Текст книги "Третий ключ"

– Готово! – Рабочие установили наконец Даму так, как того требовал Свирид, и, обессиленные, рухнули на травку рядом.

– Ох, и умаялись! – Один из них со злостью стукнул кулаком по постаменту. – Вот гляди ж ты, баба железная, а все одно упрямая как черт.

Люся строителя не слушала, Люся не отрывала взгляд от получившейся композиции. Выходило странно, но логично. Теперь становилось понятно, откуда у статуи такой необычный наклон головы. Дама силилась обернуться, посмотреть на девочек.

– Теперь видишь? – Свирид перехватил ее взгляд.

– Вижу! – Люся раздраженно дернула плечом. – Но это ничего не меняет, зря вы ее из пруда вытащили. Вот попомнишь мое слово – зря!

Дневник графа Полонского

26 сентября 1913 года

Не вышло у меня ничего с Санкт-Петербургом. Оленька опять занемогла. На сей раз я сам ее нашел, взял в привычку поутру заходить в ее комнату, чтобы поцеловать и пожелать доброго здравия. А сегодня еще дверь не открылась, а я уже почувствовал неладное.

Обычно Оленька меня уже ждала. Спала она нынче совсем мало, вставала раньше прислуги, гуляла по парку, в беседке перед прудом часами могла сидеть. Летом-то ничего, а осенью темно еще на заре, да и холодно. Уж сколько раз просил ее, чтобы не выходила из дома до рассвета, да пустое: смотрит так, словно не узнает, улыбается и делает свое. А люди-то все видят, все примечают. Слухи грязные про Оленьку мою по округе пошли, будто сумасшедшая она. Я уже было решился на крайние меры, думал до рассвета жену в комнате запирать, для ее же блага, а тут снова беда…

Сердце Оленькино не билось. И дыхания не было, я нарочно зеркальце к губам подносил, чтобы убедиться. Умерла… Или заснула сном этим страшным, летаргическим… И мотылек вот он – бьется об стекло, рвется на волю. Я бы отпустил, да не могу, не время еще моей девочке умирать…

Послал Ульяну за Ильей Егоровичем. Тот приехал сразу же, и часу не прошло, Ульяну из комнаты прогнал, а мне дозволил остаться, только попросил не мешать. Я не мешал, я уже во второй раз вслед за Оленькой умер, а разве ж мертвец может кому помешать?!

Не знаю, сколько длился осмотр, запомнил только приговор:

– Витальных функций не наблюдается, дорогой мой Иван Александрович. – Илья Егорович складывал инструменты, на меня старался не смотреть. – Но вы же помните, что профессор сказал? Будем ждать. Даст бог, это всего лишь проявление Оленькиной болезни.

– Сколько ждать? – только и смог спросить я.

– Думаю, за три дня все ясно станет, – он вытер руки приготовленным полотенцем и, наконец, посмотрел прямо мне в глаза, сказал успокаивающе: – Иван Александрович, я пока скажу, что графиня занемогла, каждый день буду вас навещать, присматривать за Оленькой. А вы молитесь. Молитесь, друг мой. Нынче от меня мало что зависит, все в руках Его…

* * *

Несмотря на рань несусветную, всего-то шестой час, утро выдалось жарким. Во всех смыслах. Петр, который по случаю предстоящего законного выходного улегся спать далеко за полночь, для пущего расслабления принявши на грудь отменнейшей тещиной самогоночки, сегодня немилосердно зевал, тер глаза и силился войти в рабочую колею. Силился, только как-то плохо у него это получалось. Мозги не то от жары, не то от передоза самогонки спеклись и отказывались переваривать информацию.

Степаныч позвонил на рассвете, не здороваясь, гаркнул в трубку:

– Петя, приезжай в поместье, у нас ЧП.

Петр, не выспавшийся, а оттого злой как черт, уже хотел было послать Степаныча вместе с его ЧП куда подальше, но профессиональный долг, будь он неладен, взял свое.

– Что за ЧП? – он потряс головой, прогоняя сон. Голова отозвалась тупой болью. Эх, сейчас бы рассольчику…

– Труп у нас. Вот только что в парке нашли.

