Текст книги "Сотворение мира (сборник)"

Иустина, дочь Августа, знаток французского языка

Когда Дина Августовна примчалась в Тусину квартиру, там уже был накрыт стол. Агнесса Федоровна любила общество: она расцветала, когда приходили гости, даже если просто так, без повода и не званы. А тут такой день! Единственная внучка сделалась абсолютно здоровой без помощи семейных врачей, от одного только ее, Агнессы Федоровны, присутствия. День был полон событий, страстей, к тому же снег пошел!

Агнесса Федоровна ненавидела «лысые» будни, которые двигались своим скучным чередом, «без ничего» интересного. Она обожала играть в снежки, а еще она обожала, когда вокруг нее все крутилось и струилось. Скромность Агнессе Федоровне свойственна не была. Даже в юности. Когда учителя упрекали ее за то, что она не умрет от скромности, юная Агния думала про себя: «Смерть от скромности не лучшая смерть». Иначе зачем тогда было поступать в театральный?

В тот день Тусина бабушка развернулась во всю мощь своих кулинарных способностей. Чувство меры было ей несвойственно! Она испекла торт со сгущенкой, очень вкусный и очень вредный. А еще нажарила чебуреков с мясом и оладьев с яблоками. Словом, вагон «ядов», как сказали бы Тусины родители, если бы сидели сейчас за столом. Но они, естественно, были на работе, и слабо́ им было с этой работы сбежать.

Дверь у Думовых болталась нараспашку, у входа валялись Варькины сапожки, а из комнаты доносился смех.

Дина Августовна рассердилась.

– Варвара! – крикнула она с порога. – Ты опять не закрыла дверь!

Дина Августовна забыла даже, что это не их дом, а Тусин и что сначала следует поздороваться. Когда мама на Варьку сердилась, она всегда называла ее Варварой, теряя чувство реальности. Незапертые двери были Варькиным бичом и вечным страхом ее мамы: все матери переживают за своих детей, особенно если растят их в одиночку.

Дина Августовна встряхнула волосами и выронила молодежную заколку-«крабик».

– Ну подумаешь, две-е-е-рь! Это же мелочи жизни-и! – красивым голосом пропела Агнесса Федоровна, вплывая в прихожую и во все глаза рассматривая Варькину маму. – У нас тут такие дела!.. Давайте кофейку выпьем! – И тут же восхитилась: – У вас не волосы, а прямо водопад! Чистое серебро!

Тусина бабушка давно хотела познакомиться с Варькиной мамой, да случая не было. Туся ей уже все уши прожужжала, какая Дина Августовна красавица да как знает французский и, ко всему прочему, художница.

Сказать по чести, единственные люди, которые не замечали красоты Варькиной мамы, были они сами – мама и Варька. Варька – потому что привыкла, а мама – потому что забыла. Варькиной маме некогда было смотреться в зеркало: хлопот полон рот, и трубы в ванной надо менять, к тому же ждет любимая работа в «Домике».

– Извините, я спешу, – досадливо поморщилась Дина Августовна в ответ на любопытное разглядывание Агнессы Федоровны. И покраснела.

Ей стало неловко. Быть неучтивым нехорошо. Тем более с теми, кто тебя старше. Хотя Варькина мама не умела обижать и младенцев, которые еще не разговаривают. Вообще она никого не обижала. Только воспитывала.

– Я бы с удовольствием кофе выпила, спасибо, но у меня там дети одни. Ангелов ваяют. Варька-то где, а?

В ту же секунду Варька выскочила из комнаты. Жуя. За ней – Туся. Руки и лица подружек были измазаны в торте, поэтому Варька держала гармонизатор через бумажную салфеточку. Через салфеточку он не урчал и не сиял.

– Вот она, эта штуковина! Мальчишка какой-то выронил! Пошли торт есть!

– Скиньте вашу шубку! Можно пройти и в сапогах, – проворковала Тусина бабушка светским тоном. – Чашечка кофе – минутное де… – Она не успела закончить фразу.

Лицо Варькиной мамы осветилось каким-то удивительным светом. Словно луна на картинах Куинджи Архипа Ивановича. Дина Августовна обхватила гармонизатор обеими ладонями, и он вновь принялся урчать и вибрировать, как крошечный довольный котенок. На душе у Дины Августовны сделалось тепло и легко. Как будто она вовсе не устала. Как будто она ни капли не спешила. Как будто в ванной не надо было менять ржавые трубы. У нее даже все морщинки на лице разгладились.

