Текст книги "Необитаемая"

Аборт – это плохо.

Аборт – это страшно.

Аборт – это убийство?

В пять недель у него уже есть душа?

Как я решилась на аборт?

Это встает со мной по утрам и ложится со мной в постель по вечерам.

Как там полагается думать об этом? Как о страшном секрете? В реальности ничего такого я не испытывала. Я пыталась нацепить на себя маску этих переживаний, показать окружающим, что пережила нечто жуткое. В то время как на самом деле мне тогда было по большей части наплевать. Всё было позади.

Позже я пыталась отыскать внутри себя ответ на вопрос: может, на самом деле, я хотела тогда родить, а мне не дали? Может, я сделала это, чтобы быть удобной родителям, от которых зависела, боясь потерять блага, которыми они одаривали меня с рождения? При желании можно было бы подверстать события того лета под такую версию, но только всё это было бы фарсом.

Ни грамма сожаления тем летом я так и не испытала. А испытывала я – радость, чистую радость от того, как на меня смотрел самый красивый парень на БКЗ, радость от купания в озере на даче, радость от поездки в Италию и походов по клубам, где мы с подругой танцевали до утра, от поездки на машине в Венецию с парнями из Амстердама, с которыми подружились…

А потом, когда я вернулась и встретилась с Васей, мы случайно оказались в одной компании со Шведом. Я глазами показала на своего парня. Швед улыбнулся, я тоже.

Через несколько месяцев я наблюдала за их дракой. Вася узнал о Шведе, но сообщил, что, несмотря на измену, останется со мной. Я тоже не спешила уходить – мы встречались несколько лет. На каком-то из сборищ, во дворах около Невского, он отвел Шведа «на разговор». Сначала повысились тона, потом один толкнул другого. Швед был высоким, а Вася – тяжелым. Их никто не разнимал, потому что все знали о предмете драки. Я наблюдала, как они катаются по земле, – и ни о чем не жалела. Зрелище было что надо. Если из-за вас никто никогда по-настоящему не дрался – яростно, кроваво, – спровоцируйте это; не пожалеете, обещаю.

Променяла бы я это на ту залитую светом комнату, что представлялась мне, оставь я ребенка?

Да ни за что. Ни за что.

Глава 3
Злые духи

Пожалуй, увидь ту драку мой муж, профессиональный боксер, – он бы снисходительно посмеялся. Пьяная возня, да и только.

Через десять лет я вышла замуж за человека, который коренным образом отличался от парней моей юности. Он не признавал алкоголь и был спортивным наставником сотен человек. Куда бы мы ни шли, всюду встречали его учеников. Я словно оказывалась в романе Паланика, когда официант в ресторане отказывался приносить нам счет под предлогом того, что касса сломалась, а сам тайком давал пять моему спутнику, на поклоне после спектакля актер приветствовал его, потрясая кулаком в воздухе, а батюшка на воскресной службе вставлял в проповедь историю своего первого выхода в ринг и лукаво поглядывал на моего Костю.

Мой муж не стал бы подкатывать к чужой девушке, целовать ее около полок с дисками, не стал бы избивать кого-то посреди двора. Если такие, как он, ввязываются в драку на улице, и на них пишут заявление, – к сроку автоматом прибавляется пять лет: их умения приравниваются к использованию оружия. Когда мы начали встречаться и я узнала об этом – мне снились кошмары: вот мы выходим из бара, завязывается драка, и он бросается в нее, я кричу, ведь его непременно посадят!

Только вот всамделишным оружием были не его быстрые кулаки или боевое мастерство, а на редкость добрая душа, которая преобладала над физикой. Поэтому я никогда не видела, чтобы он кого-то бил. Разве что – объяснял ударную технику своим воспитанникам, большим и маленьким, высоким и низким, разных полов, национальностей, профессий. Все эти люди благоговели перед ним, его открытой улыбкой, уверенным голосом. Он похлопывал их по плечам и нашептывал что-то на ухо в углу ринга.

