Текст книги "Огонь блаженной Серафимы"

– Да, хочу да буду.

– Поздравляю, коллега, – он надел цепочку мне на шею, – вы приняты в чародейский приказ вольным агентом до, предположим, пятнадцатого сеченя следующего года.

– Контрактов подписывать не будем?

– Ну какие еще меж чародеями контракты? Евангелина, можешь расцеловать сотрудника.

Попович указание исполнила, не чмокнула губами воздух, как это меж барышнями принято, а действительно поцеловала.

– А от чего форма оберега зависит? – спросила я достав из-за воротника свой кулончик, оказавшийся буковкой «ять».

– От личных качеств оберегоносца. – Эльдар разлил ярко-красную наливку из графина по двум стопочкам, кивнул. – Вздрогнули, барышни, и приступим.

Мы выпили. Наливка оказалась вишневой, на косточках настоянной и довольно крепкой.

– Почему ты про сновидцев спрашивала, Серафима? – Эльдар без паузы налил по второй.

Эта пошла вообще замечательно.

– Ты про лишение памяти упомянул, а я знаю, что это лишь сновидцам под силу. Оттого и спросила.

– Нет у нас таких чародеев, к прискорбию либо к счастью.

– А я стану. – После третьей захотелось хвастаться. – Я, Серафима Абызова, стану сновидицей, когда летар…

– Притормози, соблазнитель. – Попович придержала графин и отставила его подальше. – Напоишь нам агента, а протрезвить без Ивана не сможешь.

– Сновидица, – прошептал чародей грустно. – Теперь понятно, чего канцлер в тебя вцепился. Эх, лучше бы ты с мертвыми говорила.

Тут Геля сообщила, что боится покойников, а я сказала, что ничего в них страшного нет, и что смерть очень на сон похожа, и, ежели кто сразу за грань уходить не желает, вполне и поговорить с ним возможно, и не опасно ни капельки. А Эльдар сызнова удивился, а Геля сказала, что он дурачок, хотя и чародей, потому что с сонным котом я ни от кого не скрывалась, и мог бы уже сам дважды два сложить, и что она сразу что-то эдакое подозревала, особенно когда у Семена, шефа то есть, на столе толковник Артемидора нашла.

Тут опять зажурчало из графинчика по стопкам, и, кажется, это был уже не первый графинчик.

А я спросила, когда гнума-портного арестовывать будем. Мне пообещали, что на днях, потому что цепочку торговую от него уже проследили, и толку его на воле держать более нет, и что Аркадия Бобынина тоже закроют, как только всех его продавцов выяснят.

Тут я даже не удивилась. Потому что два и два сложила, зрачки подвижные, перепады настроений, пьяное поведение без запаха хмельного.

Мы поговорили о странностях одурманенных людей. Я пожаловалась на Маняшу, которая не Маняша, потому что странности в поведении ее заметила. Эльдар сказал, что накануне заметил странности моего поведения, что притворяться я вовсе не умею, и что притворству надо у Евангелины Романовны учиться. Я спросила, есть ли у него аффирмация, у князя басурманского, и пожалела, что не он мне на Руяне повстречался, потому что не было бы тогда у меня Анатоля, и…

– Как же я вас обоих завтра наказывать буду, – прервал наше милейшее общение густой бас Зорина.

Глава третья,
в коей вольный агент пользуется достижениями сыскарской науки в личном расследовании

Вѣжливость заключаетъ въ себѣ всѣ общественныя добродѣтели, необходимыя намъ для того, чтобы быть полезными и прiятными окружающимъ. Она обязательна въ светскихъ такъ же, какъ въ дѣловыхъ и вообще въ жизненныхъ отношенiяхъ. Безъ нея всякiя сношенiя съ людьми становятся невозможными. Вѣжливость смягчаетъ нравы, предупреждаетъ ссоры, усмиряетъ раздраженiе и ненависть, заставляя насъ сдерживаться; благодаря ей мы прiобретаѣмъ любовь высшихъ и уваженiе нисшихъ.

Она же замѣняетъ привѣтливость, если, къ несчастiю, мы лишены этого достоинства.

Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.

