Текст книги "Девушка с букетом"

Розовая акация

Показывать пришлось сначала детей. Дочка Павлика, лет семнадцати, несмотря на холод, что-то делала в саду. Когда она подошла поздороваться, Варя так и ахнула: какая красавица! И как похожа на Медведева! Просто всего себя вложил – и светлые кольца волос, и глазищи. Только копия получилась улучшенной, с оттенком утонченности вместо бесцеремонной души нараспашку. Что это она тут в земле возится, вместо того чтобы на дискотеке красоваться, с такими-то кудрями?

– Марина, моя старшая! – представил дочку Павлик, нисколько не скрывая своей отцовской гордости, которая из него так и рвалась наружу вместе с улыбкой. – А это Варя Воробьева, мы в школе вместе учились! Надо ее скорее поить-кормить. Представляешь, старушку-то кокнули – это прямо рядом с ее домом! Она теперь там ночевать боится, между ними даже забора нет. Ну, мы никуда ее и не отпустим, правда?

– Ну что ты, Павлик, не выдумывай, – забормотала Варя, поражаясь, как Медведев с ходу определил и что она боится, и что домой не хочет – только интерпретировал в своем духе, целую комедию разыграл. Неужели это так бросается в глаза? Впрочем, у него всегда был глаз наметан, он сразу выуживал из человека то, что тот меньше всего хотел бы в себе обнаружить.

С крыльца кубарем скатились руки-ноги, собачьи пятнистые лапы – все вперемешку, полетела палка – и огромный бело-серый дог махнул за ней через клумбу. Варя отскочила в сторону.

– Чего не выдумывай? – Перед ней стоял худенький взлохмаченный мальчик. Он пояснил: – Я – Павлик. Чего не выдумывать? Здрасте.

Медведев со счастливым смехом рекомендовал ей младшенького, трепля его по голове и спине, и прибежавшего с палкой дога, точно так же трепля и его. Дога звали Рольд, и Варя сначала порадовалась, что огромная пасть занята палкой, а потом применила на практике умение правильно знакомиться с собаками. Пока Рольд обнюхивал ее ладонь, Медведев пересказывал сыну историю про старушку и дрожащую от страха Варю, только теперь к отсутствию забора прибавилось привидение, которое – как мерещилось, разумеется, Варе – бродит в сумерках среди кустов малины и смородины. Отсутствие преграды подчеркивалось – как будто призраку помешал бы забор… Павлик таращился на Варю с живым интересом, а Марина незаметно поправила брату воротничок курточки и шепнула что-то отцу, который остановил поток своих фантазий и хлопнул себя по лбу:

– Точно, пирог-то! Пойдемте скорей!

В доме Варя сразу почувствовала, что ей становится все лучше и лучше. Мрачных мыслей не осталось в помине. Наверное, оттого, что здесь было хорошо протоплено. А может, мягкие диваны в большой комнате с телевизором так и приглашали на них завалиться, подоткнув под бок разных размеров подушки, валики, а под голову положить вон ту «косточку», упругую на вид. Но Павлик – или лучше Пал Палыч? – тащил ее дальше, осмотреть дом. Варя успела на ходу заглянуть в огромную напольную глиняную вазу, больше похожую на горшок, и увидела в ней… тоже какую-то вазу, а в той еще что-то. Но задержаться было невозможно, потому что Медведев хотел показать какие-то витражи наверху.

– У нас гости, Пал Палыч?

В одной из дверей стояла маленькая, кругленькая, очень уютная женщина с глазками-вишенками.

– А, ну да, наш пирог! – оживился Медведев. – Это наша Дарья Васильевна, помощница по хозяйству. Какой печет пирог со щавелем – ешь и обо всем забываешь!

– Как это – со щавелем? – удивилась Варя. С зеленым луком и яйцом – это понятно, это классика, а щавель ведь трава.

– А пойдемте покажу, расскажу! – гостеприимно указала на кухню Дарья Васильевна, и девушке ничего не оставалось, как проследовать теперь уже за ней.

