Текст книги "РУССКАЯ ЖЕНА"

Глава 1. Нежеланный ребенок

Мы все рождаемся невинными… Я появилась на свет в морозный январский день Русского Рождества – в древнем городеКиеве. Хотя я родилась здоровым и крупным ребенком, моими первыми картинками окружающего мира явились стены больничной палаты и решетки маленькой кроватки. Сначала я лежала в одной из Киевских больниц, а затем молодая женщина закутала меня в тёплое одеяло и повезла на железнодорожный вокзал. Молодой человек, стоящий с нами на перроне, заботливо проводил женщину в вагон – на глазах у него были слезы. В отличие от него женщина выглядела удивительно радостной, и всё время пыталась его успокоить: «Всё будет хорошо! Мы ведь её скоро заберем!» Когда она беззаботно помахала ему на прощание рукой из вагонного окна, ему показалось это таким разительным по сравнению с его собственным ощущением неминуемой потери, что у него больно сжалось сердце…

Когда поезд прибыл на платформу одного из Московских вокзалов, женщина подхватила живой сверток и отправилась в другую больницу. Там она положила меня в кроватку, опять помахала рукой и, весело напевая, исчезла в белом проёме двери. Большая неуютная палата стала моим домом в течение последующих десяти месяцев. Я думаю, мне не очень нравилось лежать вот так одной в кроватке, хотя там были и другие дети, такие же маленькие и никому ненужные. В палату попеременно заходили медсестры в белых халатах – покормить и переодеть маленьких «отказничков», но они тут же уходили, и наступала тишина, только изредка прерываемая жалобным плачем.

Я тоже поначалу плакала – иногда часами, иногда днями, но никто почему-то не приходил на мои крики. Наверно в какой-то момент я осознала всю бесполезность этого занятия, и поэтому замолчала, терпеливо ожидая следующего прихода сестер. Чаще всего меня навещала одна немолодая женщина, работающая здесь главной сестрой-хозяйкой. Она мне очень нравилась, так как она была особенно внимательна и проводила со мной много времени. Её звали Евдокией, и я всегда протягивала к ней свои маленькие ручонки, завидев её приземистую полную фигуру в проёме двери. Дело в том, что для детей двери в больнице всегда олицетворяют надежду. Когда же я научилась произносить первые слова, я стала называть эту женщину мамой. Ей это нравилось, и она не возражала.

Когда мне исполнился годик, врачи сказали Евдокии, что она больше не может держать свою внучку в больнице, и поэтому подготовили меня к выписке. У нее не было своего жилья – она всё потеряла во время войны, и теперь вот уже много летжила в небольшой комнатке при больнице. Она написала своему сыну и невестке письмо, в котором спрашивала, собираются ли они забирать своего ребенка, на что они ответили вынужденным согласием.

Я опять оказалась в поезде, совершенно не понимая, что происходит вокруг, и куда мы едем. Когда мы прибыли в Киев, всё та же молодая пара отвезла нас в большую коммунальную квартиру, которая и стала моим новым домом. Небольшая комнатка была явно перенаселена – в ней уже жили четверо взрослых и двое детей, и я никак не могла понять, кем мне приходились все эти незнакомцы. В начале 50-х годов жилья в Киеве катастрофически не хватало, и многие люди жили в подобных условиях. В квартире было еще три комнаты, в каждой из которых проживало по 6-8 человек, которые делили одну-единственную кухню, ванную комнату и туалет. Горячей воды и центрального отопления не было, и жители квартиры обычно топили печки и нагревали воду.

Мне не очень нравились все эти новые люди – мои новые мама и папа, а также мамина сестра Лена с мужем Лесиком и двумя детьми. Я всё время убегала от них и пряталась за надежную и знакомую спину Евдокии – она еще долго оставалась для меня мамой. В комнате было очень неуютно и временами даже страшно – окружающие люди пугали меня постоянными раздорами, криками и выяснением отношений. Говорят, если посадить много крыс в одну клетку, они становятся очень агрессивными и начинают друг друга грызть. Моя новая мама казалась очень далекой и безразличной, но это меня мало беспокоило – для меня она была просто тётей, спящей на соседней кровати.

