Текст книги "Сотворение мира (сборник)"

Весна. Дневник

15 мая

Незаметно проклюнулась весна. Солнце теперь долго отражается в теплых лужах, пока они не закроются на ночь тонким ледком. Как окошечком!

Кажется, что в воздухе пахнет лесным костром. Хочется поскорее снять пальто!

Все люди катаются на велосипедах до ночи. Вчера я шла из булочной и видела Слонова. А он никого не замечал. Отец катал его на мотоцикле.

Слонов держал отца за шею и, когда они заворачивали направо, поднял правую руку, как настоящий мотоциклист. Они мчались так, что от них шел ветер. И лицо у Слонова совсем не было похоже на лицо второгодника, а было счастливое-пресчастливое.

Девчонки хвастаются черемухой. Они важно приносят в школу веточки, якобы мальчишки не из нашего класса (из старшего конечно же!) таскают им из леса букеты. Но свидетелей у девчонок нет. Только Ганне-Галине (это все видели!) Туполев подарил букет. Конечно, он ездил в лес. У него прекрасный велосипед, взрослый «Турист».

И за что Воловой такое счастье? На математике я взглянула на нее и тихонечко вздохнула.

16 мая

А сегодня-то! Вот это да! Слонов притащил откуда-то охапку черемухи. Мне притащил! И он не стеснялся ни капли. Не то что я, когда поехала навещать его в больницу…

Слонов воткнул веточки в парту и громко провозгласил:

– Моська, у нас сад!

Серафима ничего не сказала. Девчонки не сводили с нашей парты глаз и громко шептались. А Эллочка (гадина она!) – сразу кривые улыбочки, хмыканья.

– Что за заросли? – спрашивает.

Вызывает Слонова к доске уравнение решать и ехидничает:

– Давай, давай, Слонов! Хотя все равно не решишь. Правда, может, по лесу прогулялся и мозги проветрил!

Олег начал молча собирать все свои винтики-шпунтики с парты, а я стала помогать ему засовывать их ему в карман. Руки у меня заметно тряслись, и Эллочка ядовито вставила:

– Вот-вот, разве только Румянцева тебе и поможет.

Я чуть не заревела от обиды.

Но Слонов уравнение решил. Думаю, на нервной почве. Все-таки он очень неожиданный человек. Но его в классе все уважают. Мне это почему-то очень приятно.

Когда я возвращалась домой из школы, моя черемуха пахла на всю улицу.

20 мая

До чего весной на Пороховых красиво! Даже не верится, что это город. Всё цветет: яблони, вишни, груши. А у нас во дворе рябинка. Папа из леса пересадил. И прижилась! Цветки у нее снежно-мохнатые, как бабочки.

А над кинотеатром «Звездочка» вьются пчелы. Потому что рядом липы. Кинотеатр у нас маленький, а название над ним огромное. Похоже на детский рисунок. Будто ребенок домик нарисовал и надпись написал. «Звездочку» все называют ласково – «Звездулькой».

Желания заниматься нет никакого. (Но я себя переломила – готовилась к годовой контрольной по алгебре на скамейке под рябиной.) Оказывается, не у меня одной нет такого желания!

Назавтра все решили с алгебры сбежать, но не просто так, а культурно. Гущенко, как сорока, принесла на хвостике новость: в нашей «Звездульке» испанская картина «Королева „Шантеклера"»! Главную роль играет знаменитая Сара Монтьель – и поет, и танцует, и красоты неземной. Ну, Гущенко вообще-то часто преувеличивает…

Лично я против прогулов. Какой в них смысл? Мне интересно учиться. Но в то же время на Эллочку лишний раз смотреть…

Короче, только мы навострились на выход, как навстречу математичка, собственной персоной. Наш пострел везде поспел! Обозрела толпу и сразу смекнула, в чем дело. Моментально быка за рога:

– Что, слинять решили? Может, поделитесь – куда?

Волова купилась на ее неожиданно дружеский тон и брякнула про «Королеву „Шантеклера"». А Эллочка – вот аферистка-то! – тут же спрашивает на полном серьезе:

– А меня с собой возьмете?

