Текст книги "Миражи счастья в маленьком городе"

Загадка снежного человека

– Ну, что они написали?

– А ты погляди. – Рафаэль торжественно подал толстый конверт.

Марина вынула из него книжку – «Загадка снежного человека», повертела в руках, вопросительно поглядела на Рафаэля.

– Это приз!

Марина развернула листок, вложенный в книжку. «Привет, „самый-самый“!.. Как и обещали, мы награждаем тебя одной из книг захватывающей, полной тайн, загадок и удивительных превращений серии „Ужастики“… Итак – вперед, к вершинам литературного олимпа!»

– Победа, – прыгал Рафаэль, не замечая, что подружка совсем не реагирует на событие. – И это еще не все! До наших жирафов тоже дошло.

Он протянул листок местной газеты. Марина торопливо пробежала глазами строчки, на которые указывал палец.

 
На бледной шее Млечного Пути
Висит луна янтарным медальоном.
Актриса-ночь со звездным перезвоном
В старинном танце над землей летит.
 

– Тебя напечатали?! В «Вестях»?

– Ага, – подтвердил Рафаэль, улыбаясь от уха до уха.

– Поздравляю, все очень здорово, но мне надо бежать.

Во всем этом было что-то не то. С неприятным предчувствием Марина вернулась в кондитерскую и, никого не увидев, помчалась домой. Там оказалась Кларисса. Марина подступила к ней с расспросами, и та рассмеялась в лицо.

– Да мы же поспорили, что ты побежишь к своему Рафаэлю. Ты и побежала, как дура! А твой парень убедился, что тебе на него наплевать.

– Врешь, – повторяла Марина, все более убеждаясь, что Кларисса не врет, но не в силах представить своего Ника в кругу глумящихся негодяев. Она даже трясла головой, чтобы избавиться от этих мыслей, которые не умещались в сознании. Ревность ко всем ее друзьям вместе и к Рафаэлю в отдельности – это было еще понятно, но участие в розыгрыше? Ник, дергающий ее, как куклу, за веревочки вместе с остальными? Вместе с ними смеющийся?

Издевательский хохот Клариссы уже не мог пробиться сквозь обиду, затопившую душу, как наводнение. И обида все увеличивалась, чем дольше Марина сидела в своей комнате, неподвижно, не слыша ни обычного домашнего шума, ни телефонных звонков.

Она так и задремала в кресле с приходом темноты, как вдруг услышала голос с улицы. Ее звали по имени. Приснилось? Она долго ждала. Закрыла глаза. Голос повторился.

Марина включила свет и подошла к окну, но ничего не увидела – только светлое пятно отраженной комнаты и собственное лицо. Напрягая глаза, с трудом различила деревья, темную ограду, но тут же собственное отражение снова заслонило от нее все. Она могла видеть только себя и думать только о себе.

Не дали посмотреть

Медведевы собирались ужинать.

– Как хотите, Пал Палыч, а надо что-то делать. – Брови Доры были непривычно сдвинуты, а круглые вишневые глазки моргали растерянно. – Который день сидит, ни с кем не разговаривает, к ребятишкам своим не выходит – потопчутся и уйдут. Не ест ничего.

– Примерно этого я и боялся – что любовь восьмого класса не доживет до девятого, – серьезно ответил Пал Палыч. – Павлик, включай, «Звездный путь» начинается. И зови Марину.

– Марин! – на весь дом закричал Павлик. – Пойдем, уже бороздят!

И за руку вытащил сестру к телевизору, в котором торжественно произносили: «Корабль „Энтерпрайз“ бороздит просторы Вселенной. Девиз команды: смело идти туда, где не ступала нога человека». Это был их любимый сериал, который просто нельзя было не смотреть.

