Текст книги "Змеевы дочки"

– Не бойся, – сказал Демьяна Петрович. – Не надо их бояться.

Она не боялась, она просто… не могла себя заставить.

– Эй, птичка-невеличка, давай сюда! – Алексей больше не красовался на своей вороной лошадке. Выглядел он мрачнее и взрослее, чем казался минувшей ночью. – Ну, решай, в санях или со мной?

– С тобой, – сказала Галка и уцепилась за протянутую руку.

Он оторвал ее от земли легко, словно бы она ничего не весила, усадил перед собой, велел держаться крепче и пришпорил лошадь. Лошадь тронулась с места мелкой рысью, чувствовалось, что ей не терпится сорваться в галоп, но она приучена слушаться хозяина. Ехали молча. Алексей ничего не говорил, ни о чем не расспрашивал, и Галка была ему за это благодарна. Не выдержала бы она расспросов, еще, чего доброго, расплакалась бы. А слезы – это последнее дело, слезами горю не поможешь. В том, что происходящее вокруг горе и есть, Галка не сомневалась ни на секунду, хотя раньше никогда с ним не сталкивалась. Когда погибли родители, она была еще слишком маленькой, чтобы горевать по-настоящему. А когда бабушка спешно собирала ее в дорогу, погоревать не успела. Слишком быстро все случилось, слишком неожиданно. Она все понимала, или хотела думать, что понимает, но в глубине души надеялась, что происходящее – это понарошку, надо еще чуть-чуть потерпеть, и все изменится.

Изменилось. Вот только не в лучшую сторону. Стало хуже, стало страшнее…

Город встретил их собачьим лаем и горьким печным дымом. После Ленинграда он показался Галке маленьким, почти игрушечным. И люди, в нем живущие, тоже виделись ей ненастоящими. Настоящим в этом неправильном мире был только Алексей, да и то лишь потому, что сквозь тонкую ткань пальто Галка чувствовала исходящее от него тепло. Тепло это не давало ей замерзнуть окончательно, не позволяло заледеневшей статуей свалиться под копыта лошадке.

Они остановились перед одноэтажным кирпичным зданием, во дворе которого на ветру, точно старые паруса, реяли застиранные, явно казенные простыни. Алексей спрыгнул на землю первым, помог спуститься Галке. Он так же, как и Демьян Петрович, старался не смотреть ей в глаза. Галка закусила губу, отвернулась. Скрипнула входная дверь, и с клубами пара на улицу вышел невысокий мужчина в очках и бородке, в накинутом на плечи медицинском халате. В отличие от простыней, халат этот оказался кипенно-белым, куда белее лежащего во дворе снега. Галка была почти уверена, что он еще и накрахмален до звонкого хруста. Когда-то, в прошлой жизни, она мечтала поступить в медицинский. И если бы мечте ее суждено было сбыться, в будущем она сама носила бы вот такой белоснежный крахмальный халат. Она помогала бы людям. Всем, без исключения. Потому что врач на то и дает клятву Гиппократа, чтобы спасать всех подряд, не делая различий.

– Илья Лаврентьевич, доброе утро! – Алексей приветственно взмахнул рукой.

– Было бы оно добрым, молодой человек, мы бы с вами сейчас пили чай на кухне, а не стояли здесь, дожидаясь, когда привезут покойников. – Доктор сдернул с носа очки, протер их краем халата, посмотрел на Галку, а потом добавил: – А вы, надо думать, та самая милая барышня, за которую хлопотал Демьян Петрович?

Галка ничего не ответила, как-то сразу поняла, что вопрос риторический, что доктор и так про нее уже все знает.

– Как там Иннокентий? – спросил Алексей и легонько подтолкнул Галку в спину, навстречу доктору.

– Жить будет, если вы об этом. Ушиб мягких тканей головы, ссадины и гематомы, легкое сотрясение и нешуточное душевное потрясение. Не каждый день, знаете ли, приходится сталкиваться с разбойниками. Кстати, что это мы с вами стоим на морозе? Барышня вон посинела вся от холода. Заходите внутрь, товарищи!

– Спасибо, но я домой. – Алексей теперь уже настойчивее подтолкнул Галку вперед. – Мне сегодня в ночь, хочется хоть немного поспать.