Мама потеряла своих родителей очень рано –отец умер, когда ей было всего девять лет. Он был военным командиром, и когда он ехал на велосипеде в свою часть его сбил на перекрестке военный грузовик. Это был 1939-й год – в Советской стране всё еще бушевали жесточайшие репрессии, поэтому его смерть могла показаться подозрительной, но я никогда не слышала, чтобы в семье это кто-то обсуждал. Мама была самым младшим ребенком в семье, и всегда чувствовала себя в полной безопасности за спиной старшей сестры и двух братьев. После войны их мама вернулась с девочками из эвакуации в Киев и, устроившись на работу в Почтамте, получила от них небольшую комнату, а братья Феликс и Вадик остались на какое-то время в Армии, а затем демобилизовались и осели в городе Ленинграде.

Через одиннадцать лет после смерти отца умерла от рака и их мать – к тому времени братья, а также сестра Лена уже обзавелись семьями. Маме было всего двадцать лет, и жизнь показалась ей очень несправедливой. Почему родители так рано ушли? Почему никто больше не обращает на неё внимания? Но, имея внешность неотразимой голливудской звезды, она быстро поняла, что внимание можно получить очень легко и в большом количестве – особенно у мужской части населения.

Однажды мама сильно влюбилась, но сестра убедила её в том, что этот человек недостаточно хорош для неё – он был из простой семьи и без высшего образования. Мама послушала сестру, но так и не смогла забыть свою любовь, и поэтому вскоре пожалела о своем решении. После потери любимого человека жизнь показалась ей еще более несправедливой. Кто-то должен был за это заплатить! Теперь она принимала свои собственные решения, которые оказались не самыми лучшими, и выбрала путь мести, манипуляции и саморазрушения, направив все свои силы на то, чтобы наказать и избавиться от самого близкого и родного человека – от своей сестры.

План мамы был до гениальности простым и до неприличия коварным. Обе сестры всё еще жили в маленькой комнатке, доставшейся им от матери, но так как семья Лены состояла из четырех человек, её шансы на владение комнатой оценивались намного выше. Наверняка маме однажды пришла в голову мысль, что она тоже может быстро создать семью, и тем самым увеличить свои собственные шансы на комнату.

Она встретила моего папу в городе Горьком, куда ездила навестить свою Университетскую подругу Лору. Папа, недавний выпускник Юридического факультета Московского Университета, проходил стажировку в конторе отца Лоры, где мои родители и познакомились. Мама была очень красивой и обаятельной женщиной, и неудивительно, что папа влюбился в неё с первого взгляда. Она не отвечала ему особой взаимностью, но, решив, что папа – вполне подходящая кандидатура, сразу же побежала с ним в загс. Предварительно она убедила его в том, что является обладательницей собственной квартиры в центре Киева, а так как папа уже много лет скитался по общежитиям, то идея показалась ему крайне привлекательной. Когда молодожены возвращались в Киев, мама призналась в поезде, что она немного приврала, и они будут жить в коммунальной квартире. Папа, конечно, был немного разочарован, но и этот вариант казался вполне приемлемым. Каково же было его удивление, когда по приезде в Киев он обнаружил, что в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры благополучно проживает еще и мамина сестра с мужем и двумя детьми. Но деваться было некуда, и молодая семья поселилась в комнате с нежеланными родственниками.

Следующий шаг мамы был тоже простым – создать невыносимую обстановку для родной сестры с мужем в надежде на то, что те не выдержат и уберутся восвояси. Для начала мама сказала папе, что муж Лены изнасиловал ее, пока все были на работе. При этом папа был крайне удивлен, с какой легкостью она произнесла эти слова – как будто это было незначительным событием в ее жизни. Никто до сих пор не знает, было ли это правдой или нет, но папа очень сильно рассердился и в тот же вечер подрался с Лесиком. Обстановка в доме действительно начала накаляться, но семья Лены не сдавалась и комнату не покидала.

Тогда мама забеременела и решила родить ребенка, хотя, положа руку на сердце, она не сильно хотела стать матерью. Но так как после моего рождения сестра всё еще не соглашалась покидать комнату, мама благополучно отправила меня в Москву – до лучших времен. Через год к этой войне охотно присоединилась моя бабушка, вернувшись со мной из Москвы и поселившись всё в той же злосчастной комнатушке, за которую теперь боролось восемь человек.