Марина села на диван, глядя мимо экрана. И тут появилась Ева. Не обратить внимания на то, что она вылезла из своего угла и смотрит телевизор вместе со всеми, было невозможно. Более того – она следит за происходящим на экране с видимым интересом. Зато она, Марина, кажется, стала ее подобием. Окончательно вывел ее из оцепенения вопрос отца:

– А ты уже не носишь своего куриного бога?

– Нет.

Дора отлучилась на кухню, и Пал Палыч, наклонившись, негромко сообщил:

– Представляешь, что наша Доротея выбрала себе в подарок? У нее же день рождения в субботу. Попросила ничего не покупать, а отдать ей вазу, ту самую. Которой мы гостей смешим. Неужели она ей нравится?

Марина покачала головой.

– Это потому, что ты ее купил.

– А я думал, она будет ей символизировать наше веселое семейство. – При слове «веселое» Пал Палыч помахал ладонью у виска.

– Не притворяйся. Ты думал то же, что и я. А куриный бог лежит в шкатулке. Дора тоже себе вазу на шею не повесит.

– Ну-ну. А твой мальчик вчера приходил. Павлик, реклама – выключи звук.

Павлик выключил, но тут же принялся озвучивать сам:

– В компании с Толстяком время летит незаметно! Почувствуй себя богиней! Храбрость ковбоев Хаггис известна всем! «Нескафе» – аромат моего утра!

Марина почувствовала, что сейчас его чем-нибудь треснет.

– Но это неинтересно, наверное, – заговорил наконец Пал Палыч. – Когда решаешь с кем-то раззнакомиться, не подходишь к телефону, делаешь вид, что никого не видишь под окнами, то лучше и не слышать ничего, – заключил он. Потом добавил: – Если уже все равно.

– Зачем приходил?

Фильм продолжался. Марина отняла у Павлика пульт и уменьшила громкость.

Но Пал Палыч пошел на кухню, где свистел чайник. Вернулся.

– Тебе налить? А тебе, Ева? А тебе, Павлик? Дора?

– Когда приходил? – Марина отодвинула и чашку, и чайник.

Пал Палыч был краток.

– Вчера. Тебя не было, я предложил подождать в твоей комнате. Он посидел полчаса и ушел.

Марина зажмурилась и уткнулась лицом в поднятые колени. Представила Ника у себя в гостях, куда она его так и не пригласила. Вот он набрался храбрости и звонит в дом. Вот он лицом к лицу с папой. Вот он в ее комнате. Каждую секунду ожидает, что она войдет и скажет что-нибудь злое или сразу выгонит. Глядит на ее пианино, игрушечного льва, разбросанные на подоконнике журналы и книги, на картину с дорогой никуда…

Он сидит или просто прислонился к чему-нибудь? Жанна любит сидеть на подоконнике, Рафаэль – в кресле, Артур – в том углу, Рудик – просто на ковре. У всех ее друзей здесь есть свои места. А у него нет. Но ведь они так недавно знакомы. А как он здесь мог себя почувствовать? Опять это слово. Скорее всего, чужим. Но ведь это неправда! Просто она не успела… А теперь все испорчено.

– Мы еще в шахматы сыграли, – добавил Пал Палыч.

Марина встрепенулась:

– Что?

– Ну, ты где-то тоску разгоняешь, а мне что делать с этим пришельцем? Начал развлекать. Он очень достойно держался. Потом доскажу, а то мы никому смотреть не даем.

«Развлечения» Пал Палыча были головоломными, типа неопознанной скульптуры. Шахматы тоже были больше, чем просто шахматы. Они сохранились со времен его детства, и некоторые фигуры давно потерялись. Их заменяли пуговицами, пока однажды Павлик не предложил великодушно своего львенка из киндер-сюрприза. Вместо слона. Но ведь лев и слон, рассудили Пал Палыч с Мариной, фигуры совершенно разные. Нелепо, чтобы лев ходил, как слон. Логично, что он разгоняется и прыгает через всю доску. А какая динамика в игре!