– Оно и понятно! – Доктор закивал. – Крепкий сон – это то, что нужно для здоровья растущего организма.

– Уже вырос, Илья Лаврентьевич! – усмехнулся Алексей и сказал уже тише, обращаясь только к Галке: – Ну, держись тут, птичка-невеличка.

– Почему птичка? – спросила она и помимо воли коснулась шеи, на которой когда-то висел медальон в виде ласточки.

– Потому что галка. – И он этаким небрежным жестом поправил Галкин пуховый платок. Словно она была маленькой девочкой, которая нуждалась в такой глупой заботе. Прощаться с ним она не стала, сунула руки в карманы пальто и направилась навстречу своей судьбе. Так уж вышло, что сейчас судьба выглядела, как провинциальный доктор. Тогда Галка еще не знала, что дни, проведенные в больнице, станут едва ли не единственными спокойными днями в ее новой жизни…

* * *

Над чаном с кипящим постельным бельем поднимался густой пар. Из-за пара этого на стеклах больничной столовой оседали капли, стекали на растрескавшийся подоконник тонкими струйками.

– Галка, открой-ка фортку! – велела баба Рая, работающая при больнице санитаркой. – Дышать нечем!

Рама разбухла и не поддавалась, пришлось толкать изо всей силы. Наконец в комнату ворвался свежий, морозный воздух.

– А сама от окошка отойди. Еще заболеешь, не дай бог!

Ей бы и в самом деле заболеть, хоть как-то отсрочить неизбежное. А неизбежное с каждым днем становилось все ближе и ближе. Детский дом. Не самое плохое решение, как сказал доктор Палий. Вот только при этом он так же, как Демьян Петрович, старался не смотреть ей в глаза.

В помощь бабе Рае Галка напросилась сама. Чтобы не сидеть в четырех стенах, не пялиться на мир в узкое, заиндевевшее окошко. Работа была незамысловатая, но грязная. Прибраться в палатах, перемыть посуду или вот, как сейчас, прокипятить и развесить белье. Галка бралась за все, что помогало ей забыться, отвлечься от нелегких мыслей.

В больнице ее никто не навещал: ни дядька Кузьма, ни Демьян Петрович, ни Алексей. И в какой-то момент Галка начала надеяться, что про нее просто забудут, оставят все как есть, что не будет никакого детского дома ни на каком острове.

Не забыли. Из распахнутой двери потянуло сквозняком, и в комнату, на ходу сдергивая с головы шапку-ушанку, шагнул Демьян Петрович.

– Доброго всем утречка! – поздоровался так, словно расстались они с Галкой только вчера.

– Доброго, если не шутите, товарищ милиционер. – Баба Рая глянула на него из-под низко надвинутого на лоб платка, велела: – Двери только прикройте, не выстуживайте.

Он послушно закрыл дверь, зачем-то ударил об колено свою шапку, а потом сказал:

– Вижу, помощница у тебя появилась, баба Рая. Хорошая хоть помощница? – На Галку он так и не посмотрел.

– Обыкновенная. – Баба Рая вытерла красные, в цыпках, руки о передник. – Старательная. А чего вы спрашиваете, товарищ милиционер? Может, хотите ее при больнице оставить? Так я вам вот что скажу, мне помощь не помешает. Работы тут всем хватит. Илья Лаврентьевич – доктор, конечно, хороший, да только в хозяйственных вопросах – сущее дите. Вот у нас давеча уголь закончился. А я ему еще две недели назад говорила, что надо выписать. Он в ответ только покивал, а что у него там в голове, одному богу ведомо. Пришлось самой…

Баба Рая ворчала, а Галка не смела вдохнуть полной грудью. Вдруг да и получится уговорить Демьяна Петровича.

– Про трудности твои, баба Рая, я все понимаю. – Он слушал очень внимательно, а потом разрушил все Галкины надежды: – Но помочь ничем не могу. Нашли мы ей местечко. И довольствие будет, и крыша над головой. Все честь по чести.

– Это где же честь по чести? – Баба Рая уперла кулаки в тощие бока, вид у нее сделался воинственный. – На острове? Так не мне тебе рассказывать, какое это гиблое место. Там и взрослый-то не всякий приживется, а то дите неразумное.