Мама, папа и бабушка теперь сделались настоящими союзниками. Они не гнушались никакими методами, чтобы избавиться от тети Лены и ее семьи. В ход шли жалобы и письма местным властям, порочащие тетю Лену и ее мужа. Их обвиняли в самых страшных грехах, и молодой адвокат папа четко обозначил статьи Уголовного Кодекса, по которым «враги народа» Лена и ее муж должны были быть отправлены в Сибирь. Даже в 50-е годы это всё еще практиковалось – Сталинская эпоха породила несколько поколений доносчиков.

Но тут заступились соседи, написали большую петицию местным властям, и отвоевали для Лены жизнь на свободе и возможность воспитывать своих детей. Но и это не остановило маму – ее неисчерпаемое воображение рождало всё новые и новые планы. После очередной неудачной кляузы директору института, где работала Лена, мама бросила в ход следующее оружие – «Тест на выживание». По ночам враждебной семье не давали спать – папа включал свет и громко декламировал свои стихи. Ему же надо было где-то практиковать свои первые шаги в литературе! Так как он всё равно нигде не работал, он мог хорошо отоспаться днём и набраться сил для очередной битвы. Тётя Лена и её муж продолжали жить на своей территории.

Первыми не выдержали мои родители. В один прекрасный день они собрали свои скудные пожитки, забрали меня и бабушку и отправились всё в тот же город Горький. Там они сняли комнату, нашли работу, и жить стало намного легче. Но это длилось недолго, так как через пару месяцев дом, в котором мы жили, сгорел дотла. Ходили слухи, что хозяева сами его подожгли, чтобы получить новое жилье от государства. Во время пожара папа и мама были на работе, и бабушка успела вынести только меня. Таким образом, сгорели все наши вещи и документы, и мы опять остались на улице. Но тут пришла хорошая новость – тёте Лене предложили работу в другом городе, и она уехала со своей семьей по распределению. Она больше никогда не вернулась в эту злосчастную комнату, которая, наконец, досталась маме в вечное пользование.

Это был мамин звёздный час! Сначала она пыталась уехать в Киев одна, но папа настоял на том, чтобы она взяла бабушку и меня, пока он останется и какое-то время поработает в Горьком – в Киеве работу было найти трудно. Возможно, маме не удалось найти приличного предлога для того, чтобы нас оставить, и поэтому ей пришлось нас взять с собой. Но по прибытии в Киев она прописала в комнату только себя – бабушка и я остались незарегистрированными, без прописки. Такого поворота событий папа не смог стерпеть и поэтому тут же, разъяренный, прикатил в Киев, прописав в комнату не только бабушку и меня, но и самого себя. Его любимая жена и верная союзница оказалась коварной предательницей и теперь пыталась разорвать союзнические узы и избавиться от всех участников конфликта, включая их собственную двухлетнюю дочь.

В ответ на папину незапланированную прописку мама бросила в ход своё следующее смертоносное оружие – кокетство и соблазнительный шарм, в чем ей не было равных! Она стала приводить домой мужчин, пытаясь опять создать в семье невыносимую обстановку. Пока она развлекала своей красотой и телом очередного поклонника, мы с бабушкой, под общее сочувствие соседей по квартире, отсиживались на кухне у плиты. Вернувшись с работы, папа обычно восстанавливал порядок – спустив мужчину с лестницы и устроив маме большую головомойку. Скандалы не прекращались ни днем, ни ночью. Именно тогда у меня начались ночные кошмары, я постоянно «заболевала» и меня увозили в больницу по Скорой помощи. По крайней мере, там я чувствовала себя в полной безопасности. Больничные тишина и покой мне были уже давно знакомы…

В конце концов, папа не выдержал такого семейного счастья и развелся с мамой. Мне было всего три года, но даже после развода мы продолжали жить в одной комнате, по одной простой причине – нам некуда было деваться. Мама по-прежнему, без всякого зазрения совести, приводила мужчин, заявляя, что это её комната, и она будет делать всё, что ей заблагорассудится. Когда папа напоминал ей о материнских обязанностях, она возмущённо отвечала: «Это ты меня уговорил родить, это ты хотел Таню – вот теперь её и воспитывай!». Еще она любила говорить соседям, что ничего не чувствует по отношению к дочери, как будто те собирались ей по этому поводу сочувствовать!

