Текст книги "Молчание любви"

В усадьбе

Илья постоянно попадался на глаза. То у входа в барский дом – он что-то делал с перекосившейся дверью, на которую уже давно жаловалась старушка-смотрительница, и, заметив Аню, пояснил:

– Я же все-таки Плотников. Сейчас попробую извлечь генетически заложенные умения предков.

То в выставочном корпусе, когда она сдавала свою группу Мурашовой, – по любимым «Современникам» та водила публику сама. Аня застала Ларису Ивановну взбудораженной – очевидно, Илья прошелся по авангардистской «Женщине с ребенком», разноцветной и полосатой, и Мурашова ему выговаривала:

– …она такая, какой он ее увидел в двадцатом веке, нравится нам это или не нравится! Может, мы и сами себе в наше время не нравимся, может, нам приятнее было бы быть такими, как эти дамы в старинном зале, и жить их более гармоничной жизнью. Кино и сериалы, например, просто ушли в старину с кружевами и кринолинами, в тоске по гармонии. Но сегодняшняя жизнь абсолютно негармонична! И когда ее такой и изображают, это не оригинальничание, а честность!

И, оставив за собой последнее слово, ушла с группой.

– Все дразнитесь? – поинтересовалась освободившаяся Аня.

– Ну да, – серьезно ответил Илья, выходя на крылечко. – Наговорила бы Лариса Ивановна всех этих изумительных вещей, если ее не расшевелить немного? А так мы узнали, что прекрасные дамы ей все-таки нравятся, – улыбнулся он.

– Святое лучше не задевать, – посоветовала Аня. – А прекрасные дамы вам самому должны нравиться, иначе как их реставрировать?

– Мурашова – великий человек, – легко согласился Илья. – Задевать нельзя, только молиться. Кроме шуток – выставку она сумела сделать. Когда на открытие приезжают министры культуры, бывшие и нынешние, и чины из администрации президента, начинаешь лучше понимать роль ее личности в истории. Конюшня эта чего стоит! Не оборудуй она ее под залы – валялось бы все в кладовках с пауками. Не в барском же доме «Современников» выставлять. А что касается дам – ими занимается исключительно Тишин. Мне достался дядька восемнадцатого века, закопченный и неизвестный.

Они дошли до барского дома, где уже топталась, ожидая экскурсовода, новая группа.

– А к дамам в кружевах я стал относиться гораздо теплее, – поведал Илья на прощание, – хотя мне ближе мурашовская конюшня – сейчас я это так, дурака валял… Так вот, я почти полюбил старинные залы, потому что вы в них работаете.

Специального обеденного перерыва у музейщиков не было, был закуток со всегда горячим чайником, и, когда Аня забежала перекусить, Илья уже стоял там с кружкой и приветствовал:

– Вовремя, Анна Андревна, чайник как раз вскипел. – И невинно осведомился: – Не создается впечатления, что я перед вами все время маячу?

– Хватит выделываться. Прекрати называть ее Анной Андревной, – приказала Карина, которая тут же доставала из сумки свой сухой паек. – Это уже все границы переходит. Аня – деликатный человек, и ты этим бессовестно пользуешься.

– А вы не маячите, – одновременно проговорила Аня. – Вы помогаете старушкам, ведете ученые диспуты и законно пьете обеденный чай.

– Двое на одного, – обиделся Илья.

– Сейчас уйдет и унесет свои конфеты, – прокомментировала Карина. – Ань, он нам тут дед-морозовский мешок принес. Ладно бы рядовые батончики к чаю – нет, всякие шикарные коркуновы и прочие мишки-белочки.

– Ты это к тому, чтобы я мешок оставил, а сам ушел? – прищурил Илья свой серый глаз. – Не бывать этому. Угощайтесь, Анечка, а то она все съест, и оглянуться не успеете.

– Спасибо, – отозвалась Аня, разворачивая «Мишку косолапого». – Конфеты – здорово. У вас день рождения?

И тут Илья действительно смутился.

– Убили наповал, – признался он, не найдя, что ответить. – Нет дня рождения. Просто так. На радостях, что вы все-таки не исчезли навсегда. Я же знаю, что знакомиться в транспорте – пошло, а уже был готов, хотя и безо всяких шансов.