Галка дитем себя не считала, тем более неразумным, но предпочла промолчать, не вмешиваться, прислушиваться к тому, о чем говорит баба Рая. О том, что детский дом расположен на острове посреди озера, она уже знала, не знала она о том, что место это отчего-то считается гиблым. Отчего же?

– Хватит! – неожиданно повысил голос Демьян Петрович. – Довольно с меня это дремучести и суеверий! И девочку нечего пугать. Обыкновенное это место. Обыкновенное! – Последнее слово он произнес раздельно, по слогам, вдохнул, выдохнул, а потом велел: – Галка, иди собирай вещи. Я тебе отведу.

Она растерялась, застыла точно вкопанная. Наверное, успела убедить себя в том, что этот день не наступит никогда, а он взял и наступил.

– Иди, кому говорю! – Демьян Петрович сердился, но Галка была почти уверена, что сердится он не на нее.

Сборы не заняли много времени. Вещей у нее было мало, всего один небольшой чемодан, который тут же забрал Демьян Петрович.

– Здесь недалеко, – сказал он мрачно и пристроил на голове шапку. – Прогуляемся пешком.

Погода для прогулки выдалась подходящей, в меру морозной, в меру солнечной, без пронизывающего ветра. Демьян Петрович шел широким шагом, и Галке приходилось почти бежать, чтобы за ним поспевать. Городские улицы закончились через пятнадцать минут, вместе с ними исчезла и хорошая дорога. Шагать теперь приходилось по разбитой колесами грунтовке. Позади осталась водонапорная башня, сложенная из красного кирпича, а чугунолитейный завод, о котором говорил Алексей, Галке удалось увидеть лишь издали. Даже не сам завод, а черные трубы с рвущимися из них столбами сизого дыма. Замерзшее поле путники пересекли быстро, вступили под сень старого соснового леса.

Оказавшись на лесной дороге, больше похожей на широкую тропу, Демьян Петрович ускорил шаг, правую руку положил поверх кобуры с пистолетом. Галке подумалось, что, наверное, это из-за волков. Сейчас, конечно, белый день, но кто же знает, где может рыскать волчья стая?

А потом она увидела озеро и думать забыла про волков. Озеро оказалось покрыто ледяной броней, которая на солнце отсвечивала серебром. Снега поверх льда не было. Наверное, его сдувал ветер, который по мере их приближения к озеру делался все сильнее, все злее. А из самого центра гигантской серебряной чаши серой громадой выступал остров. Он щетинился черными валунами, тянулся к небу высокими, косматыми соснами, но не валуны и не сосны привлекали внимание. Остров, и без того необычный, казался почти сказочным из-за возвышающегося над ним средневекового замка и башни маяка, стены которой, казалось, покрывала черная чешуя. Эту башню строил Галкин прадед. С этим островом было связано прошлое ее рода. Жаль только, что о прошлом она знала слишком мало, а то, что знала, казалось еще более сказочным, чем замок…

Галка застыла на берегу, не в силах ступить на сияющий, удивительно прозрачный лед.

– Не бойся. – Демьян Петрович по-своему понял ее заминку. – Лед на озере толстый, не провалимся. Он будет лежать почти до конца апреля, а потом растает за одну ночь. Вот такая аномалия. – На лед он ступил первым, протянул Галке загрубевшую, красную от холода ладонь. – Идем, тут недолго осталось. И не слушай всякие россказни, – добавил зачем-то.

Девушке хотелось спросить, куда девался дядька Кузьма или хотя бы Глухомань, но не стала, потому что понимала: теперь каждый сам по себе. Она сама по себе.

Идти по озеру оказалось неожиданно легко, словно по торной, сделанной из хрусталя дороге. Ноги на льду не скользили, а смотреть на распускающиеся в ледяной толще диковинные узоры было даже интересно. На мгновение, всего на долю секунды, Галке показалось, в темных глубинах озера вспыхнули и погасли два желтых огня, будто бы гигантское реликтовое существо открыло, а потом снова закрыло глаза. Конечно, показалось! Потому что ничего подобного случиться никак не могло. Это все суеверия. Суеверия и расшатанные нервы. Оказывается, у нее могут расшататься нервы, как у кисейной барышни.

