Текст книги "Всё сбудется (сборник)"

Невеста

Женитьба – дело серьёзное!

Всё уже произошло – только что Рома представил меня своим родителям как будущую жену. Отец его обрадовался, а мама расплакалась, наверное, из-за моего не соответствующего торжественности момента наряда: ситцевый халатик и шлёпанцы.

Как же это случилось? Как я этого добилась? Сама не пойму! Я люблю Рому уже полгода, и он тоже меня любит. Я чувствую это, я знаю. Но Рома очень робок, наверное, поэтому он и не решается мне сделать предложение. Только позавчера мы вернулись с ним с гор из Домбая, переполненные впечатлениями: снежные горы, солнце, любовь! Вернулись в Москву каждый к своим родителям.

Я звоню Роме на другой день на работу, спрашиваю, когда вечером встретимся, а он как-то холодно мне отвечает, что некогда и вообще много работы, и повесил трубку. У меня от этих слов и, главное, тона, голова закружилась, стала задыхаться сердце чуть не выскочило. Выпила валерианки. Вот бы заплакать, но слёз не было. У меня в голове не укладывается, как такое можно говорить после всего, что с нами было!

Я позвонила приятелю Денису, который уже год безуспешно добивается моей руки, и предложила ему встретиться. «Когда?» – спросил он. – «Прямо сейчас!» – ответила я.

Денис сорвался с работы. Мы встретились в кафе. Там я ему сообщила, что согласна стать его женой. Будто бес в меня вселился. Сама предложила немедленно поехать к нему на квартиру. Вошли, я осмотрелась – хорошая двушка в новом доме обставлена стильной мебелью, обои, картины, покрывало, всё в пастельных тонах, только шторы в дикую красную полоску. Я решительно направилась в спальню. Огляделась. Попросила Дениса выйти.

Разделась догола, села на широкий подоконник, поставила на колени телефон (благо провод дотянулся). Позвала Дениса. Тот вошёл и обомлел. Я сказала, что это всё очень серьёзно. Набрала номер, попросила пригласить Романа. Он взял трубку. Я вдохнула, выдохнула и отчеканила:

– Роман, я сижу совершенно голая на подоконнике в квартире Дениса. Выхожу за него замуж. Вечером я познакомлю его с моими родителями. Всё, прощай! – и опустила трубку. Глядя в окно на облака, сказала:

– Денис, выйди, пожалуйста! Мне надо одеться!

Я медленно, трясущимися руками, с трудом попадая в трусы, колготки, рукава, оделась. Вышла на кухню и, глядя в упор на испуганного и потрясённого Дениса, сказала:

– Теперь ты понимаешь, что я серьёзно! Обратной дороги нет! – Помедлила и выпалила: – Очень есть хочу! Нет, чаю!

Выпила три чашки чаю и съела полбанки вишнёвого варенья.

Вечером Денис с тортиком, бутылкой и цветами приехал к нам. Мама с папой радовались. Мы сидели за столом, ели тортик и пили красное вино за наше счастье.

Я случайно опрокинула рюмку и залила своё шикарное английское зелёное платье. Пришлось переодеться в халат и пойти в ванную отстирывать пятно. В это время позвонили в дверь. Я открыла и увидела на пороге разъярённого Романа.

– Надо поговорить! – почти прорычал он.

– Поздно! – ответила я.

– Прошутебя, молю! – произнес Рома нежным шёпотом. Я не смогла противиться.

Мы вышли, взялись за руки и он повёз меня к своим родителям знакомиться. Переодеться он мне не дал, наверное, боялся, что опомнюсь и передумаю. Вот почему я предстала перед его родителями в таком чудном виде – в халате и шлёпанцах. Вошли в квартиру. Роман вывел меня на середину комнаты и объявил:

– Это моя невеста!

Моё появление явилось полной неожиданностью.

Потом мы поехали обратно ко мне, чтобы познакомить моих родителей с Романом. Приехали, а там Денис чуть не плачет, а мои родные его утешают. Я про Дениса совсем забыла. Извинилась, сказала, что передумала, и закрыла за ним дверь.

Мама с папой на меня смотрели как на больную. Мама плакала, ей очень понравился Денис – выгодная партия, начальник отдела министерства. Папа ничего не мог понять.