– Чего? Он это что – заговаривается? – вытаращила глаза Карина, но Илье постучали в окошко, и его уже след простыл. – Ань, ты его определенно замораживаешь, он даже на «ты» не решается перейти.

– Я – нет, – кратко ответила Аня. – Может, это твоя пикантная юбочка действует?

– Ладно, хоть «Анну Андреевну» прекратил, – продолжала размышлять Карина. И завершила: – А юбка моя ни при чем – хоть я ее сними. Он на тебя смотреть ходит.

На «красной площади»

В тот день Илья возник еще раз. Аня отпросилась домой пораньше и, чтобы выиграть полчаса, решилась просадить десятку на автобус. И вдруг видит в нем – опять Плотникова! Это уже чересчур. Комплименты и знаки внимания – мило, всегда так приятно почувствовать себя привлекательной, но назойливость – уже раздражает. Тем более что и рабочий день не окончен, и ехать ему вроде как некуда – Аня знала, что Илья прижился в музейском общежитии, со строителями и другими реставраторами, приехавшими на лето.

Впрочем, он ее как будто бы не замечал и, картинно стоя возле задней двери, что-то чертил на карманном компьютере. Позирует? Выделывается опять? Уж так углубился… Но время шло, автобус подъезжал к центру, а Илья все не отрывался от своего КПК – и, похоже, не притворялся. Ане стало неловко: кто тут о ком, собственно, больше думает?

Она сошла на центральной площади, которую называли «красной» из-за новых кирпичных магазинов, выстроившихся стеной, и направилась в «Формозу» и в «Мир игрушки». А потом, на ходу упихивая в сумку сверток, чтобы не торчал, зашагала по «красной площади» – и снова натолкнулась на своего поклонника. Илья стоял на тротуаре, задрав голову и тоже не глядя по сторонам, – он наблюдал, как крепят наверху рекламный щит, и что-то кричал людям на подъемнике. Заметив Аню, разумеется, разулыбался и жизнерадостно заявил:

– Мы снова встретились. А может, нам не расставаться?

Сверху его о чем-то спросили, Илья ответил, потом указал Ане на щит:

– Вот смотрите – моя работа.

– Халтурите? – отозвалась она, не заметив гордости в его словах.

Зато трудно было не заметить долгой паузы, после которой он наконец выговорил:

– Это не халтура. Я сюда для этого и приехал, Селиванов пригласил. – Так звали владельца городской рекламной фирмы.

– Еще один добрый знакомый? – уточнила Аня с оттенком иронии.

– Ну да, – ответил Илья, не услышав оттенка. – У него тут совсем глухо, профессиональных дизайнеров нет вообще. Ляпают как попало – и все тут. Давайте я вас провожу немного.

– Значит, Селиванов – это серьезно. А как же мы? Лариса Ивановна? Тишин? – продолжала не понимать Аня.

– А это для души, – просто ответил Илья. – Лариса Ивановна затащила, я и остался. Почему нет? Реклама же не все время забирает. Потом, интересно, и, говорят, получается. И еще – люди у вас хорошие. Это ценно. Я отвык. Когда с деловым народом общаешься – они, знаете, тоже ничего, нормальные, вроде как мы с вами. Говоришь – понимают, многие вопросы даже проще решать – логика помогает. Но вот пришел к Тишину – батюшки, люди! Такие же, как я. Ничего объяснять не надо – той же породы, понимают все сами, без логики. Поначалу просто блаженствовал.

Аня незаметно улыбнулась – ей знакомо было это ощущение, она тоже испытала его, придя к Мурашовой. Тем более что ее всегда окружали технари – и родители, и сестренка Лиза, живущая сейчас в Москве, и муж были милыми, родными, но все же калькуляторами, бесконечно далекими от того, что ей дорого и интересно. Она привычно с этим мирилась, считая, что все такие, как надо, только она не такая, пока не оказалась в мурашовском окружении – если не в настоящей семье, то уж точно среди людей своей породы, которым ничего не надо объяснять…

– Вижу, я вас разочаровал, – зорко глядя на Аню, заметил Илья, – своим низменным занятием.

