Текст книги "Мой отец зажигал звёзды"

Шесть

Я сидел в своей комнате и гипнотизировал учебник алгебры. Зачем эти буквы выстроились тут в ряды? Я их все равно не могу прочесть…

Как глупо все получилось. Я продинамил Лину, боясь Рустама. И понадеялся на Гавроша. А тот при виде Рустама просто развернулся и убежал. Я на него почти не злюсь, кстати. Мы не друзья даже, чего ему заступаться за меня, на самом-то деле?

Лина не ответила мне на третью эсэмэску подряд. Значит, обиделась. Впервые. А ведь Рустам меня не побил. Я даже не уверен, что он собирался.

Рустам схватил меня за ворот ветровки, дернул на себя, а потом сильно толкнул. Я отлетел с дороги за кусты, впечатался в стену школы и больно стукнулся затылком. Началось…

Меня никогда еще не били. Я смотрел на Рустама круглыми глазами и слышал только собственное сердце, которое ухало вверх-вниз, вверх-вниз. Как на аттракционах.

Рустам двинулся на меня.

Что там нужно делать со своим корпусом? Я видел в каком-то фильме. Повернуться? Сгруппироваться? Нет, это если уже падаешь…

– Ты у меня запомнишь, как на уроках выступать!

Вместо вечного тюканья, что я свет за собой не выключил в комнате, или кровать не заправил, или… лучше бы отец меня драться научил! Как правильно руку в кулак складывать? Большой палец – он должен быть под остальными пальцами? Или сверху?

Тень Рустама накрыла меня. Я запаниковал, взмахнул рукой с растопыренными пальцами и угодил ему по щеке. Влепил пощечину! Такую звонкую, что ее услышал где-то в Нидерландах сам Дик Свааб. Я никогда не поработаю в его Институте мозга. Меня сегодня убьет Рустам.

– Ну ты попааааал… – выдохнул он, убирая руку от бордовой щеки.

Ого! Это я его так? Ого!

Я дернулся в сторону за секунду до того, как мне в живот прилетел кулак. Рустам ругнулся – попал в стену. Больно, наверное.

Я… не хочу его бить. Он вот весь красный от ярости, а я никак не могу на него разозлиться. Не получается! Что же мне делать? Убежать? И бегать от него до выпускного?

Рустам снова выбросил кулак вперед. Я отскочил. Мог бы и дальше уворачиваться, но по-дурацки споткнулся о собственную ногу – и растянулся на асфальте. Мне сегодня совсем не везет…

Через секунду Рустам всем телом навалился на меня. Он что-то говорил, угрожал, наверное, но я ничего не слышал. Я вдруг стал задыхаться. Я…

Мне нечем дышать!!!

Ыыыыыыыыыыыых

ыыыыыых

ыыых

Я разевал рот и не мог сделать вдох. Легкие как будто схлопнулись. Из последних сил я молотил руками и ногами по земле. Как рыба. Рыба на асфальте.

У меня звенело в ушах. Перед глазами все поплыло. От натуги брызнули слезы.

Если я сейчас не вдохну…………………………………………………………………………………………я умру…………………………………….………

Я пью воздух маленькими глоточками. И все равно немного больно. На меня испуганно глядят два огромных глаза. Рустам прислонил меня к стене и смотрит так, будто я привидение. У него, оказывается, ресницы длиннее, чем у любой девчонки в классе. И глаза зеленые. Я раньше почему-то думал, что карие.

– Ты это… как? – прошептал Рустам.

Как будто это не он махал здесь кулаками, а потом придавил меня к земле. Но я слишком занят тем, чтобы дышать. Кто бы мог подумать, что это так здорово.

Вдоооох. И выыыдох. Вдоооох…

– Блин, ты такой бледный… Блин.

Я огляделся.

– Ты зачем меня снова за кусты отнес?

Рустам опустил глаза, но потом усмехнулся:

– Растерялся.

Кажется, он до жути испугался. Подумал, что до смерти меня задавил?