Мы уже с Романом посидели с моими родителями за столом, доели тортик, выпили вина за наше счастье и объявили, что завтра утром подадим заявление в ЗАГС. Я проводила Романа до двери. Мы обнялись. Я его невеста!

Пришла к себе в комнату, легла на кровать и не могу понять, как всё случилось?

Я стала другой! Я теперь ничего не понимаю: это всё сон или не сон?

Вспомнила сегодняшнее утро.

Как я встала счастливая, что позвоню на работу Роману, как мы пойдём с ним в наше кафе «Тюльпан», как он придёт с цветами и сделает мне предложение.

Накануне на вокзале у поезда после отпуска в горах, когда мы с ним прощались, он с такой любовью на меня смотрел, и сказал, что завтра меня ждёт сюрприз.

Я с десяти утра стала ему звонить. Отвечали, что он ещё не пришёл, то вышел, то на совещании. И вот когда наконец я дозвонилась, то услышала чужой холодный отстранённый голос. Я не могла этого вынести! Я поняла, что могу его потерять! Надо действовать! Но как? Будто бес в меня вселился. Позвонила знакомому Вове, не застала, потом Саше – тот в командировке. Позвонила Денису. Он взял трубку…

Как говорится, кто не спрятался, я не виновата!

Женитьба – дело серьёзное! Я невеста!

Нигде кроме

 
Нигде,
        кроме
  как в Моссельпроме.
ПАПИРОСЫ «ИРА».
 

Владимир Маяковский

Ибо время, столкнувшись с памятью, узнаёт о своем бессилии.

И. Бродский

– Ник, ну как ты?

– Нормально. Я же не головой ударился. Под ребро лыжной палкой угодил, когда спрыгивал с подъёмника. Очень неудачно!

– Спуститься сможешь?

– Смогу потихоньку. Чёрт, болит!

– Врача надо? Здесь должен быть. Пусть посмотрит.

– Нет, врача не нужно. Но кататься я сегодня не смогу. Прошу тебя, Боб, ты донеси вещи до машины и иди назад. Скажешь нашим, что мне был срочный звонок. Да нет, можешь вообще им ничего не объяснять!

Когда Ник осторожно, как новичок, спустился к подножию склона, там его уже поджидал Боб. В помещении от тепла боль усилилась, и Ник не смог наклониться, чтобы снять горнолыжные ботинки. Ник, стесняясь, попросил Боба помочь ему переодеть обувь, а комбинезон решил не снимать. Боб, неловко вытаскивая ноги Ника из ботинок, повторял:

– Ник, погоди! Погоди! Как же ты один поедешь? Может, я с тобой? Машину поведу! Подожди, я переоденусь, или давай позвоним Маринке. Я их с Юлькой видел на соседнем склоне.

– Спасибо! Да у меня почти всё прошло, но кататься не могу. Помоги мне переодеться и запихни в машину.

Боб чувствовал, что Ник врёт, но ему очень хотелось кататься. Он ещё раз для очистки совести спросил, не нужно ли врача. На что Ник уверенно ответил:

– Нет, Боб! Всё нормально, катайтесь! Снега насыпали много, скольжение прекрасное, погода на редкость замечательная…

– Ну, Ник!

– Я сказал, не надо. Всё, пока! Заеду к тётке, там переночую. Её дом тут недалеко – в деревне Степаньково.

– Ну давай хотя бы я тебя довезу до этой деревни?

Ник с приятелем вышли на гигантскую автостоянку, машина стояла в самом конце. Еле передвигая ноги, Ник думал: «Мне бы только дойти до машины!», а сказал, натужно бодрясь:

– До деревни от силы минут двадцать отсюда.

А сам подумал: «Чёрт, боль такая сильная, как бы не отключиться. Зачем я хорохорюсь? Может, всё-таки вернуться и показаться врачу?»

Боб нервничал и суетился. Досадная неприятность с Ником чуть было совсем не сорвала его планы на сегодняшний weekend.

Боб, тяжело передвигаясь в горнолыжных ботинках, уложил снаряжение Ника в багажник и хотел помочь приятелю залезть в машину, но тот решительно отказался.