– Что вы торопитесь за меня говорить, – пожала она плечами. – Я еще сама не поняла, разочаровали или нет.

– Да что там, сразу видно. Вы на мой щит и смотреть не стали.

Аня непроизвольно оглянулась.

– Ладно, далеко уже. Потом посмотрите, если захотите. А помните, что раньше на этом месте висело? Ну что? Напрягите зрительную память.

Аня напрягла.

– Что-то с трудом… Ерунда какая-то. Лицо молодого дебила, утопические города…

– …и легендарные строки: «Ты нужен России!» Это ж умирающий Базаров говорит: «Я нужен России! Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен?» Трагичная сцена, большей безысходности представить невозможно. «Отцов и детей» в школе проходят, если я вспомнил – и другие могут. А это типа социальная реклама. Я увидел – чуть не сел. Кому взбрело? А ведь взбрело. Раскрасили веселенькими красочками. И такой идиотизм – сплошь и рядом. Вы поглядите на свой город! За что его так? Вон вывеска дикая, с розовыми зубчиками и голубыми колокольчиками. Ваши дети каждый день мимо ходят и привыкают, думают, что так и надо. Воспитываются на китче и безвкусице. А вы говорите: «Селиванов – разве серьезно?» Еще как серьезно, любое дело должен делать профессионал. У девяноста процентов людей нет вкуса, так был бы хоть у тех, кто оформляет эти улицы!

– Ну, Белогорск спасен – вы приехали, – совершенно без насмешки сказала Аня, которой вдохновенная речь показалась убедительной – но хотелось все же посопротивляться. – Я поняла, что это не халтура, что вы в ударе и все у вас получится. А как же дядька, закопченный и неизвестный? Останется в чулане с пауками? Откуда для него профессионал возьмется? Ведь у нас реставрация не заглохла только из-за Тишина с его энтузиазмом.

– Дядьку сделаю, – весело пообещал Илья. – Говорю же, могу параллелить. А вот здесь помните, что висело? Вчера убрали.

Аня не помнила.

– «Край родной НА ВЕК любимый». Годиков сто полюбили – и хватит! Месяц торчала у всех на глазах бредятина с орфографической ошибкой. Никто не замечал! Никто никуда не позвонил, не возмутился – и это в наукограде! – Да хватит вам оправдываться и защищать свою рекламу, – отмахнулась Аня, – убедили уже, что это Дело с Большой Буквы.

Но и Илья махнул рукой:

– Ничего не убедил. Продолжаете считать, что я размениваюсь.

– А вот это вы сами сказали. Какая разница, что я считаю. Наружная реклама – дело перспективное, деньги из воздуха. Зарабатывайте на здоровье. Надеюсь, Селиванов вас оценит по достоинству.

– И буду. – Плотников смотрел упрямо и почти сердито. – Знаете, что я подумал, когда нас тогда давили в электричке? Что если мне так повезет, что у меня будет такая, как вы, женщина, – она никогда не будет ездить в электричке! И сам я не буду. Я на машине домой вернусь. И заработаю на нее не клепанием сладеньких видов для продажи на Арбате!

Аня не нашла, что ответить, язык не поворачивался на подначки или шуточки – слишком было видно, что Илья говорит те слова, которыми не бросаются. Но он тут же утих, расправил брови и прищурил на этот раз зеленый глаз:

– Не заметили, как я вам глазки строил в электричке? Вообще-то, скромно говоря, меня трудно не заметить… А мне в вас сразу все понравилось. Вы вот мою «наружку» отвергли, а я вам даже любовный роман простил. Сразу начал в душе защищать: ну и правильно делает, что читает роман, а не ученый трактат какой-нибудь. Так это трогательно, так по-женски! И Ренуар на обложке. Сейчас так оформляют, я видел – то Магритта на обложку шлепнут, то Энгра, то Дега с балеринками…

Глаза у Ани расширились, но она не стала его разочаровывать. Она поняла, что Илье и впрямь показалось бы трогательным все, что бы она ни держала в руках – «Метрополитен-экспресс», Фандорина, лекции по высшей математике, сборник анекдотов, – и на миг ощутила ту же панику, что и в электричке. Во всем этом уже не было приятной легкости безобидных комплиментов, а была грозная неотвратимость, когда земля уходит из-под ног и становишься сам себе не хозяин.