– Труп? – Мысли о рассоле выветрились, уступив место другим, гораздо более серьезным. – Чей труп? Кто нашел?

– Петя, – в голосе Степаныча послышалось граничащее с истерикой нетерпение, – ты давай-ка приезжай побыстрее, на месте все сам увидишь, а я пока покараулю, чтобы не затоптали место преступления…

Место преступления? Петр тупо вслушивался в гудки отбоя и никак не мог привести себя в боевую готовность. Это что же получается? Выходит, что Степаныч сейчас не про несчастный случай говорил, а про убийство? Вот ведь незадача, пятнадцать лет в округе ни единого мало-мальски серьезного преступления не случалось. Мордобой по пьяни, мелкие хищения по той же причине, одна попытка суицида от неразделенной любви – вот и весь набор правонарушений на вверенном ему участке. А стоило только вытащить из пруда Спящую даму, так и начались неприятности.

Окончательно проснулся и пришел в себя Петр, уже мчась на «уазике» по антоновскому бездорожью, пугая бредущих на выпас сонных коров, разгоняя кур и чертыхаясь на брехливых деревенских собак. Был соблазн перезвонить Степанычу, чтобы уточнить насчет трупа, но Петр соблазну не поддался. Что звонить, когда через каких-то десять минут он увидит все собственными глазами?..

…Тело лежало вниз лицом, мокрый сарафан задрался, обнажая загорелую ляжку с прилипшими к ней былинками и белым песком, один шлепанец валялся неподалеку, у подножия Спящей дамы, второго не было.

– Приплыли… – Петр присел на корточки, всматриваясь в занавешенное длинными волосами девичье лицо. – Степаныч, это ж никак Настена, Глеба Пирогова дочка?

– Она самая, посудомойкой у нас числилась, а пока не открылись, помогала Сандро на кухне. – Степаныч присел рядом, зыркнул из-под насупленных бровей. – У нее работа в семь утра начинается.

– А сейчас только начало шестого, – Петр глянул на наручные часы. – Что ж она тут делала в такую рань?

– Не знаю. Ее Макар, сторож наш, нашел. Шел после смены на пруд порыбачить и нашел. Петь, – Степаныч коснулся его руки, – а тебе это ничего не напоминает?

Напоминает! Еще как напоминает!

Петр осторожно, преодолевая брезгливость, отодвинул в сторону влажные волосы, принялся изучать Настасьину шею. Так и есть, вот они – следы. Девочку задушили. Или не задушили, а держали за горло и топили… Как тогда, пятнадцать лет назад…

– Видишь? – отчего-то шепотом спросил Степаныч.

– Вижу.

– И что скажешь?

– А что я должен сказать? – неожиданно для самого себя Петр разозлился. – Пугач уже давно рыбам на корм пошел…

– Кто ж тогда? – Степаныч с кряхтением встал, отошел на пару шагов, всматриваясь во что-то поверх Петиной головы.

– Что там? – Петр тоже встал, проследил за взглядом завхоза и вполголоса выматерился.

От пруда к статуе вели следы. Разобрать, чьи они были, мужские или женские, не представлялось никакой возможности – просто примятая местами трава выдавала тот факт, что из воды не так давно кто-то вышел.

– На ноги ее посмотри, – Степаныч отступил еще на шаг, точно боялся, что Спящая дама сейчас сойдет с постамента.

Петр посмотрел. Бронзовые ноги мало того что были влажными, на них виднелся белый, только в пруду водящийся песок, левую лодыжку оплетали водоросли, а по постаменту стекали еще не успевшие высохнуть ручейки.

– Твою ж мать… – Петр, напрочь забыв, что является убежденным атеистом, торопливо перекрестился. – Степаныч, это ж как тогда!

– Вот и я говорю – как тогда, – кивнул завхоз.

– И Пугач сейчас ни при чем.

– Выходит, что так.

– А статую когда установили?

– Вчера.

– Вишь, что делается-то! Как только статую эту выловили, так и началась катавасия. Мишка-то знает?

– Я ему сообщил. Сказал, что прибудет, как сможет.

– Откуда прибудет? – Петр подозрительно сощурился. – Он что же, в поместье не ночевал?

