Текст книги "Возлюбленные фараонов и императоров. Страсть, предательства, месть"

Введя культ почитания Атона, Эхнатон пытался подорвать господство жрецов, активно вставших на защиту прежних богов. Однако в своей борьбе с жрецами Эхнатон не нашел поддержки среди египетского населения, поскольку оно тогда не видело смысла менять множество богов на единого.

Впоследствии захвативший власть первосвященник Хоремхеб, выражая волю жречества, восстановил культ богов и предал память фараона Эхнатона. Наверное, сейчас мало кто, кроме прикладных специалистов, знал бы о нем. Но верховной женой Эхнатона была всем известная царица Нефертити.

Фрагмент колосса Эхнатона из храма Атона в Карнаке

Вспомним известные нам еще со школьных учебников скульптурные портреты Нефертити и согласимся, что ее имя (что по-древнеегипетски значит «красавица грядет»), как нельзя более соответствует ей. Хотя, может быть, и не так торжественно – «грядет», а скорее более просто, по-домашнему – «приближается», «будет», ибо красота царицы, действительно, так уютна и мягка, что невольно настраивает на обыденно-нежный лад.

Хотя титулатура Нефертити (по древнеегипетски – Нефр-эт) – «госпожи земли до края ее» и отличалась царственной отвлеченностью от земной обычности, неприступностью. Но эта почти божественная неприступность чудесным образом гармонировала с ее открытой приветливостью, что прекрасно видно на ее скульптурном лике, где Нефертити предстает перед нами в головном уборе верховной власти. Так что воистину недаром ее называли «красавицей, прекрасной в диадеме с двумя перьями, владычицей радости, полной выхвалений», «сладостной голосом во дворце», «та, слыша голос которой, ликуют», «владычицей приятности», «сладостной любовью», «большой любовью», «женой царя великой, возлюбленной его», «любимой владыки обеих земель», «той, чьим образом доволен владыка обеих земель», «омывающей (т. е. радующей) сердце царя в доме его, той, коей сказанным всем довольны»; «восходит солнце, чтобы давать ей пожалования, умиротворяется (т. е. заходит), чтобы умножить любовь к ней»; «она рядом с Единственным для Рэ (т. е. мужем-фараоном) вековечно, вековечно (подобно тому), как Небо остается с тем, что в нем (т. е. с солнцем)». «Одарило оно (т. е. солнце) его (т. е. фараона) тысячью тысяч празднеств тридцатилетия (тем временем как) жена царева великая, возлюбленная его, владычица обеих земель Нефр-нефри-йот Нэфр-эт (т. е. Нефертити) – жива она вечно вековечно! – рядом с Единственным для Рэ!; «она глядит на властителя постоянно, непрестанно!».

У жены фараона было довольно широкое худощавое лицо с пологим лбом и прямым нежно очерченным носом. Большие продолговатые глаза прикрыты тяжелыми веками. Дуги бровей высоко изгибались. Полные, однако не выступающие губы; волевой, хотя вовсе не тяжелый, подбородок. Стройная шея, слегка плавно выгибаясь вперед, несла наклоненную голову. Умеренно смуглая кожа; черные брови и ресницы, темные глаза; невысокого, изящного сложения. Такой была самая известная женщина невообразимо далекого прошлого, фактически первая представительница прекрасного пола, чье имя отложилось в памяти веков и народов.

По своему происхождению Нефертити могла претендовать на почести и власть, но отнюдь не на такие, что выпадут ей впоследствии, не на царские. Подлинной властительницей Египта ее, подобно свекрови, но в большей степени сделает любовь к ней фараона – ее мужа. Царица Нефертити была близкой родственницей своего мужа, но не была его сестрой. Тем не менее родственные связи их несомненны – от внешнего сходства до существования кормилицы будущей жены фараона, которую звали Тэйе и величали «Кормилицею большою жены царевой великой Нефр-нефре-йот Нефр-эт – жива она вечно вековечно!» и «кормилицею большого, взрастившею божественную». Эта Тэйе была женой первейшего вельможи мужа Нефертити фараона Эхнатона Эйе, именовавшегося даже «отцом божьим», т. е. «отцом» божественного фараона, хотя бы только молочным – по супруге, вскормившей «божественную». В конце концов Эйе сам займет трон фараона. Так что положение кормилицы Нефертити и ее мужа-вельможи, с одной стороны, свидетельствуют о том, что жена фараона была в родстве с правящей династией и до брака (ибо подобный ранг кормилицы невозможен на ином уровне знатности), но, с другой, говорит и о том, что их самое предельное возвышение над общим уровнем знати проистекает из факта особого отношения фараона к жене, когда возвышались и награждались все близкие к ней (недаром таким почетом и любовью пользуется при фараоновом дворе сестра Нефертити и всеобщая любимица Бенре-мут).