А Илья продолжал:

– Ну и что, что я один тут разговариваю. Как говорится, меня не любят – это минус, но и не гонят – это плюс… Вы взглядом предметы не двигаете? Хорошо получается, на меня только посмотрите – и задвинете сразу. – И резко поменял тему: – Чья это голова у вас из сумки торчит?

Сверток все-таки не помещался и вылезал. Аня, довольная тем, что опасный разговор прекратился, достала куклу – бравого барбиобразного моряка в белом кителе, с кобурой на боку.

Егор еще больше сдружился с Иринкой, а та не расставалась со своей новой кукольной семьей – на памятные «свадебные» доходы был куплен, как она и мечтала, полный комплект: Барби, ее муж и пара ребятишек. Дети сразу придумали для новеньких потрясающее путешествие на корабле из стульев, затянувшееся на несколько дней. И Аня долго не могла понять, что Егору для игры тоже нужны действующие лица – он использовал вместо них мишек и зайцев, но это было явно не то. Старые Анины куклы, большие, громоздкие, тоже не подходили. Егор ничего не просил, но стало понятно, что надо купить ему… куклу. Кукла для мальчика? Вадим и бабушка с дедушкой отнеслись к идее с сомнением, слишком сильны были стереотипы, связывавшие мальчиков исключительно с машинками и пистолетиками. Но Аня все же решилась.

– Он вполне мужественный, правда? – спросила она Илью.

– Да, вполне, – согласился он, вертя моряка в руках. – Вот только это явный американец китайского происхождения. Можно было русских кукол поискать, я когда-то видел очень неплохих, и с симпатичными нестандартными лицами…

Они уже подходили к «подковке», а с другой стороны, от станции, к дому приближался Вадим, уставший и понурый.

– Это мой коллега, Илья Плотников, – сказала ему Аня, здороваясь. – Корит меня за китайский товар. Говорит, надо было искать русского парня.

Но Вадим, не глядя на Илью, механически ответил, что ему очень приятно, на мужественного парня тоже не взглянул, бросил Ане:

– Подожди секунду, я газету куплю, – и отошел к киоску.

Илья мог принять эту угрюмость на свой счет, но не объяснять же ему, что муж полгода был без работы, а теперь ездит в Москву – два с половиной часа в один конец. И Аня, внимательно взглянув на своего провожатого, попыталась рассеять Вадимову невежливость:

– Что сразу заскучали? Может, я вас представила несолидно? Как вас по отчеству – Кирибеевич?

– Кириллович, – машинально поправил Илья, потом сообразил: – Ах, вон вы как. Ну что ж, можете и так представить. Герой достойный, он всегда мне больше купца Калашникова нравился. Я от своих слов не отказываюсь. И не шучу, когда говорю – давайте не расставаться!

– Да это я, я пошутила, – испугалась Аня. – Что это вы разошлись? Сами со всеми всегда бодаетесь, я и попробовала с вами разговаривать на вашем языке.

– А, бумеранг, значит, – задумчиво проговорил Илья. – Над кем смеются? – надо мной смеются. Ну, так мне и надо. Только с вами-то я всегда серьезно… Пойду. Мои орлы, наверно, там уже закончили.

Подошедший Вадим свернул «Работу для вас» в трубочку, потом засунул в карман, потом вытащил.

– Я от них ушел, – наконец сообщил он, не глядя на Аню.

Лифт опять стоял, и, пока они поднимались до своего восьмого этажа, Вадим рассказал, что в московской фирме, где он уже две недели отработал, обещанных денег выдали вполовину меньше, а обязанностей постепенно прибавляли, и их стало вдвое больше.

– Смысла не было оставаться, – закончил он, так и не поднимая головы, – так даже дорога не оправдается.

Аня молча переваривала услышанное, не сразу поняв, что Вадим опять без работы.