Я была совершенно юной, чтобы что-то понимать, и поэтому предпочитала держаться в стороне. Как и все рядовые советские дети, я ходила в ясли, потом в детский садик, а в перерыве между больницами и болезнями, играла со сверстниками во дворе. Мы жили на большой горке в центре города, где было множество двориков, и в летнее времямы играли с соседскими ребятами в бесконечные разбойники и лапту, а зимой катались на лыжах, санках или коньках.

Дома я играла со своей единственной куклой и ухаживала за ней, как настоящая мама. Даже в этом возрасте я знала намного больше о материнстве, чем моя взрослая мама.

В общем, всё было, как у всех нормальных детей, только я жила с людьми, к которым совершенно не была привязана. Я называла их папой и мамой, но они были далёкие и чужие. Большую часть времени они не обращали на меня внимания, и были заняты только собой. Я же, в свою очередь, жила в своем собственном детском мире, где их практически не существовало. С самых пелёнок они не прикасались ко мне, не кормили, не пеленами. Им никогда не знакомо было это трепетное родительское чувство, когда хочется прижать к себе драгоценное маленькое существо, защитить его от всех напастей, дать ему свою бескорыстную любовь и ласку, заботу и поддержку. Так получилось, что я жила в своем мире по имени Одиночество, куда никогда не ступала нога моих родителей.

Еще в больнице я выучила свой первый урок – сколько бы я не звала и не плакала, никто не придет и не успокоит меня. Благодаря этому уроку я превратилась в тихого безропотного ребенка, который ничего не требует от взрослых и никогда не докучает им своими бесконечными просьбами, желаниями или дурацкими вопросами. Я всегда находила для себя занятия, и в возрасте пяти лет даже сама научилась читать, что было для меня предметом особой гордости.

Мои родители и я продолжали быть соседями по комнате, живущими вместе по какому-то странному стечению обстоятельств. Я не хотела знать, почему они спорят и ругаются, почему они ненавидят друг друга и почему они такие обозленные и безразличные. Я не спрашивала себя, почему мама потеряла всякий стыд, и приводит к нам домой такое количество незнакомых мужчин. Я просто заблокировала все свои чувства по отношению к членам своей семьи. Возможно, поэтому у меня не осталось никаких радостных детских воспоминаний – я не помню ни любви, ни подарков, ни дней рождений. Я не помню ничего. Потому что ничего этого не было…

В семь лет я пошла в школу, которая находилась недалеко от нашего дома. В тот торжественный для меня день родители были, как всегда, заняты – мама пошла на работу, а папа вообще укатил в отпуск. Ни один из них не нашел нужным разделить со мной восхитительную радость первого школьного дня. С таким же безразличием они отнеслись и к моим дальнейшим школьным делам – никто не предлагал мне помощь с уроками, не ходил в школу поговорить с учителями или решить другие проблемы. Я опять была совершенно одна. В тот день в школу меня отвела бабушка, что и продолжала делать многие годы.

К тому времени в нашей коммуналке освободилась одна комната – соседская семья получила новое жилье на окраине города. Папа и бабушка добились у местного городского комитета, чтобы комната перешла в их владение. Хотя они могли немного подождать – можно было встать на очередь, и тоже получить новую квартиру. Но ждать никто не хотел – лучше маленькая комнатка сейчас, чем квартира в неизвестном будущем.

Новая комната была еще меньше предыдущей – всего 14 квадратных метров, и мы поселились в ней втроем. Теперь меня с матерью разделяла еще и стена – она стала настоящей соседкой. Много позже папа объяснил свое решение остаться в этой квартире тем, что не хотел разлучать меня с матерью. Но в действительности он даже не пытался взвесить мои интересы – он просто ни минуты не хотел оставаться в одной комнате с бывшей женой.

Но война между родителями на этом не закончилась – все участникидрамы с прежним энтузиазмом продолжали поддерживать пламя войны, даже когда проблема с жилплощадью была решена. Когда люди живут в постоянном модуле драмы и войны, то жить иначе становится практически невозможно. Вопрос был только в том, что послужит следующим разжигающим топливом? Кто будет новым орудием ненависти и мести? Вот тогда то они и вспомнили про меня. Как будто было недостаточно того, что они меня не хотели – теперь я должна была еще подтвердить их собственную родительскую несостоятельность в глазах друг друга. После того, как родители до совершенства отточили самые низкие и коварные методы на родной сестре, использовать невинного ребенка в своих корыстных целях казалось вполне естественным продолжением.