Все это свидетельствует лишь об одном – особой, исключительной любви Эхнатона к жене, в которой он сам признается неоднократно. Так, основывая новую столицу государства, фараон произнес клятву верховному божеству о его новом городе, и клялся он своим отцом, богом и своею любовью к жене и детям, с которыми Эхнатон старался проводить как можно больше времени. Вплоть до того, что он берет с собой Нефертити, когда ездит обозревать заставы вокруг столицы или занимается награждением сановников. Не говоря уже о времени тихих семейных радостей, коих фараон предпочитал многому другому, что доселе считалось непременным времяпрепровождением-атрибутом верховной власти фараона. Даже в этом виден некий эпатаж господствующей общественной морали.

Вся история Египта не знала больше подобных взаимоотношений фараона и его супруги, с которой он был воистину неразлучен (практически наберется весьма малое количество изображений, где фараон предстает без супруги, для всех же остальных его предшественников и последователей подобное гордое одиночество – норма).

Особенно неправдоподобно такие чувства смотрелись на фоне предшествующих столетий истории Египта, Египта времен правления ХVIII династии. Основателем династии был фараон Яхмос I, ведущий победоносную, хоть и изнурительную войну с азиатским племенем чиксосов, которые к этому периоду уже сто пятьдесят лет порабощали завоеванный ими Северный Египет. Яхмос изгнал захватчиков из пределов родной страны, после чего сам перешел в наступление. Сын Яхмоса, его сын Аменхотеп I, Тутмос I и особенно Тутмос III более сотни лет вели беспрерывное наступление на всех нежелавших покориться их могуществу и раздвинули пределы государства с севера на юг более чем на три тысячи километров. Богатства лились в Египет нескончаемым потоком. Богатства фараонов не знали пределов – и царь Митании Душратта, ужас и проклятие всего Двуречья, писал фараону покорные и льстивые письма: «Пусть брат мой пришлет золото в очень большом количестве, без меры, и пусть он пришлет мне больше золота, нежели моему отцу, ибо в стране моего брата золото все равно, что пыль…»

Эхнатон и Нефертити. Древнеегипетское изображение

Это послание адресовано к фараону Аменхотепу III (1455–1419 г. до н. э.), отцу Эхнатона и тестю Нефертити, при котором Египет переживал апогей своего могущества. Фараон за годы своего долгого правления почти не прибегал к оружию, доказывая покоренным народам свое право на владение ими – это было видно и так. Так же, как и помнилось.

Но внешний блеск власти оборачивался нищетой и прозябанием подданных, которые именно в эти годы сложили знаменитое в веках восхваление небытия: «Смерть стоит сегодня передо мной, как выздоровление перед больным, как благовоние мирры, как сидение под парусом в ветренную погоду, как запах цветов лотоса… Смерти ждет моя душа, как воин ждет возвращения домой на военном корабле после многолетнего пребывания в плену». Согласимся, такие речетативы произносят не от хорошей жизни.

Однако воинственность фараонов и тяготы их подданных не пропали даром – из покоренного пришлыми кочевниками и несущего ярмо государства Египет превратился в крупнейшую державу Древнего мира, в фактическую первую мировую империю. Мировую, ибо владения фараонов занимали весьма и весьма весомое место в общем количестве обжитого древними народами пространства.