Но ни рецепт, ни технология приготовления, слава богу, так и не были озвучены. Сам же пирог только что вынули из духовки, и он должен был отдохнуть и, как и всякий сладкий пирог, немного остыть – иначе, если разрезать прямо сейчас, вся вкуснота просто вытечет. Зато Дарья Васильевна предложила Варе кофе, да такой ароматный, горячий, как будто сваренный буквально только что, для нее. Или Варя подоспела как раз к тому моменту, когда здесь готовят хороший молотый кофе?

А Пал Палыч, тоже прихлебывая из дымящейся чашечки, уже рассказывал Дарье Васильевне об убитой ужасом Варе, о погибшей старушке, о привидении и о том, что в соседском доме засела засада, милиция собирается накрыть бандитов, которые непременно вернутся, чтобы найти сокровища, которые не удалось вынести сразу. Оставаться рядом с таким ужасным местом для Вари просто немыслимо, опасно для жизни, пояснил Павел. Дарья Васильевна реагировала так искренне, словно не сомневалась, что Медведев говорит чистую правду: ахала, всплескивала руками, жалостливо смотрела на Варю. А когда Пал Палыч отошел к телефону – с большим сожалением, ведь он только начал рассказ, – домработница подхватила тему:

– Кошмар какой! Прямо на нашей улице! А вы как об этом узнали? Да что вы говорите! Прямо туда пошли?! А зачем? За мальвами? Хотите, я вам зверобоя с липой заварю, сама в том году собирала? Ну, так с собой потом дам… А к Нюре Веретенниковой лучше было и не соваться, ничего бы не получили. Она, не тем будь помянута, из тех, у кого зимой снегом не разживешься. Еще и разоралась бы на всю улицу… Она, знаете, совсем одна жила, родню не жаловала, да и они к ней без надобности не заходили. Захворает разве что. Да она здоровая была как лошадь…

Тут Дарья Васильевна пояснила, что работает медсестрой и прекрасно знает и завсегдатаев поликлиники, любителей полечиться, и тех, кто не ходит туда никогда. Надо же, какую ценную помощницу по хозяйству откопал Павлик! Медсестра в доме с детьми – просто находка. По крайней мере, сама пирогов напечет, сама же и помощь окажет, если кто-нибудь ими объестся или отравится… Варя только хотела порадоваться, что переменили тему, как Дарья Васильевна вспомнила:

– Ах да, Нюра-то! И кто ж ее так и за что? Ну, сварливая была, ну, жадная – но не убивать же за это, в самом деле! Хотя, может, и хотелось кому – да той же родне. Племянник ее на той неделе так и сказал – убить тебя мало, старая грымза! Да мало ли чего скажешь в сердцах. Это они ссорились опять, на весь двор горланили, я сама слышала…

Племянник? Неужели Игорек? – вяло удивилась Варя, прислушиваясь к веселым голосам, доносящимся из большой комнаты. Но в гостях как в неволе. Все, наверное, считают, что она и должна торчать на кухне с пожилой домработницей, что им вдвоем интересно – обмениваться рецептами, сплетничать… Придется терпеть и слушать.

– …Он, видимо, опять денег приходил занимать, племянник-то, – предположила Дарья Васильевна.

Нет, на Игорька не похоже. Должно быть, кто-то другой, про себя не согласилась с ней Варя.

– Он вечно к ней за деньгами таскался, только не получал ничего, алкаш несчастный.

– Да откуда же у бабульки деньги? – усомнилась Варя, чтобы поддержать разговор. – Пенсия, что ли, огромная?

– Как откуда? Какая пенсия! Она же на рынке торговала. Садом-огородом не больно занималась, а все, что само вырастет, тут же на базар тащила. И грибы осенью – знала места, где собирать, да никому не говорила, конечно. Даже своим. В могилу и унесла свои тайны… И чернику, и клюкву продавала. Они дорого идут, если стаканом. Даже бутылки собирала, не брезговала! Да еще шила фартуки и мочалки вязала и носила по электричкам. Это уже зимой – ее никакой холод не брал! Копейку к копейке складывала. Деловая. Сама хвасталась – сорок тыщ накопила на похороны. Памятник хотела с портретом. А племянник-то знал про сорок тыщ!..