– В город ездил. – Степаныч посмотрел на него удивленно. – А ты, Петь, зачем интересуешься? Думаешь, это Мишка ее?

– Интересуюсь! Интересуюсь, потому что работа у меня такая. Мне по долгу службы нужно интересоваться – кто, где да что. Сам-то ты где был? А, Степаныч?

– Я? Да где ж мне быть? Тут, в поместье. Или ты забыл, что я здесь квартирую? – Завхоз неодобрительно покачал головой, сказал с укоризной: – Я, Петь, конечно, понимаю про работу, но нельзя же так.

– Как – так?

– Нельзя людям так не доверять.

– Одна вон уже доверилась! – Петр кивнул в сторону несчастной Настены. – Может, ты теперь замест меня ее родителям про доверие расскажешь?

Вместо ответа завхоз лишь тяжело вздохнул, и Петру вдруг сделалось совестно. Как же это он не подумал, что Степанычу тоже от всего этого несладко. Он же тоже пострадал от тех событий…

Пятнадцать лет назад

…Клева не было. Петя наслушался рассказов бывалых, нарочно поставил будильник на половину пятого утра, чтобы прийти на пруд еще по росе, с петухами. Завел, проснулся, поборол соблазн выключить будильник и завалиться спать дальше, оделся, стащил из холодильника кусок ливерной колбасы, отрезал хлеба и, прихватив с собой удочку, отправился на рыбалку.

По ровной глади пруда неспешно скользили водомерки, то тут, то там всплескивала рыба, но обещанного клева не было. Причем не клевало только у одного Пети. У первейшего деревенского лодыря и алкаша Митьки Прищепова в пластмассовом ведерке уже плескалось шесть подлещиков и три толстолобика, у Василия Степаныча, некогда учителя истории, а нынче смотрителя старой усадьбы, тоже с клевом все было в порядке, а вот ему, Пете, не везло. Видно, судьба у него такая – невезучая. Вот придет домой с пустыми руками, а мамка начнет ругаться, что он бездельник и лоботряс, что вместо того, чтобы батяне в поле помочь, он занимается всякой ерундой. А принес бы он рыбки, глядишь, мамка бы и не разозлилась, увидела бы, что и от него есть какой-никакой толк. Она бы подлещиков нажарила, а он бы их бате в обед отнес… Да что толку мечтать, если не клюет?

Петя так глубоко ушел в свои невеселые мысли, что, когда над ухом раздалось громкое «му-у-у», едва не свалился в воду.

– Да куда ж вы прете, черти рогатые?! – раздался следом возмущенный голос Митьки. – Рыбу всю распужали! Пугач, железная твоя башка, а ну отгони стадо!

– Не могу! – Пугач, служивший в колхозе пастухом, поправил сползший набекрень картуз, присел на бережку рядом с расстроенным Петей. – Ты ж видишь, жара какая! Всякая тварь к воде рвется.

– Вот точно – тварь!

Митька погрозил Пугачу кулаком, но угроза эта показалась какой-то неубедительной. Может, оттого, что в отличие от малохольного, высушенного самогоном Прищепова Пугач выглядел очень даже грозно: коренастый, широкоплечий, с огромными кулачищами. Вне зависимости от сезона ходил он исключительно в камуфляжных штанах, носил подбитые железными пластинами кирзачи и не расставался с самодельным кнутом, которым играючи перешибал молодые березки. Но самым примечательным и удивительным в облике Пугача была скрытая под картузом железная заплата. Дырку в черепе он заработал по молодости, во время службы в Афгане, а вместе с дыркой – падучую и легкую дебильность. Так говорила Петина мамка, которая работала санитаркой в амбулатории и в медицине разбиралась получше некоторых врачей.

Что такое падучая, Пете однажды довелось увидеть своими глазами. Дело было в сельпо, Пугач сначала о чем-то жарко спорил с продавщицей Зинкой, а потом вдруг рухнул на пол и забился в судорогах. Зинка тогда дико завизжала, с ногами запрыгнула на прилавок, точно увидала живую мышь. А Петя стоял и смотрел, как выгибается дугой крепкое тело, а на синеющих губах закипает кровавая пена. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в сельпо не зашла мамка. Мамка в отличие от дуры Зинки верещать не стала, сдернула с прилавка не слишком чистое полотенце, велела остолбеневшему Пете крепко держать Пугача за голову, чтобы тот не расшибся, а сама с какой-то невероятной ловкостью сунула скрученное жгутом полотенце между сцепленными, пожелтевшими от никотина зубами несчастного.