Нет, родители не отнимали меня друг у друга, как это обычно делается в знаменитых голливудских фильмах – они просто использовали меня, чтобы доказать друг другу свою правоту. Я думаю, что отцу все еще было больно наблюдать, как его горячо любимая жена, его бывшая союзница, приводит домой незнакомых мужчин. Он негодовал, злился и обвинял ее в том, что она плохая мать, а она, защищаясь и оправдываясь в ответ, пыталась убедить всех окружающих, в том числе и себя, в совершенно обратном. Хотя все вокруг прекрасно знали, что эта женщина не способна позаботиться даже о собаке. Это выяснилось, когда однажды она принесла домой маленькую болонку – безумный восторг длился ровно пять дней, по истечении которых мама благополучно от нее избавилась. Всё, что она хотела в жизни, это любить и развлекать мужчин, превратившись в этакую современную советскую гейшу.

Она прекрасно знала, что не хотела быть матерью, но чего не сделаешь ради того, чтобы доказать свою правоту! Это был обычный сценарий, повторяющийся множество раз. В ожесточенном споре с отцом мама бросала мелодраматические фразы: «Я могу быть хорошей матерью! Отдайте мне Таню – она будет жить со мной!». Прекрасно зная о последствиях такого решения, папа и бабушка притворно и со злорадством соглашались, после чего меня переселяли в мамину комнату. Но всё всегда заканчивалось быстро и одинаково. Под вечер к маме приходили подруги с молодыми кавалерами, включался большой проигрыватель, и начинались танцы. Я помню, как я сижу в углу комнаты, в маленьком низком кресле, и наблюдаю за двигающимися в медленном танце фигурами. Вот мама обвивает руками шею своего очередного партнера, и следуют долгие и страстные поцелуи…

Ее развлечения ненадолго прерывались, когда в комнату входили бабушка или папа, и уводили меня со словами: «Вот видишь, мы так и знали!». Но мама не сдавалась и каждый раз принимала мелодраматические позы, обвиняя их в том, что у неё «отняли ребенка». Поэтому она настоятельно и периодически меня «одалживала», но тут же забывала обо мне, как только часто меняющиеся партнеры уносили ее в танце под громкие звуки граммофона. И я опять сидела в углу комнаты и наблюдала за двигающимися в темноте тенями танцующих. Для меня так и осталось загадкой – зачем взрослые люди заставляли меня, маленькую девочку, за всем этим наблюдать?

Иногда мама приглашала меня только на минуту – когда приходили новые друзья, родственники или знакомые. Она заводила меня в комнату и громко объявляла: «Это моя дочка Танечка!». Знакомые всплёскивали руками и восклицали: «Какая большая девочка!», после чего мама с лёгкостью меня отпускала. И я уходила обратно к бабушке, чувствуя себя дурацким экспонатом, в то время как всё, чего мне хотелось – это быть чьей-то дочкой…

Апогеем этого цирка послужил наш первый и последний отпуск с мамой. Она сказала папе, что едет за город к подруге и хочет взять меня с собой, забыв при этом упомянуть, что «подруга» была вообще-то больше другом, иначе папа ни за что бы меня не отпустил. Он доверил меня этой женщине на целый месяц, прекрасно зная, что она не способна позаботиться ни о ком, кроме себя самой. Я предполагаю, что его решение было основано на возможности сказать в будущем: «Вот видишь, я был прав – ты не способна быть матерью». Так или иначе, безопасность ребенка явно не служила главным ориентиром в принятии этого решения.

Моя память едва хранит воспоминания о том лете, как о времени, проведённом с матерью. Большую часть отпуска я играла в саду с кроликами. Иногда мы ходили в деревню на базар – купить свежего молока и другие продукты, а иногда шли гулять в прилегающий к деревне лес и собирали там ягоды и грибы. Но только одно-единственное воспоминание глубоко врезалось в мою память и на всю жизнь оставило поистине неизгладимый след.