– У тебя еще вокруг глаз синие точки какие-то, – Рустам ткнул себе в переносицу. – И по всему лицу. Кто ж знал, что ты такой… хилый.

Он хотел сказать «слабак», наверное. Зато я не убежал. Рустам, кажется, тоже об этом подумал. Он протянул мне руку.

– Встать – сможешь?

Я хотел сначала опереться на стену и подняться без его помощи, но ноги еще дрожали. И потом – так получится, будто мы пожали друг другу руки. Когда бы еще мне Рустам руку пожал? Да ни в жизнь!

Мы медленно шли по дороге. Оказывается, нам по пути. Рустам не глядел на меня. Потом тихо спросил:

– Ты-то почему про отца не хочешь писать? Я никому не скажу, – Рустам по-своему понял мое молчание. – Я реально не пойму. У тебя же есть отец?

– Есть…

– Так чего ж ты!

Я уловил в голосе Рустама тень прежней злости. Жалкую тень на самом деле. И все-таки решил объясниться, пока он снова не стал красным и злым.

– У меня сейчас есть отец. А полтора года назад его не было. Совсем. Ну, я так думал. Жили мы себе и жили…

– Он отчим, что ли?

– Нет, он родной, настоящий. Просто… так получилось.

Рустам как-то иначе посмотрел на меня. Как будто понял. Раньше он словно сквозь меня глядел все время, а тут увидел наконец. Невысокого, нескладного и еще много чего «не» – парня с огромным рюкзаком за спиной. Если б не мама, я бы хоть сейчас побросал туда все свои книжки про мозг и свалил из дома.

– А у меня наоборот, – грустно сказал Рустам. – У меня всю жизнь был отец, а полгода назад – не стало…

– Умер?

– Ты чего! Нет! Он… Ушел он от нас.

– А…

– Что?

И вправду, что? У кого-то появляются папы, у кого-то пропадают. И тем и другим писать сочинение не о чем.

– Неужели Гусыня знала и все равно заставила тебя писать…

– Да не знает она. Никто не знает. Мама запретила рассказывать. Я бы и сам не стал… Это у нас не принято. Стыдно. Вот тебе только и рассказал, не знаю, почему вдруг…

Рустам ссутулился. Будто его проткнули и выпустили весь воздух. Потом вдруг резко повернул на другую улицу. Не сказал ничего, даже рукой не махнул. Я только и успел крикнуть ему вслед: «Рустам, я тоже – никому!»

А чего «никому»? Не говорил про себя или не расскажу про него? Вот я дубина! Мог бы сказать, что лучше уж десять лет иметь отца, чем потом его вдруг получить. И не знать, что с ним делать.

Еще раз проверил телефон. От Лины ничего. Мама написала, чтоб мы с отцом сварили макароны и доели вчерашние ежики. Значит, сегодня она будет еще позже, чем обычно…

Я вышел на кухню, поставил кипятиться воду в кастрюле. Дождался, пока она закипит, посолил ее и медленно опустил туда спагетти. Но не потому, что я такой копуша и даже макароны не могу быстро в кастрюлю запихнуть. Просто надо, чтоб они не сломались. Спагетти нужно варить минуты четыре. Это называется аль денте. Так полезнее, я читал.

Потом я разогрел ежики, слил из кастрюли воду и разложил макароны по тарелкам. Немного оливкового масла, чтоб не слипались, и можно еще сыра потереть сверху. Но у нас его в холодильнике не оказалось. Ничего, подливка от ежиков тоже пойдет.

– Пааа, иди ужинать! Мама написала, что поздно будет!

Музыка смолкла. Мы сели на кухне. Молча поели. Папа только заметил, что макароны недоварены. А на мое «аль денте» сказал, что в следующий раз сделает сам, раз я такой упрямый. Нормально? Научил бы меня тогда варить макароны так, как он любит… мне не жалко. Так нет же!

Вместо этого он включил новости. Мы ели и смотрели-слушали про официальные визиты политиков, волнения в Южной Америке, юбилей какого-то нашего завода и премьеру в Большом театре. «Идеальный» вечер отца и сына. Потом папа заявил, что раз уж ужин был на мне, то он помоет посуду. И сразу пожелал спокойной ночи.