Как следствие подобного универсализма начала назревать религиозная реформа – ибо до сих пор религиозная система Египта представляла собой сложную иерархию локальных божеств, некоторые из них имели тяготение стать божествами общими, но тем не менее не разрывали и местной пуповины. Не говоря о том, что подобная иерархия божеств, большая часть которых, по сути, недалеко ушла от анималических тотемов, разобщала само царство Верхнего и Нижнего Египта, она была абсолютно непонятна завоеванным народам и вместо того, чтобы консолидировать их под скипетром фараона, она их отторгала. Кроме этого, стоит вспомнить, что наследственные правители отдельных областей Египта – номов – номархи, образовавшие сильные династии, были по традиции еще, как правило, и верховными жрецами местных божеств, что создавало большую потенциальную опасность оппозиции верховной власти фараона. О чем последние, естественно, могли задумываться. Особенно, возвеличивая какое-нибудь местное божество, они тем самым возвеличивали и знать, и жречество данного нома. Так произошло и в XVIII династии, когда расцвел культ бога Атона, центром поклонения которого были Фивы – столица владений фараона. Подобная ситуация подспудно предопределяла поиски религиозно-идеологических альтернатив светской власти, которая, хотя и выросла из власти жреческой, теперь периодически пыталась выйти из-под опеки и обрести полную самостоятельность. Одной из подобных попыток и стала религиозная реформа фараона Эхнатона, мужа царицы Нефертити.

Религиозная по форме, эта реформа была по содержанию и весьма светской, ибо должна была внедрить культ единого общегосударственного божества, замыкающегося фактически прямо на фараона, который своей волей сотворял из небытия жречество нового бога, покорное светской власти и не имеющее корней в традиционном жреческом корпусе. Ибо отрицать роль касты жрецов было невозможно – они были первым и становым хребтом государства, оно было их творением, и, естественно, они не признавали подобных новшеств, подрывающих и искореняющих их доселе незыблемое могущество. Религиозная же форма реформы Эхнатона объясняется еще проще – тысячелетия и тысячелетия религия была господствующей формой идеологии, в которой сливались нравственные, эстетические, политические представления, в символах которой формировались начала идей философских. Игнорировать данное положение дел не было позволено ни тогда, ни многие века спустя. Муж Нефертити, учитывая ряд аспектов подобного массового сознания, в ходе своей реформы забыл об иных аспектах этого явления, а именно о его консерватизме, и проиграл, т. к. был глубоко уверен в преобразующей и созидающей силе – близкой к абсолюту – верховной власти, вкладывая в это понятие уже чисто мистический смысл и игнорируя реальное положение дел, при котором носители власти, по сути, являются лишь выразителями четких или подспудных идей большинства, которое и делегирует эту власть правителям. Явное противопоставление и противостояние ценностных установок верхов и низов возможно лишь на какой-то весьма ограниченный срок, затем глубинные интересы побеждают.

Муж Нефертити вступил на престол после смерти отца Аменхотепа III под именем Аменхотепа IV в 1419 году до н. э. и правил до приблизительно 1400 года. В ходе своего правления – на шестом году царствования – Аменхотеп IV сменил свое имя на Эхнатона (Аменхотеп – «Амон доволен», Эхнатон – «Угодный Атону»), т. е. окончательно разорвал с укоренившейся религией, основу которой составляло поклонение богу Амону, и начал вводить в государственном масштабе культ бога Атона, символом и воплощением которого было солнце, как единственная эманация и сущность единого божества, дающего жить и созидающего все сущее на земле.

Когда Аменхотеп IV вступил на престол, ничто не предвещало подобных изменений жизни целой страны. Внешне он был похож на своего отца, правившего долгие годы железной рукой, но не желающего никаких перемен и вполне довольного существующим положением дел. Тоже удлиненное, худощавое лицо, такие же узкие глаза, прикрытые тяжелыми веками. Но если у отца – выступающий вперед энергичный подбородок, то у сына он – якобы безвольно отвислый. Но выяснилось, что внешность обманчива. Восемнадцатилетний юноша с безвольным, по сути, лицом вошел в историю Египта как крупнейший нарушитель спокойствия за его многовековую историю.