Приступ закончился через пару минут, хотя Пете показалось, что прошла целая вечность. Пугач вдруг как-то враз обмяк, сделался тяжелым, как куль с зерном. Дожидаться, когда он окончательно придет в себя, мамка не стала, обошла неподвижно лежащее на грязном полу тело, сказала Зинке:

– Все, не ори. Через пять минут очухается. Только водку ему сегодня не продавай.

– Может, «Скорую» вызвать? – Зинка слезать с прилавка не спешила, хлопала сильно подведенными глазюками и была похожа на наряженную в синий нейлоновый халат слониху.

– Не нужно «Скорую», – мамка махнула рукой, – говорю ж – скоро оклемается. Лучше батьке его позвони. Пусть придет, домой заберет.

С того памятного случая минуло пять лет. Петя из вихрастого тринадцатилетнего пацаненка успел вырасти в здорового восемнадцатилетнего лба, а изжить страх перед припадочным Пугачом ему так и не удалось. Вот и сейчас он косился на присевшего рядом пастуха с опаской.

– А она красивая. – Пугач примерился, швырнул в воду камешек, окончательно распугав рыбу.

– Кто? – спросил Петя, отодвигаясь от греха подальше.

– Женщина.

– Это какая такая женщина? – к их разговору присоединился любопытный без меры Прищепов.

– Железная, – Пугач мечтательно улыбнулся, – та, что в парке стоит.

– Это он про Спящую даму, – прокомментировал Степаныч. – На днях нашли статую в подвале графского дома. Разбирали всякий хлам, думали, отыщем что-нибудь интересное, с историей, а нашли статую. Председателю она чем-то приглянулась, велел поставить в парке для красоты.

– Взгляд у нее только очень грустный, – Пугач вздохнул.

– Да какой же взгляд, когда у нее глаза закрыты? – усмехнулся Степаныч. – Она же потому и называется Спящей дамой.

– Грустный! – Пугач упрямо мотнул башкой, от чего картуз едва не свалился в воду. – Я вчера на зорьке коров гнал, а она стоит, руки ко мне тянет и смотрит.

– От дурак! – прокомментировал Прищепов и принялся скручивать «козью ножку». – Ты еще влюбись в статуй этот.

– Сам дурак, – огрызнулся Пугач, – ты ж не видел ничего, а говоришь.

– А что мне смотреть на железную бабу?! Тоже нашел удовольствие. Ты давай-ка, отгоняй свою банду от пруда, а то весь клев попортили, заразы!

Пугач спорить не стал, в перерывах между приступами и редкими запоями он был смирным и благодушным. Он молча поднялся на ноги, щелкнул кнутом и заорал дурным голосом:

– А ну пошли, красавицы!

– Теперь уж точно клева не будет. – Степаныч сложил спиннинг, подмигнул приунывшему Пете, спросил: – Хочешь на Даму посмотреть?

Вообще-то Пете было не до дам, он уже прикидывал, какими словами встретит его бесславное возвращение мамка. Наверное, согласился он исключительно затем, чтобы оттянуть этот горький миг.

Спящая дама особого впечатления на него не произвела. Ну баба и баба! Ладно бы голая, как на картинках про Древнюю Грецию, тогда да, интересно было бы взглянуть, а она одетая. И глаза закрытые, соврал Пугач про грустный взгляд.

– Красиво? – поинтересовался Степаныч.

Петя кивнул, промычал что-то неопределенное. Может, кому и красивая, а лично ему больше нравится соседка Маринка. Вот там есть на что посмотреть. От воспоминаний о ладной Маринкиной фигурке у Пети загорелись уши. Надо будет как-нибудь на дискотеке к ней подкатить, может, получится потом и до дому проводить, по-соседски…

От приятных фантазий Петю отвлекли громкие голоса и смех. Странное для старого парка дело. Местные предпочитали пруд, покупаться там или рыбку половить, а в парк соваться не любили. По его выщербленным, заросшим бурьяном аллеям прогуливались разве что влюбленные парочки, да и то не ранним утром, а ближе к ночи.