1890 г., Санкт-Петербург

Надворный советник Мамаев виноватым себя нисколько не считал и наказание архивами рассматривал начальственным самодурством и превышением полномочий. Да, напоил красавицу, только лишь для ускорения процесса допроса и облегчения для. Потому что барышня Абызова скрытничать с малолетства приучена, и у нее целый арсенал для этих целей припасен. Она же на каждый вопрос два своих спрашивает, она же эмоции по десятке в минуту выдает, только чтоб лишнего не сболтнуть.

Иван все это про Серафиму и без того знал, на собственной шкуре испытав, но действий друга не одобрил. Он когда увидал ее в «Кафе-глясе» разморенную, пьяненькую, доверчиво на Эльдара взирающую, у него сердце екнуло от жалости.

– А теперь у нас в приказе еще и полезный вольный агент появился, – усмехнулся Мамаев.

– Промежду прочим, – Евангелина Романовна подала голос от бумаг, которые сшивала в папки огромной неклюдской иглою, – у меня от вчерашнего голова трещит. А его высокородие, вместо того чтоб излечить подчиненную, архивами ее мучит.

– От тебя, Гелюшка, – Зорин прошел кабинетом и щелкнул девушку по кончику носа, – я такого не ожидал.

– Спасибо. – Попович сморщилась, потирая нос, затем улыбнулась. – Ты, Иван, Серафиму недооцениваешь. Разгадала она маневр Эльдаров, просто решила ему подыграть чуточку.

– Ну да, – недоверчиво хмыкнул Мамаев.

– Уверена. Тяжко ей, Серафиме, все в себе держать, а выпустить не умеет, вот и поддалась. А ты, Эльдар, уверившись в своей власти, сам сверх меры разговорился. Скажешь, нет? Если список из ваших разговоров составить да твой с ее сравнить, твой длиннее окажется.

Мамаев слегка смутился и посмотрел на Ивана, будто ожидая поддержки.

– В притворстве барышня Абызова не сильна, – продолжала Геля, – но ей того и не нужно, она кокетка и при этом не дурочка – знает, как и когда девичью слабость проявить.

Зорину эти рассуждения удовольствия не доставили, может, потому, что слишком много в них было правды. Он вернулся за свой стол, будто удаляясь из разговора.

– Иван Иванович, – спросила Попович после довольно продолжительного молчания, – Серафима тебе про свою подменную няньку рассказала? Что про это думаешь?

– Думаю, что вы, сыскарики, вместо нового агента новое дело на свои головы нашли. – Зорин посмотрел на подчиненных со значением, продлевая паузу. – Начинай, Гелюшка, по пунктам, с момента, когда Серафима Карповна о подмене заподозрила.

Евангелина Романовна отложила иглу, раскрыла блокнотик и, сверяясь с заметками, изложила все, о чем удалось узнать.

Иван Иванович слушал, кивал.

– Выводы?

– Если отмести вариант нервических фантазий… Я бы его, к слову, полностью со счетов не списывала. Сама барышня Абызова нам поведала, что многие сновидцы к безумию предрасположены.

– Сновидческое безумие, – перебил ее Мамаев, – чаще всего лишь нежелание следовать общественным нормам, а Серафима…

– Ты, Эльдар Давидович, все бумажки подшил? – с фальшивым участием спросил Зорин. – Так тебя в архиве еще море разливанное дожидается.

– Я лишь уточняю.

– Уточнять будешь, когда Евангелина Романовна к тебе за консультацией обратится. Дело это ей поручается. Геля, продолжай.

Барышня Попович вздохнула, размолвка друзей ее расстроила.

– Я вовсе не считаю, что Серафима Карповна безумна, я только предполагаю держать эту возможность в уме. Кроме афронтов общественной морали от сновидцев туда же можно отнести и наследственность. Матушка Серафимы страдала от душевной хвори.

Мамаев встрепенулся, желая задать вопрос, Геля это движение заметила:

– Перед службою я успела сегодня к Матвею Кузьмичу, лекарю вашему чародейскому, наведаться, он Полину Бобынину прекрасно помнит.

– Молодец, – похвалил Иван девушку. – Версия девичьих фантазий у нас есть, и со всех сторон она подтверждена.