Боб напряжённо наблюдал, как Ник осторожно перенёс своё тело в машину, привычно щёлкнул пальцем висящего на зеркале игрушечного мехового белого кролика, крикнул: «Пока!» и нажал на газ.

Боб, облегченно вздохнув, направился обратно в горнолыжный рай, где скрипит и переливается в лучах мощных прожекторов насыпной снег из пушек, по склонам скользят лыжники, нарядные и красивые, словно сошедшие с рекламных журналов спортивной одежды и снаряжения. В барах и ресторанах витает дух обеспеченности и беззаботности, слышна джазовая музыка, и он, Боб, ловит на себе восхищённые взгляды блондинок…

Стоило отъехать километр от сверкающего огнями горнолыжного комплекса «Сорочаны», и Ника с его белым Jaguar'ом поглотил космос морозной, почти чёрной малоснежной предновогодней ночи. Пошёл снег. Ник быстро добрался до места. Семь вечера, а деревня будто вымерла. Огоньки горели только в нескольких домах. Вот и знакомый забор, калитка и дом за чернеющими старыми яблонями.

В доме после смерти тёти Веры жила Дуся – дальняя родственница, чья-то сноха или крёстная. Когда тётя Вера заболела, эта Дуся самоотверженно ухаживала за ней. В благодарность за это Ник разрешил Дусе остаться в их доме.

Да, он, Ник, всё устроил и оплатил, – и больницу, и сиделок, и врачей. Но навестил тётю в больнице только раз. Все эти годы он тёте Вере в дом покупал всё, что необходимо: установил новый газовый котёл, поменял всю сантехнику и посылал бригаду рабочих крышу перекрывать, и евроокна ставить, и деньги посылал. Но сам приезжал очень редко – ему всегда некогда! Вот и сейчас мобильный надрывается. Коля позвонил водителю и распорядился, чтобы тот забрал его утром из деревни Степаньково.

Ник открыл дверь, наклонив голову и цепляясь за половики, прошёл в дом. В комнате перед мелькающим и орущим голосом Петросяна экраном заворожённо сидела Дуся в валенках, закутанная в платки, хотя в доме было тепло, даже жарко. Дуся вскочила, заахала, кинулась к нему с объятиями, заплакала. Затем, выпучив увеличенные очками глаза, перекрестилась на образ в углу и торжественно, но с укором поведала, что вчера было 40 дней, как умерла Верочка. Потом извиняющимся тоном поблагодарила за продукты для гостей. Ник нетерпеливо всё выслушал и сказал, что очень устал. Дуся засуетилась, сказала, что пойдёт к снохе, и зашаркала в прихожую.

Ник открыл дверь в комнату тёти Веры. Пахнуло лекарствами и кошками. «Раньше не пахло, или я этого не замечал», – подумал Ник. Мурка и Барсик недовольно прошмыгнули прочь. Ник открыл форточку и улёгся в кресло, застеленное старым вытертым ковром.

Он привычно огляделся: ничего не изменилось – время будто тут замерло. На этажерке читанные-перечитанные книги, семейный фотоальбом; подумал, что надо бы его забрать с собой. Но вдруг на верхней полке он заметил старую голубую картонную папку с тесёмочками. Ник припомнил, что видел её когда-то в детстве, когда он был не Ником, а Колей. Сначала он хотел папку тоже прихватить с собой, но любопытство пересилило, и он решил посмотреть содержимое пакета прямо сейчас.

Но сначала… Ник поискал в старом буфете и нашёл среди банок с вареньем коньячок, налил себе рюмочку и устроился в кресле поудобнее. Он, давно ставший эстетом и чистюлей, почему-то почувствовал себя совершенно спокойно, легко и комфортно в этих «половиках и тряпках». Ник ощутил себя опять Колей, как раньше.

Он открыл папку. Там в чёрных конвертах старые фотографии и какие-то бумаги.

Вдруг его внимание привлёк аккуратно сложенный пожелтевший газетный листок. Коля даже вздрогнул: «Не может быть!». Он развернул газету:

«За точность и качество». Второй часовой завод.

№ 51 (3176) Понедельник, 28 декабря 1987 г.

«Надо же, что сохранилось! Завтра 28 декабря, но только 2011 года», – подумал Коля.

Ник когда-то был заводским пареньком – после армии два года вкалывал на Втором часовом заводе.