Варю спас Павлик-младший. Он влетел на кухню с криком:

– Начинается! Начинается «Рекс»! Готовы булочки?

– «Комиссар Рекс», что ли? – переспросила Варя. – Сериал? Про полицейскую собаку? Он вроде лет десять назад шел.

Оказалось, тогда Медведевы сериал пропустили, а сейчас его повторяют как нельзя более кстати. Павлик, которого невозможно ничем накормить и который выглядел поэтому как Кощей, вдруг начал есть булочки с колбасой, как Рекс на работе. Они ему не надоедают, он их ест и ест, и душа теперь всегда спокойна насчет ужинов, пояснила Дарья Васильевна, она начала было с умилением рассказывать про Павлика, как растила его с годовалого возраста, когда Пал Палыч переехал сюда с детьми из Москвы, но Павлик перебил ее, обращаясь к Варе:

– А вы хотите «Рекса» с нами смотреть?

Варя не заставила себя упрашивать и тут же закивала.

– И булочки с колбасой будете? Или вы за фигурой следите?

– Буду! – решительно заявила Варя. – Чего за ней следить? Это все глупости. Колбаса «Докторская»? Сам тарелку понесешь или помочь?

Горка маленьких круглых булочек дразнилась розовыми колбасными языками с довольно вместительного блюда.

Дарья Васильевна провожала Варю и мальчика растроганным взглядом: гостья не только не чинилась и не кривилась от детской бестактности – она пожертвовала интересным времяпровождением ради чужого ребенка! А когда Варя с непритворным аппетитом умяла булочки, а потом сладкий пирог, не ссылаясь на свою пышную фигуру и всякие там диеты и отдавая честь стараниям домработницы, та была окончательно побеждена.

Варя же наслаждалась сердечностью этого дома. Павлик-старший хотел показать ей свои витражи во время рекламной паузы, но дети их не отпускали: все равно не успеть за две минуты, да и к тому же без солнца никакого вида нет. Павлик-младший окончательно принял Варю за свою, активно обменивался с ней комментариями по ходу фильма, и скоро она уже вместе с ним ахала, вскрикивала и подсказывала героям, что делать. Мальчишка был живчик – по дому носился, как по улице, а во время рекламы прыгал, катался по дивану, скатывался с него на ковер, снова залезал, вскакивал на диванную спинку и съезжал с нее вверх ногами, опять пикировал на пол, тормошил собаку… На экране Рекс радостно кидался обнимать хозяина, валя его с ног, – Рольд делал то же самое. Старшие, однако, на них не цыкали, и вся эта суета почему-то не раздражала, а вызывала невольное желание тоже покувыркаться, Варя поймала себя на этой мысли, но сочла возможным лишь усесться вместе с новыми приятелями на ковре. Марина взирала на них слегка снисходительно – она, должно быть, ощущала себя здесь единственным взрослым человеком: Дарья Васильевна ушла, у нее было ночное дежурство в больнице, а Пал Палыч уже тоже сидел на ковре с тарелкой в руках.

Фильм закончился, и только Медведев повернулся к Варе, как Павлик подлетел к ней с шахматной доской:

– Вы играете? Ну все равно, я уже фигуры расставил и первый ход уже сделал – у меня белые!

– А это что за львы и зайцы? – присмотрелась Варя. – Из киндер-сюрпризов, что ли?

– У нас несколько пешек и фигур куда-то закатились, – объяснил Павлик. – Давным-давно. Вот папа устраивает ремонт – найдутся, наверное. А не найдутся – и не надо!

Почему «и не надо», Варя поняла сразу же, когда фигурка львенка, вместо того чтобы чинно передвинуться на два поля вперед и там остановиться, рванулась прямо в ее ряды и сожрала пешку.

– Ты куда?! Ты чего?! – возмутилась Варя. – Думаешь, я совсем уж чайник, совсем уж ничего не понимаю в шахматах!