Слишком велик был контраст с лучезарным и напористым Ильей, у которого все получалось, готовым оседлать эту жизнь, взвиться и рассыпаться фейерверком. В голове до этого вертелась мысль о запасном аэродроме для Вадима – слишком уж выматывающими были эти его заработки в столице, но деловые мысли мигом выветрились, и кроме острой жалости к нему она ничего не ощущала. Разве что привычную глухую тоску – никак не выкарабкаться, ничего не выходит. Вот тебе и якорь. Да ведь жалеть его – это одновременно в него не верить!

– Ну и правильно ушел, – решительно сказала Аня, заглушая в себе все эти мысли. – Они наверняка всех новичков так используют, даром заставляют работать. Сначала человек на них пашет, а потом его ставят перед фактом – или в рабы на их условиях, или проваливай. Ты просто вляпался. Плюнь и забудь. Тут не угадаешь, ты не виноват. Карина вон для одной фирмы перевод здоровенный даром сделала, под видом теста.

– То есть ты хочешь сказать, дураков ищут – и находят, – с самоиронией подытожил Вадим.

Дома, в «подковке»

Сон опять приснился. Не страшный, а тот самый. Он повторялся с самой зимы, и Аня его узнавала.

Она спускается в метро. Вокруг обычные турникеты и обычные толпы народа, но это какое-то странное метро. Какое-то другое. В полупустых, ярко освещенных круглых залах беззвучно скользили эскалаторы. Они поднимались и опускались и приводили в другие такие же залы. Раз за разом Аня убеждалась, что путешествовать по этим залам можно бесконечно. Но надо же куда-то ехать! Где-то должны быть рельсы, вагоны, осмысленное движение.

Она начинала искать привычные ориентиры: таблички, указатели. Но знакомых названий не было. Аня вспоминала, что надо взглянуть на схему, чтобы понять, где она и куда едет, – и схема тут же возникала, огромная, в полстены, каждый раз другая. То одноцветная из длинных ломаных линий, то растянутая и витиеватая, со множеством надписей. Аня изо всех сил вглядывалась в них, но это не помогало – буквы складывались в незнакомые слова.

«Как же я доеду?» – думала она, порой ощущая в одной руке руку Егора, а в другой – неповоротливую тяжелую сумку. Иногда бесшумно появлялся поезд, где, плавно покачиваясь, в полусне ехали люди, и ей удавалось попасть туда, к ним. Но вот двери вагона распахивались, предлагая выйти, и снова шла череда пустынных светлых залов. Метро ее не выпускало. Только один раз она вдруг снова оказалась возле турникетов и дверных сквозняков, но оттуда резко хлынула густая черная толпа, дробя на ходу пространство, и вернула ее в лабиринт.

Иногда Аня различала одежду на себе и людях, это были то пальто, то платья – значит, догадывалась она, в блуждании могло пройти очень много времени, целые месяцы!

Тем не менее в метро не было ничего кошмарного, ничего пугающего. Напротив, все происходило, словно так и должно быть, словно эти залы и есть метро, словно эти люди и есть люди, а в бесконечных переходах и заключается смысл.

Сон не мог быть изнанкой реальности. Аню никогда не пугало настоящее метро, она всегда его любила за ощущение свободы и стремительности. Но он и не был ничем, как целые куски бодрствования вроде времени, убитого в очередях. Это было что-то настоящее, равноправное жизни, со своим если не умыслом, то развитием. Ане казалось, что этот сон продолжается и после пробуждения и ночью она видит только фрагменты, в то время как действие, включающее ее образ, протекает где-то без нее, за экраном, – и больше всего хотела никогда не видеть это метро. Как если бы, исчезнув из ее жизни, оно выпустило ее из своей.

Но метро возвращалось, и после ночи блужданий по нему пробуждение было ужасным – осколки жизни, прежде чем, перевернувшись, собраться в привычную мозаику, врезались со всех сторон.

Аня виновато схватила часы: ах да, сегодня понедельник, выходной. Можно не дергаться. Ее выходные всегда были какими-то неполноценными: вокруг текла привычная будничная жизнь, и все интересные передачи и фильмы уже показали вчера. И Вадим уходил на работу. Когда-то уходил… Смешно вспомнить – она всегда хотела, чтобы он остался дома. Но сегодня ему надо куда-то ехать, на очередное собеседование.

Вадим действительно уже был одет и пил свой крепчайший черный кофе. Анин кофе, с сахаром и молоком, снисходительно назывался «какао».