Может быть, все дело здесь было в его матери – Тии? Занимая официальное положение царицы – главной жены фараона, она была не царского рода и была всецело обязана своему возвышению мужу (ее отец был всего лишь начальником колесничих при отце Аменхотепа III, а брат – вторым жрецом Амона). Тот возвысил ее и никогда не жалел об этом, дав тем самым пример и собственному сыну, впоследствии поступившему даже еще более последовательно и дерзко в этом вопросе. Тия даже внешне выглядела властным и волевым человеком, и подобные черты характера не смогли не привлечь фараона, желающего видеть в жене не игрушку, а подругу во всех делах (она даже, вопреки всяким традициям, принимала постоянное действенное участие в делах государственных). И в молодости, и в зрелом возрасте ее нижняя губа частенько выдвигалась вперед, когда она была чем-то недовольна или хотела на чем-то настоять, узкие же глаза, полуприкрытые веками, широко раскрывались и пронзали собеседника ярким пламенем взгляда, под холодной волей которого иногда терялся даже муж, властительный фараон Египта. А что же тогда говорить обо всех других!

На четвертом году своего правления Аменхотеп IV, только еще приступавший к своей великой реформе, женится на совсем молоденькой родственнице – Нефертити, а через полтора года после свадьбы жена принесла ему первенца – первую из шести их дочерей. Постепенно происходит усиление ее влияния и положения. Буквально через год с небольшим после брака, еще до переименования фараона в Эхнатона и закладки новой столицы, Ахетатона («Горизонт Атона»), чем фараон окончательно рвал со старым жречеством – даже территориально, поскольку покинул Фивы (не говоря уже о вполне конкретном названии новой столицы государства), положение Нефертити становится прочным и необычайно высоким. С переездом же в Ахетатон оно еще более возвеличивается: в подавляющем большинстве торжественных и прочих упоминаний Нефертити присутствует рядом с мужем. Но даже более важно другое – это то отношение, в которое ставится царица к солнцу – Атону, «породившему» фараона, ибо это отношение весьма близко к тому, в котором состоит сам Эхнатон – «сын, единственный (в своем роде), вышедший из утробы» Атона. В торжественной титулатуре, в которой строжайшим образом следили за малейшими огрехами, ибо она отражала и выражала божественную сущность и мощь фараонов на земле и ошибки в ее написании приравнивались к государственной измене со всеми вытекающими отсюда фатальными последствиями, царица ставилась на одну доску с царственным светилом и его сыном-фараоном! Молитвы подданные фараона возносили не только солнцу-богу и его «сыну»-фараону, но и Нефертити, что до сих времен было просто невозможно себе представить. Египтяне молились Нефертити, имевшей в новой столице свое собственное место почитания солнца, – «да даст она входить (во дворец) жалуемым, выходить любимым, сладость сердца и Небосклоне Солнца (т. е. в новой солнце»), «да даст она жалование свое (т. е. милость свою) остающееся, твердое, плоть, приобщенную радости, что дает она».

Эхнатон поклоняется Атону. Древнеегипетское изображение

Новому божеству молились в новом храме, громадном, открытом солнцу дворе, празднично украшенном пилонами, статуями фараона, яркими росписями – у многочисленных жертвенников приносились дары солнцу. Центром всего храма был главный алтарь, на котором стоял размахивающий кадильницей фараон. Нефертити и их дочери играли мелодичные ритмы. Произносился гимн, столь непохожий на все доселе существовавшие молитвы, ибо даже храмы ранее почитавшихся божеств были мрачно-торжественны, сковывали душу и тело, устрашали и сковывали. Ныне же возносилась светлая молитва-гимн при участии живых божеств – фараона с супругой, на которых также, пусть и косвенно, изливался ее фимиам: «Прекрасен твой восход на горизонте, о живой Атон, зачинатель жизни! Встают люди, омывают тело, воздевают руки, радуясь рождению нового дня. Зеленеют деревья и травы, пасутся стада, взлетают над болотами птицы, поднимая крылья в знак поклонения тебе! Всплескивает рыба в воде, и корабли плывут вверх и вниз по реке. Твои лучи объемлют все страны, которые ты сотворил. Ты даешь дыхание, чтобы оживить творения твои, утешаешь ребенка, чтобы он не плакал, помогаешь птенцу разбить скорлупку и выйти на свет. Ты даешь жизнь и отдаленным странам, оплодотворяя дождем их земли. Как многочисленны и прекрасны творения твои – люди, животные, цветы, травы, все, что есть на земле, в воде и в воздухе!»