А хрустальное озеро уже выплеснулось на припорошенную снегом сушу, но до изножья башни так и не добралось. Галка запрокинула голову, взгляд заскользил по чешуйчатому каменному боку, застыл на вершине, над которой гордо реял красный флаг.

– Это парни из волошинской бригады, – не без гордости в голосе сказал Демьян Петрович. – Лешку помнишь? Вот он, шельмец, забрался на самый верх и установил флаг.

Галка представила, какой силы ветер там, на самом верху, и поежилась.

– Замерзла? – спросил Демьян Петрович с запоздалым участием. – Прости, не подумал, что пальтишко у тебя такое хлипкое. Ну ничего, мы уже, считай, пришли.

Идти пришлось еще минут десять. И чем ближе они подходили к черной громаде замка, тем сильнее и быстрее билось Галкино сердце. Было ли это от нетерпения или от дурного предчувствия, она не знала, просто чувствовала, как лезут из темных глубин ее души те страхи, от которых она так старательно и так безуспешно пряталась.

Так же, как в старой усадьбе, Демьян Петрович направился не к парадному входу, а к черному. Для этого им пришлось обойти дом по периметру и выйти к очищенной от снега, хорошо сохранившейся каменной дорожке, которая одним своим концом упиралась в полуразрушенный деревянный пирс, а вторым в закрытую дверь. Дверь Демьян Петрович толкнул, не особо церемонясь, но она оказалась заперта. Пришлось долго и изо всех сил стучать кулаком в почерневшие от времени, но все еще крепкие дубовые доски.

– Кого еще нелегкая принесла?! – Голос, который раздался с той стороны двери, был скрипучий, не понять, мужской или женский.

– Открывайте! Начальник чернокаменской милиции Сметников! – во все горло заорал Демьян Петрович.

Дверь открылась, но не до конца. В образовавшейся щели появилось узкое длинноносое лицо с редкой бородкой и редкими же усиками. Черные, словно бусины, глаза ощупали их с головы до ног, а потом все тот же скрипучий голос сказал:

– Погодите, я доложу хозяйке.

Дверь бы непременно захлопнулась прямо перед их носами, если бы Демьян Петрович с неожиданным проворством не просунул в щель ногу и не потянул ручку на себя.

– А что годить? – спросил он мрачно и шагнул вперед, заставляя пятиться невероятно худого, сутулого человека. – И что это еще за барство такое?! Хозяйке он доложит! Прошло, мил человек, время хозяев, наступило время товарищей!

Он говорил и продолжал теснить человечка в глубь просторного холла. Густой бас милиционера разносился по затаившемуся дому, заставлял вибрировать застоявшийся, пахнущий сыростью и плесенью воздух.

– Мефодий, что ты тут устроил?! – Этот голос, одновременно звонкий и вкрадчивый, доносился откуда-то сверху. – Товарищ милиционер, прошу простить моего помощника. Мефодий излишне бдительный и не в меру подозрительный. – Женщина, невысокая, пышнотелая, со стянутыми в строгий пучок волосами и милыми ямочками на щеках, стояла на верхней ступеньке лестницы и смотрела на них сверху вниз. – Но бдительность его вполне объяснима. – Придерживаясь рукой за перила, она принялась спускаться по лестнице, и пышная грудь ее, затянутая в строгий серый жакет, колыхалась в такт шагам. – Место здесь уединенное. Остров практически необитаемый. Говорят, в городе свирепствуют волки, а у нас ведь тут дети, и мы с Мефодием за них в ответе.

Продолжая говорить и улыбаться, она сошла с лестницы и остановилась напротив Демьяна Петровича, сказала, теперь уже глядя на него снизу вверх:

– Простите, я не представилась. Аделаида Вольфовна Бурская, директор детского дома. – Она кокетливым жестом протянула пухлую руку, которую Демьян Петрович осторожно пожал. – Мы тут с Мефодием совсем недавно, две недели как. Обустраиваемся, как умеем.

– Сметников Демьян Петрович, участковый инспектор милиции. – Демьян Петрович запоздало и как-то суетливо сдернул с головы припорошенную снегом ушанку. – Пришел вот проверить… – Он замялся, бросил быстрый взгляд на Галку, – помощницу вам привел.