Одно дело – чуть-чуть подыграть балованному мальчишке, да ей бы и подыгрывать не пришлось, она только элементарные правила знает, но терпеть откровенную наглость – нет уж, не дождется! Но дело оказалось не в наглости.

– Это же лев, – растолковал Павлик. – Он при всем желании не может ходить, как пешка. Рванулся из засады на свою добычу, разогнался, прыгнул – и готово! Если в игре есть слон и есть конь – почему не может быть льва? Он у нас давно уже постоянная фигура и ходит по своим правилам. Прыгает на сколько хотите полей вперед, но только вперед. Запомнили?

– Ну ладно, – пробормотала Варя.

Она заметила среди своих черных фигур симпатичного бегемотика в поварском колпаке. Профессия, конечно, у него мирная, но сейчас она тоже придумает, как его использовать в военных целях… Однако прыгать бегемоты не умеют, ломиться, давя своих, нельзя, и Варя пока выставила его на передние позиции, чтобы следующим ходом протаранить армию Павлика. Но противная акула на водных лыжах налетела и бегемота сожрала – Варя только заморгала. Так она за одну минуту с пустой доской останется! Марина и Пал Палыч с азартом наблюдали за сражением, которое становилось нешуточным.

Варя нахмурилась. Великолепным щелчком сбила с доски собственную пешку – та полетела под шкаф. Ничего, при ремонте отыщется! Или при генеральной уборке. Потом еще пару пешек. И заменила их дракончиком, пингвином и лягушкой – присмотрев их в коробке для «съеденных» фигур. Усилив таким образом армию, подняла в воздух дракона – захлопали перепончатые крылья – и обрушилась на Павликова слона.

– Это моя авиация, – хладнокровно пояснила она. – Видишь, дракону под силу справиться со слоном. И не вздумай наслать на него какого-нибудь жалкого кролика – вмиг спалит, он у меня огнедышащий.

Павлик зааплодировал и в восторге завалился на ковер.

– Ура! Вы по-настоящему играете, не как другие взрослые! Другие только злятся или хотят скорее отделаться!

– Это какие еще другие? – заинтересовалась Варя. Здесь, значит, всех гостей проверяют на вшивость?

– Майор Фольц всегда проигрывает и всегда сердится! Дядя Алик тоже проигрывает и возмущается, что у него разряд по шахматам, – перечислял Павлик. – Дядя Георгий сразу вынимает какой-нибудь подарок, когда я начинаю к нему приставать. Он ими заранее запасается, когда к нам идет. А дядя Боря, который доктор, любит наши шахматы, только он в Москву переехал…

– Так вы собираетесь, как раньше? – повернулась Варя к Медведеву, услышав знакомые имена одноклассников.

– Еще как, – подтвердил Павлик-младший и очередным ходом вернул Варино внимание к доске.

Через минуту он выиграл, и во второй раз тоже.

– А теперь, – вмешался Медведев-старший, – пойдем покажем Варе витражи!

Варя прыснула.

– В «Незнайке в Солнечном городе», – объяснила она, – архитектор Кубик, кажется, все время хотел показать Незнайке, Кнопочке и Пестренькому какие-то необыкновенные дома архитектора Арбузика. И все время им что-то мешало! То они сначала на швейную фабрику попали, потом еще куда-то.

– В Солнечный парк! – подсказала Марина. – Где шахматные автоматы! С ними бы Павлику сыграть, а не Незнайке! А потом сразу ветрогоны начались.

– А до этого инженер Клепка таскал их еще по всяким фабрикам – где книжки делают, мебель, телевизоры? А бедный Кубик все спрашивал: а когда же дома Арбузика?

Пока Варя с Мариной вспоминали последовательность событий в любимой книжке, из прихожей прибыл Павлик, держа в одной руке пакет, а вынутую из него папку с матерчатыми завязками – в другой.

– А это что? А посмотреть можно?

Тут уже ему было сделано замечание строгим голосом насчет чужих вещей, но Варя махнула рукой:

– Это не чужие, это мои… Вынимай, если интересно. Только осторожно, они там хрупкие.

Но Павлику оказалось это не очень интересным, а вот Марина так и прилипла к Вариным листам.