Эхнатон произносил этот гимн вместе со всеми и смотрел на жену, прекрасную женщину, мать его детей, которая дала ему счастье и сделала слова этой молитвы не просто словами, а наполнила их животрепещущим смыслом полновесного бытия, сделала каждый прожитый день счастьем. Он никогда не говорил ей, но для себя был уверен – не будь ее рядом, он бы никогда не свершил ныне осуществленного. Без нее это бы все лишилось нежности, аромата счастья, красок. И в конечном счете – смысла.

Нефертити стояла недалеко от мужа и была приятна его глазу. Как всегда. На ней было обычно для всех женщин платье из просвечивающего белого полотна, позволяющего видеть изящные линии ее хрупкой фигурки. Платье все в частых, длинных складках, с очень короткими просторными рукавами и широким подолом, опускающимся до самой земли. Поверх платья на царице был накинут такой же, как платье, длинный, просвечивающий и складчатый плащ. Один его угол был перекинут через плечо, другой пропущен под другое, концы завязаны под грудью. Нефертити была подпоясана широкой красной лентой, концы которой опускались глубоко вниз. На ногах простая обувь – подошвы с дужкой и перемычкой от носка к ней, пропущенной между пальцами. На голове – длинные накладные волосы (сама же она стриглась очень коротко – под современного мальчишку), высокие перья, сложные венцы торжественного убора, надо лбом – изображение двух вздыбленных змей-аспидов, от укуса которых умрет много позднее Клеопатра, – знак царского достоинства.

Он вдыхал ее пьянящий аромат, аромат любящей и опытной женщины. Опытной в своем знании быть всегда желанной и немного загадочной. Желанной до одури и загадочной ровно настолько, что было ясно – загадка разрешима. Если приложить любовь, щедрость и толику времени.

Запах жены возбуждал фараона ежедневно. И он не задумывался и не желал задумываться на тему – что же в нем, этом усладителе обоняния, от ее природы-естества, а что – от искусства ее служанок и рабынь. Женщин всех сторон света, всех земель и племен, приносивших к ногам Нефертити, равно как и иным знатным египтянкам, свою покорность, преданность, услужливость, внешне слепое обожание. И свои женские знания-хитрости, свои навыки в ухаживании за женщиной, в поддержании красоты ее лица и тела.

В Египте многое в истории человечества делалось впервые. Впервые начало развиваться то, что в дальнейшем назовут «косметикой» и за что женщины веками будут отдавать весьма многое, иногда – даже жизнь и душу. Здесь по уму и почти по науке начнут раньше всех применять в комплексе-системе благовония, притирания, мази, пудры, грифели и многое другое, что способно из дурнушки сделать нечто вполне привлекательное, а из миловидной – настоящую красавицу. Такую женщину, которая уверенно идет от победы к победе и способна пустить, по прихоти, на распыл целые государства, свои и чужие. Которая следит за мужчиной как верная подруга, или руководит волей полностью покорного ей воина, полководца, правителя. Наконец, ту, которая сочетает это внешне, а в глубине души точно знает, чьей волей и умом творится все в этом подлунном мире.

Так было и так будет впредь. И нет ничего нового под солнцем, что под холодным северным, что под испепеляющем из постоянного зенита южном…