Из кармана шинели он извлек какие-то бумаги, протянул директрисе.

– Вот ее документы. Звать Галиной. Будет вам тут помогать.

– Помощница, говорите, товарищ милиционер? – Директриса окинула Галку внимательным взглядом, благосклонно кивнула. – Сотрудники нам нужны. Сами понимаете, детский дом новый, только сформированный. Воспитанников у нас на сегодняшний день немного, только двенадцать человек. Но это не надолго. – Она улыбнулась, и на щеках ее снова появились ямочки. – Перспективы для дальнейшего развития и расширения у нас очень большие, а вот свободных рук остро не хватает. Нас пока трое: я и за директора, и за воспитателя, и за учителя, кухарка Матрена Косолапова да Мефодий, который по хозяйственной части. А теперь, значит, еще и нянечка появилась. Замечательно! Очень хорошо!

Восторг директрисы казался Галке каким-то неискренним, наигранным, а царящая в доме тишина была странной. Двенадцать детей – и такая подозрительная тишина.

– Что-то тихо у вас тут. – Демьян Петрович словно прочел Галкины мысли.

– Это потому, что у нас режим. – Директриса кокетливым жестом поправила безупречную прическу. – Воспитанники спят. Поэтому, вы уж простите, на экскурсию не приглашаю. Чтобы не тревожить.

– Конечно-конечно! – Демьян Петрович понимающе закивал, а Галке вдруг показалось, что ему и самому не очень хочется на экскурсию по этому мрачному и тихому дому. – Ну так вот, оставляю на ваше попечение Галину. Надеюсь, вы с ней сработаетесь. Девочка тоже сирота, – добавил он зачем-то.

– Сирота? – Что-то такое мелькнуло во взгляде Аделаиды Вольфовны, что-то хищное и жадное, заставившее Галку невольно поежиться. Жест этот не остался незамеченным. – Замерзла, детка? Признаться, холод – это одна из наших насущных проблем. Дом слишком большой, отопить его целиком не представляется возможности. Спасаемся, как умеем.

Как конкретно в замке спасаются от холода, уточнять она не стала, а Галка не спросила. Сама скоро все узнает.

– С дровами мы вам поможем, – пообещал Демьян Петрович. – Вы напишите заявку. Лучше сразу на имя директора чугунолитейного завода. – Он посмотрел на Галку, вздохнул, а потом добавил: – Ну, Галина, вверяю тебя в заботливые руки Аделаиды…

– …Вольфовны, – заполнила возникшую неловкую паузу директриса. – Не беспокойтесь, товарищ милиционер, под моим крылом с Галиной все будет хорошо. Правда, детка? – И снова во взгляде ее промелькнуло что-то темное, словно тень от воронова крыла.

Галка молча кивнула. А Демьян Петрович уже прощался и пятился к двери, на Галку он снова старался не смотреть, словно даже такая малость была ему в тягость. Да и сам Чернокаменск, насколько она успела заметить, производил тягостное впечатление. Не дышалось в нем полной грудью, не хотелось жить. Или это оттого, что Галка враз осталась совсем одна, в окружении чужих людей?

Хлопнула входная дверь, словно отсекая путь к отступлению. Как дверца в мышеловке… И в эту же самую минуту лицо директрисы изменилось: исчезла улыбка и милые ямочки, взгляд сделался колючим, испытывающим.

– Ну что же, – сказала она вкрадчиво, – если будешь вести себя правильно, мы с тобой сработаемся. Уяснила?

Галка снова кивнула.

– А ты не слишком-то разговорчива. Это хорошо. Болтливых я не люблю. – Директриса развернулась на каблуках, не сказала, а приказала: – Иди за мной, покажу твою комнату. Мефодий, а ты дверь на засов запри!

Она направилась вверх по лестнице, шла быстрым и решительным шагом. От перестука ее каблуков под сводами дома просыпалось гулкое эхо.

– На первом этаже у нас общие помещения, кухня, столовая, классы, комната Мефодия и мой кабинет, – говорила она на ходу. – На втором – спальни. Твоя и воспитанников. Да, – она обернулась, посмотрела на Галку сверху вниз, – сразу хочу предупредить, у нас тут железная дисциплина. Воспитанники особые, почти все сложные, рука им требуется жесткая. Понимаешь?