Когда я в первый раз пришла на соревнования, Костя попросил меня помочь секундировать: в то время, как он залез в ринг, чтобы проинструктировать ученика, мне внизу надо было быстро промыть в ведре с водой слюнявую, секунду назад вынутую изо рта боксера капу.

Меня поразила ярость, с которой они орудовали в ринге. Пока смотрела бой, ощущала, как по телу гуляет адреналин. Ловкость, злоба, эмоции невероятного накала, кровь, которая брызнула мне на юбку. А потом они все вместе смеялись, ели тортики в «Сладкоежке» и беззлобно шутили.

Меня покорил этот мир – и Костя, глядящий на меня поверх всех. И хотя я никогда профессионально не занимались спортом, сразу ощутила себя как дома. Захотелось остаться, следовать за этим уверенным, великодушным человеком, которому, казалось, была неведома грязь, знакомая мне. Поэтому, когда через год отношений он предложил выйти за него, я тут же согласилась.

Замуж выходишь за хорошего, когда возьмешь всё, что можно, от плохих.

У моего мужа была группа учеников-детей, которые обожали его. Как-то у меня мучительно болел живот – и он прислал мне видео, на котором маленькие боксеры в ответ на призыв «поддержать Машу» с воинственным кличем стучали перчатками. Ребята били изо всех сил, чтобы унять мою боль. В придачу к нему я получила два десятка детей. Но мечтал он – о собственных.

Через пару дней после сделанного предложения он стоял у окна гостиницы, смотрел на море – и вдруг затушил сигарету о подоконник со словами: «Надо бросать. Я детей хочу, Маш». Я тоже хотела детей. Базовые моменты жизненных устремлений мы обсудили, пока встречались.

Тогда я наивно полагала, что стоит нам перестать предохраняться, как один, а потом и второй ребенок тут же обрадуют нас своим явлением. Ведь я видела, как легко это дается окружающим. До свадьбы мы продолжали заниматься сексом, не предохраняясь. Мы не относились к тем парам, которые решают пожить пару лет в браке без детей, насладиться друг другом, а потом, чуть привыкнув к новому статусу, планировать первенца. Мы пустили всё на самотек.

Когда мы с мамой, тетей и бабушкой отправились в свадебный салон мерить платья, я перебрала целую кучу моделей. Женщины моей семьи уселись на розовые канапе, им принесли шампанское и кофе, а я крутилась перед ними в платьях – то с пышной юбкой, то со строгим корсетом, то волокла за собой длиннющий кучерявый шлейф. Было среди них и то, которое приглянулось мне еще на сайте, изученном накануне: пышная голубоватая пачка, которую можно было надеть с конверсами, чтобы сделать образ слегка панковским. Я натянула его – и, посмотрев в зеркало, поняла, что похожа на бабу на чайнике. Когда принялась снимать, тетя сказала маме:

– Знаешь, с таким платьем можно подумать, что она скрывает под юбкой живот. Все будут спрашивать…

Выходило, что черту, за которой уже можно было быть беременной, я пока не пересекла. Ведь я сама не раз потешалась над знакомыми парнями, спешно женившимися на малознакомых девушках, которые от них залетели. Этот настрой женской части семьи, этот тезис, гласивший, что гости на свадьбе не должны подумать, что я выхожу замуж беременная, въелся мне в память. Хотя что, собственно, случилось бы, если бы кто-то подошел к маме и сказал ей что-нибудь про мой живот? Она ответила бы:

– Да, они уже ждут ребенка.

Или:

– Нет, вам показалось.

Или:

– Я понятия не имею.

В чем проблема такой коммуникации? В том, что кто-то решит, что меня берут замуж по залету? Что Константин, как порядочный человек, выполняет долг перед обществом?

А то будут подходить и спрашивать.

А то подумают.

А то будет похоже, что…

А то!