Он с ностальгическим любопытством начал читать газету.

Под вечным лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на первой полосе поздравление директора с новым, 1988 годом, под заголовком «Действовать сообща». Далее: «Слово имеет рабочий. Сигнал принят. Коллективу трудно, но мы на правильном пути».

Фото, авторы статей в газете всплывали в памяти Ника, ведь когда-то он почти всех их знал, здоровался за руку! Он читал с блаженной улыбкой, вспоминая то прошлое, которое теперь казалось смешным, нелепым. А вот, на последней странице, юмористический рассказ с карикатурами и броским названием «Нигде кроме – только у нас в „Драконе“!»». Ну-ка, посмотрим, как раньше шутили!

«В нашем объединение на базе ОГК, в рамках Закона об индивидуальной трудовой деятельности, создано кооперативное сатирико-дизайнерское бюро „ДРАКОН“ по разработке остроумных моделей повышенного спроса.

Почему «ДРАКОН»? – Будущий год, по свидетельству восточного календаря, пройдёт под знаком этого мифического животного. Итак, нам всегда чего-нибудь не хватает, хотя раньше, говорят, не хватало большего.

Первая модель, которую мы представляем на суд почтенной публики – часы-будильник «САПОГИ-СКОРОХОДЫ». Счастливому обладателю они помогают «идти в ногу со временем» и придают ускорение на пути перестройки.

Обратите внимание на изящно выполненные молоточки. Они многофункциональны. Например, в транспорте отбивают музыкальный такт по ногам граждан, препятствующих вашему продвижению.

Итак, перефразируя строки поэта, мы можем сказать: «Нигде кроме – только у нас в ДРАКОНЕ"».

Следующая модель – «ШАПКА С ПОДСВЕТКОЙ КВАРЦ-ТАЙМЕРОМ» – имеет несколько режимов работы и два варианта исполнения: для рядовых служащих – из кролика, для руководства – из пыжика или норки.

Для начальства она может стать поистине незаменимой вещью. В наше время гласности и нелицеприятной критики она выполняет роль «шапки-невидимки». В критической ситуации при разногласии с подчинёнными, опустив уши шапки, начальник становится глух к «гласу народа», а в это время на световом табло рубиновыми буквами высвечиваются слова «Я уже перестроился». При наиболее серьёзных ситуациях рекомендуется пользоваться дымовым устройством, встроенным в шапку, что даёт возможность окружить себя туманом самокритики и лести.

Для тех, кому претят такие методы работы с людьми, авторами модели предусмотрен режим «ПЕРЕСТРОЙКА ЛИЧНОСТИ». Для этого в шапку встроен миниатюрный пресс, который поможет вам выдавить из себя по капле раба привычки действовать только по указке сверху и думать только старыми категориями. Есть даже надежда, что те, кто наденет эту шапку, научится думать, а не соображать. Действие пресса сопровождается популярной мелодией «Думай давай! Думай давай!».

Ну и последнее. Новинка сезона 1988 года. Гэрдость нашего кооперативного бюро «ДРАКОН» – электронная игра «ПЕРЕСТРОЙКА».

Все творческие силы были брошены на конструирование этой увлекательной игры, развивающей у владельца почти атрофированные за годы застоя чувства собственного достоинства, порядочности, ответственности, уважения к личности и смелости.

На электронном табло перестройка изображена в виде трёхглавого Дракона (дань моде 1988 года; во втором варианте – в виде традиционной русской тройки). Головы олицетворяют ГЛАСНОСТЬ, ДЕМОКРАТИЮ И САМОФИНАНСИРОВАНИЕ. На электронном табло попеременно возникают персонажи. Это пороки и добродетели общества, как-то: бюрократы с резолюцией, демагоги с цитатами, подхалимы, взяточники, несуны, пьяницы с бутылкой, бездельники и прочие. А также честь, достоинство, справедливость с законом, компетентность, труд с компьютером, нравственность и т. п. Цель игры – заставить Дракона двигаться вперёд. Но для этого три головы должны расчищать себе дорогу от всякой нечисти.

Ведь продвижение перестройки невозможно без одновременного обеспечения Демократии, Гласности и действительного Самофинансирования. Недопустимы и перекосы, когда одна голова будет сыта за счёт остальных.