Галка не понимала. Зачем детям, несчастным, оставшимся без родителей сиротам, нужна жесткая рука? Рука им нужна ласковая.

– Понимаешь? – переспросила Аделаида Вольфовна, на сей раз громче.

– Понимаю, – отозвалась Галка.

По коридорам второго этажа гуляли сквозняки. Холодом тянуло из небрежно заколоченных досками окон. На подоконнике Галка успела заметить наметенную горку снега. Теперь не только телу, но и душе сделалось зябко. А Аделаида Вольфовна уже толкнула ближайшую дверь.

– Твоя комната. Вещи можешь оставить здесь.

Комната была маленькой. Наверное, при прежних хозяевах она принадлежала кому-то из прислуги. Из мебели в ней имелась лишь грубо сколоченная кровать, поверх которой лежал старый тюфяк с лезущей из прорех соломой и такая же старая подушка. Рядом с кроватью стояли тумбочка и стул. Ни шкафа, ни стола в комнате не было. На подоконнике узкого, мутного оконца поблескивала тонкая корка льда. Галка поставила чемодан рядом с кроватью, вопросительно посмотрела на директрису.

– Теперь пойдем в мой кабинет, – сказал та и, не дожидаясь девушку, вышла из комнаты.

Спальню воспитанников директриса показывать не стала. И пока они шли по темному коридору, Галка все гадала, за какой из дверей она находится. У нее ничего не получилось, тишину второго этажа нарушали лишь звуки их шагов.

Обстановка в кабинете Аделаиды Вольфовны была далеко не такой аскетичной. Здесь имелся и обтянутый зеленым сукном письменный стол, и удобное кресло, на подлокотниках которого Галка рассмотрела глубокие царапины, словно бы от огромных когтей. У стены позади стола возвышался наполовину пустой книжный шкаф, рядом с ним стоял массивного вида сейф. Но отличался кабинет от прочих комнат не сейфом и не добротной мебелью, а излучающей благословенное тепло печкой, отделанной изразцами.

Директриса уселась в кресло, откинулась на спинку, блаженно прикрыв глаза. Присесть Галке она не предложила. Да и не было в кабинете свободного стула.

– Ты откуда? – спросила она, не открывая глаз.

Галка едва не сказала, что из Ленинграда, но вовремя вспомнила приказ дядьки Кузьмы.

– Я из Перми.

– А в Чернокаменск зачем явилась?

– К родственникам.

– К родственникам? А говоришь, сирота.

– Их убили.

– Убили? – Директриса открыла глаза, посмотрела на Галку с внимательным прищуром. – Эти старики, что жили при усадьбе, были твоими родственниками?

– Да.

– И к ним ты ехала из Перми? – Из ящичка стола она достала серебряный портсигар, прикурила тонкую папироску.

– Да, к ним.

– А тут, выходит, такой кошмар – убили родственников. Слышала, им перерезали глотки.

Прозвучало это мерзко, словно речь шла не о людях, а о скотине. Галка не стала отвечать.

– Ты раньше бывала в усадьбе? – Их беседа больше походила на допрос. Что такое допросы, Галка, увы, знала. – Гостила раньше у стариков?

– Нет. Я даже не была с ними знакома. Дальняя родня.

От сигаретного дыма защипало в глазах, запершило в горле.

– И теперь дальняя родня убита, а ты, бедная сиротка, оказалась здесь, под моей опекой.

На опеку их отношения никак не походили, но, может быть, Галка ошибалась? Бабушка часто повторяла, что внучка не умеет разбираться в людях и поэтому должна быть особенно осторожной.

– Иди-ка сюда. – Аделаида Вольфовна поманила ее пальцем. – Покажи руки.

Галка вытянула перед собой ладони. Цепкая рука директрисы крепко, по-мужски, сжала ее запястье.

– Кожа-то гладкая. Смотрю, не приучена ты к работе. Ничего, приучим. Как говорится, терпение и труд все перетрут. Делать будешь все, что велю. За воспитанниками присматривать, по дому помогать, разгребать снаружи снег, если понадобится. На довольствие я тебя возьму, но на многое не рассчитывай. Еды мало, еду нужно заслужить. Всем. – Пальцы на Галкином запястье разжались. – Кто не работает, тот не ест. Ясно?