– Тогда мы о ней не будем, приступим к другой. Итак, некто занимает место няньки барышни Абызовой. Кто, как и зачем? Кто: некто, знающий обеих, способный изобразить манеры, речь и поведение оригинала. Как: во время извлечения сущности госпожи Нееловой демоном Крампусом. Здесь закавыка. Этот некто сговорился с Крампусом? Иначе как он мог заранее это все спланировать? О случайной подмене и речи быть не может. Серафима пыталась разговорить «нянюшку», та отвечает на вопросы о прошлом без затруднений. Ну и последнее: зачем? Какой прок этому «некто» от должности Серафиминой наперсницы? Вот и получается у нас, что версия с безумием сновидицы – стройная и доказательная, а противоположная полна неясностей.

Громкий хлопок картонной папки о столешницу возвестил, что со своей частью архива Эльдар закончил.

– Будем считать, Евангелина Романовна, что тебе сей момент чародейская консультация понадобилась. Допроси, любезная, господина Зорина, который с демоном Крампусом близкое знакомство на Руяне свел.

– И что я у него спросить должна?

Иван смотрел на сыскарей с интересом, ожидая продолжения.

– Спроси, почему он тогда решил, что Мария Анисьевна в лапах демона пребывает.

Зорин улыбнулся:

– Будем считать, что провинность свою ты отработал. Хороший вопрос. Именно что решил, без всяческих подтверждений. И, когда демон перед нами коллекцией своей хвастался, госпожи Нееловой я у него не видел.

– Ничего не поняла. – Геля махнула блокнотиков возбужденно. – Демон ни при чем?

– Получается, что да. – Зорин встал из-за стола, отобрал у девушки блокнот, чтоб не мельтешила. – Получается, что он удачно подвернулся, чтоб пропажу няньки на него списать.

– А если бы не подвернулся? – Мамаев тоже поднялся, и теперь они с Иваном стояли друг напротив друга.

– Няньку нашли бы в холмах с вывихнутою ногою, которая ей не позволяла сразу к хозяйке вернуться, или на берегу, вынесенную туда приливом, чудесно от утопления спасшуюся.

– А тело-исходник? Уничтожено?

– Нет, это опасно. Если перенос сорвется, нужно пустое тело для отступления приберечь.

– А Неелова?

– И она нужна! Всего подсматриванием и подслушиванием не вызнаешь. А если по ходу дела вопросы новые возникнут?

– Ах, как любопытно… Тогда получается?..

– Вот и я о том же.

– Сыскарики! – взмолилась Евангелина. – Можно слов побольше? Какое тело-исходник?

– Из которого тот, кто Маняшину роль на себя взял, появился. – Эльдар на девушку не посмотрел. – Ванька, ты о чем-то недоговариваешь!

Зорин явно смутился, растерянно пожал плечами.

Попович отобрала свой блокнотик, подхватила со стола карандаш:

– Значит, так, господа чародеи, ваши личные отношения ко мне в данный момент касательства не имеют. Отвечайте мне немедленно. Подозреваемый кто? Мужчина, женщина?

– Женщина, – уверенно сказал Иван Иванович, – мужчине в женском теле было бы несподручно.

– Чародейка?

– Нет!

Геля поставила в блокноте галочку:

– Почему?

– Потому что это колдовство не наше, не человеческое.

– Ведьма?

Сыскари переглянулись и оба рассмеялись:

– Ведьмы? Нет, Гелюшка, эта порода так колдовать решительно не в состоянии.

– А кто тогда? Неклюды, басурманские шаманы? Кто эта женщина?

– Навья. – Улыбка Ивана сменилась выражением крайней усталости. – Это совершенно определенно грязная навская волшба.

Тут им пришлось прерваться, младший чин явился призвать Зорина в кабинет неожиданно явившегося в приказ начальства.

Надворная советница Попович навов не боялась, она дописала свои заметки, перечитала их внимательно.

– Эльдар, чем навы от обычных людей отличаются? Что нужно в теле-исходнике обнаружить, чтоб понять, что это именно оно? Хвост?

– Вот уж не думал, Попович, что ты в досужие сплетни веришь. Ну какой еще хвост?

– Погоди! Выражение даже такое есть – навья снасть.

– Где есть?

– В народе, Эльдар Давидович, в нашем великом берендийском народе.

– Наш великий народ необразован и темен.

– А ты вообще басурманин, и нечего тут мой народ сквернословить.

Они похихикали, ругаться друг с другом нравилось им чрезвычайно.