Однажды мой белорусский дядя решил развестись. Бабушка не могла принять этого несколько лет. Больше всего она злилась из-за того, что в маленьком городе, где все друг друга знают, не было ничего хуже, чем уйти от жены. Это было немыслимо. Она не могла смотреть в глаза окружающим. Он опозорил ее! Ее жизнью вдруг начало управлять пустоглазое многоголосое чудище, которое могло что-то сказать. Неважно, что именно, – важно, что это заставляло ее переживать массу негативных эмоций. Чтобы спастись от угрозы, она была готова на многое. А ведь это чудище можно было бы убить одной-единственной фразой: не ваше дело. Почему у нее не было решимости расчехлить это оружие? Знала ли она вообще о его существовании?

Пока я стояла в центре круглого ковра, полураздетая, в зеркальных бликах свадебного салона, – мой мозг впитал ту невзначай брошенную тетей фразу, как губка.

Поначалу я искренне радовалась грядущей свадьбе – ведь я выбрала всё это сама. Вовсю шли приготовления, и я не слышала ритуальных барабанов, под которые меня вели на алтарь исполнения традиционной женской роли. Перед свадьбой я несколько раз поругалась с мамой, потому что не хотела приглашать родню, с которой не общалась. Тогда-то и стало выясняться, что всё происходящее – не совсем про меня. Наша свадьба стала для женской части моей семьи чем-то вроде Луна-парка.

В день свадьбы, когда я вышла из машины и пошла под руку с Костей по Фурштатской во дворец бракосочетания, я увидела вдалеке нескольких родственников ‐– и вдруг испытала смутное желание спрятаться. Закрыть руками платье, забежать в ближайшую парадную, чтобы они не смотрели, не фотографировали, не трогали.

Мне полагалось светиться, купаться во внимании, – а я смогла расслабиться лишь под конец торжества, когда, сняв жмущие туфли, спряталась в компании нескольких подруг за углом ресторана, чтобы не увидели бабушки, и закурила. Только в этот момент я почувствовала себя – собой, а не языческим идолом в цветах, которого несут куда-то, чтобы поджечь и пустить горящим по реке.

Когда всё наконец закончилось, мы поехали в гостиницу, измотанные, Костя тут же отключился, а я переоделась в джинсы и кенгуруху, спустилась на улицу и долго сидела на скамейке в сквере у Исаакиевского собора. Всю радость у меня словно кто-то украл.

Потом я спрашивала у подруг: испытывали ли они нечто подобное? На их свадьбах я наблюдала, как они танцевали, с хохотом целовались с мужьями… И они отвечали: нет, я получала удовольствие, это был мой день, такого дня больше не будет. А ты просто перенервничала.

Но я знала, что не перенервничала.

Когда мы обсуждали предстоящую свадьбу, Костя предлагал уехать на океан и пожениться без свидетелей, вдвоем. Но тогда я сразу подумала, что не смогу взять бабушек – а ведь я хотела в этот день быть с ними и подарить им праздник.

Пойдя на поводу у необходимости угодить кому-то еще, я продолбала один из важнейших дней в своей жизни. Вместо того, чтобы прожить и осмыслить всё происходящее наедине с Костей, я разделила его с другими, – и это не оставило в нем места для меня, только для оболочки невесты в белом платье, архетипической фигурки. Моя же душа свалила в момент, когда все увидели меня на Фурштатской. Она спряталась в подворотне и так и сидела там, пока тело отдавало вульгарный оброк. А всего-то надо было прислушаться к себе и спросить: «Как ты хочешь провести этот день?». Не «как другие», не «как положено», – а как хочешь ты сама? К сожалению, чтобы научиться задавать себе подобные вопросы, а главное – честно на них отвечать, нужно чертовски много времени.

До сих пор, гуляя в Михайловском саду, я смотрю не на ресторан, где проходила свадьба, не на аллею, по которой мы с Костей шли к гостям с катера, а на тот закуток с граблями и мусорными баками, в котором я единожды за всю свадьбу почувствовала себя свободно.