Все просто обомлели. Такого в нашей школьной жизни еще не было.

– Вы думаете, мне огромное удовольствие с вами на алгебре сидеть? – говорит нам «пе-да-гог». – Я тоже желаю на Сару Монтьель. Правда, перед контрольной это последнее занятие, но ведь перед смертью не надышишься. Вы все равно ничего не знаете. Только учтите: толпой двигаться глупо: попадетесь. Рассредоточиться нужно, а я к вам в хвост пристроюсь. Надеюсь, это останется нашей тайной.

Все впали в телячий восторг. Девчонки просто крыльями захлопали, как куры. Особенно Волова. Хотя и Пожарская цвела. Даже Инка Пескарик благосклонно улыбалась. Эллочка-то, мол, своя в доску. Ну кто бы еще так мог из учителей? Да никто! Метлищев Эллочке лучший билет отдал.

А мне вдруг жутко противно сделалось. На мой взгляд, подобный выверт называется дешевым популизмом. Но я посмотрела на ребят и поняла, что, кроме меня, никто так не думает. (Ни Слонова, ни Алевтины в тот день не было.)

Короче, в кино мне идти расхотелось. Я двинула домой и засела за алгебру. Из принципа. Обошлась без Сары Монтьель. Хотя «Шантеклер», конечно, красивое название.

…А недавно я в русско-испанском словаре вычитала, что «гений», «стойкость» и «характер» произошли от одного и того же слова.

Почти лето. Жизнь без дневника

Саша и представить себе не могла, что случится завтра. По-видимому, «вирус прогулки» с легкой руки Эллочки укоренился и начал приобретать характер эпидемии. После большой перемены по классу зашелестели списки.

Конечно, лучше было бы тайно проголосовать. Как членам правительства. Но для этого пульт нужен, ну и всякое такое. Или хотя бы ящик с прорезью. А у седьмого «Б» ничего такого не имелось. Времени тоже не было, так что решение родилось спонтанно.

На большой перемене Инке Пескарик вдруг стало скучно. Все суетились, списывали друг у друга реферат по истории, а она изрекала:

– До чего же надоела эта историчка со своей культурой! «Возрождение – весна в жизни человечества…» Далась ей эта весна! Весной приличные женщины макияж освежают, «химию мокрую» делают на голове, педикюр-маникюр. Эллочка вон за собой следит – в джерси форсит. Да хотя бы не притворяется, что школьные будни – ее призвание. А у исторички ничего такого и в проекте нет. Или взять Филимоновну, Майя которая. У той тем более – ни «фейса», ни «кейса». Филимоновна совсем сырая! Откуда только выискалась? Над ней издеваются, а она лишь краснеет. Пережиток прошлого, а не женщина. Нормальной шляпки не имеет, ходит в доисторическом малиновом берете, как пушкинская Татьяна. Да и откуда им взять шляпки? Беднота! У моего отца коврик в машине, на который ноги ставят, с их зарплату будет! Ску-у-у-учно… Не устроить ли каникулы для «училок»? Ну почему бы нет? Пусть отдохнут!

Инка, томно закатывая глаза, врастяжку продолжила, уже намного громче:

– Что за фантазия такая – реферат по истории? Все эти Рафаэли, фрески, да Винчи – каменный век! Да еще и первым уроком. В несусветную рань голову напрягать! Ой, а у меня такая весенняя уста-а-алость… Вы как хотите, а я завтра посплю, пожалуй, часиков до двенадцати, как белый человек. Кроме шуток, неужели завтра кто-нибудь потащится «возрождаться»?

Стрела с ядом кураре была выпущена. Каждый предпочел назвать себя белым человеком. Тем более не у одной Инки усталость – у всех усталость и авитаминоз.

Седьмой «Б» дружно голосовал против истории. И физики. Ну и литературы, конечно.