Я сделал вид, что иду в свою комнату, а сам накинул ветровку и по-тихому вышел из квартиры. Как вот мне про него писать?

Я сидел на ступенях в подъезде, обхватив колени руками. Все не так. Хочу, чтоб все было как раньше. Хочу, чтоб мама была дома. Она всегда за меня заступается. Скажет что-то такое – и все уже смеются. И я, и папа. И с макаронами она нашла бы что ответить. Нормально все было со спагетти!

Я поднял голову и увидел, что сижу прямо напротив этой загадочной надписи:

Привет! Тут есть хоть кто-нибудь?

Я вытащил маркер из ветровки.

Привет! Тут есть я. Сойдет? Улитка

Я еще подумал, подписываться или нет. Но он ведь еще не знает, что я Улитка.

Поскорее бы кончился этот день…

Семь

– Хорошо, что все обошлось! Врач сказала, еще чуть-чуть, и был бы разрыв… этой, как ее? Я не понимаю, родной, как так вышло?

Я отмалчивался вчера, когда мама на ночь глядя потащила меня в больницу (отец-то даже не заметил, что у меня синие точки по всему лицу). Не буду и сегодня ничего говорить. Мы с Рустамом разобрались уже. Не станет он меня больше бить после вчерашнего.

Мы с мамой сидели на кухне и завтракали. Ей убегать, мне – вообще улетать. На биологию-то я точно не опоздаю, а вот с алгеброй такой уверенности нет.

– Тебя обижают в школе?

– Нет.

Мама вздохнула. Мельком взглянула на часы. Опаздываем…

– Мне нужно… поговорить с тобой.

И вдруг я разом забыл и про биологию, и про алгебру, и про время. Мама сказала, что ложится в больницу. На неделю. На о-пе-ра-цию.

– А что с тобой?

– Да ничего страшного. Вы, главное, продержитесь тут без меня.

С «ничего страшного» в больницу не кладут. Я знаю. А вдруг это опухоль?

– Это опухоль?

– Нет.

Мама обняла меня и сказала, что все будет хорошо. Что в ее возрасте у многих «такое» бывает.

– Я беспокоюсь только, что ты затоскуешь тут без меня. Папа наш хороший… но не очень чуткий.

– Да уж…

– Но он тебя любит. Он позаботится о тебе.

– А когда ты ложишься в больницу?

– Сегодня вечером, после работы. Уже сумку собрала, с ней поеду…

А что, если она не вернется? Я так и останусь один, с отцом? И мы каждый вечер будем смотреть новости и есть переваренные макароны. Пока мне не исполнится восемнадцать…

Восемь

Если не спать пару ночей подряд, то потом словно попадаешь в виртуальную реальность. Даже смотришь на себя как будто со стороны. Чуть сверху – и сзади или сбоку. Я однажды проводил такой эксперимент и даже записывал свои наблюдения. Так мне потом плохо было, в жизни бы повторять не стал. Где-то теперь эта тетрадка? Наверное, потерялась при переезде…

Но оказалось, такое состояние бывает не только из-за недосыпа. Оказалось, когда тебе грустно, и страшно, и непонятно, зачем писать контрольную или отвечать урок, когда это все совсем неважно, тогда тоже видишь себя сзади и сверху.

Пятнадцать минут назад я донес маме сумку до остановки и дождался, пока она сядет в автобус. И вот я уже решаю уравнения, ищу какие-то икс и игрек, а в голове стучит: «Ты один, ты один, ты один».

И такое чувство, словно это и не я пока. Временно отдал свое тело кому-то другому и наблюдаю со стороны, что он с ним будет делать до маминого возвращения. Может, поэтому я никуда сегодня и не опоздал? И контрольную написал на отлично? Потому что мне это было совсем-совсем не важно.

Румза покачала головой и поставила в журнал итоговую четверку.

– Понятно, почему снижаю балл?