При наборе равного и достаточного числа очков у каждой головы Дракон сделает шаг вперёд. Это сопровождается популярной мелодией «Богатырская наша сила, сила духа и сила воли!».

Выигрывать в этой игре очень трудно. Поскольку практически это игра с самим собой. Поясню – в перспективе к игре будет прилагаться индивидуально разработанный для каждого владельца ИНДИКАТОР ЛИЧНОСТИ, который поможет задействовать в игре только вам присущие достоинства и недостатки.

Друзья, наша игра поможет вам «заглянуть себе в душу» и, на минутку ужаснувшись, покаяться, а затем продолжить работу над собой.

Эта игра требует терпения и компетентности, трудолюбия и искренности. Сложность наших изделий не должна отпугивать вас. Наше бюро гарантирует качество.

Необходимо заметить, что цены на наши модели договорные, так как они выполняются по индивидуальным заказам.

Итак, спешите приобретать наши модели.

«Нигде кроме – только у нас в „ДРАКОНЕ“!».

С наступающим Новым годом!

Ирина Савинская,

Инженер ОГК».

Закончив читать, Ник ясно почувствовал, что держит в руках живой документ ушедшего времени. В том времени он был не Ником, а Колей.

Давно нет ни тех проблем, ни того завода, ни той страны! Как всё круто поменялось и у нас, и в мире!

Сейчас на пороге Год Дракона 2012. Ник – Николай Николаевич Колокольцев, генеральный директор крупного холдинга, даже распорядился купить и выдать вместе с премией сотрудникам подарки – новогодние сувениры – ручки с изображением серебристых и золотистых тварей.

Ник ещё раз посмотрел на подпись под рассказом: «Ирина Савицкая».

Внезапно его прошиб озноб, закружилась голова. Ник оглянулся, будто испугавшись чего-то. Чего? Кого? Он же был один! Один на один с самим собой, и смог будто «заглянуть себе в душу или в сердце». Нику стало очень стыдно, потому что распечатала эту закрытую его душу или сердце не смерть любимой тёти, а напечатанное на жёлтом газетном листке имя Ирины Савинской. Он ощутил какую-то свою безмерную вину. И чтобы отогнать эти тяжёлые мысли, Ник взглянул в окно.

Снег усилился. Но Нику показалось, что снег падает прямо с потолка и ложится тонким слоем на стол, на пол, на диван, на все предметы. Оставался нетронутыми снегом только он, Ник. Под его взглядом снег как по волшебству слетал с предметов и растворялся в воздухе, освещая белизной комнату. Вся обстановка такая же, как 24 года назад. Вот вросший, словно исполинский дуб, в пол и потолок старинный шкаф с резными балясинами, вот заставленный всякой всячиной старинный рояль на двух ножках, а вместо третьей подложены стопкой кирпичи. На рояле стоит фикус и новогодняя ёлка, рядом вытертое кресло, где сейчас сидит он, а раньше обитала тётя Вера. Ник так любил вечерние долгие разговоры с ней.

Он вспомнил, как однажды месяца за два до её смерти заехал к тёте, привёз продукты, лекарства и рыбу кошкам. У него не было времени с ней поговорить, опаздывал сразу в три места. Тётя, как всегда нарядная, красивая, как королева, в платье с брошкой, накрывает на стол.

– Коленька, ну что такая спешка? Попей чайку. Сейчас чайник закипит.

– Уже пора ехать.

– Что спешишь, всё равно темно.

– Всё, до свидания. Ешь лучше. У тебя всё есть. Кошки сыты. Пей витамины.

Коля оделся и вышел в сад, тёмный и голый. Тускло освещается дорожка к калитке лампочкой над дверью. На улице хоть глаз выколи. Ник обнимает тётю на прощанье, садится в машину. Так темно, что не видно стоящую у калитки худенькую фигурку тёти, машущую ему вслед.

Хлопнула форточка. Ник вздрогнул. В окне появились жёлто-зелёные глаза и прыгнули в комнату.

– А, это кошка! Нервы – Мурки испугался! – подумал вслух Коля. И тут в воспоминание о тёте вдруг властно вторглось другое воспоминание.

Его заводская молодость и она, Ирина – его Царица Савская.