Агнесса Федоровна, Варька и Туся стояли открыв рты. От восхищения.

Дина Августовна бережно коснулась виноградной грозди, выгравированной на серебряной коробочке, прочла девиз рода и задумалась – всего на секунду.

– Где у вас телефон? – спросила она решительным голосом.

– А куда будем звонить? – с любопытством спросила Тусина бабушка.

– Во французское консульство конечно же, куда же еще, – без тени сомнения ответила Дина Августовна. – Это не просто коробочка, а частная собственность, фамильная! Вот тут даже выгравировано: «Принадлежит роду Бенуа».

– Раз собственность, значит, дорогая! – с восторгом воскликнула Агнесса Федоровна.

– Похоже на то! – торопливо кивнула Варькина мама. – Род очень древний, герб примерно века тринадцатого. Но дело не в этом. Мне кажется, это какой-то очень важный прибор… А вдруг он медицинский и мальчик без него, например, не сможет дышать?

– Упаси господь! – изменившись в лице, прошептала Агнесса Федоровна, душу которой мгновенно затопили жуткие воспоминания. Чего-чего, а медицинских ужасов из жизни Туси скопилось в ее памяти предостаточно!

Она мгновенно протянула Варькиной маме свой чудо-мобильник:

– Набирайте номер!

Дина Августовна знала наизусть множество телефонных номеров (такая у нее была способность), а уж телефон французского консульства она могла бы повторить, даже разбуди ее посреди ночи. Дина Августовна давно мечтала о Франции. Можно сказать, с самого детства. Выражаясь языком седьмого «Б» класса, в котором училась ее дочь, Брусникина Варвара, Дина Августовна была фанаткой языка и страны, где творили Ренуар, Верлен, Гуно и Эдит Пиаф.

По-французски Дина Августовна говорила достаточно свободно, но сейчас, под воздействием гармонизатора, превратилась почти что в парижанку: французские слова полились из ее уст настоящей музыкой.

Скорее всего, в консульстве ее приняли за свою, а услышав фамилию Бенуа, готовы были соединить чуть ли не с послом. На экране мобильника замелькали разные важные лица, как в телевизоре, когда показывают международные новости. Варька, Туся и Агнесса Федоровна были зрители. Обступив Дину Августовну со всех сторон, они жадно впитывали происходящее, доходя до смысла шестым чувством. Языка-то никто из них не знал! Но тем интереснее!

В конце концов кто-то из значительных персон попросил Дину Августовну туда приехать. Это зрители сразу поняли!

– Здо́рово! – выдохнула Варька. – Прямо сейчас двинешь? Можно, я с тобой?

– Прическу надо соорудить, – авторитетно заявила Агнесса Федоровна.

– Я думаю, главное, паспорт, – веско добавила сообразительная Туся Думова.

И она конечно же была права…

Без паспорта в консульство еще никто не проходил. Ведь там не просто дом, а уже настоящая заграница…

На пороге консульства Варькина мама показала полицейскому свой паспорт. И он прочел вслух:

– «Брусникина Иустина Августовна»… Ну и имечко у вас, гражданка!

Алексей и Август, отец и сын, прадед и дед

Варька сразу полезла на рожон. Хотя она и сама забыла, что маму так зовут. Это прадедушка имя ей дал. И сгинул бесследно. Тогда такое время было: люди пропадали, как в страшном сне. Прадедушка был духовного звания, к тому же юрист. Варькина мама никогда его не знала. А услышала только в сознательном возрасте, когда сменились эпохи, – что вот, мол, отец твоего отца, Августа Алексеевича, теперь реабилитирован, ему возвращено честное имя, поскольку Алексей Августович, достойный человек, никогда не был «врагом народа», а был его славой. Что всё это трагическая ошибка, а ты, детка, на самом деле не Дина, а Иустина, что означает «высшая справедливость».

Справедливость-то справедливостью, только из-за этой трагической ошибки Варькина мама осталась сиротой в семнадцать лет: ее родители рано ушли из жизни, один за другим. Бабушка пережила дедушку всего на один месяц. Катаклизмы истории, как известно, дни не продлевают, а наоборот. Варька никогда не видела своих дедушку с бабушкой, точно так же, как ее мама – Варькиного прадедушку. Иустиной Дина стала в шестнадцать лет, когда, получая паспорт, попросила вписать туда свое настоящее имя. В память о прадедушке Алексее Августовиче. Хотя все вокруг продолжали называть ее Алевтиной, Диной, а иногда даже Тиной, потому что привыкли. Грустная история… Тем более Варька промолчать не могла.