– Понятно…

– Ты здоров? Вид у тебя какой-то…

«Все отлично!» – заверил этот парень, который так похож на меня. И даже улыбнулся! Я бы так точно не смог…

Лина никуда не пересела. Нахмурилась и смотрела в окно, когда я садился за парту. Ну и ладно, мне до этого, может, и есть дело, а новому Улитке – точно нет. Он пришел лучше всех написать самостоятельную, потом еще устно ответить и получить по биологии традиционную пятерку, затем что-нибудь сказать к месту на литературе, написать диктант на русском, как можно тише отсидеться на геометрии, почитать книжку на ОБЖ и провести тихий вечер дома в разных комнатах с отцом. А я посмотрю на него со стороны. Отличный план.

– Мы этого еще не проходили.

– Что?

От неожиданности я вернулся в себя. Что я опять перепутал?

– Все хорошо, не переживай. Я ставлю тебе пять. Просто хотела тебе напомнить, что у нас другая тема. А ты рассказываешь программу восьмого класса, – Валерьяна говорила с улыбкой, но выглядела встревоженной. – Будь, пожалуйста, повнимательнее. Ты сегодня… на своей волне. И, кстати, стал отвечать, хотя я вызвала к доске Лену.

– Извините.

Я сел на место и краем глаза взглянул на Ленку Юрыгину. Вот уж кто совсем не расстроился, что я за нее ответил! Зато снова всех повеселил.

После звонка я быстрее всех добрался до другого класса. И теперь сидел в одиночестве за партой и прикидывал, не изобразить ли для Гусыни большие полушария головного мозга в натуральную величину прямо на парте. За карандаш уже взялся.

– Эй, Улитка! Ты сегодня с пропеллером? – Гаврош, как всегда не вовремя, запрыгнул на место передо мной и явно был настроен пообщаться. – Смотрю на тебя и вижу, что вы вчера с Рустамом разобрались, – с хитрой улыбкой протянул Гаврош.

– Да, разобрались, – сухо ответил я. – Если что, то я без обид. К тебе никаких претензий.

– Хороший ты парень, Улитка! Знал бы, все-таки списал бы у тебя биологию. А о чем был разговор, ты мне не расскажешь, правильно?

– В точку.

Тут над нами мрачной тенью навис колючий богомол. Лина бросила через меня сумку на свой стул и быстро вышла из класса.

– Это из-за нее ты так бегаешь сегодня? – кивнул на дверь Гаврош.

– И это не твое дело, – я стал рисовать на парте улитку с пропеллером. Лину это должно развеселить.

Что ему нужно вообще? Везде свой нос сует. А главное, я же знаю, что у Гавроша в голове ничего не задерживается. Тут услышал – там сказал. Но больше мне и поговорить не с кем, как назло. Он хотя бы сам подошел.

– Лина всегда странная была. Но, знаешь, раньше у нее побольше друзей в классе было. Из девчонок, – посерьезнел Гаврош. – Ты, когда появился, нашим девочкам не понравился что-то. А она заступалась, считай, со всеми перессорилась из-за тебя. Я в их дела не лезу, но не слепой…

Гаврош многозначительно постучал указательным пальцем по кончику носа. Я уж не стал ему говорить, что он тогда обонянием, а не наблюдательностью тут хвалится.

– Не мне бы в это влезать, сам тот еще… Кхм, но ты мне вроде как помог, а я не очень вчера поступил, так что мой тебе эдвайс – помирись с ней.

Прозвенел звонок. Лина сидела рядом и упрямо на меня не смотрела. А мне стало еще хуже, потому что я сложил одно с другим. И теперь «уйти из себя» и переждать точно не выйдет. Не по-мужски это. Раз – Лина перессорилась с подругами, два – вчера хотела со мной поговорить о чем-то серьезном, три – обиделась на мой отказ так, что даже не разговаривает теперь. Что в сумме? Она в меня влюбилась! И еще как! А я в нее? Кажется, нет…

Девять

Прошло два дня. А я так и не помирился с Линой. Специально. Хотя Гаврош время от времени бросал на меня строгие взгляды.