– Ладно, букашечка. – Рука Мамаева, уже опустившаяся в карман за гривенником, там и осталась. – Какие-то отличия в том теле быть, наверное, должны. Но это совершенно точно не то, что сможет определить человек неподготовленный. Когда-то навов находили по рудиментарным отросткам, наверное, чем-то похожим на хвосты, либо по чешуйкам, проросшим сквозь кожу. Но это было давно.

– Они меняются?

– Как и все мы. – Чародей все же достал монетку и задумчиво покрутил ее в пальцах. – Они хладнокровные. Не в фигуральном смысле, а фактически.

– В приказе градусник имеется? – деловито спросила Геля. – И у кого температуру измерить? У поддельной Маняши или у исходника? Это качество к телу привязано или к сущности?

– Какие вопросы толковые, – восхитился Эльдар рассеянно. – И как их много! Холодно ей должно быть, няньке, а барышня Абызова горячая…

– Вчера Серафима жаловалась, что озябла. Удивлялась еще этому факту.

– А еще говорила, что Маняша в горячке мечется.

– И что из этого следует?

– Что кое-кто пожадничал и чуть не лопнул от чужой горячей силы.

Геля встревожилась:

– Это опасно?

– Не для Серафимы. – Мамаев улыбнулся слегка мечтательно. – Там, букашечка, такие бездны, что никому не исчерпать.

– Перфектно! Тогда мне достаточно присматривать за барышней Абызовой, своей осведомленности не выказывая.

Евангелина Романовна выдвинула на центр стола кружку с «паразитическими» денежками:

– За обед сегодня я заплачу. Засим борьба с паразитическими словами объявляется проигранной. А ежели кому наши слова не нравятся, так это не наше дело.

Эльдар Давидович это решение горячо поддержал, и они в четыре руки принялись за подшив оставшихся документов, чтоб до обеда закончить эту неприятную работу.

Какое отвратительное было утро! Никогда еще не было мне так плохо, ни разу в жизни. Сама виновата, чего уж себе врать. И дело было не в похмелье, его-то, стараниями Болвана Ивановича, у меня как раз не наблюдалось. Сердце болело, или душа, или самомнение, обломки которого так больно царапали сейчас и душу, и сердце.

Вчера Иван, не слушая возражений, забрал меня от сыскарей, засунул в коляску, устроился рядом со мной. А я, смелая и веселая, прильнула к нему. Дура! С поцелуями еще полезла. Зорин меня отодвинул, велел кучеру трогать.

– Гаврюша! – заорала я. – Собачечку мою забыли!

– Авр-р, авр-р, авр-р-р… – Гаврюша выбрался из корзины, которую, оказывается, чародей успел поставить у меня в ногах.

– Трогай, – повторил Зорин погромче и подхватил кривоногое нечто, ласкающееся, как это только что делала я.

– Эльдар Давидович его заколдовал, – пояснила я с непонятной гордостью. – Еще и моей силы зачерпнул.

– Эльдар? – недоверчиво переспросил Иван Иванович. – Ему на этот фокус силы недоставало?

– Фокус?

Зорин покачал головой и собачечка в его руках стала пухнуть, раздуваться на манер кузнечных мехов, а когда перестала помещаться в коляске, чародей подбросил ее вверх. Раздался хлопок, будто собачечка лопнула, и сонный кот Гавр взмыл к облакам, мощно взмахнув крыльями.

– Красавец какой вырос, – проводил Иван взглядом его полет.

– Фокусу этому меня обучишь?

Зорин улыбнулся холодно:

– У вас, Серафима Карповна, обучателей и без меня довольно. Попросите господина Мамаева, например.

– И попрошу. – Насупившись, я принялась смотреть на закованную льдом Мокошь в обрамлении фонарных огоньков.

Коляска неторопливо катилась по набережной.

– Сейчас я вас на Голубую улицу доставлю, а на будущее попрошу более…

– Господин Мамаев, в отличие от прочих знакомых мне чародеев, кавалер предупредительный.

– Ты желаешь во мне ревность вызвать? – Иван взял меня за плечи и повернул лицом к себе. – Хочешь, чтоб я тебя к Эльдару ревновал?

– А ты высокомерно считаешь, что во всем его превзошел? – От злости у меня даже губы дрожали. – Думаешь, господин Мамаев моей страсти недостоин?

– Ее страсти, – пробормотал чародей раздражено, – подумайте только, ее страсти…

Он быстро и зло поцеловал меня:

– Твоя страсть всего лишь…

Еще один поцелуй.