– Имя как имя! – произнесла она с вызовом. – Европейское, между прочим. От него слово «правосудие» происходит. – И добавила язвительно, задрав кверху подбородок: – Латынь надо было учить, молодой человек!

Про «молодого человека» и манеру подбородок задирать она у Тусиной бабушки научилась. Агнесса Федоровна всегда умела пригвоздить словом, если ее обижали.

Полицейский, понятно, разозлился.

– Без сопливых разберемся! – огрызнулся он. – Но, вспомнив про свой международный пост, важно закончил: – Вы, гражданочка, проходите, а ребенок… мимо.

– Как это – мимо?! – возмутилась Варька. – Да если бы не я…

– Извините, – строго сказала Варькина мама, оборвав Варьку на полуслове и грозно сверкнув глазом, – но ребенок вписан в мой паспорт и пойдет со мной.

Глаза у Дины Августовны были цвета морской волны, сине-зеленые, но, когда она гневалась, становились просто зелеными, как крупный крыжовник, который умеет колоться. Она решительно взмахнула пепельными волосами – заколка-«краб» выскользнула и шлепнулась на мокрый от растаявшего снега асфальт. Варька хотела поднять «краб», но не успела.

Тяжелая консульская дверь распахнулась, оттуда стремительно вылетел какой-то высоченный человек, схватил заколку, галантно протянул ее маме и что-то такое сказал, парижское. «Силь ву пле», что ли. Варька не успела перевести: они в школе английский и немецкий изучают, по французскому только факультатив, первое полугодие. На лице у человека было написано ошеломление. А полицейский сразу взял под козырек.

«Консул, не иначе!» – мысленно возликовала Варька. И посмотрела на полицейского в упор: что, мол, съел?

– Ваш паспорт, мадам, – произнес «консул» по-русски, с красивым акцентом. Он вообще был очень красивый, несмотря на то что рыжий.

«Прямо как я», – подумала Варька. Не про красоту, конечно, – про рыжину. Только у нее никогда не было такой снежно-белой пряди на лбу. Галька Таратайкина, по прозвищу Мать невесты, однажды явилась в школу с подобной разноцветной прической после мелирования, но у той эффект вышел куда слабее.

Мама от французского пристального взгляда слегка растерялась и вместо правого кармана залезла в левый и вытащила Ангела, которого вылепил Илья Стулов, гений и хулиган.

Варька вдруг заметила, что Ангел похож на маму: у него были такие же серебристые волосы, а взгляд устремлен ввысь. «Консул», судя по всему, тоже это заметил, потому что натурально застыл. Окаменел. На секунду. В следующее мгновение он уже распахнул перед ними дверь, нетерпеливо отмахнувшись от полицейского, попытавшегося ухватить Варьку за локоть.

Варька гордо прошествовала мимо стража порядка, незаметно показав ему язык.

Илья Стулов, Амур судьбы

Когда Дина Августовна куда-то ни с того ни с сего умчалась, Илье Стулову сразу стало скучно. Всё ж таки скульптор он был пока не взрослый, хотя и гениальный. И что греха таить, на весь их третий «Э» один. «Э» – потому что класс у них считался экспериментальным. Илья попал туда случайно, и назад уже было никак: все остальные – «А», «Б», «В» – были абсолютно заполнены, а конфликтовать и добиваться его бабушка не умела.

Бабушка Стулова была тихая старушка и радовалась, что внучка́ вообще приняли. По правилам им полагалась другая школа, через три дороги и два перехода, а эта, ближняя, относилась к другому микрорайону, потому как жили они на другой стороне Невского проспекта. Получалось, что Невский проспект все равно что река Днепр у Гоголя, до середины которой долетит редкая птица. Бабушка Стулова обожала Гоголя, она его Илье с младенчества читала вместо русских народных сказок. Может, оттого ее внук и сформировался такой фантастический, что ни один учитель не умел с ним сладить. Остальные дети в «Э»-классе были нормальные, послушные, хотя и экспериментальные. А Илья Стулов абсолютно непредсказуемый. Все гении, наверное, такие.