«Кто со всеми вместе?» – было размашисто начертано на листке. А дальше шли подписи. Подписались уже почти все. Даже Сашина подруга Алевтина. Даже культурный менеджер Гущенко. Саша растерялась.

Ей интересно было бы послушать про Леонардо. Но да Винчи-то завтра, а решение надо принять сейчас. Сашу насквозь простреливали уничижительные ухмылки: «Ишь праведница! Такие всегда откалываются».

А больше всего она почему-то боялась, что ее станет презирать Слонов. Он ведь в учебе не рекордсмен. Зато в жизни не слабак. Нет, наверное, такого, чего бы он испугался.

Саша шумно вздохнула и, расписавшись зверским росчерком «Румянцева», передала список дальше.

На перемене все обступили ее парту:

– Смотри-ка, и Румянцева с нами. Ну, крутизна!

Саша почувствовала себя победительницей. Но то была пиррова победа. Она длилась не больше минутки. Точнее, пока в класс не ворвался Слонов.

– Неужели ты тоже подписалась?

У Слонова лицо всегда казалось немножко удивленным – глаза слишком широко расставлены. А тут Саше почудилось, что глаза у него от недоумения вообще разъезжаются.

Но путей к отступлению уже не было. Как можно безразличнее она выдавила из себя:

– А что? Я как все!

– Дура ты! – В голосе Слонова звучало столько удивления и злости, что Саше показалось: сейчас он ее отлупит. – Как все!

На душе у Румянцевой сделалось тускло. Словно свет выключили.

Теперь все окружили уже Слонова:

– Ну ты, Слон, и штрейкбрехер! Трус несчастный… Вот уж на кого бы не подумали!

– Разве вы не знаете, что у Тамары Кирилловны больное сердце?

– A y меня больная ножка и больной носик! – передразнил его Генка Метлищев. – Мало ли что у кого болит! Может, мне скучно на ее уроках?

– Мелкота вы все, недоумки, – тихо произнес Слонов.

Сказал, как ударил. И вышел из класса.

Секунду стояла неловкая тишина, а потом все стали шумно осуждать Слона. И чего, правда, умничает? Если б еще отличник был, а так… И одет во все ношеное, бэушное. Подумаешь, лорд нашелся! Класс разделился на два лагеря: все и один.

В тот день Румянцева хватала тройку за тройкой. Впервые в жизни. Впервые в жизни вечером ей было не до уроков, а ночью – не до сна.

«Я со всеми – значит, я точно права, – думала Саша. – Разве бывает в жизни так, что не правы все и прав один?.. Но почему же тогда остальные тридцать четыре суетятся и опускают глаза, когда на них в упор смотрит тридцать пятый?»

И сразу, спасительной ниточкой, вкралась мысль: «Ну или, например, если правы двое…» Мысль-ниточка не отступала: «Только для этого надо прийти завтра утром вместе со Слоновым! Но как же моя подпись в списке? Скажут – струсила. Хотя… все мы пошли на поводу у Инки. Не быть белым человеком – это же позор!..»

Саша представила вдруг, как Тамара Кирилловна входит в класс своей рассеянной походкой, с улыбкой на челе, под мышкой у нее, может, «Мадонна Литта» или «Джоконда». Тамара Кирилловна порывается встать на стул, на одно колено, в порыве вдохновения, поднимает глаза от картин на класс, а в классе один Слонов в торричеллиевой пустоте.

Майя Филимоновна рассказывала им зимой про Торричелли. Про его опыт. Трубка, а внутри ничего, вакуум. И Саше привиделось, что внутри этого вакуума она сама, Саша Румянцева, отличница и слабачка, которая про гений и характер понимает лишь в теории. В вакууме она, Саша, а кругом ни ветерка, ни вздоха… ни черемухового сада.

Саша подскочила на кровати точно ужаленная.

«А вдруг у Тамары Кирилловны инфаркт случится? Или у Слонова? Болезни ведь из генов вылезают. У него же мама от инфаркта умерла. Он мне рассказывал, когда мы с ним класс убирали. Мне одной рассказал. Как же я забыла?»