– Картины из цветов? А как их делают? А это что будет? А правда, что из этих трав варили приворотное зелье? Разве чистотел и одуванчик – колдовские? Вот не знала… И обыкновенная рябина? И обыкновенный лютик? Вот это да! А вы только картину хотели составить – а сам напиток не собирались варить?

Ответы требовались подробные, и Варя отвечала, и про зелье, что его все равно нельзя было варить, потому что она упустила время и не смогла собрать молочай и чернобыльник. Редкостную аралию раздобыла, в чьем-то саду выпросила, а паршивый сорняк пропустила, думала, с ним всегда успеется – и вот осталась без молочая. И еще жемчужницу не нашла, уже без нее собиралась начать. Но все казалось, что еще чего-то недостает, какого-то важного, центрального элемента, на котором строилась бы композиция…

– А у меня есть в саду! – обрадовалась Марина. – Есть жемчужница! Это многолетник такой, да? Мелкие белые корзиночки? Хотите посмотреть?

И они переместились в сад. Павлик-старший обреченно вздохнул и пошел к себе, поняв, что витражи Арбузика до темноты показать не успеет.

* * *

К жемчужницам они продвигались медленно, потому что Варя то и дело останавливалась – то у тонкоствольных акаций с резными перистыми листьями, которые – подумать только! – с наступлением темноты складывались и засыпали, то перед цветником, который представлял собой лабиринт, большой и затейливый. Павлик с Рольдом носились по нему, а когда оказывались в тупике, то просто перемахивали на соседнюю дорожку. Марина поглядывала на них, но без особой тревоги: должно быть, все в доме давно смирились с тем, что эти двое – стихийное бедствие.

– Это настоящий цветник елизаветинской Англии, я его срисовала с книжки и цветы такие же подобрала или похожие, – похвалилась Марина, когда Варя восхитилась лабиринтом.

Ну, наконец-то хоть чуть-чуть похоже на отца! Внешнее сходство, которое сразу бросалось в глаза, потом только оттеняло контраст характеров. Насколько Медведев заполнял собой пространство, настолько его дочь умела быть незаметной, и любому другому его качеству тут же находилось противоположное: говорливости – молчаливость, фамильярности – тактичность, артистизму – естественность. Но поначалу Варя только удивлялась, до чего же дети Павлика похожи на него, особенно младший – точная копия, а еще тому, где же в них хоть что-нибудь от Поляковой. Она всегда была незаметной, но должна ведь была отразиться как-нибудь!

Полякова была в их классе серой мышкой. В науках она не блистала, от общественной жизни отползала по возможности, красота ее тоже так и не расцвела. Потому все так и сели, когда в девятом классе она стала ходить с Павликом. Она и с Павликом! Да никто бы не удивился, если бы с ней вообще никто не согласился ходить! Конечно, она смотрит ему в рот, а Медведеву всегда нужна благодарная публика, но разве у него когда-нибудь был в ней недостаток? Потрясенная Варя пыталась обсудить это событие с Леной, но та только плечами пожимала: настоящая любовь, обыкновенное чудо. Да что он в ней находит, в этой бледной моли? – спорила Варя. А Лена улыбалась немного покровительственно – все-таки она была постарше и говорила совсем уж ерунду – что в Поляковой есть какая-то особенная чуткость и легкость. Легкое дыхание, как у Бунина. Они так подходят друг другу, разве не видишь? Варя не видела и была уверена, что чудо скоро закончится.