Бабушка очень волновалась, когда он бродил один по улицам с большим движением. Она была спокойна, только если он находился в кружке керамики. Дина Августовна к нему подход нашла, талант раскрыла. Бабушка в Дине Августовне души не чаяла: она ведь не сомневалась, что ее мальчик особенный, только никто ей не верил. А Дина Августовна поверила! Эта учительница для бабушки Стулова была главней всех остальных учителей, даже директора. Когда бабушка с ней говорила, пусть и по телефону, всегда кланялась. Из большого уважения. Короче, Илья Стулов к Дине Августовне прилепился, как иголка к магниту.

Бабушка и не подозревала, что сейчас, когда все остальные керамисты продолжали ваять, внучок, выскользнув за дверь, гуляет по набережной реки Мойки, под снегом и дождем. Он даже свою вязаную шапку забыл надеть. Да не беда! У него топорщилась такая шевелюра, что никакой холод не страшен. Голова Ильи была вся в кудрявых колечках, и теперь они радостно курчавились на воле как хотели. Стулов держал в руке кусок глины и смотрел, как падает снег. Снег падал отвесно, словно гордая птица орел со скалы.

Илья даже начал лепить орла прямо на улице. И вдруг, за переходом, увидел большого мальчишку, который плакал. Мальчишка ничего не замечал – ни снега, ни прохожих. У него было такое лицо, будто он потерялся. Стулову стало его жалко. Юный скульптор перебежал на красный свет и толкнул незнакомца в бок:

– Эй, ты! Чего происходит, а?

Но у Стулова в руках не только глина была, еще и стек, которым гениальные скульпторы лишнее отсекают, чтобы из комка глины вышел шедевр. Стулов своим стеком Жюля (а это был именно Жюль) слегка уколол. Нечаянно, конечно. Но больно. Как Амур – стрелой.

Жюль вздрогнул и вернулся в реальность. Но она-то как раз была нереальная. Как сказка-несказка. На землю летели снежинки, стаей, словно бабочки-капустницы, а перед ним стоял Амур. Купидон. Кудрявый, щекастый, с длинными ресницами. Амур сжимал в своей пухлой руке что-то похожее на стрелу и улыбался. Точь-в-точь как на рисунках у Жана Кузена Младшего, только одетый. Жюль этого Купидона буквально позавчера видел в Эрмитаже, на выставке: туда пригласили отца, а тот взял с собой Жюля.

Кузен Младший – потрясающий рисовальщик! Жюль его обожал! Все работы знал наперечет: и в Лувре, и в Национальной французской библиотеке..

Жюль наморщил лоб и пробормотал:

– Один из крупнейших мастеров Ренессанса, не избежал влияния школы Фонтенбло…

Жюль был настоящий знаток искусств, недаром он изучал живопись, скульптуру и архитектуру в парижском коллеже и в школе при Русском музее.

Потомок древнейшего рода Бенуа, несомненно, находился в шоке. Именно поэтому дальше он сделал то, чего в обычной ситуации никогда бы себе не позволил. Он ущипнул за щеку сначала себя, а потом Стулова, чтобы убедиться, что всё это не сон. Щека Амура была вполне реальной, упругой, на аппетит он никогда не жаловался, особенно предпочитал пончики: они у бабушки получались очень вкусные. Отсюда и упругость щек.

Стулов не успел даже отпрянуть. Стоял и моргал своими длинными ресницами. А потом возмутился:

– Ничего себе прикол!

Сказать по правде, от нахальства этого странного мальчишки Илья оторопел. Обалдел просто. Не знал, что ему делать – драться или смеяться.

А мальчишка вдруг произнес красивым колокольчиковым голосом (по-французски, разумеется, потому что когда человек нервничает, он всегда говорит на своем родном языке):

– Э тю Амур? Э тю дюн конт? Э тю дюн сьель? (Что означало: «Ты – Амур? Ты из сказки? Ты с неба?»)

Стулов ничего не понял, кроме слова «амур» и того, что перед ним – француз. А к Франции, благодаря Дине Августовне, гений и хулиган Илья Стулов относился с почтением. Хотя какое-то легкое презрение к незнакомцу и тренькнуло в его душе из-за слова «амур». Юное дарование это слово перевел совсем не как «купидон».

«Тю-у – подумал Стулов. – Тоже мне, амуры в голове! Да никакая девчонка не стоит того, чтоб из-за нее посреди улицы рыдать!» Но вслух, понятное дело, ничего такого высказывать не стал. Из дипломатических соображений. Жалко, что его сейчас Дина Августовна не видит!

– Ты, знаешь, э-э-э… Смотри на вещи проще! Древний царь Соломон говорил, что всё проходит, пройдет и это, – философски изрек третьеклассник Стулов.