* * *

Через полгода после свадьбы я всё еще не была беременной – и впервые задумалась о том, что для этого надо что-то предпринять. Я взглянула на свой образ жизни. Тут сразу нашлось что-то вроде как несовместимое с зачатием: табак! Можно было бросить курить.

Но бросить просто так не получалось: я курила по пачке в день больше десяти лет. Я тушила сигарету об урну около своего офиса и обещала себе больше не курить, а уже через час шла за новой пачкой. Но было в моей жизни кое-что, что могло помочь справиться. Это был бег.

Бегать, как и курить, я обожала. Бег по пустынному городу был для меня чем-то вроде сеанса психотерапии. Натягиваешь кроссовки, вставляешь наушники, выходишь на улицу – и бежишь, пока не сбросишь накопившийся стресс, а мысли не улягутся в голове. Бегала я по Фонтанке, по Вознесенскому, по Красноармейским улицам, мимо сфинксов и кариатид, вдоль воды, по гранитным плитам петербургских набережных, под крики чаек. Обычно я делала это поздно вечером, когда люди сидят по домам, а город мрачен, полон тумана и принадлежит мне одной. Во время пробежек он показывал потаенные закутки, которые крышками волшебных шкатулок открывались в стенах доходных домов и тьме подворотен. Моим любимым беговым полигоном была Коломна, где по утрам и вечерам как будто вообще не было людей, только призраки Блока, Достоевского и оборванных приказчиков. Я считала, что бег по темному городу – переживание в первую очередь мистическое, и только потом уже физическое.

Я более-менее регулярно бегала уже несколько лет – но больше двенадцати километров за раз я еще не пробегала. И тогда, чтобы поскорее бросить курить, я решила пробежать полумарафон. Мне показалось, что если я сделаю курение по-настоящему опасным для жизни (а бег на длинные дистанции в сочетании с курением действительно таков), у меня получится, наконец, избавиться от вредной привычки.

Бывалые знакомые сказали, что специальная подготовка к полумарафону в принципе не требуется: достаточно повысить дистанцию до пятнадцати километров – и, если получится их одолеть, это будет означать, что ты готова. Из-за того, что с детства спорт не был частью моей обычной жизни, каждая новая тренировка, новая дистанция были для меня сродни какому-то подвигу и приключению. Пробежав пятнашку, я купила себе слот на городской полумарафон.

Маршрут проходил по парку Трехсотлетия и новому Яхтенному мосту. Костя болел за меня на протяжении всей дистанции, подавал воду. Вот где был настоящий праздник для нас двоих!

Я вдруг очутилась в неведомой реальности спортивных достижений, ранних подъемов в выходные, забегов, где тысячи людей в шортах одновременно стартуют, обмениваясь объятиями и задорными возгласами. Всё это было ново для меня, ведь я игнорировала спорт всё детство и юность, со школы считая физру уделом идиотов. Главным тогда было мое содержание, форма же мелькала где-то на задворках, невидимая, вторичная, ненужная.

* * *

Впервые вожделение не к очередному парню, а к спорту я ощутила, когда мне только-только исполнилось двадцать пять. Мы с друзьями проводили зимние каникулы на Бали. Как все, кто впервые приезжает на остров вулканов и океана, мы решили научиться серфингу. Договорились об уроках в школе, организованной на одном из пляжей русскими дауншифтерами.

Тогда мы все плотно пьянствовали. В первые несколько дней, обалдевшие от экваториальной природы, влажности, нашей огромной виллы, низких цен, мы не вылезали из дома. Танцевали, плавали в бассейне, поглощая купленный в аэропорту ром.

Когда подошло время назначенных уроков серфинга, выяснилось, что проходят они на рассвете. В пять часов утра нужно было выезжать на океан и там, сначала на берегу, а потом в воде подвергать свое тело нагрузке, к которой я оказалась совершенно не готова. Из-за выпитого накануне было сложно подняться, а серфинг оказался намного сложнее сноуборда, на котором я раскатывала с детства.