Потом киндерами заменили остальные пуговицы, в основном пешки. Так в игре появились дракоша, пингвин, акула, кролик и бегемот. Со своими правилами, конечно. Традиционные игроки их с трудом воспринимали. Даже дядя Алик, шахматист-разрядник, запутался и плюнул: «Ну вас, понимаете ли, с вашими шахматами». Хотя по новым правилам рядом с доской стояла коробка с киндерами, и он мог выбрать любую фигурку и прибавить что-то свое.

Опять началась реклама. Пал Палыч продолжил:

– Он очень достойно держался. Знаешь, о человеке за час игры можно узнать больше, чем за год беседы. Какой-то писатель сказал. Наверное, наш НЛО. Так вот, он радовался, когда выигрывал, и не переживал, когда проигрывал. Не жульничал. Не выходил из себя, когда жульничал я. Ходы обдумывал, не горячился, но и не тянул. И самое главное – он может играть по нашим правилам! Все понял сразу, представляешь. Это редкость. Я оценил.

– Да он просто себя контролировал, потому что сидел как на горячей сковороде, бедняга, – заметила Ева.

– А я как сидел? – возразил Пал Палыч. – У меня одна дочь, а не десять. И потом, твой Алик ничего не понял про наших зайцев и драконов. Тут не в этом дело…

– А он похож на Лену? – снова подала голос Ева. – Жаль, я не выглянула посмотреть.

– Одно лицо. Ее глазами смотрит.

– Надо же. У тебя в семье симпатии передаются по наследству.

Но Марина не замечала такое диво, как говорящая Ева, и напряженно ждала, не добавит ли отец еще что-нибудь. Он вспомнил:

– Да, я предложил ему Павликову коробку, и он ввел в игру лягушку. Сейчас покажу, как прыгает. Где доска? Вот, «ныряет» по диагонали, пропускает эти фигуры под собой и «выныривает». Сбила пешку. Представляешь, какие возможности? Можно делать классные обходные маневры… Ага, вижу, вижу, что интересно!

Ева и Дора смеялись, глядя на них. Но даже смеющаяся Ева была ничем в сравнении с лягушкой Ника.

– Эту игру века надо было снять скрытой камерой. А потом он ушел, – неожиданно завершил Пал Палыч.

Марина с надеждой взглянула на него: может, еще не все?

– Не дали фильм посмотреть, разболтались тут, – ворчал Павлик.

– У калитки кто-то стоит, – сообщила Ева, глядя в окно.

Марину словно сдуло с дивана.

А я к тебе

У калитки стоял Макс. Кларисса не своим голосом говорила ему с крыльца:

– Чего надо?

– Не тебя, – зло отвечал он.

– Катись из моего дома.

– А он не твой. Думала, я не узнаю, кто ты? Дочь сумасшедшей Евы! Наболтала о себе!

Кларисса вспыхнула, круто повернулась и чуть не сбила Марину с ног, убегая в дом.

– Это мой дом, – сказала Марина, выходя. – И здесь не сцена, найди другое место для трагедий.

Но Макс уже сиял своей обычной улыбкой.

– Какие трагедии! Просто не люблю, когда лапшу на уши…

Марина молча повернулась к двери.

– Погоди! Может, ты удивишься, но я к тебе. Пойдем погуляем? Погода хорошая.

Марина смотрела на него, не находя слов и думая, что выражение «немая сцена» – как раз про это.

– А почему нет? – невозмутимо продолжал Макс. – Не дожидаешься же ты нашего Николу. Вот кто находка: чувство юмора на нуле, ревнует к каждому столбу. Сплошное развлечение. Или он тебе еще не надоел после «Забавушки»?

Он искренне уверовал, что все со всеми поссорились, разоблачения не будет никогда, и почему бы не попробовать поковать железо, тем более что эта блондиночка с самого начала больше подходила ему, чем этому лоху Нику. А про деньги можно наплести что-нибудь, заговорить зубы. Уж это у него всегда получалось.