Стулов даже покраснел от удовольствия, что он такой эрудированный, недаром в «Э» классе учится. И опять подумал: жалко, мол, что Дина Августовна его сейчас не видит.

– Нет, это не пройдет, – печально произнес Жюль. – Я одну вещь потерял, от мамы осталась, бесценную…

– А где твоя мама? – спросил Стулов. – Она… – и поперхнулся воздухом.

Внезапно до Стулова дошло. Про маму.

Свою маму он не помнил – не было и не было. Когда не помнишь, легче. И потом, с ним всегда рядом бабушка. Она ему пончики печет, на керамику водит. Вот если б с бабушкой что случилось… Стулову стало страшно. Раньше такая мысль никогда ему в голову не приходила, а сейчас пришла. И от этого в горле у Ильи сделалось холодно и как-то больно. Но Стулов тут же взял себя в руки. Нет, его так просто не возьмешь! Недаром ему бабушка с младенчества Гоголя читала. А от могучей литературы и дух крепче!

Стулов слегка опустил голову, как будто собрался бодаться, словно был не третьеклассником, а кузнецом Вакулой. Между прочим, амуры тоже так поступают, когда поворачивают судьбу человека.

– Снежинка мне в рот влетела и растаяла, потому я и поперхнулся. Смотри, какой снег валит! – объяснил Стулов Жюлю. – А твою вещь мы найдем, всё обыщем, а найдем. Вот, на память тебе! Бери! Дарю.

И протянул Жюлю орла. Каким образом Стулов его изваять успел, никому не ведомо. В последнее время с ним постоянно это происходило. Стулов умудрялся лепить даже во время разговора, сам того не замечая.

Жюль вежливо поклонился:

– Мерси боку! Большое спасибо! – И добавил ни к тому ни к сему: – У меня сегодня день рождения. Этот подарок – первый!

Стулов заулыбался до ушей. Он любил дарить. Он, когда дарил, цвел от радости.

В этот момент в городе вспыхнули фонари. Прямо как в кино! Жюль встал под фонарь, чтобы лучше рассмотреть орла. Орел вышел замечательный! Чем-то он напоминал старинное японское нэцкэ, а еще он был похож на деда Кристофа! У деда такой же непреклонный взгляд, будто он все время смотрит на солнце и не может позволить себе моргнуть. Мама так говорила. Когда мама была жива, все дни рождения Жюля превращались почти что в национальные праздники. А отец…

– Вуаля! Мне срочно надо во французское консульство, – окончательно пришел в себя Жюль. – Отец с ума сойдет, то есть, наверное, сошел. Когда светло, я ориентируюсь по зданиям барокко, а когда темнеет, немножко заблуждаюсь. Я заблуждался сегодня.

– Это точно! – заметил Стулов. – К тому же снег идет. А мы с тобой стоим, как два памятника. Я знаю, где консульство, здесь же, на Мойке, только на другой стороне Невского, недалеко от Дворцовой площади. Я там часто гуляю. Бежим, покажу! А твою вещь мы завтра поищем, снег растает и поищем.

И Жюль пошел за Стуловым. Навстречу судьбе. Стулов несся первым. Вылитый Амур! А Жюль быстро не мог. Жюль боялся потерять орла. Он нес его осторожно, будто бы тот был живой и мог улететь.

Геннадий, главный свидетель счастья

Стулов всегда знал, что он счастливчик. И знал почему. Потому что он не просто гений, а еще глазастый. Некоторые гении ходят как будто на ощупь, ничего вокруг себя не замечают. А от его взгляда ничего не укроется, даже если он бегом бежит. Может, их совсем бы с Жюлем снегом завалило и они промокли бы насквозь! Так нет! Стулов зонтик нашел! Зонтик совсем новенький, в урне валялся, прямо на переходе через Невский. И ведь сколько человек там толклось, а такую замечательную вещь никто не углядел. А Стулов сразу просёк. Раскрыл зонтик и понес его над своим новым другом. Жюль чего-то опять разволновался, по-французски говорить начал, а потом перевел. Посмотрел на Стулова торжественно и сказал:

– Это зонт Бенуа! Ты следопыт! Да! Завтра, когда снег истает, оттает…

Тут он немного в русской грамматике запутался, но это не суть: Стулов уже всё сообразил и закивал. У Жюля надежда появилась, что завтра они его важную вещь отыщут! Да кто бы сомневался! Стулов чего хочешь найдет! Эх, жалко все-таки, что его сейчас Дина Августовна не видит…

Мужская дружба очень загадочная вещь. Она может начаться с чего угодно. С драки, например. Или даже с горя. Причем в один момент и на всю жизнь. Без лишних слов.