Саша зачем-то метнулась к окну. Сквозь белую ночь уже просвечивал новый день.

С трудом дотерпев до семи утра, Румянцева помчалась к Слонову. Она ведь давно знала, где он живет. Даже окно помнила: тюлевая занавеска повешена косо, как придется, а на подоконнике пустая пачка из-под пельменей притулилась…

Слонов распахнул дверь мгновенно. Словно был готов к боевым действиям.

– Ну, ты молоток, Моська! – И засмеялся.

Когда он смеялся, у него глаза сближались и хохолок на затылке подпрыгивал. Как у ручного медвежонка.

Сначала отправились к Алевтине.

Алевтина встретила их без очков. Без них у нее, оказывается, выражение лица совсем беспомощное. Но соображала она всё равно хорошо. Подумала минуту и, как компас, выдала точное направление.

Конечно, и компас, бывает, сходит с ума от всеобщего ажиотажа, как, например, вчера со списками. Но сейчас Алевтина действовала безошибочно.

Через десять минут они уже звонили в квартиру к Гущенко.

– Гущенко, слабо́ стать диссиденткой? Или ты серое большинство? – деловито спросила ее Алевтина.

Про диссидентов Гущенко слышала. Писатель Солженицын был диссидентом. За правду потому что выступал. Его даже посадили и выслали. А он в ответ повесть написал про один день в тюрьме заключенного Ивана Денисовича. И еще разные рассказы политические. Гущенко их не читала, но собиралась, как передовой человек.

Солженицына пока в типографиях не очень любят издавать. Зато произведения его люди от руки переписывают, друг другу передают и потом обсуждают. Вот какая слава! Самиздат называется!

Получается, эта троица в диссиденты метит, а она, Гущенко, так себе?! Серая масса? Ну уж нет!

– Да я, если хотите знать, и кейс к урокам собрала раньше вас, – выдала Гущенко. – И реферат первой сдула. Я к истории готова. Что мне эти малодушные списки? Детский лепет. Я за правду!

В глазах ее читалось торжество. Не выйдет на козе ее объехать!

– Мы примерно так и полагали, – сдержанно подытожила Алевтина. – Ну что, двинули в школу?

В этот момент Румянцева чуть было все не испортила. То ли икнула, то ли хихикнула. Но Слонов вежливо постучал ее по спине:

– Набери воздуха в легкие и досчитай до одиннадцати: способ борьбы с икотой. Старинный. Слыхала о таком?

И они поскакали к Воловой. Потом к Туполеву. Ко всем, конечно, не успели. Но из тех, с кем поговорили, с ними пошло четырнадцать человек. Четверо не открыли дверей. Одной из этой четверки была Инка.

Она стояла по ту сторону металлической двери, в дорогом розовом пеньюаре, и смотрела в глазок.

«Совки! – презрительно прошептала она. – Да чтоб я вас впустила? Не дождетесь!»

Но отчего-то у Инки защипало в носу, когда услышала, как рассвобожденно, радостно гомонят они там, по ту сторону жизни. Дверь у Пескариков была толстая, стальная, точно в сейфе. Но звуки все-таки прорывались.

Лестничное веселье врубилось в тишину дорогой квартиры, как грибной дождь в холодное озеро. Множество ног затопало вниз.

«Думаете, выгадали, дурачье?! Дураки всегда в большинстве!»

Инке явно отказывала логика. Но она продолжала себя успокаивать. И всё равно вздрогнула, когда за одноклассниками звонко лязгнул кодовый замок в подъезде…

Но самое неожиданное поджидало седьмой «Б» впереди.

В заснеженном тополиным пухом дворике у школы стояло еще человек двенадцать во главе с Генкой Метлищевым. Они криво улыбались, глядели в сторону и выжидали, как будут разворачиваться события.