– Кто это там? – он посмотрел на Степаныча, который был в курсе всего, что творилось на вверенной ему территории.

– Стройотрядовцы, – Степаныч досадливо махнул рукой. – Принесла нелегкая аж из самой Москвы. Председатель велел в усадьбе разместить с максимальными удобствами. А как можно с максимальными удобствами, когда и минимальных-то нет? А их там не один и не два, а двенадцать списочных. Месяц ломал голову, как все обустроить, потом еще месяц приводил в порядок флигель. Хотя, – он хитро сощурился, – не было бы счастья, да несчастье помогло. По такому-то случаю Аркадий Борисович расщедрился, выделил денег на кое-какой ремонт, даже бригаду прислал в помощь. Видите ли, нужно поддерживать реноме колхоза. Видите ли, у нас здесь люди живут просвещенные, культуре-истории не чуждые, готовые протянуть руку помощи городским товарищам.

– Настоящие, что ли, стройотрядовцы? – поинтересовался Петя, прислушиваясь к звонким девичьим голосам.

– Да если бы настоящие! Так, малолетние любители, – Степаныч раздраженно дернул плечом. – У них там, в столице, какое-то научное сообщество. А их руководительнице вдруг втемяшилось, что нам тут, в усадьбе, до зарезу необходима их помощь. Привезла с собой ватагу архаровцев, а я содействуй.

– И что они теперь делать будут?

– Землю будут рыть на месте старой часовни. И кто им только разрешение выдал?!

Всякие там разрешения и юридические тонкости Петю не волновали, его другое интересовало. Получается, что стройотрядовцы – ребята молодые. С одной стороны, новые девчонки – это неплохо, старые-то уже давно успели надоесть. А с другой – среди приезжих наверняка есть не только девчата, но и хлопцы, а вот это уже лишнее. В Антоновке с мужиками всегда был перебор, оттого местные девки ходили королевнами и наглели на глазах: заигрывали с залетными дачными кавалерами, бегали на танцульки в соседнюю деревню. Для того чтобы завоевать внимание самой распоследней, самой плохонькой из них, приходилось прикладывать немалые усилия. А за такую красавицу, как Маринка, или вон за председательскую дочку Люську Самохину так и вовсе случалось чуть ли не каждую неделю кому-нибудь морду бить. А тут какие перспективы: будет с кем и роман закрутить, и подраться! Да, лето обещает быть интересным!

Дневник графа Полонского

29 сентября 1913 года

Три дня показались мне вечностью, душа металась между отчаянием и надеждою, а особо темными ночными часами и вовсе срывалась в пучину безумия. Ульяна была со мной неотлучно. Или не со мной, а с Оленькой?.. Не знаю, не хочу думать.

Илья Егорович приехал ближе к вечеру, долго осматривал Оленьку, что-то бормотал себе под нос, а потом сказал:

– Летаргия, Иван Александрович, никаких сомнений.

– И как же нам теперь быть? – Я и не понял, что это было за чувство, радость ли, облегчение ли, или вовсе равнодушие. Притупилось все, оглохло за эти жуткие три дня, когда целовал любимую жену и не знал – живую или покойницу.

– Ждать, мой любезный друг. Ждать и надеяться. К несчастию, не могу вас обнадежить, не знаю, сколько подобное состояние может продлиться. Случаи отмечены разные, кто и через день в себя приходил, а кто и спустя годы.

Спустя годы… Я уже старик, не могу я годы ждать. Мне разговаривать с ней нужно, касаться, голос слышать. Я видеть хочу, как она с девочками нашими играет.

– Но есть надежда, что графиня придет в себя быстро. Первый раз три дня прошло от начала болезни. – Видно было, что Илья Егорович из последних сил старается меня ободрить.

А и то верно! Первый раз Оленька быстро очнулась, может, даст бог, и на сей раз все хорошо будет. Завтра же свечку поставлю Николаю Чудотворцу, пусть поможет моей бедной девочке.