Только что он прочитал в старой газете её имя и словно почувствовал на себе её взгляд. Только подумал – и тут же услышал знакомый голос тёти Веры:

– Колокольчик! Колокольчик!

Колокольчиком его называли только две женщины на свете – сначала тётя Вера, а потом Ирина. Коля в детстве любил петь песенку «Я мальчик-колокольчик из города Динь-Динь».

Тут к голосу тёти присоединился другой голос – Ирины. Он совершенно явно услыхал их голоса. И вдруг увидел: у старого шкафа стоит тётя Вера, а у окна Ирина. Они загадочно улыбаются, и глядят то на него, то друг на друга, и перекликаются:

– Колокольчик! Колокольчик! – Коля оторопело переводит взгляд с одной на другую, хочет встать и броситься к ним…

И… Ник оделся. Он по-прежнему полулежит в тёткином кресле, а за окном идёт снег, а у него на животе примостилась кошка. Мурка смотрит на него и как будто говорит его, Колиным, голосом:

– Ничего нельзя вернуть! Тебя, Коля, уже никто и никогда так любить не будет, как тётя Верочка, никогда она тебя не перекрестит и не посмотрит ободряющим ласковым взглядом. И ты, Коля, никогда уже сам не сможешь полюбить никого так, как любил когда-то Ирину!

Колю бросило в жар. Он приподнялся с кресла, но, ощутив резкую боль в ушибленном месте, плюхнулся обратно. Кошка с громким мяуканьем прыгнула в форточку и скрылась.

«Бред какой-то!», – думал Коля. Он был уверен, что всё, связанное с Ириной, забыл, затолкал в самый дальний угол памяти, замуровал, похоронил! Он столько сил потратил, чтобы избавиться от страданий, и вдруг оказывается, что спустя почти четверть века один её взгляд – даже не взгляд, а призрак может обрушить его душевный покой! Только она умела так смотреть, одновременно и нежно, и насмешливо, и покровительственно. Её глаза то манили, то отталкивали. Только она умела говорить глазами!

Ник вспомнил свой ноябрь 1987 года. Время беспросветности…

Коля из заводской семьи. На заводе работали все: и отец – начальник 30-го цеха, и мать – сборщица, и её сестры. Только тётя Вера, как говорил отец, отщепенка, изменила семейной традиции – училась на художницу, но вела рисование в школе и даже была когда-то замужем за музыкантом.

Коле тоже надлежало пойти на завод: хорошие заработки с премиальными, продуктовые заказы, распродажа импорта, дешёвые обеды – столовая со своим подсобным хозяйством, от завода у семьи двухкомнатная квартира, дачный участок выделен под Александровым, и даже родителей посылали на два года в командировку в Англию, где они заработали на машину «Волга». Как говорится, «полная чаша».

Но Коля помнил, как страдал, когда в десять лет с абсолютным знанием английского вернулся в старую школу, где над ним все посмеивались, даже учителя. Ученики дразнили англичанином, и никто не хотел с ним дружить. Да Коле после Великобритании все казались глупыми, примитивными, грубыми. Он и сам держался особняком и не захотел вписаться в коллектив ни в школе, ни во дворе.

Отец считал, что сын должен отслужить в армии и работать на заводе, как все. Может, если уж так хочет, поступить в вечерний заводской институт.

Колю же эта неотвратимость просто убивала! Он решил, что будет работать где угодно, хоть дворником, но только не на заводе. Он попытался поступить в МГУ, но провалился и пошёл в армию, где служил радистом. Когда Коля вернулся, отец устроил сына на завод, но не в цех, а в отдел главного конструктора, в бюро микроэлектроники, где разрабатывались шаговые двигатели.

Ну что ещё нужно парню? И семье показалось, что сын стал более покладистым. Но это только для вида.

На самом деле Коля после армии ещё больше осознавал всю беспросветность своего существования, что он не может так жить, и надо что-то делать! Надо как-то вырваться из этого круга дом-завод-дом-завод. Но как?

– Нет, так жить нельзя! Жизнь невыносима, и надо с ней завязывать! – Коле казалось, что эти слова стучат молотком у него в голове.