Но Медведев и Полякова ходили за ручку, в школу и из школы вместе, и она ему все не надоедала. Тогда и все остальные тоже решили, что это настоящая любовь. Кроме педагогов. Когда романтика продолжилась и в десятом классе, они забили тревогу. Собственно, волновалась только классная руководительница Рахиль Исаковна, но она сумела взбаламутить всех и отравить жизнь влюбленным. Варя помнила бесконечные собрания, комсомольские и классные, где разбирали поведение влюбленных и бичевали их, угрозы исключить из школы и написать какие-то такие ужасные характеристики, с которыми ни в одно ПТУ не возьмут. Для Вари это было увлекательное зрелище – борьба отцов и детей, весь класс разделился на защитников Ромео и Джульетты и тех, кто боялся за собственную характеристику, а из учителей на «детской» стороне был только один историк Иван Платонович. Но каково же было Поляковой, только сейчас подумала Варя. Она вспомнила, как Рахиль орала про коляску, которую та якобы покатит, когда все пойдут на выпускной бал, и поежилась, представив, что это на нее так орут. Но Полякова сидела молча, как всегда, – она никогда не оправдывалась, она вообще ничего не говорила, – а потом шла с Павликом за руку домой.

Самое удивительное, что вытравить любовь не удалось. Опасности, подстерегавшие несовершеннолетних на этом гибельном пути, почему-то так их и не настигли. Самое интересное, собственно, и заключалось в их героической школьной борьбе. А потом Медведев и Полякова уехали в Москву, куда-то поступили, поженились, и больше ничего интересного для публики в обыкновенной студенческой семье уже не было. Кажется, родители их поддерживали и снимали квартиру. Периодически до Белогорска доходили слухи о том, что у них родилась девочка, что Павлик стал хорошо зарабатывать, и о том, что Полякова хочет второго ребенка, а ей, кажется, нельзя. Потом она все-таки родила, но умерла в родах, а Павлик с детьми вернулся в Белогорск.

Конечно, хорошо, что дети получились яркие, подумала Варя. Но все-таки что же в них от Поляковой? Она десять лет видела ее изо дня в день, сидя за соседней партой, – неужели не разглядит хоть какой-нибудь черточки? Но не было ничего. Незаметная Полякова просто растворилась. Как такое может быть? За нее было даже как-то обидно. Хотя сама она, пожалуй, вряд ли обиделась бы – а только радовалась, что они так похожи на ее драгоценного Павлика…

– Такие вам нужны? – Марина показывала на жемчужницы.

– Да, да, это они самые! – спохватилась Варя. – Вот только дождик закапал не вовремя – от дождя или росы они потом бурыми становятся. Сейчас нельзя срезать.

– Ну так я вам в сухую погоду срежу! – тут же предложила Марина. – И акацию, да? Мне показалось, она вам понравилась. А молочай я могу у соседей попросить на огороде! Только скажите, что с ними сразу сделать, пока не завяли, – в книжку положить?

Вон оно что! Чуткость, та самая! Конечно! Варя была так счастлива, что все же разглядела в Марине Полякову, что прямо просияла. Они шли к дому, и Марина приостановилась, вопросительно глядя на нее, – поняла, что это не благодарность, а что-то другое.

– Марина, ты на свою маму похожа! – выпалила Варя объяснение. – А я как раз о ней думала.

Теперь уже Марина просияла. Варя не ожидала от сдержанной девочки такой реакции.

– Правда? – переспрашивала та, пока они шли до крыльца, и все заглядывала Варе в лицо. – Мне такого никто не говорил! Всегда все говорят, что я похожа на папу, и папа тоже! И на фотографиях… Значит, я чем-то другим похожа? А вы никуда не торопитесь? Вы правда у нас сегодня останетесь? Оставайтесь, пожалуйста! Я сейчас для вас комнату приготовлю… Расскажите мне о ней хоть немного! А когда устанете, я сразу уйду, хорошо?

Варя ощущала непонятную неловкость. Хотя чего тут непонятного – она не знает, хоть убей, что рассказать о Поляковой! О невзрачном существе, с которым никогда не происходило ничего запоминающегося! А девочка ждет с благоговением каких-нибудь историй о школьной дружбе, забавных, трогательных! Черт дернул ее за язык с этим сходством!

– Да тебе, наверное, папа все уже давно пересказал, – попыталась вывернуться Варя.