– Эльдар мне друг, и никакая страстная девица…

Он не мог закончить ни единого предложения, потому что каждое из них прерывалось моими губами.

Стало жарко, поток жидкого огня хлынул по позвоночнику. Ласки Ивана становились все настойчивее. А я… Я от него не отставала.

– Ты пьяна, – сказал чародей, – мы не можем, это неправильно.

Он щелкнул меня по кончику носа. Хмельной морок из головы моментально исчез. Я, тяжело дыша, с ненавистью посмотрела в васильковые глаза.

– Не можем, конечно же не можем! Порочная девица тебя недостойна.

– Погоди, бешеная, ты все не так поняла.

Но меня было уже не остановить. Я закричала, подняв лицо к небу:

– Гавр! Ко мне! – И в следующее мгновение взлетела, поднятая мощными лапами своего питомца.

Сверху мне было видно и ледяную Мокошь, и цепочку фонарей, и удаляющуюся от нас коляску с испуганным кучером и застывшим статским советником Зориным.

– Хороший мальчик, – похвалила я Гаврюшу, когда мы приземлились на балкон бобынинского дома. – И ненужно нам тебя больше в кракозябру обращать.

Гавр со мной согласился. После того как горничные впустили нас в спальню, он завалился на кровать и заснул, а я еще долго плакала и страдала.

Завтракать не спустилась, велев принести мне кофе в постель. Вместе с кофе явилась бледная «Маняша».

– Что за кулончик? – спросила она, заметив мамаевскую подвеску в вырезе ночной сорочки. – Не припоминаю я его.

– Эльдар Давидович вчера подарил, – покраснев слегка, ответила я честно. – Ты здорова уже, нянюшка?

– А губы-то припухшие, а глазки-то заплаканные. Тоже Эльдар Давидович постарался?

– Он, представь себе, князь.

– Представляю, этих басурманских князей в столице хоть косой коси, кто в Мокошь-град со своих гор переберется, сразу князем становится. Кстати, о князьях. Вечером его сиятельство с визитом отметился, даже я до гостиной доковыляла, на его кудри полюбоваться.

– И чего?

– Да ничего. – Она повела рукой, указывая на розовый букет в вазе.

– Велю Мартам унести, – решила я. – Записку не оставил?

– Нет. Сокрушался, что ты корреспондировать с ним не желаешь.

Я глотнула кофе, почесала за ухом Гаврюшу:

– Сейчас, разбойник, мы тебя покормим, а после гулять отпустим. Маняша слаба еще хозяйничать, мы Март наших руянских в помощь кликнем.

– Наталье Наумовне они внизу помогают, – сказала нянька недовольно. – Юбку подшивают, чтоб в коньках не путалась.

– В каких еще коньках?

– Его сиятельство сегодня вас на каток пригласил, вот она и готовится.

Чудесно! Нас пригасили! Она готовится! Интересно, а Зорина она с собою потащит? Нет, просто интересно, согласится ли Болван Иванович на льду позориться ради своей глубоко порядочной кроткой невесты? А мне тогда кого в спутники назначить, чтоб брошенкой не казаться? В чародейский приказ телефонировать господину Мамаеву? Ах, у меня же тоже жених имеется!

Я посмотрела на рубиновое кольцо с ненавистью. Князь Кошкин у меня в спутниках по умолчанию.

Девица Фюллиг заглянула в двери:

– Чего прикажете, барышня?

Я приветственно замахала руками, и обе горничные вошли.

– Во-первых, нужно Гавра покормить, во-вторых, давайте поможем Марии Анисьевне переодеться.

– А мне зачем? – заворчала нянька. – Мне-то с вами не ехать, слаба я.

– Ты в этом платье две ночи от жара страдала. Не спорь, Маняша.

Командовать прислугой было привычно, и робость, которую я испытывала, оставаясь с Маняшей наедине, меня не сковывала.

Гаврюше принесли миску рыбешки и кувшин молока. Он ел аккуратно, присмотра не требовал. Я нырнула в гардеробный шкап и достала новую шелковую сорочку:

– В это тебя переоденем. Идем в твою комнату.

– Да я и сама могу, нечего из меня барыню строить, – трындела нянька, с неохотой следуя за мной.

Я держала ее за руку, казавшуюся мне ледяной.