* * *

Слухи по Антоновке распространялись со скоростью пожара. Впервые в жизни Люся пожалела, что купила кабриолет, а не обычный автомобиль. Теперь ей по деревне не было не только проходу, но и проезду. Всякий норовил кинуться под колеса, уцепиться за дверку и поинтересоваться, что это за страсти такие творятся в старом поместье и отчего это господин Свириденко ужас такой удумал – вернул проклятую статую на прежнее место, ведь всякому нормальному человеку известно, что все давешние беды от этой Дамы, будь она трижды неладна. В глазах односельчан читался страх пополам с жадным любопытством. Люся с юных лет хорошо запомнила такие вот взгляды, когда и боязно, и одновременно до жути интересно, и хочется подробностей, и неважно, что подробности эти большей частью выдуманы продавщицей Зинкой и к реальным событиям не имеют никакого отношения. Главное, что в их сонной деревушке произошло или даже вот прямо сейчас происходит настоящее преступление.

Антоновка полнилась слухами, один страшнее и невероятнее другого. Родители запрещали девчонкам даже днем соваться к пруду, вечерами, едва стемнеет, гнали домой, не пускали в клуб на дискотеку, а свидания с кавалерами строго лимитировали. И только дачники, которые в принципе были равнодушны к любым проявлениям деревенской жизни, особо не страшились, продолжали купаться в пруду, прогуливаться в прохладе старого парка и фотографироваться на фоне Ангелов и Спящей дамы. И даже рассказы о произошедшем пятнадцать лет назад, которыми продавщица Зинка потчевала всех желающих, не могли нарушить размеренный уклад дачной жизни.

Люсе тоже страшно хотелось размеренности и предсказуемости, загадки и слухи выбивали ее из колеи, а всплывшие с самого дна памяти воспоминания мешали спать по ночам. Вот уже четвертый день для того, чтобы заснуть, она прибегала к проверенному еще во времена не слишком счастливой семейной жизни способу – напивалась. Не так чтобы очень сильно, не до поросячьего визга, а лишь до состояния легкой расслабленности. Запиралась в родительском доме на все замки, плотно занавешивала окна, включала на максимум звук в телевизоре и доставала припасенную на черный день бутылку мартини. После третьего бокала липкий страх отступал, а жизнь начинала видеться в радужных красках, даже застарелая обида на Свирида казалась уже не такой актуальной. Засыпала Люся далеко за полночь, на работу приходила невыспавшаяся и оттого злая, срывала злость на персонале, придиралась к Сандро, доставала телефонными звонками Свирида, который в поместье появлялся набегами, да и то лишь затем, чтобы проконтролировать разбор завалов в подвале.

Вот так! Словно ровным счетом ничего не изменилось. Словно нет этой чертовой статуи, которая хоть и не живая, а проходить мимо нее страшно аж до дрожи, потому что шкурой чувствуешь направленный на тебя взгляд. Словно несчастная девочка Настена семнадцати лет от роду как ни в чем не бывало явится на работу, перебьет по причине природной неуклюжести кучу посуды, получит нагоняй от Сандро и на полчаса раньше положенного сбежит домой. Словно Петька мотается в поместье каждый день не по долгу службы, а так, ради удовольствия, чтобы с ней, Люсей, поболтать.

Впрочем, «поболтать» – это она еще деликатно. После случившегося Петьку точно подменили. Был рубаха-парень, не слишком умный, простоватый, в меру пьющий, преданно любящий свою коровищу Маринку, а стал человек-закон. Лишнего слова из него не вытянуть, смотрит так, словно уже записал в преступники, с расспросами-допросами лезет. Кто с кем, где, когда и почему… Алиби уточняет и проверяет. А какое у нее может быть алиби, когда она девушка свободная, одинокая, за каким-то чертом похоронившая себя в этой глуши?! У нее теперь один график: дом-работа-дом. И дома из свидетелей разве что загибающийся от дефицита внимания кактус.