Увидев, что бо́льшая часть класса всё-таки явилась, начали осторожненько лепиться сзади. А Генка, трусливо озираясь, быстро достал из кармана клочки каких-то бумажек и выбросил в лужу. Это были вчерашние, теперь уже ничего не сто́ящие списки…

А урок истории прошел ух до чего интересно! Тамара Кирилловна конечно же принесла с собой огромную репродукцию «Джоконды», скатанную в аккуратную трубочку, и повесила ее на доске. Она здо́рово рассказывала про Леонардо да Винчи и вообще про тайны гениев. Про мистическую Мону Лизу, про то, что люди до сих пор вглядываются в ее улыбку и всё наглядеться не могут, а некоторые от этого творения даже под гипнозом…

А потом Тамара Кирилловна подняла глаза с картины на ребят и строгим голосом спросила:

– Вас вроде бы маловато сегодня?

«Ха! Ничего себе маловато! – снисходительно-нежно подумала Румянцева. – Да, Тамара Кирилловна явно живет «с точки зрения чувства». Знала бы она… Может, мы сегодня ее от инфаркта спасли!»

На перемене седьмой «Б», против обыкновения, не торопился из класса. Вообще они вели себя словно какие-нибудь третьеклассники. Толпились и болтали, прямо как в розовом детстве. А Гущенко вдруг, неожиданно для самой себя, выдала:

– А давайте съездим к Васипову! Чего он там один?

Гущенко произнесла это неуверенно. Боялась, должно быть, что над ней станут смеяться. Но ничего подобного! Ее слова вызвали бешеный шквал одобрения. Инка Пескарик наверняка сочла бы такую реакцию неадекватной.

А неадекватнее всех повела себя Румянцева: то ли подпрыгнула на радостях, то ли описа́ла кружок вальса-квадрата. Это оттого, что про поездку к бывшему однокласснику она уже думала, только ни с кем не обсуждала. Саша давно уже хотела всем предложить Васипова навестить, еще в начале весны, да не решалась.

В тринадцать лет человек часто стесняется быть хорошим, а в глубине души все равно к этому стремится. Ангелы его призывают к образу и подобию Добра. Серафима им это пыталась объяснить в начале года, про всепрощение, про Новый Завет, еще про что-то… Жаль, слушали невнимательно. Они тогда еще сочинение писали, и у Васипова такая фраза была: «Искренность Бога создала человека». Серафима его работу вслух прочла. А сейчас Балерины слова отчего-то явились всем на ум. Телепатия, наверное…

После уроков Саша с Алевтиной медленно шли домой. Настроение было приподнятое, как в праздник. Они говорили про самые важные вещи на свете: про любовь и про самих себя.

Алевтина наконец открыла Саше свою тайну.

Раньше она жила в другом городе и любила там одного мальчика, но он этого не знал. Он тоже ее любил, но она это знала. Он круглый год таскал ей помидоры (это был южный городок, и помидоры созревали на его огороде). И вот она уехала и написала ему письмо. А он не отвечает.

– Ничего, будем ждать письма вместе! – бодро проговорила Саша. – А хочешь, я тебе свои стихи подарю, про любовь, их еще никто не читал. Но мы ему пошлем. Правда, я уже полгода стихи не пишу, но у меня осенние есть.

Алевтина внезапно промолвила:

– Между прочим, я должна тебе сообщить, хоть ты и думаешь только о Накончине… Слонов почти всем девчонкам нравится. А ему нравишься только ты. Это ужасно заметно. Но ты, наверное, не замечала, да? Ты ведь не от мира сего.

Саше показалось, что весь мир моментально замер: и ветер в кронах деревьев, и прохожие вокруг, и воробьи, и трамваи. Оказывается, это она сама остановилась да вдобавок перестала дышать. Саша засопела и шумно выдохнула.

– Что с тобой? – удивленно спросила Алевтина.

Румянцева, невпопад улыбаясь, ляпнула:

– Ой, какой ужас! Я утюг не выключила, чайник у меня на плите, и вода в ванной течет. Возможно, уже пожарных вызвали и водопроводчиков. Побегу скорей домой!

– Ну беги, – с недоумением пожала плечами Алевтина.

И Саша припустила широким спортивным шагом.