Был чудесный летний день, и мы опять пошли в лес за ягодами. На этот раз к нам присоединился её друг, хозяин дома, у которого мы остановились. Я всегда любила лес и теперь радовалась очередной прогулке, деревьям и свежему запаху сосен. В какой-то момент я заметила, что мама со своим спутником начинают отставать – мужчина сладострастно обнимал её за плечи, и она податливо отвечала. Я пыталась их подогнать: «Идемте скорее! Ну почему вы так медленно?». Но они не слушали, продолжая заговорщически смеяться и отмахиваясь от меня: «Иди вперед – мы тебя догоним!»

Мне было тогда восемь лет, и я была покладистой тихой девочкой – я не имела привычки спорить с важными взрослыми или докучать им своими прихотями. Я беззаботно побежала вперёд по тропинке, совершенно не осознавая времени и направления, но с каждым шагом деревья становились всё более высокими и пугающими, и моё маленькое сердечко всё больше замирало от страха. И тут впервые в жизни меня охватил настоящий, панический, леденящий душу страх – я поняла, что совершенно заблудилась! Теперь лес казался бесконечным, а я металась по нему из стороны в сторону, в различных направлениях, в надежде найти хоть какую-нибудь знакомую тропинку. Я кричала и плакала навзрыд, громко и пронзительно, совершенно отчаявшись найти дорогу в деревню. Мне казалось, что я никогда её не найду, и со мной случится что-то страшное…

Помощь пришла неожиданно. Меня окликнул незнакомый мужчина, который стал расспрашивать, где мои родители и где я живу. Задыхаясь от слёз, я пролепетала, что живу с мамой у дяди в деревне. Тогда мужчина проявил истинное участие и предложил следовать за ним. Вскоре, к моему огромному облегчению и неизбывной радости, мы вышли на дорогу, ведущую к дому. На этом мои воспоминания обрываются. Я не помню, как объявилась мама со своим лесным кавалером, и что последовало за этим. Испугалась ли она, что я потерялась, и обрадовалась ли, что я нашлась? Сокрушалась ли она, что оставила своего ребёнка в лесу, предавшись любовным утехам? В памяти остались одни пробелы…

По возвращении домой я, как честная гражданка, сообщила бабушке и папе о лесном происшествии. И последовало обычное: «Вот видишь, мы тебе говорили…» Моей матери тогда здорово досталось от отца и после этого ей больше меня не доверяли. Более того, папа подал на маму в суд, чтобы она начала платить алименты на мое содержание. За этим последовала проверка ситуации в семье со стороны социальных служб. Перед приходом официального представителя бабушка и папа дали мне четкие инструкции: «Если тебя будут спрашивать, с кем ты хочешь жить – скажи: с папой и бабушкой».

В комнату зашла очень приятная, средних лет, женщина. Она села напротив, посмотрела мне прямо в глаза и спросила ласковым тоном: «Танечка! С кем ты хочешь жить?». Впервые в жизни кто-то посмотрел мне в глаза и спросил, чего же я хочу. Как я могла упустить такую роскошнейшую возможность?! Поэтому повторить приготовленную ложь для меня было выше всяких сил. Я полностью забыла про написанный для меня сценарий и выпалила правду, известную только мне одной: «Я хочу жить с папой и мамой», чем сорвала все планы моего папы наказать маму и заставить ее платить алименты. Бабушка и папа остались очень недовольны и строго отчитали меня за такую строптивость и непослушание. Моим вторым жизненным уроком стало новое убеждение, что высказывать свои истинные желания – совсем небезопасное дело. Первое семя вины было посеяно…

Потерпев полное фиаско в лесу, и испугавшись, что ей придется платить алименты в течение последующих десяти лет, мама наконец-то сложила оружие и больше никогда не претендовала на роль матери. Правда, убедив себя при этом, что «эти ужасные люди» отняли у неё дочь, что помогло ей надолго и полностью избавиться даже от самых крохотных угрызений совести. Война между двумя враждующими лагерями закончилась, что принесло мне огромное, хотя и временное, облегчение.