– Папа всегда рассказывает какие-нибудь смешные школьные истории. – Марина глядела на нее серьезно и печально. – Я их действительно знаю наизусть. Он просто боится меня расстраивать. Я же все-таки помню маму – мне семь лет было, когда… Павлик родился. И я потом долго тосковала. Но это же очень детские воспоминания! И я не знаю главного! А папины друзья, которые к нам приходят, – взгляд Марины стал недоуменным, – почему-то никогда ничего не рассказывают. Хотя все любят поговорить, кроме Фольца… Так странно – как будто не знают, что сказать! Я сначала к ним приставала, а потом стало как-то неудобно…

Теперь совсем нельзя было уйти! Варе было совестно за то, что она по-прежнему не знает, что рассказать о Поляковой! Куда бы провалиться? Свернуть разговор о ночлеге и все-таки спастись бегством домой? Но ей представились пустые стены без папы, мамы, бабушки… Она, Варя, два года живет без мамы, и она уже взрослая, а эта девочка – почти всю жизнь! Что же это за жизнь, даже с самым хорошим отцом!

– А давай посуду помоем! – громко предложила Варя, заметив, что к ним приближается Павлик и что Марина чуть сдвинула брови. – А Павлик поможет!

Павлик тут же круто поменял траекторию. С улыбкой переглянувшись, Марина с Варей по шли на кухню.

– А про то, как их в школе травили, папа ужасно любит рассказывать, – тут же продолжила Марина, которой жаль было каждой минуты, потраченной не на главное.

Ну, еще бы! Кто бы сомневался! Героическая роль – вот где можно реализовать свой артистизм на сто процентов! Варе казалось, что она даже видит, как Павлик разыгрывает это в лицах.

– …Я и от Рахили Исаковны об этом наслушалась, – неожиданно добавила Марина – лицо у Вари изменилось, словно появилось привидение, – и пояснила: – Она у нас классная руководительница.

– Да ты что?! – Варино потрясение было неподдельным. – Ее разве на пенсию еще не прогнали?! По-прежнему детей… э-э-э… воспитывает?

– По-прежнему, – с чуть заметной иронией кивнула Марина. – Учителя же теперь на пенсию совсем не уходят.

Затем последовал живой обмен сведениями о прошедших временах и о нынешних – в родной Вариной школе, как оказалось, мало что изменилось, даже форму опять ввели, и любая любовь преследуется все так же, с той же энергией. А ведь любовь, пожалуй, и была в Поляковой главным! Она ни разу не отличилась, отвечая у доски, ни разу не сморозила ничего такого, что застряло бы в памяти, не шлепнулась на физкультуре под общий хохот. Вера ничем не привлекала внимания! Не отрезала косу, когда все их отрезали, не стала блондинкой с помощью перекиси водорода – и внешность, и жизнь ее оставались бесцветными. До тех пор, пока не поразила всех своей необыкновенной любовью, о которой и сейчас вспоминают – вон даже Рахиль не может забыть. Любовь поистине стала ее звездным часом! Ведь она, в конце концов, не свалилась на Полякову, как на Ньютона яблоко. Полякова ее выстрадала, а до этого сумела как-то вызвать, а потом поддержать – значит, не так уж она была проста, как казалась. Значит, она знала о ней что-то очень важное – о той настоящей любви, которая не гордится, не превозносится, не завидует, все переносит… Если Медведев до сих пор остается отцом-одиночкой и никого не приводит в дом, кроме пожилой дом работницы, хотя от желающих наверняка, как и прежде, отбою нет…

– Конечно! – перебила Варя саму себя. – Она умела любить! Марина, твоя мама, умела любить – это в ней было главное! Они все тебе этого не говорили не потому, что этого не знают, а потому, что им это кажется естественным! Так всегда бывает, когда человек и то главное, что в нем есть, настолько соединены, что их не разделить, и главное не видно в отдельности, потому что без него и человека вроде нет. – Девочка смотрела напряженно и молча, из крана текла вода, а Варя торжествовала – она поняла, и это было важно не только для Марины. – Мне когда-то бабушка пыталась объяснить, как это – по-настоящему любить. Это было так красиво, что я слово в слово запомнила, мне же мама память тренировала! Я только не думала, что это может относиться к обычным живым людям – а так, что-то книжное. Да ты сама, наверное, знаешь, из апостола Павла… – И Варя медленно повторила: – Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит… Это же точь-в-точь про твою маму, я только сейчас поняла! А если все так совпадает, значит, бывает такая любовь! Не только в книжке, даже если эта книжка – Библия!