Песочные часы перевернулись. Мир медленно возвращался в исходное положение – с головы на ноги. А может, наоборот. Вселенная точно сотворялась заново. Она рождалась из солнечных лучей, которые падали в лужи сквозь грибной дождик.

Саша вбежала в квартиру, схватила ручку и потрепанный дневник. Слова полились свободно, будто сами по себе:

 
Явился на свет гусенок…
 

А дальше пошла строка за строкой. Это было стихотворение. Оказывается, она не разучилась сочинять!

 
Явился на свет гусенок
Без перьев и без пеленок,
Открыт и не защищен.
И снится гусенку сон,
Что стал он взрослым гусём
И жизнь ему нипочем,
Ведь крылья над ним как палатка.
Проснулся гусенок. Сладко
Зевнул и пошел гулять,
Чтобы учиться летать…
 

Весна заканчивалась. Но ей на смену торопилось лето. А летом всегда начинается что-то хорошее. Как новое ЛЕТО-исчисление ЖИЗНИ. Жизни, которую так трудно разложить по страничкам дневника…

Что там, за поворотом?
Сказка-несказка

Посвящается моим друзьям – Наташе и Мите Юнгмейстерам

От автора

Действие второй повести происходит в самом центре Петербурга в XXI веке. Вроде бы всё другое: и время, и школьный быт, и ребята. Но вдруг в ленивом голосе Залёткина прорезываются металлические нотки Инки Пескарик. Кто знает, а может, после школы Инка, удачно выйдя замуж за бизнесмена, стала Залёткиной и сын ее учится теперь вместе с дочкой Румянцевой! Или с дочкой Алевтины, которую, вполне возможно, в детстве называли Тиной или Диной? Очень даже может быть. Впрочем, и водитель Геннадий чем-то подозрительно напоминает Метлищева, так до конца и не повзрослевшего, хотя и научившегося играть в шахматы. Если вы, призвав в союзники фантазию, вглядитесь в лица остальных, наверняка еще кого-нибудь сумеете узнать. В Стулове, например. Кстати, отец его был летчиком…

В жизни часто бывает так, как не бывает и в кино. Почему же не предположить, что герои наши опять встретились в нужном месте в нужное время!. Тем более что родители, как правило, взлетают лишь на ту высоту, которую суждено осилить их детям…

Кстати!. Все персонажи сего произведения, тем более сотрудники Французского консульства, – плод фантазии писателя и к реальной жизни отношения не имеют. Хотя по сути сказка эта не сказка вовсе, а настоящая быль…

Брусникина Варвара, стрелок из арбалета

Варьке приснился сон, что мама вышла замуж за миллионера. Он моментально подарил маме корону из бриллиантов, а Варьке машину «рено». На Новый год у них сразу наметился Париж. Варька подкатила на «рено» к школе – сказать, что контрольную по геометрии она себе отменяет: недосуг, мол. Ее досуг теперь пройдет в Париже, она там будет спаржу есть. Седьмой «Б» конечно же отпал. Директриса уважительно поздоровалась с ней за руку. И вдруг маминым голосом сказала:

– Если ты сию секунду не продерешь глаза, твои макароны превратятся в холодных лягушек.

Варька разлепила веки. За окном колыхалась серая муть: то ли дождь, то ли снег, то ли утро, то ли вечер, то ли зима, то ли осень – не разберешь. И почему действительность так отличается от снов?

Мама ходила по квартире с чашкой кофе. Без короны. И без спаржи. На столе остывали макароны с сыром. Вид у мамы был сердитый. Она показала Варьке на часы:

– Опять опоздаешь! Первым уроком контрольная! Если треугольники подобны, они – что? Помнишь?

Странно устроены взрослые. Зачем маме-то в эти треугольники углубляться? Сидела бы и занималась своей любимой керамикой. Нашла о чем спрашивать. Главное, что до каникул всего ДВЕ НЕДЕЛИ!

– Ой, мама, спишу у Туси. А как ты думаешь, снег хотя бы на Новый год выпадет?

– Для тех, кто списывает, выпадет только «кол» в журнале!