– Ничего, ничего, авось не разбалуешься.

Ах, как же трудно притворяться!

В Маняшиной горнице я присела на пуфик у трюмо и кивнула Мартам, чтоб приступали. Наготы Маняша не стыдилась, никогда не стыдилась. И сейчас ее двойник поднимал послушно руки, пока горничные через голову снимали платье.

– Ты тоже исхудала, нянюшка, – протянула я, критично рассматривая ее поджарое узкобедрое тело. – Ребра даже видать. А ну-ка, повернись, на спину твою посмотрю.

«Маняша» улыбнулась одними губами:

– Ну гляди, – и медленно стала крутиться, будто балерина в гнумовой музыкальной шкатулке.

Шрам под коленом, родинка на бедре. Колено она суком пропорола года три назад, я самолично шов накладывала, прекрасно тот случай помню. А родинка забавная, будто островок на карте обозначен.

Я вытянула шею и задержала дыхание, чтоб ничего не упустить. Вот оно! На ладонь повыше копчика, в кошачьем местечке алела вязевая ведьминская метка. Это Маняша! Каких еще доказательств мне надобно?

Нянька перекинула на плечо косу, будто чтоб удобнее мне было любоваться, а после повернула ко мне лицо, изогнув шею:

– Можно уже твои шелка драгоценные надеть?

– Что? Ах, прости, я о своем задумалась. Конечно, одевайся. Гаврюша, кажется, завтрак окончил, я его на двор выпущу.

И я сбежала в спальню, загремела балконными шпингалетами, заворковала с котом, скрывая свою растерянность.

Никогда Мария Неелова не изгибала так шею свою лебяжью, мы даже шутили, что она с волчицею схожа. Волки тоже шеей не вертят, они всем корпусом поворачиваются.

Марты уложили няньку в постель, забрали в стирку грязную одежду, приступили к ежедневной уборке. Я вернулась в Маняшину горницу и присела у кровати.

– Нечего со мной тут возиться, – зевнула больная. – К Наташке ступай, в гостиную, как у барынь положено.

Я потрогала ее лоб:

– Язык покажи!

– Еще и язык?

– И горло посмотрю.

– Ты, что ли, лекарь?

Но рот открыла широко и позволила в него заглянуть. Горло было простудное, красное, на языке белый налет.

– С тебя хворь сняла, на себя приняла, – сказала Маняша, – как обычно.

А после заснула, тяжело и хрипло дыша.

Я вышла, тихонько притворив дверь.

Она говорит в точности как Маняша. Она знает то, что знала лишь она, использует ее словечки, ее интонации. Так от чего же я не верю ей ни на грош?

Марты помогли мне надеть дневное скромное платье и остались на козетке, коротать время до возвращения Гавра или пробуждения больной.

Я спустилась в гостиную. Наталья Наумовна вышивала, Аркадий Наумович просматривал газеты.

– Однако, Серафима, пресса не оставляет тебя своим вниманием, – сообщил он недовольно. – Фееричное возвращение, неклюдский табор, личный грифон! Ты скандальна, дорогая.

– Грифон? – Заглянув в газетный лист, я пожала плечами. – Это явная глупость, у тех бестий к львиному телу прилагается птичья голова. Что же до прочего, любезный кузен, на каждый роток не накинешь платок, как учит нас берендийская народная мудрость. А ты службу нынче решил пропустить?

– Приходится, – еще более недовольно бросил кузен. – Не могу же я своих девиц отпустить на каток без сопровождения.

– Ах, – Натали не отрывалась от вышивания, изящно выкладывая стежок за стежком, – ты можешь не тревожиться, братец. Иван Иванович пообещал присоединиться к нам, как только закончит с делами.

– Иван Иванович? А это, позвольте, кто? Какой-то отставник-офицеришка, просиживающий штаны в моем доме? Кто он? Ау! Он попросил у меня твоей руки? Получил согласие? Вы обручились с ним, в конце концов? Нет, нет и нет! Он никто и звать его никак!

Наталья Наумовна смотрела на брата с ужасом, причину которого я не понимала. Аркадий находился, конечно, в крайнем раздражении, но это ведь не впервые. А если она картинным испугом желает его пристыдить, так тоже зря. Он сейчас не видит вообще ничего, ну, может, пелену красную перед глазами.