– Ясно. – Девушка кивнула.

– Повтори!

– Кто не работает, тот не ест. Еду нужно заслужить.

– Молодец. – Директриса небрежно потрепала ее по щеке. – Сообразительная. Есть еще одно правило – не болтать! Мы тут одна семья, и о том, что в семье происходит, чужие знать не должны.

Это была какая-то неправильная, какая-то страшная семья. От недоброго предчувствия, а еще немного от голода засосало под ложечкой. В животе предательски заурчало.

– Хочешь есть. – Директриса не спрашивала, она утверждала.

Галка кивнула. Ей вдруг сделалось стыдно за эту свою слабость. Но есть и в самом деле хотелось.

– Иди на кухню к Матрене, скажи, что я велела тебя покормить. – Аделаида Вольфовна махнула рукой с зажатой в ней папиросой и отвернулась, потеряв к Галке всякий интерес. – И помни, что я сказала. Не болтай!

Кухню Галка нашла быстро, по запаху вареной капусты. У печи суетилась невысокая худощавая женщина в повязанном прямо поверх душегрейки не слишком чистом переднике.

– Значит, нянькой взяли? – спросила она вместо приветствия и вытерла руки о передник. – А с виду ты больше похожа на этих…

– Каких? – Галка, не дожидаясь приглашения, присела на широкую лавку.

– На этих оглоедов. Кто тебя такую к нам направил? Не любит хозяйка чужих в доме.

Галке подумалось, что вот уже второй человек называет Аделаиду Вольфовну не директрисой, а хозяйкой. Словно бы она и в самом деле всему и всем здесь хозяйка.

– Меня начальник милиции привел.

– Значит, сам начальник милиции? Ну, против милиционера-то она не попрет. Раз привел, так живи, пока живется. Жрать хочешь?

Дожидаться ответа Матрена не стала, проворно вытащила из печи большой чугун, пошуровала в нем половником и плеснула в глиняную тарелку что-то странное, по запаху совсем несъедобное.

– Щи, – сказала в ответ на недоуменный Галкин взгляд. – Из кислой капусты и картошки. А ты думала, тебя тут перепелами угощать станут? – От краюхи хлеба она отрезала тонкий, просвечивающийся кусочек, положила рядом с миской. – Я тебе так скажу, девка, радуйся, что хоть такая еда есть. Бывали дни, когда этим, – она снова ткнула пальцем вверх, – вообще ничего не перепадало, а тут такая роскошь – капустка, да и не гнилая почти.

Галку замутило, оказалось вдруг, что она совсем не голодна, что ей достаточно вот этого полупрозрачного кусочка хлеба.

– Балованная, – хмыкнула Матрена, наблюдая, как она отодвигает в сторону миску. – Откуда ж ты такая взялась? – Смотрела она на Галку неодобрительно, с осуждающим прищуром.

– Из Перми.

– Городская, значит, девка. Я так сразу и подумала. Уж больно вид у тебя… – Матрена прищелкнула пальцами, – деликатный. Хозяйка таких не любит. Поэтому послушайся доброго совета, не ерепенься! Если хочешь здесь остаться, придумай, как хозяйке понравиться.

Оставаться в этом мрачном доме Галка не хотела, она хотела назад в больницу, к ворчливой, но все равно доброй бабе Рае. Если попросить Демьяна Петровича или доктора Илью Лаврентьевича, то, быть может, они позволят ей вернуться. Ей ведь совсем мало надо: крыша над головой да немного еды. А работать она будет старательно, не за страх, а за совесть. Решено! Завтра же она сходит в город, попросится назад. Отчего-то Галке казалось, что ей не откажут.

От принятого решения на душе как-то сразу стало спокойнее, не исчезли, но чуть-чуть разжались сдавливающие сердце тиски. Все у нее будет хорошо! Она особенная. Так говорила бабушка, и Галка ей верила. Может быть, потому, что ничего, кроме веры, ей не оставалось. Она раздумывала над своим будущим и жевала кислый хлебный мякиш, когда прямо над ухом проскрипел голос Матрены:

– Наелась? Тогда нечего рассиживаться! Бери ведра и шуруй за водой.