Каждое утро он в 7.30 выходил из метро «Белорусская» и вливался в серую толпу, идущую по мосту к заводу. Проходя мимо вахтёра с ружьём, он попадал в холл, все стены которого были увешаны объявлениями типа: «Меняю туфли чёрные Турция 40 размера и блузку голубую Китай 50 размера на сапоги зимние Югославия любого цвета размер 39–40. Анохина, цех № 6, тел. 235-44-76». Коля поднимался на седьмой этаж в бюро микроэлектроники, надевал синий сатиновый халат и принимался паять микросхемы.

Он считал, что родители его не понимают. Они с утра до вечера на заводе. А мать ещё и парторг цеха. Коля слышал, как она говорила отцу, что мечтает женить сына на их соседке Ленке – дочке профорга завода. Ну что же, что она чуть старше Коли, а уже секретарь комитета комсомола цеха. Когда бы Коля не вышел на улицу, почти всегда встречал Ленку-эту дуру расфуфыренную: в оттопыренных ушах блестят бриллианты, а на кривых ногах – высоченные красные импортные сапоги, купленные по блату на заводе для своих – парткома и профкома. Коля просто физически ощущал, что его окружает только ложь и расчёт, зависть к должностям и особенно к заграничным тряпкам. Когда их разыгрывали среди рабочих, после того как отоварится заводская знать, работницы просто зверели на глазах. Противно!

Коля не смог даже научиться пить, как все, – поэтому у него не было и друзей! Спорт Коле претил, хотя завод имел первоклассную команду по регби, где капитаном был главный технолог.

В двадцать лет жизнь Коле представлялась в мрачном свете.

В один из особенно хмурых осенних дней Коля решил уйти, уйти совсем и навсегда из жизни.

Как? Нет, не застрелиться, не отравиться, не повеситься. Это всё больно, есть риск покалечиться, и так пошло и банально! Коля решил поступить по-другому. Он где-то вычитал, что если голодать, то смерть может наступить через месяц или два, а если голодать всухую, то и раньше. Он представлял, как уйдёт из жизни в философском расположении духа и без суеты. Это будет пусть медленно, но верно, и никто не поймёт, причины. Матери можно сказать, что поел на работе, а на заводе никому до него нет никакого дела. Так он решил, и начал смертельную голодовку.

Но однажды встреча с ней – с Ириной – всё изменила. Жизнь обрела смысл!

Коля увидел её – Ирину Савинскую – в начале декабря, когда голодовка его длилась пять дней. Именно увидел впервые, хотя работал с ней на заводе в одном отделе на одном этаже и в одной комнате. Он её не замечал. Ну, сидит за шкафом какая-то важная тётка рядом с начальником их бюро Пашей Даниловым. Ну, приходит к ней с какими-то бумагами то главный конструктор завода, то главный технолог. Его это не касалось, Коля паял микросхемы. Он слышал, что ей уже сильно за тридцать, замужем, есть ребёнок.

Однажды Коля брёл с каким-то поручением по заводскому двору и вдруг увидел, что дорогу ему перегородил поддон на колесах, доверху нагруженный коробками с часами. Его медленно толкает хромоногий и немного придурочный подсобник Ивашка в промасленном тёмно-синем халате, вокруг суетятся ещё две синих тени в ватниках, а в отдалении ступает как царица – в расписной цветной шали поверх белого халата – Ирина Павловна Савинская. Ну просто царица Савская!

Одна «синяя тень» сказала оторопевшему Коле:

– Брак на забивку везут. Вон какую мадам назначил наш директор начальником комиссии по забивке брака.

Вдруг Савинская окликнула Колю:

– Колокольцев, подойдите, пожалуйста, ко мне! Помогите Ивашке побыстрее довезти поддон до кузницы! А то мы так до конца смены не доедем. Всё растащат! А я замёрзла! – она поёжилась и посмотрела на свои ножки в модельных туфельках. Шёл редкий снег.

И тут Коля её увидел словно впервые: высокая, тонкая, с царской осанкой, над властным лбом прямой пробор густых как шлем тёмно-русых волос. Во всём её облике какая-то разобщённость с окружающим миром: и туфельки, и цветная шаль, и недоумённый взгляд, как бы вопрошающий: «А что я тут делаю?» Но, при всей её величавости, Коля тогда остро почувствовал, что она одинока и несчастна, как и он.