Я подумал, что если мы помиримся, то она опять захочет со мной «серьезно поговорить». А мне нравится Лина. Она замечательная. Но как друг. Не знаю… Думаю, как не друг мне сейчас вообще никто не нужен. В конце концов, мне бы поступить на медицинский, сделать что-то стоящее в изучении мозга, а потом уже можно и о любви подумать. А сейчас все это как-то…

Вот, я даже себе не могу нормально это объяснить. Как мне с Линой поговорить? Мы после такого уже вообще никогда общаться не будем. Уж если она что решила… Потому я и не спешил с ней мириться.

Мама мне звонила каждый вечер после школы. У нее еще какие-то анализы. Ждут, пока доктор даст добро. Она говорит, что это хороший медицинский центр, но я на всякий случай пробил его в интернете, почитал отзывы… Разные они там. Есть и очень плохие. С другой стороны, когда у тебя все хорошо, вылечился – то ты и не пишешь ничего особенно. Отзывы оставляют те, кому надо пожаловаться. Так что, может, там и вправду неплохо.

С папой мы почти не разговаривали. А время поджимает, глупое сочинение… Может, мне его о прошлом расспросить? О детстве… не знаю, о работе до выхода на пенсию. Педагог – это вроде как почетно. Правда, в училище… Мама рассказывала, что там занимались трудные ребята. Не все, но многие. Некоторые и в тюрьму попадали. Нет, не стану я про это писать. Учитель уголовников, потрясающее сочинение…

Зато у меня завязалась переписка на стене подъезда. Вот уж не ожидал, что буду этим заниматься. Оставляю ответ по дороге из школы, а утром – новая надпись. Мы уже два столбика написали.

Я на всякий случай все дублирую в своем блокноте. Стену в любой момент могут помыть или покрасить. Жалко будет, если пропадет.

Привет! Тут есть хоть кто-нибудь?

Привет! Тут есть я. Сойдет? Улитка

Ты часто смотришь на звезды? У тебя есть парень? А друг?

Редко. Из моего окна их почти не видно. Я сам парень. А друга потерял u Как тебя зовут?

Любовь. Где ты его потерял? Давай искать! Мне нужен друг. Я могу показать тебе настоящие звезды.

Любовь, тебя саму искать полагается. И я не уверен, что вы поладите. Звезды – как?

С другом – не затягивай, а то я первая его найду! t Звезды? Вверх, до самых высот! Приходи сюда в половине первого. Сегодня. Буду ждать!

Я снова и снова перечитывал последнее послание. Время для ночной вылазки – идеальное. Отец как раз сегодня уйдет в ночную смену. И вернется только в восемь утра. Можно хоть сто раз сюда подойти. Вот только… Я никогда ничего подобного не делал. И кто эта Любовь? Как она попадает в наш подъезд? И почему приходит сюда по ночам?

Вдруг это какой-нибудь маньяк, который так заманивает по ночам будущих жертв. Вот приду я сюда, отец на работе, мама в больнице… и никто не знает, где я, куда пропал. Тоже ведь возможно. Правда, маньяк-то откуда про все это знает? Если только он не следил за мной… А что? Запросто мог! Я вечно себе под ноги смотрю, мог и не заметить. А потом он оставил тут надпись – клюну я или нет?

Но что-то такое есть в ее записках… Никакой она не маньяк. И мне грустно от одной мысли, что она придет – а я ее так и не увижу. После этого она больше никогда мне не напишет, это точно! И я не узнаю, откуда она взялась… И не увижу настоящие звезды.

Я клюнул. Я приду.

Десять

– Ого, крокодил! Или… кто это?

Я решил помириться с Линой. Вдруг все-таки у меня ночью состоится встреча с кем-нибудь нехорошим… Нет, все сегодня пройдет хорошо. Наверное. Просто не хочу оставлять этот разговор до понедельника, растягивать нашу ссору на выходные. И потом, может, Лина забыла про свой «серьезный разговор»? Может, она меня вообще уже разлюбила?