Дверь за Мариной захлопнулась, а на улице послышались свист и хохот. Там был Рудик Фольц с дружками. Максим понял, что у него проблемы. Вспомнилось, что раньше в таких случаях его всегда выручал Ник.

Подыщи другую школу

Классный час проходил буднично и монотонно. Рахиль Исаковна диктовала расписание экзаменов – для тех, кто собирался на следующий год в профильные классы, учебный год еще не кончился. В этот момент скрипнула дверь. На пороге стояла Кларисса.

– Можно войти?

Рахиль Исаковна выдержала паузу.

– А я еще подумаю, можно или нельзя.

Класс отложил ручки и поднял головы. Кларисса безмолвно стояла в дверях.

– Если школа для тебя – дело второстепенное, а на первом месте – романы с мальчиками, зачем вообще сюда приходить? – Риторический вопрос прозвучал едко и отчетливо.

Пронесся удивленный шепот, и теперь уже все без исключения смотрели на опальную любимицу Рахили, причем не без злорадства. А классная, добившись внимания аудитории, продолжала публичную порку:

– Похоже, ты уже научилась всему, что тебя интересовало. И сфера этих интересов так расширилась, что теперь вместо уроков приходится посещать гинеколога. Что, когда у одноклассников в расписании – экзамены, у тебя – покупка коляски?

Этот торжественный аккорд сопровождался тревожным, неразборчивым гулом голосов. Марина зажала уши, но все равно слышала продолжение:

– Значит, путь в жизни уже выбран – решила пойти по стопам матери!

– Прекратите! – Следующее, что услышала Марина, был ее собственный голос. – Не смейте!

Повисла испуганная тишина. Не глядя на Марину, Рахиль Исаковна сухо проговорила Клариссе, все стоящей на том же месте, как истукан:

– Подыщи себе, голубушка, другую школу. Здесь тебе больше делать нечего. – И когда та, медленно отлепив ноги, наконец исчезла, повернулась к Медведевой: – И к тебе это тоже относится. Можешь отправляться вслед за ней. Ты прекрасно знаешь, что материалов на твое исключение собрано предостаточно. Я терпела тебя только из уважения к отцу. Но всему есть предел. К экзаменам можешь не готовиться, потому что сдавать их здесь ты не будешь.

Марина выходила под гробовое молчание одноклассников. Вместо того чтобы направиться к выходу, зачем-то поднялась этажом выше. Присела на подоконник. «Ушла, как овца. Ничего не ответила. А стоило сказать все, что я – и все остальные – о ней думают!»

Марина вскочила. Еще не поздно! Где сейчас может быть Рахиль? Звонок уже звенел – значит, в учительской. И быстро зашагала туда. Но, берясь за ручку двери, услышала гневный монолог, в котором то и дело звучало ее имя. Рахиль Исаковна, захлебываясь, говорила, какое чудовище эта Медведева. Это был не набор фраз, а сплошная ликующая враждебность. Наконец монолог окончился, послышалось деликатное покашливание, и старческий голос произнес:

– Простите… но мне кажется, что Медведева не такая уж плохая… я бы сказал, хорошая, добрая и способная девочка…

Гневная, грозная отповедь смела последние слова. Но когда все стихло, тот же голос продолжил:

– И я возражаю против ее исключения.

Ох, Макакус, Макакус! Марина схватилась за голову. На этот раз гром не умолкал дольше. Но во время паузы тихий голос вставил:

– И все-таки я возражаю…

Господи, молчал бы лучше! Марина была в отчаянии, словно за дверью били человека, а она не могла даже позвать на помощь.

– Как вы можете возражать? Вы уже давно ничего не можете. Как это ни печально, вам придется с этим согласиться! Мы держим вас, потому что не можем пока заменить. Как педагог вы давно нуль, признайте это! Вы не справляетесь с детьми! Вас никто не принимает всерьез, не слушает, не уважает! И ваша учительская деятельность непременно закончится тем, что какой-нибудь Фольц сядет вам верхом на голову и проедет с воплями по всем этажам!