Кстати, с алиби, оказывается, не у нее одной проблемы. У Степаныча алиби никакого, Сандро ничего вразумительного Пете сказать не смог, Свирид вроде как в город уезжал, но без свидетелей. А потому и без свидетелей, что все они одинокие, неприкаянные и никому не нужные. Вот не разбежались бы они со Свиридом, глядишь, и организовалось бы взаимное алиби, потому как женатые люди должны ночи вместе проводить, под одной крышей, а еще лучше, под одним одеялом. Это в идеале, как у мамки с батей было. Люся даже и не мыслила, что у нее может быть по-другому, что тот, кого она выберет себе в мужья, не будет желать ее каждую свободную минуточку, холить и лелеять, а станет сутками пропадать на работе, смотреть сквозь нее и на судьбоносные вопросы отвечать невпопад.

А все потому, что не было у них с Мишкой никогда любви. Привязанность, возможно, была, взаимные обязательства, унылый секс по расписанию тоже, а любви не было, и искра, такая, чтобы сразу бросало в жар, не пробегала между ними ни разу, даже во время медового месяца. Это сейчас, по прошествии времени, Люся понимала, что впервые в жизни сделала неправильный выбор, поставила не на того мужчину, а тогда, пятнадцать лет назад, коренной москвич, профессорский сынок, студент медицинского института Михаил Свириденко казался ей очень перспективной партией. Кто б ей тогда объяснил, что семейная жизнь – это не игра в шахматы, что помимо расчета и открывающихся перспектив должно быть еще что-то. А может, даже и не помимо, а вместо… Ну есть у нее теперь вожделенная московская прописка, и деньги есть, и шмотки, и не работала она после окончания института ни одного дня, и муж ей ни в чем не отказывал, а где оно, счастье?

А она ведь Свирида любила! Полюбила не сразу, лет десять, наверное, прошло после свадьбы, когда вдруг поняла, что без Мишки ей жизнь – не жизнь. Да вот беда, в тот же день поняла и еще кое-что – нашло озарение, – поняла, что, несмотря на все старания, Мишка ее никогда не полюбит. Будет заботиться, терпеть, исполнять все капризы, а любить – нет. И не потому что скотина бесчувственная, а потому что она, Люся, не его женщина, а так, случайная попутчица, волей случая задержавшаяся надолго.

Случай тот она хорошо помнила, уж больно он оказался пикантный. Всего одна ночь – и беременность в результате. Батя бы ее со свету сжил, если бы узнал, что любимая доча собирается в подоле принести. Тут, наверное, и мамка бы не спасла. Вот Люся и решилась на отчаянный шаг, нашла виновника своего интересного положения и с ходу, прямо в лоб сообщила, что ждет ребенка. Другой бы, наверное, ее и слушать не стал, послал бы куда подальше или, в лучшем случае, дал денег на аборт, а этот оказался порядочным, пригласил в гости, познакомил с родителями и в тот же вечер сделал предложение.

Тогда Люся посчитала, что ухватила жар-птицу за хвост, получила сразу все, о чем только могла мечтать. Из общаги на окраине переехала в шикарные пятикомнатные хоромы в центре, обрела статус замужней дамы, а вместе с ним вполне сносных родственников. Мишкины родители в их жизнь не лезли, вели себя смирно. Может, и не любили невестку, но вида не подавали. Одно слово – интеллигенты. И даже когда у Люси случился выкидыш, который автоматически снял с Мишки все обязательства, ничего не изменилось.

Сказать по правде, о потере Люся горевала не особо: в том бурном жизненном водовороте, в который она попала, было не до детей. И только спустя годы, уже ближе к тридцати, ей вдруг захотелось ребеночка. Чтобы было кого любить и о ком заботиться, и чтобы тебя любили, не из вежливости и не по привычке, а просто так. Вот тогда-то она и поняла, что им со Свиридом не по пути, что не хочет она ребенка от такого, как он, равнодушного, а хочет от мужика, заинтересованного в ней самой и в будущем наследнике.