– Пей свое какао, – сказал он, глядя, как Аня медленно бредет по кухне, как выходит на балкон и привычно поднимает глаза к пустому ласточкиному гнезду. – Да что ты все смотришь, они уже не прилетят.

– Как не прилетят?!

– Начало июля, они все уже птенцов вывели, – пояснил Вадим, удивленный ужасом, звучащим в ее голосе. – Может, в следующем году. Я поехал, постараюсь пораньше вернуться, часам где-нибудь к четырем.

– Слушай, я тут подумала, а не провести ли нам Интернет. – Аня вышла в прихожую с кружкой в руках. Какао действовало благотворно, жизнь налаживалась. – Ты пока ничего не говори, подумай в дороге. Ты бы и поиск работы мог расширить, и халтуру легче находить, и, может, часть работы делать дома – не каждый день в Москву мотаться, если все-таки Москва.

– Все это хорошо, конечно, – проговорил растерявшийся Вадим, – а деньги откуда?

– Я узнала цену вопроса и в компьютерный салон заходила – потянем. Как раз те деньги на черный день, их хватит.

– Те деньги? С ума сошла? Это же последние деньги! Тогда вообще ничего не останется, не дай бог, кто-нибудь заболеет…

– А я считаю, черный день уже настал, – нетерпеливо сказала Аня. – Дальше тянуть нечего. Это же на дело, не по развлекательным сайтам лазить. Потом обсудим, на электричку опоздаешь, подумай сначала как следует.

Вадим открыл дверь, а на пороге – Илья и Карина – нарядная, праздничная.

– Вадим, привет. Да ты уже на выходе! Едем с нами в Новый Иерусалим, там выставка обалденная открылась.

– Какая выставка, не надоели они вам? Я на электричку опаздываю.

В жару такую куда-то ехать! Чудны́е эти Анины друзья. Вадим попытался вызвать лифт. Он, если бы не собеседование, ни за что бы никуда не пошел – дома так хорошо, так прохладно. Ну, на Белое озеро можно выбраться в крайнем случае, на пляж, под соснами поваляться… Опять не работает!

– Тогда мы Аню заберем.

– А Егор? – крикнул Вадим уже с лестницы.

– К бабушке заброшу, – ответила ему Аня и недоверчиво посмотрела на гостей: – А там разве не выходной в понедельник?

– Выходной, конечно, но нас ждут. Илюшку какой-то знакомый пригласил, а он – нас. Как раз хорошо, все свои будут, без лишней публики.

– Еще один добрый знакомый, – не удержалась Аня.

Ее лицо в предвкушении поездки было таким оживленным, какого новые друзья и не видели, и Илья ответил широкой улыбкой:

– Знакомиться надо, – довольный, что культпоход состоится.

– Бегом, бегом, одевайся, – подгоняла Карина. – Ты позавтракала? Ну и я тоже нет. Главное, накраситься успела. А ничего, что у меня платье короткое? Там же монастырь. Ну, я зато платок прихватила.

Егор, конечно, захотел поехать с мамочкой, но, услышав, что весь день можно будет играть с Иринкой, успокоился и побежал за своим крутым парнем по имени Фред. К тому же Аня пообещала заехать в Истру и поискать для Фреда в «Детском мире» достойную жену. А дети у него уже были – два Аниных хорошо сохранившихся пупсика.

У подъезда стояла серебристая «ауди». Аня изумилась, глядя на Илью:

– Уже?!

– Нет, эту дали покататься, – засмеялся он. – Моя будет круче.

– Маленький мальчик хочет машинку, – сообщила Карина Ане. – Тема дня. Представляешь, въехал в город налегке, в одной рубашке, зато с карманным компьютером. Как Остап Бендер, без носков и с астролябией. А выехать собрался на шикарном «мерседесе»…

– Могла бы и не озвучивать интимные подробности, – посетовал Илья.

Аня же на секунду задумалась: а почему они известны Карине, а не только ей? Ба, это что – ревность?