Самое известное изображение Нефертити

Однако, несмотря на все замыслы Эхнатона и чаяния Нефертити, новая религия-реформация так и не стала уделом всех жителей Египта – традиции, корни старых верований были слишком крепки, слишком глубоко уходили в народную толщу и историю. Культ Атона, несмотря на все стремления фараона, несмотря на всю его поддержку, приживался плохо, так и не обрел массовой опоры в народе. Фараон в своей ломке опирался на выходцев из средних слоев, коих он сделал своими приближенными: придворными, военачальниками, жрецами, художниками и коих он задаривал-задабривал ради их преданности новой вере. Но их было не так уж и много, их, кому фактически корысть заменила идеологию и веру. Народ вроде бы и вздохнул – но кто собирался обращать внимание на его вздохи? Армия же, привыкшая обогащаться в походах, жрецы, отстраняемые от власти, старое наследственное чиновничество, ощутившее зыбкость своего будущего, – все они были недовольны нововведениями, и их пассивное, но стойкое противостояние лишало все замыслы фараона гарантий будущего. Хотя внешне казалось, что наступившее необратимо, ибо Эхнатон, фараон-преобразователь, унаследовал от своих властительных предков чувство абсолютного самовластия, когда подданными, не задумываясь, помыкают без малейшего стеснения. И такая абсолютная уверенность почти всегда подавляет в зародыше любой намек на бунт. И нуждается в идеологическом обосновании типа – един царь на земле, как бог на небе. Ведь недаром римские императоры позднее повсеместно вводили культ своего гения, внедряя и монотеизм – первая попытка которого предпринята Эхнатоном – и напрямую связывая верховное божество с собственной персоной по системе аналогий: небо – земля.

Именно поэтому и ценен человечеству опыт фараона Эхнатона. И интересны люди, стоявшие рядом с ним и у истока этих попыток. И особенно – Нефертити, долгие годы, по сути, второе «я» Эхнатона. Она была его самым близким человеком, матерью шести его дочерей (две из которых после смерти его станут последовательно женами очередных фараонов, ставших благодаря этим бракам правителями Египта), человеком, стоявшим так близко к главному двигателю-пружине всего комплекса проводимых мероприятий, что нельзя сомневаться – она из первых уст слышала о всем предстоящем, помогала разрешать сомнения, иногда смягчала гнев властителя, готовый обрушиться не только на явных и тайных противников, но и на нерадивых соратников. Или на тех, кто имел несчастие показаться нерадивым. Она смягчала его мятущуюся душу, обращала ее к красоте, заряжала его новым настроением. А это настроение было для фараона в значительной мере политикой, для нее же – символом веры и смыслом жизни, ибо оно поднимало ее на такую высоту, на которую без этого ей бы никогда не подняться. В ранней юности приобщившаяся к этому, она не знала и не хотела знать иного отношения к миру, к жизни, к счастью и красоте.

Не хотела, но видела, что супруг ее чем дальше, тем больше удрученный внутренним настроением в государстве и пробудившейся – из-за его миролюбия – воинственности соседей, начинает идти на уступки жрецам старых божеств. Дабы они вернули, хотя бы частично, свою лояльность светской власти. Царица же не вдавалась в столь сложные политические хитросплетения. Она просто не хотела возврата к прошлому, не хотела инстинктивно, до дрожи. И когда он все же начался, поневоле начала переносить его неприятие и на человека, способствующего ему – на Эхнатона.

Идеалистка и любительница прекрасного, заряженная женской эмоциональностью и привычкой к господству, Нефертити так и не увидела безнадежность своих желаний. Она явила собой, так сказать, абсолютное воплощение фигуры просвещенного деспота, желающего осчастливить подданных – даже явно вопреки их воле.

Эхнатон надеялся в этой ситуации встретить понимание со стороны жены, но встретил вместо этого лишь холодно-импульсивную рассудочность. И как каждый мужчина, решил найти эмоциональное отдохновение на стороне – и обратил свой взгляд на находившийся доселе в полном загоне собственный гарем. С этого началось охлаждение фараона к Нефертити. И его любовь к Киа – одной из жемчужин его гарема.

Киа, вскоре ставшая побочной женой фараона, немного походила лицом на Нефертити, что поначалу и привлекло Эхнатона. Но вместе с тем она была лишена торжественной невозмутимости. И той нежной утонченности, могущей мгновенно заледенеть льдом высокомерия, что начало пугать фараона в жене. Напротив, Киа была сама страстность и вдохновенно-жгучая красота. До нас дошла молитва Киа к Эхнатону: «Буду слышать я дыхание сладостное, выходящее из уст твоих. Буду видеть я доброту твою ежедневно, таково мое желание. Буду слышать я голос твой сладостный, подобный прохладному дыханию северного ветра. Будет молодеть плоть моя от любви твоей. Будешь давать ты мне руки твои с питанием твоим, буду принимать я его, буду жить я. Будешь взывать ты во имя мое вековечно. Да слышу я голос твой во Дворце солнечного камня, когда творишь ты службу отца твоего, Атона живого. Слышу я голос твой непрестанно, живу я, слушая сказанное тобою. Да будешь жить ты, как солнце, повседневно, вековечно вечно».