Так как маме больше ничего не надо было доказывать, она ударилась в еще больший разгул, меняя мужчин чуть ли не каждый день. По какой-то совершенно необъяснимой причине она делала это совершенно открыто, я бы сказала, даже демонстративно и вызывающе. Эта демонстративность постепенно вылилась в такое бесстыдство, что соседей по квартире, у которых тоже были дети, начал возмущать этот полный и неприкрытый разврат. Они не стеснялись заявить свой протест прямо в лицо разгульной соседки, обзывая ее при этом всевозможными нецензурными словами. Мама не молчала в ответ и всегда с готовностью подхватывала вызов, бросая фразы, услышанные в каком-то дешевом спектакле, которые она любила посещать: «Я совершенно свободная женщина и могу делать всё, что я хочу! А вы мещане и обыватели, и никогда не поймёте, что такое настоящая любовь!»

Уходя на очередную охоту за любовником, мама обычно считала своим долгом заглянуть в нашу комнату – всегда весёлая, счастливая, нарядная, с уложенными перманентом волосами, ярко накрашенными бровями и губами, и непременно надушенная. Она пользовалась таким количеством духов, что после ее минутного пребывания запах в комнате оставался на целый вечер. Этот удушающий запах дешевых парфюмов запомнился мне надолго, и с тех пор я просто возненавидела духи.

Мама всегда весело сообщала, куда она идет – обычно это было кино, концерт или лекция, – и затем беззаботно исчезала в отвратительном шлейфе духов. Возвращалась она очень поздно, когда я уже была в постели. И еще долго за полночь мне мешали уснуть ее громкий, счастливый хохот и низкий баритон ее очередного спутника. Утром она обычно провожала его до входной двери – для этого она должна была пройти по длинному коридору, затем через общую кухню, где соседи готовили в это время завтрак. Она гордо шла впереди мужчины, мимо возмущенных соседей, и во весь голос пела свою любимую оперную арию, что-то вроде «Сердце красавицы…» Зрелище было таким абсурдным, постыдным и трагикомичным, что мне хотелось провалиться сквозь половицы паркета на нижние этажи и очутиться где-то в тёмном подвале.

Однажды вечером мне было особенно одиноко, и меня потянуло к двери маминой комнаты. По её счастливому смеху я сразу поняла, что она была не одна. Я тихо стояла у запертой двери – за ней была моя мама, которая не хотела быть моей мамой. Вместо этого она предпочитала развлекать незнакомцев. Я нерешительно постучалась. Она долго не открывала, нетерпеливо спрашивая: «Что тебе надо?». Я ответила, что мне нужна какая-то книга, и продолжала стоять в ожидании, пока не услышала поворот ключа в замке. Дверь открылась, и на пороге тёмной комнаты я увидела обнаженную фигуру – мама даже не удосужилась накинуть на себя халат, и это полное бесстыдство опять обожгло меня, как горячим кипятком. Она сунула мне в руку книгу и быстро закрыла дверь, а я продолжала стоять перед закрытой дверью, с глупой книгой в руках.

В тот день я похоронила последнюю надежду на нормальные отношения с матерью. В свои девять лет я приняла безоговорочное решение, что никогда не буду такой, как она. Мало того, она стала для меня такой неприятной, что каждый раз, когда она пыталась дотронуться до меня или даже обнять, я отстранялась или брезгливо отдёргивала руку. Я не чувствовала ничего, кроме омерзения и отвращения, как будто боялась, что она может запачкать и меня… Мне всегда было грустно, что у всех детей есть мамы, и у них есть такая обольстительная возможность получать родительскую ласку, любовь и заботу. Я даже мечтала, чтобы меня отдали в детский дом, чтобы кто-нибудь меня смог удочерить. И тогда у меня тоже были бы нормальные родители, как у всех…

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, папе всё же удалось заставить маму платить алименты, так как она до сих пор не принимала никакого участия в содержании её дочери. К тому времени наши отношения с матерью начали принимать странную форму – она пыталась быть моей подружкой. Она любила мне рассказывать о своих любовных похождениях и даже делилась довольно интимными проблемами, совершенно не задумываясь, какой эффект это может оказать на меня. Иногда она приглашала меня пойти с ней в кино или театр, и я соглашалась, но только из любви к кинематографу и театру. Мне не нужна была еще одна подружка, мне нужна была мать, но это была единственно важная для меня роль, которую она отказывалась играть.

Так я познала первый из семи кругов ада, который можно назвать «Ненужность». Основные вехи и образы этого круга – белые стены больницы, блуждание в лесу и закрытая дверь – остались в моем подсознании надолго, пустив глубокие корни в последующее восприятие окружающего мира.