И как всегда, поторопилась переключиться с ненужных мыслей – поскорей оттащила Егора от машины, опасаясь за сохранность резинового мишки, насаженного сзади. И кто это придумал – обдавать дорожной грязью и выхлопными газами бедных зверюшек? Как будто на зеркале мало добра болтается…

Любознательная Карина после выставки захотела посмотреть монастырь. Они с Аней пошли прогуляться, а Илья остался поговорить со своим знакомым.

– Экспромт удался, – удовлетворенно сказала Карина. – А то поехали без звонка, как снег на голову, я боялась, что вдруг ты занята или ушла куда-нибудь. Или что твой грозный муж тебя не пустит.

– Почему? – искренне удивилась Аня. Потом сообразила, что Вадим смеющийся, или Вадим, играющий с Егором, или Вадим, рассказывающий анекдот, – зрелище исключительно домашнее, ее друзьям недоступное. Они обычно видят непроницаемое или хмурое лицо и, конечно, считают, что он совсем нелюдимый, сам дома сидит и жену не пускает. Но у Карины был свой вариант.

– А он у тебя совсем не ревнивый, – фыркнула она. – Подумал, наверное, что Илья со мной.

Да ему просто дела до нее нет, пришло в голову Ане. Свет клином сошелся на работе, остальное не важно. К тому же Вадим может попросту не видеть здесь сигнала тревоги. С его точки зрения, какой-то там коллега-молокосос – не соперник. А ревность в нем может бушевать, и будь здоров как – взять хотя бы тот смехотворный случай с гвоздикой.

В студенческие еще годы Ане часто приходилось возвращаться из Москвы на поздней электричке. И вот один раз подсаживается пожилая женщина и спрашивает: «Можно вам подарить гвоздику?» И объясняет, что у нее в Москве живет совсем древняя тетя, за девяносто, все родственники привыкли к мысли, что дни ее сочтены. А сегодня утром женщине звонят и что-то пытаются сообщить, но очень плохо слышно, и она подумала, что тетя умерла. Ну что ж, всплакнула, собралась, купила два цветочка и поехала. А дверь ей открывает тетя, живехонька-здоровехонька. Путаница вышла. «Уж я еле успела этот букет в пакет затолкать, чтобы она не заметила. Везу теперь назад, куда его денешь? И выкинуть жалко, и в вазу не поставишь. Возьмите себе один цветок, а я – второй».

Когда Аня появилась дома с гвоздикой, разразился глупейший скандал – Вадим отказывался верить в пожилую женщину. Аня никак не ожидала, что он упорно, с первобытным гневом будет твердить, что это неправда, потому что такой женщины не может быть. В его систему координат это просто не укладывалось. А вот Илью он и не замечает.

А Илья – может быть? Опять опасные вопросы. И в то же время, если есть вопросы, значит, ничего серьезного и ничего опасного, поспешно успокоила себя Аня. Ведь когда совсем теряешь голову, какие там вопросы. И все же уточнила:

– А Илья что, не с тобой?

– Сама же знаешь, что я – попутная песня. А жаль, – призналась Карина.

Аня возвращалась домой, еще не веря, что сумела выпрыгнуть, что этот день не прибавился к череде унылых и никчемных. Блеклый и безрадостный понедельничный выходной расцветился, превратившись в настоящий подарок. Но благодаря кому – это лучше оставить за скобками.

Она собиралась приготовить ужин, а потом идти за Егором, но дома неожиданно увидела Вадима, приехавшего пораньше, и Егора, которого он уже привел. И услышала странные звуки – скрежет какой-то, потом: чи-чи-чи-чи-чи. – Мы сходили на рынок, – захлебываясь, рассказывал Егор, – мы там его выбирали! Его зовут Джонни!

В просторной клетке с жердочками на разных уровнях, с качелями и зеркальцем, замер маленький желтый попугайчик. При виде Ани он разразился длинной непонятной речью, а потом умолк, нахохлился и сидел так весь остаток дня – привыкал к новой обстановке.

Аня была потрясена: такое приобретение – и просто так, без серьезного повода вроде дня рождения Егора, который будет только через месяц с небольшим. Представить невозможно, что ее муж на такое способен!

– Никуда не улетит, – гордо сказал Вадим – видно было, что он сам придумал загнать в дом птицу счастья. – Всегда наш будет.