Варя выдохнула и победоносно взглянула на Марину, а та не сводила сосредоточенного взгляда с текущей из крана воды.

– А ведь вы с ней связаны, и раз к тебе перешли какие-то ее черты – не сразу уловимые, но главные… Может, заодно перешло и ее загадочное умение любить – то, чего я до сих пор не понимаю! – весело завершила Варя. – Когда разберешься, поделись со мной, а то до меня так все долго доходит! И три тарелки как следует мы уже час как моем!

Фонарь с улицы немного подсвечивал витраж – синий, узкий, длинный. Варя разглядела лопасти каких-то растений и то ли острова, то ли спины дельфинов или китов. При электрическом свете фигуры вообще сливались, и их было не разобрать – пока Марина с Павликом размещали ее в комнате, пока болтали, перебивая друг друга, прощались, и снова начинали разговор, и снова спохватывались и говорили «спокойной ночи», и опять застревали в дверях… А если всмотреться сквозь цветные стекла, то проступает Маринин цветник-лабиринт – сверху он еще интереснее. Но когда перестаешь напрягать зрение, он сразу же исчезает, и возникает собственное отражение – Варя похлопала ресницами, повертела головой, причесалась перед витражом, а потом еще раз – перед зеркалом.

Надо же, а ведь она ни разу за весь вечер не вспомнила о Зотове! Когда возвращалась домой, впечатления от встречи с ним так переполняли, что не было сомнений – они не отпустят и весь вечер, и всю ночь. А теперь кажется, что она познакомилась с Олегом Александровичем вечность назад, а не сегодня перед обедом. Еще пришло в голову, что они два часа смотрели друг на друга, а волшебные картины счастья, которые вспыхивают всегда моментально, на этот раз вообще не возникли. Ну, не до картин, наверное, было, тут же упрекнула себя Варя. Главное как раз в том, что он не сон и не мираж, и он ей понравился, и она хочет снова с ним встретиться! Он так же реален, как его белые цветы, которые сейчас стоят дома! Но, представив одинокий букет в пустой темной комнате, Варя поежилась и тут же полезла в постель.

На покрывале лежал развернутый журнальчик – там тоже изображен лабиринт, из которого надо помочь выбраться какой-то зверушке.

И куча ребусов и кроссворд, который они только что разгадывали с Павликом. Дети никак не хотели с ней расставаться! Марине нужны были подробные инструкции, как правильно заготовить для Вари растения, потом она возвращалась и предлагала что-нибудь нужное вроде молочка для снятия макияжа и пилки для ногтей, а Павлик вертелся рядом и показывал, какие штуки умеет делать Рольд и какие фокусы с картами – сам Павлик, а потом приволок этот журнальчик с юмористическим кроссвордом, и они его втроем разгадывали еще полчаса. Когда там детям положено спать ложиться? В любом случае раньше чем в двенадцать?

Но Павлик-старший ни о каком детском режиме не напоминал, он вообще ни разу после ужина не появился. А может, он обиделся, сообразила Варя. Она с таким удовольствием переключилась на молодежную компанию, что совсем о нем забыла. Хотя чего обижаться? Она же случайная гостья, а день будний, и завтра тоже. Какие могут быть церемонии? Может, Медведев просто рано спать ложится, он же в Москве работает.

А с чего это он ее к себе пригласил? Когда они вместе учились, Варя ни разу в его доме не была, ни на какой-нибудь вечеринке, ни на дне рождения, ни просто так не заходила, с подружками например. Общались они в школе на уровне «привет» и «дай списать», как с большинством одноклассников. Тогда на этом месте стояла скромная избушка, а когда разбогатевший буратинка воздвиг виллу с витражами, Варя уже была занята своими замужествами и разводами и только замечала, пробегая по улице, то золотой флюгер в виде кораблика, то цветные стеклышки в окнах верхнего этажа.