Ведра стояли тут же в кухне, рядом с притулившимся в углу коромыслом.

– А где здесь колодец? – спросила Галка, спешно дожевывая последний кусочек и вставая из-за стола.

– Через черный ход выйдешь, повернешь налево, там и колодец. Да иди уже, а то скоро эти встанут. Начнется тут… – Матрена не договорила, лишь недовольно поморщилась.

Колодец нашелся практически сразу. Старый, но с виду крепкий сруб от непогоды защищала припорошенная снегом крышка. Галка смахнула снег, потянула за медную ручку. Поддавалась она с неохотой, а когда наконец поддалась, перед Галкиным взором предстало темное и гулкое колодезное нутро. Вода плескалась где-то очень далеко внизу, по крайней мере, девушке так показалось. Она уперлась ладонями в покрытый ледяной коркой край, посмотрела вниз.

– Ау!

Собственный голос показался ей незнакомым. Отразившись от деревянных стен, камнем упав в студеную воду, он вернулся обратно не криком, а тихим стоном. Будто бы там, на дне колодца, кто-то страдал и мучился, не находя покоя. Сделалось неуютно, даже страшно. Такому страху место среди глухой непроглядной ночи, но никак не среди бела дня. Галка решительно заправила под платок выбившуюся прядь, столкнула с колодезного борта старое, со следами ржавчины ведро. Оно глухо ударилось о деревянную стенку, заскользило вниз под натужный скрип цепи, виток за витком, пока не послышался всплеск. Галка вздохнула, обеими руками ухватилась за железный ворот, принялась крутить его изо всех сил.

Наполненное до краев ведро было тяжелым, едва удалось вытащить его из колодца, не расплескав воду.

За спиной заскрипел снег под чужими шагами, Галка обернулась. Мефодий приближался к ней крадущейся походкой, худое лицо его кривилось то ли в гримасе, то ли в улыбке.

– Уже приступила к работе? – Все-таки это была улыбка, потому что в голосе Мефодия слышалась благосклонная снисходительность. От недавнего подобострастия не осталось и следа. На Галку он смотрел внимательно. Подумалось вдруг, что как на добычу.

– Приступила. – Она снова столкнула ведро с бортика колодца.

– Это хорошо, что ты такая работящая и ответственная. Нам такие нужны.

Галка чуть было не спросила, кому «нам», но в последнее мгновение удержалась. Ей тут недолго осталось, нужно лишь немного потерпеть, а завтра она вернется в Чернокаменск. Ведро с гулким булькающим звуком ушло под воду, цепь натянулась, Галка снова обеими руками взялась за ворот, принялась крутить.

– Давай-ка помогу. – Мефодий навис сверху, смрадно дохнул в лицо чесноком, руки свои положил поверх Галкиных, сжал.

– Я сама! – Она дернула плечом, отстраняясь, стараясь не дышать. – Спасибо, не надо!

– Дичишься? – Мефодий продолжал улыбаться, но руки все-таки убрал. – А ты не дичись, девонька. Ты вот о чем подумай, крепко подумай. – Голос его сделался вкрадчивым, едва слышным. – Если мы с тобой подружимся, жизнь твоя в этом доме может быть весьма сносной, даже приятной. А может стать невыносимой. Это уж тебе решать, как оно лучше.

Для Галки оказалось бы лучшим, чтобы этот скользкий, этот мерзкий человек вообще не появлялся в ее жизни. Вот только права выбирать себе друзей ее лишили. Она изо всех сил потянула полное ведро, не удержала, плеснула ледяной воды прямо на себя. Холод отрезвил, вернул решительность. Она здесь временно, ей не нужно никого бояться!

Мефодий стоял в сторонке, наблюдал за Галкой, по-птичьи наклонив голову к плечу. Он и был похож на птицу – на длинношеего растрепанного стервятника, готового напасть в любую минуту.

– Спасибо, мне не нужна помощь. – Промокшая одежда льнула к телу, кажется, тут же покрывалась ледяной коркой. Галка подхватила ведра, по узкой тропинке направилась к черному ходу.