В ушах звук её голоса:

– Колокольцев!

Коля схватился за ручку поддона и рванул его вперёд. Хромой Ивашка упал, поддон наехал на него, ящики вывалились и из них посыпались часы. Откуда ни возьмись, набежали рабочие, стали собирать разбросанные по асфальту часы обратно в ящики, часть осела в карманах. Минута – и снова поддон загружен, и быстро, уже без приключений, Ирина Павловна и Коля довезли его до кузницы.

В кузнице – жар, дым, копоть, а в центре стоит, обнажённый по пояс, молодой кузнец. Он, поигрывая мышцами, берёт тисками отпрессованную болванку и на вытянутых руках несет её в печь. Грохочет пресс, гудит огонь. Отсветы этого «адского пламени» играют на атлетическом торсе кузнеца, на лице Ирины, и она в этот миг показалась Коле чуть ли не пророчицей или жрицей. И тут она, глядя в жерло горящей печи, заговорила:

– Колокольцев, посмотрите, мы присутствуем при агонии времени! Эти часики родились на конвейере, надеялись прожить свою короткую жизнь у кого-то на руке, мечтали помочь кому-то соизмерить своё время общему времени, но не удалось. Они, хотя и ходили, но так сильно отличались от стандарта, что теперь забракованы и обречены на огонь. Спаслись только те, что успели украсть рабочие. Они эти часики починят, вынесут украдкой с завода, и они ещё потикают: тик-так, тик-так.

Ирина произносила эти слова, громко декламируя, как стихи.

Коля оторопел. Он испугался её царственного вида и абсолютной свободы высказываний. Он не знал, что отвечать… Стало быть, можно или даже нужно идти не в ногу со временем?

Ирина, кивая на кузнеца, произнесла со вздохом и восхищением:

– Посмотри, как он красив, просто исполин Гефест! Это надо же, в центре Москвы, на улице Горького стоит пройти за проходную, и попадёшь в Демидовские времена! У Сальвадора Дали уплывающее время, растекающееся, стекающее, а у нас в СССР сначала время идёт под пресс, а затем сжигается в печи в адском пламени.

Потом Коля, Ирина и кузнец, уже умытый, с широким лицом, добрыми как у телёнка глазами, сидели в обеденный перерыв в каптёрке на лавке за столом, покрытым драной клеёнкой. Коля про свою голодовку моментально позабыл, и они пили с удовольствием чай с пирожками из буфета и разговаривали о политике.

– Я вот прочитал в газете, что собака-Рейган опять против нас что-то замышляет! – важно сказал кузнец, глядя на Савицкую.

Ирина вдруг захлопала в ладоши, рассмеялась и сказала, глядя на кузнеца восторженными глазами:

– Вы прелесть! Ну не правда ли, Колокольцев, наш кузнец прелесть как хорош!

Кузнец и Коля смутились и с недоумением посмотрели на Ирину, и понимающе переглянулись: «Мол, этих учёных женщин не понять!»

Потом, когда они шли из кузницы в отдел, Ирина очень внимательно заглянула Коле в глаза и задумчиво сказала:

– Принципы надо иногда нарушать, иначе от них никакой радости!

Вдруг на Колю прыгнула кошка. Это Мурка свернулась комочком на ноющем боку и замурлыкала. Боль утихла.

Он погладил кошку, достал из чёрного пакета фотографии и начал разглядывать. Коля будто переворачивал страницы, листая альбом своей жизни.

Вот Ирина Савинская на новогоднем вечере, который они всем заводом отмечали в заводском доме отдыха в Снегирях. Ирина стоит на сцене и держит над головой картонные раскрашенные сапоги-скороходы с часами. Коля вместе с Ириной рисовал, вырезал и раскрашивал картинки. Среди номеров самодеятельности чтение юмористического рассказа «Нигде кроме-только у нас в "Драконе"» имело бурный успеху заводской публики.

Разглядывая карточки, Коля заметил, что Ирина на фото совсем не соответствовала его воспоминаниям. Образ молодой женщины с немного надменным, нарочито спокойным взглядом не передавал и сотой доли той боли и счастья, которую он испытывал, когда смотрел на Ирину – Царицу Савскую.