Катание на сноуборде не требовало усилий – мое тело прочно привыкло к стандартному набору движений, к равновесию, да и горки в Ленинградской области совсем невысокие. Чтобы летать с них, не нужно много сноровки. Я вообще не считала это спортом, скорее – прикольным занятием, которое обозначало мою приверженность к очередной субкультуре. На сноуборде я могла кататься пьяной, уставшей, какой угодно: я привыкла, и после катания у меня даже не болели мышцы.

Но серфинг оказался чем-то непостижимым. Чтобы добраться до лайнапа – места, где можно пробовать встать на волну, – нужно было сначала долго идти по дну против гигантских волн, а затем лечь на доску и грести, стараясь противостоять слоям соленой воды, которые норовят перевернуть тебя, крутят и относят обратно к берегу, как щепку. Затем развернуться и ждать, когда небольшая волна тронет твои пятки. В этот момент совершить кульбит, отжаться от доски на руках и одновременно прыгнуть на корточки, выпрямиться и попытаться удержать равновесие. Потом нестись на волне, упасть, глотать воду, удариться головой о доску, пока выныриваешь, – и повторить всё заново. Раз за разом.

Меня тошнило, у меня тряслись руки, я не владела своими движениями. В качестве задания инструктор попросил дома по сто раз повторить «вставания на доску от пола». Орудуя пульсирующими от молочной кислоты конечностями, мы еле сдюжили по десятке, а потом дружно накачались пивом, – и я призналась себе, что нахожусь в чудовищной физической форме. Серферы, которых мы видели вокруг, на пляжах, в барах и в океане, имели идеальные тела, словно сошли со страниц глянцевых журналов. Почему я сколько времени предпочитала занятиям спортом пьянки?..

Религия острова Бали – обаятельный синтез буддизма, индуизма и анимизма. Местные жители ежедневно делают подношения духам: злым и добрым. Считается, что демоны живут в океане, а добрые духи – на вершинах вулканов. Что ж, выходило, что демоны заманили меня в океан – и там рассказали кое-что новое о моем физическом состоянии.

Мы съездили поучиться серфингу еще раз, а после с облегчением вернулись к пьянству. Но в конце каникул все-таки отправились к добрым духам. На вулкан под названием Батур надо было подниматься пешком. Весь путь занимал пару часов. Нас повели проводники – приземистый индонезиец и мальчонка. Сначала шагали по дороге, затем вышли на тропу, которая вела вверх уже довольно круто. Проводники сразу задали бодрый ритм. Я быстро вспотела, но потом нащупала нужный темп. Уверенно перенося ноги через камни, я добралась до вершины вулкана первая. Мои друзья тащились сзади, откашливаясь и ругаясь. Пока поднималась, я думала о горных походах родителей, историями о которых они потчевали нас с братом с самого рождения, и чувствовала, как меня наполняет какая-то новая, неведомая энергия.

Говорят, алкоголизм – на девяносто процентов генетика. В тебе с рождения сидит чертик, который оживает, заведенный ключом первых выпитых порций, – а остановится он потом или нет, зависит исключительно от тебя. Мой папа был алкоголиком, и в том, что выпитое мною раскочегарило чертика еще когда я училась в школе, сомнений не было. Чертик почти захватил управление моей жизнью, поэтому на протяжении нескольких лет по выходным меня не интересовало что-либо, что не предполагало алкоголя.

Но на вулкане Батур чертик вдруг остановился. Я стояла на краю кратера, который оказался поросшим мелким леском оврагом, и смотрела вниз, не в силах отдышаться, а в голове пульсировало: хочу еще, еще, еще!

После возвращения с острова я начала бегать. И хотя пьянки не удалось вытеснить сразу, но год за годом, с повышением количества спорта в моей жизни, они стали отходить на второй план.