У Марины тихо кружилась голова и наплывала давняя мысль: можно ли хоть что-то изменить? Но тут в противовес ей встала новая: а можно ли все так оставить? Она бросилась назад, в свой класс.

Дверь была закрыта изнутри, и, когда там вытащили швабру, услышав голос Марины, она увидела не только своих друзей, а весь класс. Никто не уходил на перемену. Но удивляться было некогда. Она торопливо пересказала все услышанное. Прошел ропот.

– Сколько можно!

– Так она это всерьез? Не просто пугала?

– Так ведь она всех по одному…

– А ты найди на нее управу!

– А Макакус-то какой оказался…

– А что же делать?

– Только не превращайте серьезное дело в детскую войну!

…На уроке истории стояла неслыханная тишина. От этой тишины голос у Макакуса срывался, он, ничего не понимая, озирался по сторонам и чувствовал себя в высшей степени неуютно. Никто не разговаривал, не смеялся. Никто не ходил по классу. Никто ничем не грохотал. Никто не списывал, не читал посторонних книг и даже не глядел в окно – все тридцать лиц были повернуты в его сторону. Кто-то назвал его по имени-отчеству – Иван Платоныч. В глазах учеников была признательность за его героический поступок и старательно скрываемое чувство старой вины.

Но Макакус этого не знал. С тревогой он ждал подвоха. Не переставая говорить, поднялся на кафедру, взял в руки указку – уж это-то всегда смешило поголовно всех. Макакус ждал. Никто не смеялся. Он постоял еще. Смеха не было. Все слушали его объяснения. Все, и на последних партах тоже, и даже Рудик Фольц – все слушали. Макакус почувствовал, что не может говорить. Взгляд его привычно устремился к последней парте у окна и тут же упал. Марины Медведевой не было.

…Рахиль Исаковну окружил в учительской весь восьмой класс.

– Дайте пройти, у меня начинается урок.

Но стадо не двинулось с места.

– Нет уж, поговорим, – угрюмо сказал Фольц, вставая у двери, и классная с удивлением осознала, что действительно не сможет выйти. Бунт? Впереди, разумеется, стоят Грачев и Лончинская, и она наперед знает, что они скажут. Но услышала неожиданное:

– И мы не будем сдавать экзамены. Весь наш класс. Если Медведевой запрещают, и мы отказываемся.

Скандал? Рахиль Исаковна сориентировалась мгновенно.

– Медведеву никто не выгонял. Ваш класс будет сдавать экзамены в полном составе. Она ввела вас в заблуждение и напрасно заставила продемонстрировать… э-э-э… солидарность.

Последнее слово прозвучало с издевкой, но в этот момент кто-то прокричал из-за двери:

– У Макакуса сердце! За ним «скорая» приехала!

Мы были беспокойными гостями

Над Странным Домом сияло два солнца – одно на флажке, другое настоящее. А из окон неслось:

 
До свиданья, мой любимый город,
Я уже попала в хроники твои!
 

Дома Марина увидела Клариссу, удивительно спокойную. Правда, лисья мордочка была немного заревана. Под громогласное пение Земфиры она ходила по комнатам и кидала в раскрытую сумку подряд, без разбора расческу, зубную щетку, тетрадки, белье.

– Победа, – весело сообщила Марина. – В школе мы остаемся и экзамены сдаем. Класс нас отстоял. Там такое было. Мы уже сходили в «Забавушку», отметили.

– Это тебя отстояли, – внесла коррективы Кларисса. – А на меня донесли.

Марина озадачилась.