Варька вздохнула. Всё было как всегда, и Париж на горизонте не маячил.

Мама уверена: списывать – достоинство ронять. А у них в классе считают, что достоинство ронять – это пешком ходить или модных кроссовок не иметь. По этой причине Варька уже пять уроков физкультуры прогуляла. Мама узнает – скандал будет. А кто виноват? Варька маме миллион раз говорила, что у нее тапки допотопные – такие сто лет как уже не носят. А мама не понимает. Сидит целыми днями в своем УДОДе.

Удод – это раньше птичка такая была, а теперь так кружки называются. Учреждение дополнительного образования значит. Мама называет его «Домиком». Она там в студии преподает, учит детей кембрийскую глину глазурью покрывать.

Кембрийская глина, конечно, красивая, голубая, и объясняет мама здо́рово, да только в долларах за это никто не платит. Но есть приятный бонус. Варька в «Домике» стреляет. Из арбалета. Бесплатно. Это имеет значение для семьи из двух человек.

Варька бы не возражала, чтобы их стало трое, в смысле… ну понятно. Но маме и в ум не идет «про замуж»! У нее в голове Варькино здоровье, учеба, голубая глина и трубы, которые в ванной надо менять. Ну еще, конечно, мечта о Париже! Мама им всю жизнь бредит, даже французский самостоятельно выучила. Да что толку? Денег все равно нет. А у ЭТОГО просить они не будут. Когда ОН появляется, на Варькин день рождения, мама велит с НИМ здороваться. А Варька не здоровается! Разве это отец, если о собственном ребенке раз в году вспоминает! Недавно притащил две напольные вазы-громилы (не поднять!) с Варьку ростом. Ну и куда их?! Ни уму ни сердцу. К тому же посередине не склеенные. Не успел, что ли, за 365 дней? А если верхняя часть на человека свалится?! Хорошенький подарочек! «Вы, – говорит, – их не трогайте, тогда они век простоят».

Так они уже и простояли. В магазине, всё лето. Только никто не купил. Вот в качестве презента и приволок. Очень ценная вещь, ничего не скажешь! Лучше бы сапоги подарил на зиму! Тоже мне, непонятый гений!

Когда мама с ЭТИМ в академии учились, все думали, ОН второй авангардист Филонов. А никакого Филонова из него не вышло. Нет, Варька никогда художником не станет. Лучше уж из арбалета стрелять. Там по крайней мере результат сразу виден.

Короче, миллионер бы их семье очень даже пригодился. Жаль, что в УДОДах миллионеров не водится!

Варька бежала по Невскому, спрятав руки в карманы, а лицо – в воротник старенькой дубленки. С неба сыпалась студеная мокрая крупа. Бр-р! То ли дело раньше, во времена какого-нибудь Андерсена! Прилетала под Новый год Снежная королева, в своей ледяной серебряной карете, ударял мороз, и…

Варька еле удержалась на ногах. Даже искры из глаз посыпались! Какой-то ненормальный мальчишка в нее врезался! На всем скаку, прямо лоб в лоб! Тоже, наверное, под ноги не смотрел. Извиняется теперь, «пардон», говорит. Какой «пардон», когда шишка величиной с апельсин?!

Варька даже заплакала. Ну что за невезуха? Слезы были злые и горькие. Упади такая кому-нибудь на руку – небось ужалит, как змея. Варька показала мальчишке кулак. Он покраснел и убежал. Действительно, ненормальный.

Ой, да он потерял что-то! Какая-то хорошенькая блестящая вещица, наподобие спичечного коробка, осталась лежать на грязном асфальте.

– Эй ты! Стой! – закричала Варька.

Но мальчишки уже и след простыл.

«Ладно, потом разберемся», – подумала Варька и сунула находку в карман джинсов. И забыла. До звонка-то одна минута оставалась. Только-только хватило, чтоб дубленку – на вешалку, шарф – в рукав, и по лестнице пулей!

Вообще-то Варька не опоздала – в класс влетела, когда звонок еще дозванивал.