Чертик еще сидит внутри, он всегда там, я это знаю. Но чем меньше я думаю о нем, чем меньше пою его, – тем чахлее он становится, тем больше ржавеет, чтобы не завестись уже никогда.

* * *

Тогда, оказавшись на старте своего первого полумарафона с тысячами других бегунов, я задавалась вопросом: как же я всё это проспала?

Дверца в мир любительского спорта открылась мне с отказом от сигарет. За ней спустя всего несколько недель нам с братом предложили будущей осенью поехать в Гималаи в трекинг вокруг восьмитысячника, горы под названием Дхаулагири.

Осилить такой поход можно было только в превосходной форме, для набора которой нужно было тренироваться всё лето. Считается, что ты готов к горам, если можешь без труда и остановок бежать на протяжении двух часов.

Мы с братом подписались на поход; получалось, бег сразу вывел меня в горы, о которых я мечтала уже очень давно.

Опьяненная этой новой реальностью, я успела позабыть о первоначальной причине отказа от курения – деторождении.

– Мой друг Макс с женой не могли забеременеть, а они бегали, – многозначительно заявил приятель после вопроса о наших планах на детей. – И знаешь что? Как только они перестали бегать, у них получилось. Бег пагубно влияет на эти дела. Ты пробовала не бегать?

Что?.. Не бегать?..

Не бегать, не курить, – а что тогда делать? Трахаться по расписанию в попытках зачать ребенка?

– Высчитай овуляцию и трахайтесь каждый день неделю вокруг нее, – учила меня уже успевшая родить подруга. – И еще. Херня, конечно, но ноги на стену я закидывала, и после этого у меня получилось.

На третий день секса по расписанию Костя сказал, что больше так не может. Мне тоже было не по себе: это напоминало механизированную повинность. Во время этих сеансов мне казалось, что ребенок не может получиться от таких вот формальных, лишенных естественного порыва, усилий.

Незадолго до моего отправления в Непал Костя заметил, что ему не очень-то нравится идея с горами. Он хочет ребенка, а я забиваю голову походами и тренировками. Я разозлилась на него: ведь горы уже ждали меня! Мне казалось, что я медленно разворачиваю свиток собственной жизни. История же с деторождением уже начала этому мешать. Она не приносила ничего, кроме ежемесячных разочарований.

В начале поездки я была на подъеме. Я пробежала полумарафон, мне казалось, что я стала профессиональной спортсменкой: как же, бегаю – не просто так, не ради пошлой цели похудеть, а готовлюсь к походу в Гималаи!

На путешествие было потрачено немало денег, одна экипировка стоила целое состояние, поэтому «зачать» на короткий промежуток снова превратилось в старое доброе «залететь». Я получила каникулы от постылой повинности.

В Катманду мы с братом бродили словно по декорациям фильма про альпинистов, удивляясь местным лавкам, грязи и концентрированному азиатскому хаосу. Наша группа состояла из людей, почти каждый из которых имел в послужном списке полноценный марафон или айронмен, и я со своей скромной половинкой марафона почувствовала себя отстающей.

Это чувство усилилось, когда наступил первый день десятидневного трекинга. Вначале мы шагали по ровной дороге среди рисовых полей, а потом перед нами возникла огромная, выдолбленная в скале лестница. Подъем по ней напрочь выбил меня из ритма – и уже через пару километров после лестницы я начала задыхаться и останавливалась каждые пару минут. Перспектива находиться в таких обстоятельствах все десять дней ужаснула меня, тем более, что другие участники трекинга двигались, будто им совсем не было сложно.

Дело усугубилось тем, что тропа вокруг Дхаулагири в прошлом году была разрушена землетрясением. Гиды не предусмотрели этого, и на некоторых отрезках нам приходилось карабкаться по бамбуковым зарослям, перелезать через огромные стволы деревьев, уворачиваться от камнепадов.