– Что ты такое говоришь? – всхлипнула Натали.

– Я? – Аркадий отбросил газету, схватил со стола плоский бокал и замахнулся им в сторону сестры. – Я, Наташенька?!

Та съежилась, будто действительно опасалась, что в нее сейчас этим стеклом швырнут.

Я откашлялась:

– Аркадий, ты меня пугаешь. Будь добр прекратить эту сцену.

Рука Бобынина застыла, он опустил бокал на стол, выдохнул с фырканьем:

– Простите, барышни. Когда дело касается чести семьи, я становлюсь излишне чувствителен.

Я посмотрела на Натали, она, отвернувшись от нас, явно вытирала слезы.

«Он ее бьет, – вдруг поняла я с ошеломительной ясностью. – Аркадий бьет свою сестру».

– Иван Иванович Зорин, – сообщила я в пространство веско, – статский советник, он высокоранговый чиновник и дворянин. И хоть дворянство его не старинное, а прилагаемое к чину, оно наследственное, с правом передачи зоринским потомкам. Это к тому, Аркадий, что Иван Иванович вовсе не никто.

«А еще тебя, проходимца, скоро запрут в острог и некому будет сестру твою тиранить». Последнее я не сказала, а злорадно додумала.

Бобынин повернулся ко мне, растянул губы в нехорошей улыбке:

– Еще одна жертва мужского обаяния сыскного дуболома?

Он медленно поднялся и шагнул ко мне, нависнув над креслом:

– Тупая курица!

Рукою Бобынин схватил меня за волосы и дернул. От боли из глаз брызнули слезы, я вскрикнула, поглядев на Натали, сжавшуюся на своем месте.

– Ко-ко-ко… Курочку давно не топтали? Она раздражена сим фактом? А сейчас испугана? И некому за нее вступиться? Папенька далеко, а грифона она гулять отпустила?

Я поймала его взгляд, злой, расчетливый:

– Не смей меня трогать.

– А то что? – Он отпустил мой локон и замахал руками, будто в испуге. – А то что?

Правая его ладонь резко опустилась мне на щеку. Голова дернулась от удара.

– Мерзавец!

Второй пощечины я не допустила, перехватила мужское запястье, выпустив из пальцев сноп огненных искр.

– Подлый, гадкий мерзавец.

Бесконтрольная сила вырывалась из меня со словами, с дыханием, как у Змея Горыныча из сказок. К счастью кузена, голова у меня была всего одна, и он успел увернуться от первого, самого мощного потока пламени.

– Не смей ко мне прикасаться! Больше никогда!

Аркадий завизжал от боли, упал на спину, начал отползать.

– Фимочка! – раздался крик и на голову мне выплеснулась холодная вода. – Фимочка, успокойся.

Натали стояла передо мной, прижимая к груди пустой графин. Я, тяжело дыша, бросилась в кресло.

– Пошел прочь, мерзавец, – велела уже спине убегающего кузена.

Натали уронила графин на ковер, упала подле меня на колени и разрыдалась.

– Ничего, ничего, сестренка, – гладила я ее белокурую головку, – мы не позволим себя обижать.

– Ты такая сильная, Серафима, такая сильная, а я…

А я тоже рыдала. От боли, от обиды и от жалости. Мне было жалко Наталью и еще себя, потому что я поняла, что никакой любви с Иваном у меня уже не будет, потому что ей, страдалице, он важнее, и я не буду ей мешать, не смогу.

Аркадий Наумович покинул дом через четверть часа, будто бы на службу. Как себя вести с ним дальше, я не представляла. Успокоившаяся Натали принялась меня увещевать, что-де все теперь хорошо будет, братец принесет извинения, мы его простим и наступит всеобщий покой.

– Такое прощать нельзя, – возражала я. – Ударивший однажды будет делать это и впредь. У господина Бобынина нет над нами власти. Ты совершеннолетняя, дом ему, кажется, не принадлежит. Кто собственником записан?

– Карп Силыч Абызов, – ответила Натали с явственной ноткой недовольства.

– Чудесно! Рада, что папенька не отдал Аркадию в руки такого против тебя оружия. Надобно нам сейчас быстро и решительно действовать. Вели лакею вещи Аркадия упаковать, и пусть с ними в его контору отправляется.

– Нет, Фимочка. – Кузина сызнова зарыдала. – Это скандал, ты меня погубишь.