– Не может быть. У нас никто, кроме… – Она не закончила. – Знаешь, у Рахили ведь есть и другие источники информации. Про Макса и тебя она могла узнать откуда угодно, хоть на улице вас увидеть. А ты думала, если будешь ей пятки лизать, тебе никогда не достанется? Как же… Погоди, а то, что она говорила…

– Ерунду она говорила, – отрезала Кларисса, кидая в свою сумку полотенце и тапочки. – Что я, дура? Скорее она коляску покатит, чем я.

– Ты что делаешь?

– Не видишь – барахло собираю. И диск мой, не забыть бы. Подарочек Пал Палыча. – Она вытащила диск, оборвав Земфиру на очередном «до свиданья». – Платье тебе как? Отдавать?

– Какое еще платье! Постой. Если ты из-за… Так я говорю, все улажено. А Макса ты послала – и правильно сделала.

В сумку полетели солнечные очки, лак для ногтей и пачка фломастеров.

– Плевала я на эти экзамены. Не нужен мне никакой профильный класс, обойдусь. И без школы этой тоже. А Макс, сволочь невозможная, – слышала? – родословной моей недоволен. Я для всех тут дочь сумасшедшей Евы! Так что хватит всех этих выдумок.

Она рывком отодвинула журнальный столик, за которым все обои были в надписях с завитушками и росчерками: «Кларисса». Взяла синий маркер и жирно зачеркнула.

– Вот! Еще раз вам обои испорчу. Да ты что думаешь, я из дому сбегать собралась? Мы с матерью уезжаем. В Москву. Нельзя же у вас навек поселиться. Дядя Алик ее к себе зовет, она от него письмо получила. Там для нее работа есть. Прямо сегодня и едем, Пал Палыч нас отвезет.

Не застегивая сумку, перекинула ее через плечо и зашагала вниз по лестнице, громко распевая:

– «До свиданья, мой любимый город!»

Остановилась.

– Ну, пока. Ничего эпохального говорить не буду. А парень твой… В общем, это мы с Максом развлекались. Он не участвовал. Он все всерьез, типа тебя.

И пошла в машину.

– Павлик, включи что-нибудь, – сказала Марина. – Тишина, как в морге.

– Вот эту, – выбрал Павлик. – Папе она приелась, зато Дора теперь ее ставит. И мне тоже нравится. Бабушка Алла.

 
Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи!
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне ни пророчил…
 

– Вот мы и уезжаем. – В дверях стояла Ева. – Мы были беспокойными гостями.

Марина не стала рассыпаться в любезных возражениях. Она только с удивлением подняла глаза: Еву было не узнать. Покрасилась, переменила прическу и стала своей полной противоположностью – ярко-рыжая, как Кларисса, броская, оживленно-общительная.

– Дом Павлика… Пал Палыча… очень похож на него самого. И вы все тоже… Его тут называют Странный Дом – так это они все странные. Мне кажется, что там, везде – перевернутый мир и только здесь – настоящий. Это единственное место, где снова можно стать нормальным человеком… Снова захотеть жить. Наверное, кораблик помогает.

– Когда как, – проронила Марина.

– Возьми на память. – Ева протянула ладонь.

Это был перстень, дымчатый топаз неправильной природной формы, оправленный в серебро.

– Мне подарил его муж. – Для Евы это был неоспоримый довод, лучшее объяснение драгоценности подарка. – Он дарится на счастье. Пусть оно к тебе вернется.

– Что вы, не надо, спасибо. И говорят, дареное не дарят…

Марина, бессвязно бормоча, с суеверным ужасом отказывалась от перстня сумасшедшей Евы.

– Отдайте лучше Клариссе.

– Дарят, если очень хотят, – повторяла Ева. – Возьми.

Марина безропотно взяла и обратилась к Павлику:

– Я доеду с ними. Провожу. Мне никто не звонил?

– Нет.

Цветные стеклышки круглого окна загорелись под лучами, блуждающими в ветках акаций.

 
                    Я приду туда, где ты
                    Нарисуешь в небе солнце, —
 

пел Странный Дом, исчезая за поворотом.