Мальчишки почти уже до консульства дошли, с орлом и с зонтом, когда Жюль вспомнил, что они еще не знакомы. Ну и протянули друг другу руки: Жюль, мол, Илья.

Тут-то их, голубчиков, Геннадий и обнаружил. По правде сказать, так бы и вмазал – одному и другому. Под зонтиком, видите ли, гуляют, а родители из-за них седеют. На что Геннадий спокойный по жизни, а тоже запсиховал. Геннадий был реалист. Он Жоффре сразу сказал: «Найдется ваш наследник, никуда не денется». Но когда начало темнеть, а от мальчишки ни слуху ни духу, Геннадий крякнул с досады и, никому ничего не докладывая, сел в машину и отправился на поиски – медленно поехал по набережной. И ведь не зря выбрал это направление!

– Бонжур, месье! – ехидно сказал Геннадий.

Сграбастал мальчишек в охапку да и доставил своему шефу и другу Жоффре Бенуа. Мелкого тоже привез. Не оставлять же одного на улице! Шутка сказать, ночь на дворе!

– Чересчур самостоятельные стали! – обронил Геннадий в сердцах, выразительно постучав себя по лбу.

Потом выдохнул, подумал с минутку и подарил-таки имениннику что хотел – атлас автомобильный. Чтоб больше не терялся, а гулял с умом, по карте. Геннадий был отходчив: все русские такие.

Но вот что его удивило: зонтик оказался тот самый, что Жоффре днем в урну бросил, просто чудеса в решете! Геннадий и не подозревал, что чудеса лишь начинаются (он вообще в них не очень-то верил).

Одним словом, привел он мальчишек в кабинет к шефу. А там «полна горница людей», прямо как в загадке про арбуз. Геннадий любил загадки отгадывать, всякие ребусы, кроссворды. Дальше и случился кроссворд, натуральный.

Сначала сын месье Жоффре заметил девчонку. И просиял так, будто год ее не видел. Девчонка была похожа на него, словно близнец, только волосы у нее порыжее. Они смотрели друг на друга, как будто глядели в зеркало. Девчонка протянула Жюлю какую-то блестящую коробочку. Коробочка заурчала и заискрилась каким-то неземным светом. Геннадий так и замер.

Но это еще не всё. В кабинете находилась женщина, очень даже симпатичная. Мелкий мальчишка сразу к ней кинулся – сын, видать. Надо же, как всё совпало! Просто вечер встреч. Она его обняла, хотя Геннадий смекнул: отшлепать хотела, и скорей стала по телефону звонить, домой наверное.

А самое главное – это лицо Жоффре. Такого лица Геннадий никогда у него не видел. Жоффре смеялся. Молодея на глазах! Жоффре смотрел на своего сына, на женщину с серебряными волосами, на девчонку, которая была такая же рыжая, как он сам, на пухлого маленького мальчишку, который скакал от восторга, и смеялся. А потом продекламировал что-то по-французски, что-то про «филе», но в рифму.

И женщина поняла, что он сказал, и тоже вроде засветилась, и посмотрела на него долгим взглядом, как бы узнавая. Будто когда-то потеряла его надолго, а теперь нашла.

Странное дело, под урчание таинственной коробочки Геннадий французский начал понимать. Он этого языка, факт, не изучал, но смысл стиха постиг, решил кроссворд этот. Ключевое слово тут было – «счастье».

Против счастья Геннадий ничего не имел. Даже если ты счастью всего лишь свидетель, чувствуешь себя отлично, как в праздник. Геннадий даже улыбнулся. Глазами. Жоффре подошел к нему и шепнул тихонько:

– Запомни, друг, этот день, тринадцатого декабря!

А громко месье произнес:

– Сегодня день рождения моего единственного сына, Жюля. Ему исполнилось тринадцать лет. Пора выпить чаю и задуть тринадцать свечей на именинном торте.

Вздохнул, собрался с духом и добавил решительно:

– Мадам Иустина, я приглашаю вас с дочерью и с этим прекрасным ваятелем Ангелов посетить Францию и провести Рождество в нашем родовом замке на Луаре. Вы не против?

Девчонка тут как завопит:

– Ур-ра! Мой сон сбылся!!

Вот так. Хотите – верьте, хотите – нет.