– Аркадий тебя убьет, – сказала я устало. – Рано или поздно. Понимаешь? Он с каждым разом будет причинять тебе чуть больший вред, пока не переступит границу смертоубийства. Он сегодня уже замахнулся на тебя бокалом, брось он его да попади тебе в голову…

– Ах, прекрати ужасы пророчить! Нет, нет, нет! Аркаша не такой, пугать иногда пугает, но чтоб до смерти… Он экспрессивен слишком, он нервическая натура.

– Послушай, я с твоим нервическим братом жить не буду. Из самосохранения хотя бы. Но тебя с ним тоже не оставлю. Выбирай, либо мы с тобой съезжаем нынче же в отель, либо пусть уходит он.

– Какой скандал, какой скандал…

Наталья Наумовна причитала без остановки. Причитала, пока я отдавала указания лакею, пока надзирала за упаковкой вещей, пока Марты, убрав из гостиной следы пожара, накрывали в столовой обед.

– Фимочка, – сказала она, наконец сменив шарманку, – молю тебя, милая, не говори Ивану Ивановичу о сегодняшнем скандальном происшествии.

– Вряд ли у нас господином Зориным состоится личная беседа. – Я хлебала суп, не ощущая вкуса. – Разве что мы жалобу подавать на бесчинства Аркадия будем.

– Нет! Ни в кем случае! Не губи! Я написала брату, он не появится в доме, пока ты здесь гостишь, а после мы решим, как быть дальше.

Я кивала, будто соглашаясь, но для себя решила твердо: до отъезда я сделаю все, чтоб Натали обезопасить. Зорину не скажу, так и быть, но у меня и без его высокородия советчики сыщутся.

– Мария Анисьевна, наверное, шумом встревожена, – после обеда сказала Натали, к моему удивлению. – Я, пожалуй, должна лично ей события живописать, как одна из виновниц.

Они беседовали в нянькиной комнатке, пока я шептала свою версию событий в мохнатое ухо вернувшегося с прогулки Гавра.

– Тебе здесь остаться придется, – говорила я, – дом стеречь. На тебя, разбойник, полагаюсь.

– Ав-р-р…

– Чтоб ни господин Бобынин, ни лакей его на порог не смели ступить.

– Ав-р-р.

– Фимочка, твой питомец разумеет человеческую речь? – Наталья Наумовна вышла на цыпочках и прикрыла смежную дверь.

– Когда хочет, тогда разумеет, а когда нет, то дурак дураком.

Гаврюша на дурака не обиделся, фыркнул, будто от смеха, и стал укладываться в постель. Потому что порядок такой: спать, есть, гулять, есть и сызнова спать. Я подхватила с пола вылизанную обеденную миску.

На первом этаже ожил дверной колокольчик, через минуту Марта-толстушка сообщила, что пожаловал господин Зорин.

Натали суетливо поправила перед зеркалом прическу и пошла к гостю, а я прилегла рядом с полосатым разбойником.

Думать об Аркадии Бобынине не хотелось, о том, чем занята в гостиной его несчастная сестра, тем более. Поэтому я стала думать о своем расследовании.

Итак, чему я научилась вчера, попивая вишневую наливочку с двумя сыскарями?

Геля рассказала мне, что представляет расследование, как плетение паутины, когда от одной точки в разные стороны расходятся факты-события, связанные друг с другом поперечными перемычками. Эта картинка показалась мне удобнее, чем привычная мозаика, которую мысленно раскладывала я. Потому что в инкрустации каждый кусочек соприкасается только с соседними, тогда как в паутине радиальные нити связаны друг с другом круговыми. Они все связаны!

И еще запомнилась мне фраза господина Мамаева: есть тот, кто мог, и тот, кому это было выгодно, и вот, букашечка, когда два эти качества в одном человеке сходятся, он виновник и есть.

Букашечка… Паутина… Мошка в паутине… Во льду? Крампус?

Нет, Серафима, ты сызнова проторенную тропку пройти пытаешься. Забудь пока Крампуса, и лед, и не ключ, но путь. Тем более, что, став девятой, правда в другом круге, в Гуннаровом, сама ключом стала. Маняша вполне могла эту твою коллизию предсказывать, когда у грани сна и смерти бродила. Не думай о чародеях, не думай о вещунах и сновидцах.