Развелись они без проблем и взаимных претензий, дело оставалось за малым – найти заинтересованного мужика. Впрочем, это Люсе сначала казалось, что стоит только свистнуть, и на зов сбегутся сотни претендентов, а на деле вышло совсем иначе. Она свистнула, и претенденты сбежались. Да вот только претендовали они не на Люсино сердце, а на кошелек. Все как один! Люся умела разбираться в людях, унаследовала эту полезную способность от бати. Поэтому с той же отстраненной неумолимостью, с которой некогда просчитала равнодушие Свирида, безошибочно вычисляла в толпе поклонников альфонсов и аферистов. Вычисляла до тех пор, пока не разогнала всех претендентов на хрен, а разогнав, вдруг решила, что насквозь лживая столичная жизнь не для нее, что настоящие мужики нынче остались только в глубинке.

Свирид не стал задавать лишних вопросов и отговаривать от принятого решения, Свирид поступил как настоящий мужик: помог с переездом и трудоустройством. В какой-то момент Люсе показалось, что все у них еще может наладиться, что здесь, вдали от цивилизации, в эдемском саду под названием Антоновка, у них появился второй шанс. Наваждение рассеялось в тот момент, когда Люся увидела, как изменился в лице Свирид, стоило только упомянуть Глашку. Ей вдруг сделалось невыносимо больно, так больно, что перехватило дыхание, потому что во взгляде ее бывшего мужа было все, что угодно, кроме равнодушия…

– …Люська, сдурела, что ли?! Не видишь, куда прешь?! – Возмущенный Петькин рев вывел ее из тяжелых раздумий, заставил ударить по тормозам. – Кричу тебе, кричу, а ты как глухая! – Петька уперся ладонями в пыльный капот ее машины, посмотрел с укором.

– Чего тебе? – Люся заглушила двигатель, сдула упавшую на лоб челку.

– Поговорить надо. – Не дожидаясь приглашения, Петька распахнул дверцу, уселся на пассажирское сиденье.

– Еще не наговорились? – она выдернула из-под тощей Петькиной задницы подол своего сарафана. – Нету у меня алиби, нету! И не вспомнила я ничего нового! И не видела никого подозрительного! И вообще, вылезай из машины, я на работу опаздываю!

– Я с тобой. – Петька поерзал, устраиваясь поудобнее. – «Уазик» сломался, а мне в поместье нужно до зарезу. Хорошо, что тебя увидел, а то б пришлось пешком пилить.

– Случилось что-то?

– Случилось, – Петька кивнул, скомандовал: – Заводи давай да поехали.

– А что случилось? – Она повернула ключ в замке зажигания, тронула машину с места.

– Еще один труп, вот что случилось. – Петя сорвал с головы фуражку, не слишком чистым носовым платком протер выступивший на лбу пот. – Свирид только что звонил.

– Он сказал, кто на сей раз? – Люся сделала глубокий вдох, прогоняя накатившую вдруг тошноту.

– Не из местных, дачница какая-то. – Петя отвечал с неохотой, точно рассказывал не подробности, которые через пару часов станут достоянием всей Антоновки, а как минимум выдавал военную тайну. – Ее в купальнике нашли, видно, решила на ночь глядя искупаться, дуреха.

– Где нашли?

– А угадай с трех раз! Возле статуи!

– Петь, – Люся тронула его за рукав, – это ж что получается? Это ж как тогда получается, да?

– Не знаю я, – он сердито мотнул головой, – как тогда или как сейчас! Я одно знаю, второе убийство за неделю – серия получается.

– Если серия, значит, как тогда, – сказала она убежденно. – Только вот Пугач давно на том свете.

– Пугач на том, а Спящая дама на этом, – буркнул Петя. – Свирид говорит, что у статуи снова ноги в песке и в водорослях.

– И что?

– И ничего! Не понимаю я ничего. Одно только знаю, первый раз все это началось, как только Даму в парке установили, а закончилось, когда твой батяня ее в пруд спихнул. А сейчас сечешь, что выходит? Даму из пруда выловили, и все опять началось.

– Думаешь, это она всех убивает? – Люся сбавила скорость, недоверчиво покосилась на Петю. – Она ж статуя! Типа неодушевленный объект!

– Знаю, что неодушевленный, но вот не нравится она мне, хоть убей. Что-то с ней не то.

– Она смотрит.

– Не понял? – Петя развернулся к ней всем корпусом.