Нефертити так не могла бы сказать никогда. Менее страстная, она, казалось, была рядом с Эхнатоном всегда, он знал ее, как себя, и ей незачем было подобным образом демонстрировать свою любовь. Она подразумевалась сама собой. Но теперь фараону эти слова были необходимы. Ему, которого все покидали, ему, вынужденному предпринимать шаги навстречу своим злейшим врагам. Ему были необходимы слова любви. И фараону было приятно и радостно это отличие Киа от Нефертити, поселившейся к этому времени отдельно от мужа.

Киа. Древнеегипетское изображение

Спустя некоторое время Киа начинает именоваться «жена-любимец большая царя и государя». Хотя и оставалась, по сути, лицом частным, не претендующим даже на часть официального признания и почета, которыми пользовалась Нефертити. И вот в последние годы царствования произошло то, что и должно было произойти, когда между государем и его супругой пробегает черная кошка. Киа возвысилась над Нефертити. Побочная жена превзошла великую, главную, официальную.

Правда, и здесь Эхнатон остался верен себе и проявил то своеобразие помыслов и воплощений, коими отличался всегда. Но проявил он в данном случае и такт, отнюдь не присущий ему так часто. Казалось бы, самый естественный шаг – заменить одну жену другой. Но память о прошлом была слишком властна над Эхнатоном. Во имя бывшей любви к Нефертити, во имя нынешнего и прошлого к ней уважения он оставил Нефертити титул главной супруги фараона, великой царицы. И, не желая возвышать Киа за счет унижения Нефертити, он дал своей возлюбленной титул фараона-соправителя.

Фараон, как бы фиксируя сложившееся положение дел, разделял жизненные периоды своего бытия и разделял своих жен, каждой оставляя подобающее ей место. И, действительно, между Нефертити и Киа всегда существовала пропасть, которую великая царица, а ныне лишь по имени жена фараона, никогда не пыталась перейти. Она была слишком горда, чтобы заискивать перед возвысившейся и официально признанной фавориткой мужа. А, может быть, за годы совместной жизни изучив Эхнатона, она была уверена в своей окончательной победе? Кто знает… Может быть, она уповала на совместно пережитое с мужем? Не известно.

Но не сейчас, ибо соправительство Киа оказалось недолгим – она пала с вершины власти и благополучия в небытие в последний год царствования Эхнатона. А Нефертити, умная, холодно-страстная, сумела за короткие минуты во время редких приездов мужа убедить его в своей истинной любви. Увеличивающаяся же мнительность фараона и эмоциональность Киа, пополам с ее самомнением, довершили все остальное.

Однако Нефертити было не суждено долго праздновать новую победу над сердцем фараона – скоро Эхнатон умер, ослабев от бесплодных усилий и иссушающих тело и душу дум: он понимал, что почти ничего не добился!

Ему наследовал Сменхкара, муж его старшей дочери, но и он правил недолго. На престол после его смерти вступил еще один зять Эхнатона – Тутанхатон (вскоре, возвращаясь к старому, взявший себе имя Тутанхамон). Все это время Нефертити пользовалась высочайшим почетом и играла важную роль в управлении Египтом. Но вот умирает и она – и жрецы уговаривают молодого фараона вернуться в Фивы. Таким образом, смерть Нефертити послужила последним ударом по городу Ахетатону.

Спустя несколько лет Тутанхамон умер, и на престол вступил Эйе, муж кормилицы Нефертити. Уже глубокий старик он вскоре умер, и на трон взошел военачальник Харемхеб, основавший новую династию. При нем Ахетатон подвергся разрушению и забвению. Пески занесли город, погребя под собой и дивные скульптурные портреты Нефертити, явившие на свет свое чудо из-под песчаного гнета тысячелетия спустя.