сказал король, и девушка сразу встала из-за стола, откинула шаль, и золотые волосы потекли густыми потоками с головы до самой земли, и было от них так светло, как утром, когда солнышко встает, Иржик даже зажмурился.

Потом король, как полагается, дал своей дочери приданое, и Иржик отвез ее, как невесту, своему господину. У старого короля глаза разгорелись, и запрыгал он от радости, когда увидел Златовласку. Тут же повелел он, чтобы готовились к свадьбе.

– Хотел приказать повесить тебя за непослушание и чтобы тебя вороны склевали, – сказал король Иржику, – но за такую хорошую службу велю только отрубить секирой голову, а после этого прикажу тебя похоронить как подобает.

Когда Иржика казнили, попросила Златовласка старого короля, чтобы он подарил ей мертвого слугу, и король не смог отказать своей златовласой невесте. Она приложила голову Иржика к телу, покропила его мертвой водой, и тело срослось с головой, да так, что от раны и памяти не осталось. Потом покропила она его живой водой, и Иржик встал, как будто снова родился, резвый, как олень, светясь молодостью.

– Ох, как же я крепко спал! – сказал Иржик и потер глаза.

– Верю, ты крепко спал, – сказала Златовласка, – и не будь меня, во веки веков бы не пробудился.

Когда старый король увидел, что Иржик ожил и стал еще красивее и моложе, чем прежде, захотелось и ему омолодиться. Он немедленно велел себя обезглавить, а после этого покропить водой. Его обезглавили и кропили живой водой, кропили, кропили, пока она не кончилась, но голова его никак не хотела прирастать к телу. После этого стали кропить его мертвой водой, и голова моментально приросла, но король все равно оставался мертвым, потому что живой воды для воскресения уже не было… А поскольку королевство без короля не могло существовать и никого такого же разумного и понимающего языки всего живого, как Иржик, в округе не было, то его и сделали королем, а Златовласку – королевой.