Еда на гималайских тропах подается в так называемых лоджах, приютах, где также остаются на ночлег. Иногда это горстка риса, иногда грязные куски картофеля, яйца. Есть всё это не хотелось – а я, не имея опыта, не понимала, что при таких нагрузках, как хождение по горам по восемь-десять часов кряду, с редкими привалами, которых наши гиды почти не делали, видимо, задумав погрузить нас в атмосферу настоящего спортивного похода, еду надо запихивать в себя даже насильно и так много, как только найдешь. Я же воротила нос от гадких трапез и шла впроголодь, после чего целый день на тропе дрожала, испытывала тошноту и страх, а главное – непонимание, почему ничего подобного не происходит с другими.

Почему мне одной так плохо, что со мной не так? Неужели мое тело настолько слабо? А раз так, значит, надо заставить его. И я заставляла. Дух, который сидел внутри, был горделив, тщеславен и зол: что за поганая форма ему досталась? Прислушиваться к своему организму, сотрудничать с ним, заботиться о нем – я не умела. Мое содержание должно было доминировать над формой. Форма – подчиняться содержанию.

В конце концов, на седьмой день похода мое тело не выдержало – и я впала в состояние, при котором прохождение даже десяти метров по относительно прямому рельефу стало проблемой. Атмосфера нового дивного мира спорта и физической активности на высоте пять тысяч метров была лишена достаточного количества кислорода, но с лихвой наполнена снобизмом маститых альпинистов, сопровождавших нас на тропе, которые показывали, кому на самом деле покоряются эти великолепные сверкающие пики.

Я непозволительно отстала от остальных, шла чуть не двенадцать часов, брату пришлось забрать мой рюкзак. У меня посинели губы, я не чувствовала пальцев рук. Утром следующего дня мы с братом загрузились в вертолет и спустились вниз. Такого позора я еще не переживала.

Мы спустились в город, в кислород и жару. Оказавшись в номере гостиницы с душем, двое суток спали и объедались нормальной едой. Я лежала в кровати, на белых простынях, которые навек будет ценить каждый, кто когда-либо ходил в горы, – и вспоминала, как в первые дни трекинга наивно полагала, что смогу быть в лидирующей группе, что мне это по плечу.

Теперь же я пребывала в тотальном ахере. От дикой нагрузки, даже подобия которой никогда не испытывала в жизни, от своей глупой самонадеянности. Мне было жаль себя до слез, но в то же время я ненавидела расхлябанность своей оболочки. До чего я довела ее годами курения и вечеринок? Брат ободрял меня, замечал, что тяжело было всем, – но я-то знала, кто тут на самом деле тряпка.

* * *

Когда мы прилетели домой, я, недолго думая, купила себе слот на марафон в Париже. Мне нужна была новая цель, а главное – равномерные вдумчивые тренировки, которые сделали бы меня сильной. По-настоящему, а не мнимо, как в Гималаях.

Там, на леднике, на высоте пять тысяч метров, со мной произошли, а теперь продолжили происходить важные изменения. И они заслонили, затмили утлую перспективу деторождения.

Перспективу, которая – как я продолжала тайно надеяться – всё равно может нарисоваться в любой момент. Ведь я была абсолютно здорова. Теперь еще и не курила. Много тренировалась. А когда забеременею – просто отменю все свои планы. Ведь женщины рожали детей и в войну, и в голод.

Хотя история про пару, которая перестала бегать – и тут же смогла забеременеть, временами всплывала в голове, как проснувшийся на застекленном балконе среди зимы шмель.

Я опубликовала пост о марафоне в соцсетях, чтобы не отступить от обещаний, подготовиться и выдержать весь процесс. Надеялась увидеть поддержку, пожелания удачи. Но в ответ мне вдруг написала тетя. Она начала с того, что мне следует думать не о марафоне, а о детях, продолжила вопросом, была ли я у врача, и закончила мыслью о том, что, пожалуй, я не шибко люблю Костю, который очевидно уже давно ждет, когда же я его осчастливлю.