Лина прикусила губу и отвернулась к окну. Я точно знаю, как ей сейчас трудно промолчать и ничего не рассказывать мне про своего нового приятеля на майке! И чего стоило мне прийти за пять минут до начала первого урока, кстати. А сейчас самое время извиняться.

– Простименяпожалуйста, ядолженбылпойтистобой! – я сказал это так тихо и быстро, чтобы услышала только Лина. Получилось два длиннющих слова. – Я был неправ. Я балда.

Последнее признание можно было и не добавлять. Но я решил усилить эффект от своего раскаяния. Раз уж я просрочил извинения на целых два дня.

И тут старая Лина, надутая, молчаливая, хмурая, куда-то испарилась. Вместо нее появилась другая Лина. С улыбкой на пол-лица и с хитрыми зелеными глазами.

– Богомол оказался несчастливым, но я так и знала, что стоит надеть суринамскую фонарницу – и мы помиримся! – затараторила она. – Я выбрала ту, что похожа на ящерицу, но вообще их больше пятисот видов, и все разные! Я теперь две недели не сниму эту майку, раз мы из-за нее снова разговариваем!

Интересно, девчонки потеют? Просто если я хотя бы неделю майку менять не стану, от меня все шарахаться начнут. И это я дезодорантом пользуюсь. А у них это как работает? Я почти задал свой вопрос Лине, но теперь ее уже было не остановить.

– Видишь этот нарост на голове? Все думают, что это нос. Но на сааамом деле это лоб!

Тут бы нам остановиться. История, вызывают к доске. Но Лина только перешла на громкий шепот. Хоть бы меня не вызвали, а то тут своя история, про фонарниц.

– Не смотри, что на крокодила похожи. Они питаются соком растений. А кору деревьев и кустов прокалывают хоботком, но на майке его не видно…

Гавроша вызвали. Уже по тому, как он идет к доске, видно, что не учил ничего. Значит, всего пять минут от урока отъест, не больше.

– А еще! Самое главное, за что я люблю фонарниц. Им придумала имя сама Мария Сибилла Мериан! Ну, помнишь? Я тебе рассказывала… великая женщина-натуралистка, которая…

– Я помню-помню, – поскорее прошептал я, чтобы историчка перестала на нас так недобро поглядывать. Куда там! Если уж Лина заговорила про Марию Мериан…

– Так вот, именно она первая рассказала о фонарницах и описала их. Представляешь, просто шла вечером по дороге и увидела странный свет. Подозвала слугу со светильником – и увидела ее! – все еще шепотом, но уже на грани крика возвестила Лина.

– Третья парта, я долго буду на вас смотреть? Последнее китайское предупреждение!

– Мериан…

– Лина, на выход!

– Так она еще и светится? – я специально задал свой вопрос погромче и был отправлен за дверь за компанию с Линой.

– Как наговоритесь, возвращайтесь!

Обычно в таких случаях нужно тихо стоять в коридоре минут десять, а потом виновато заглядывать в класс и проситься назад. Хуже, если в это время по коридору пройдет завуч…

– Ничего она не светится! – Лина уселась на подоконник напротив класса. – Мериан… ошиблась. Может, там другой жук еще сидел и светился поблизости. Но ее авторитет в научном мире был уже ТАКИМ, что даже Карл Линней не стал оспаривать этого названия. И еще лет двести все были уверены, что фонарницы светятся.

По мне, так довольно сомнительное достижение. На двести лет запутать весь научный мир. Но Лине я этого говорить не стал. Просто сказал, что рисунок классный. И без всякой надежды уточнил, куда она дела богомола. Но она только загадочно улыбнулась, сверкнув разноцветными брекетами, и сменила тему.

– Мне все еще нужно с тобой серьезно поговорить, Улитка.

– Лина… может, не надо?

– В смысле? Очень даже надо! – удивилась она. – И раз уж мы тут одни, то…

– Эй! Давайте возвращайтесь!

Радостная физиономия Гавроша в дверях класса подарила мне спасительную отсрочку. Вот только надолго ли?