Позже к ее реакции присоединилась мама, которая не разговаривала со мной на протяжении месяца, а потом и бабушка. Я почувствовала себя куклой, которая сначала должна была отучиться в университете, потом захомутать мужика, а затем начать исторгать из себя потомство. Новых кукол. В свадебном платье нести новых кукол стыдно, а вот позже – подходит! Но если после того, как со свадьбы минует год, в твоем гардеробе не появится одежда, за которой можно спрятать живот, – надо срочно начать что-то делать, иначе люди что-нибудь скажут.

И ведь им действительно – говорили. В день, когда через год я взошла на вершину Эльбруса, и мама опубликовала в фейсбуке мое фото, какая-то женщина оставила под ним комментарий: «А внуков тебе твоя дочка принести не хочет? У меня уже трое бегают». Когда я увидела это, мне захотелось разбить телефон.

Реальность как бы обязывала меня сделать выбор: с одной стороны – спорт, новая оптика, новая физуха, новые горы, победа над собой, с другой – рождение младенца, пеленки, жизнь в рабстве у маленького орущего свертка. Я видела, как это происходит у других: все девочки были потрясены. Сначала они охреневали от трансформации своего тела, потом от родов, а дальше – от круглосуточного служения детенышу. Слово «счастье» и другие клише были оставлены для конвенциональных постов в соцсетях, в доверительных же разговорах они переходили на мат. В то время как журналы, кино и соцсети кишели младенческими пасторалями.

Это методичное настаивание на том, что мне надо скорее забеременеть, в исполнении моих родственников, по мнению которых брак был подчинен только этой цели, привело ровно к противоположному результату. Когда все вокруг от тебя что-то агрессивно требуют, нужно слать их куда подальше – это и ежу понятно. Но если всё случится само собой, как я того и ждала, – пожалуйста, сопротивляться я не буду.

Вот только ничего не происходило. Напрашивалась мысль, что беременность не наступала из-за того, что моя жизнь была занята чем-то другим, причем не важно, чем-то негативным – вроде алкоголя и сигарет, или позитивным – вроде спорта и экстремальных походов в горы, работы и литературы. Как будто всё это просто не оставляло в моей жизни места для нового человека.

Однако бросить всё и сделать вид, что меня интересует исключительно гипотетический ребенок, я не могла: это было бы обманом, а еще превратило бы мой брак в какой-то пошлый водевиль. Я ведь вышла замуж, чтобы быть счастливой, так? Выражение любви, договоренность создать семью, двигаться вместе, забыв о существовании смерти. Впрыгнуть в замужество – и вместо увлекательной новой жизни подчинить всё программе, в которую тебя тянут чуть не насильно? Ну уж нет.

Я осознала, что, возможно, никогда не окажусь в состоянии, в котором, помимо ребенка, не буду больше ничего хотеть. Возможно, такое состояние доступно некоторым женщинам, возможно, каждая из нас должна приблизиться к образу Богородицы, и лишь такое устремление одарит нас чудом, способностью привести на землю новую душу. Но как может деторождение и взращивание детей стать целью жизни, если это не твоя профессия? Мне это было совершенно непонятно.

Наверное, если бы я забеременела сразу, когда мы перестали предохраняться, у меня просто не возникло бы всех этих сомнений. Но ожидания окружающих, возрастающее ощущение, что у нашей бездетности есть скрытые причины, давили на нас с Костей со всех сторон. И комментарий в фейсбуке моей мамы, где под моей фоткой с вершины самой высокой горы в стране какая-то сука вопрошала, какого чёрта я до сих пор не родила, стал апогеем. Мне хотелось оказаться рядом с этой теткой и отвесить ей затрещину.

Но в реальности я даже не пришла в комменты. Я боялась затрагивать начинавшую становиться больной тему. О таком – не говорят.

Тогда мы уже побывали у врачей, узнали, что базово у нас всё в порядке, и успели забить на дополнительные обследования, решив, что всё рано или поздно случится само, просто время еще не настало.