Текст книги "Дела семейные. Рассказы"

– А как там папа? – прошептала Катя.

– Да плохо. На уколах. Про Васю ему еще не говорили. Все боятся, что троих придется хоронить… Сказали, что он в больнице лежит с нервным срывом. Даже не представляю…

Катерина накапала в стакан валериановых капель, залпом выпила.

– А Олега-то кто убил?

Людка снова заплакала.

– Кум наш, Ванька Солонкин. Собутыльник его. В последнее время Олег стал сильно пить. Домой являлся под утро. На наши с девчонками уговоры не реагировал. Оскорблял меня, даже избил два раза. Все не мог простить мне, что мы с вами не уехали. Кричал, что, если б не я, лежал бы он сейчас на мягком диване в Германии, получал бы социальную помощь и пил пиво бочками. Как будто здесь он не лежал на тахте и не пил самогонку ведрами.

Ну вот, завел он себе подружку-алкоголичку, перестал ночевать дома. Но наутро таки появлялся. А однажды не пришел. Я сутки прождала и отправилась на поиски. Всех, кого знала, оббегала: никто его не видел. Пошла в милицию. Стыдно было, но пошла. Те объявили его в розыск. Три дня искали и нашли… труп, в погребе у Ваньки. Был он уже черный, опухший. По лицу ползали большие зеленые мухи, – зарыдала Людка вголос. Потом громко высморкалась и продолжила:

– Солонкин сначала отпирался, а потом признался, что сильно перепились они в тот вечер и подрались. Вроде, он сказал моему, что никогда тот в Германию не попадет. Мол, там своего дерьма девать некуда. Ну, Олег и набросился на него с кулаками. Ванька схватил табурет и грохнул им кума по голове. Протрезвев, испугался ответственности и сбросил труп в погреб…

***

Никто не решался сообщить Петру Карловичу о смерти младшего, и он все время рвался к нему в больницу. Пришлось вызвать врача. Тот вколол деду пару кубиков сильнодействующего успокоительного. И, пока тот был в сумеречном состоянии, сказали правду. Майер выслушал новость, на удивление, спокойно.

Боль и ужас утраты пришли позже, в самолете, когда он летел в Германию с гробом младшего в грузовом отсеке. В аэропорту его встречали Катя с Лешкой, четверо внуков и черная от горя Маринка. Увидев их, он впервые за последние дни заплакал.

На похоронах дед был каким-то безразличным, заторможенным, погруженным в себя. Маринка же кричала, рыдала, проклинала Людку, возлагая на нее вину за смерть братьев.

– Если б не эта сучка-патриотка, Васенька был бы жив, – захлебывалась слезами вдова. – Чтоб ей, гадине, никогда не увидеть ни счастья в личной жизни, ни заграницы…

Ее пожелание практически сбылось. Со смертью Олега заявление на переезд семьи в Германию было аннулировано. Никакого отношения к земле предков покойного мужа Людмила Антипова больше не имела, о чем ей доходчиво разъяснили в письме, пришедшем из Кельна.

Накрылась ее мечта медным тазом. Зря столько терпела. Если б не перспектива уехать, она бы давно развелась со своим алкашом. Не стирала бы обделанные им простыни, не ходила бы с синяками на работу, не стаскивала б его со шлюх-алкоголичек, не заискивала бы перед его родственниками.

Людка паниковала, безостановочно бомбя Петра Карловича звонками и письмами. Это были уже не просьбы, это были мольбы: «Папа, вытащите из этого омута хотя бы внучек. В Киргизии у них нет будущего. Здесь они пропадут. В память о погибшем сыне, спасите их. На коленях вас прошу!».

Не отличавшийся особой набожностью, Петр Карлович зачастил в церковь. Подолгу сидел там под иконами и сам с собой разговаривал. А может и не с собой, а со своей Аннушкой и покойными сыновьями.

Как-то к нему подсел настоятель церкви, поинтересовался его проблемами. Майер расплакался, как дитя, и поведал святому отцу свою горькую историю. Тот выслушал и, проникшись глубоким состраданием к нелегкой судьбе пожилого человека, пообещал похлопотать о переезде его внучек в Германию. Слово свое он сдержал. Через год Майка и Светка уже жили вместе с дедулей и ходили в немецкую школу. А вскоре по гостевой визе к ним прибыла и Людмила.

Времени она зря не теряла. Сразу же дала объявление в газеты, что ищет мужа. Желающих взять в жены иностранку не нашлось. Прошли времена, когда их массово завозили из стран третьего мира. Опыт показал, что женщины из бедных стран живут в браке ровно столько, сколько нужно для получения вида на жительство.

Пометавшись, Людка поняла, что надо срочно ехать в Баварию, в гости к недавно овдовевшему старику Баумгартнеру, двоюродному дядьке Олега по матери. Как удалось ей уломать деда Эрнста на регистрацию брака, одному богу ведомо, но уже через пару месяцев новоявленная фрау Баумгартнер, забрав дочек, хозяйничала в добротном и веселом, как теремок, баварском доме.

А через полгода умер Алексей, прямо на своем рабочем месте. Скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности. Гены пальцем не раздавишь. Слабую сердечную деятельность матери унаследовали все ее дети.

Три дня от Петра Карловича скрывали эту страшную новость – слишком слаб он был и уже практически не ходил. В день похорон Катя с Маринкой накололи его успокоительными и под руки повели в Дом печали.

На поминках дед разговаривал сам с собой, пробовал петь. Глаза его были сухими. Голова мелко тряслась. «Это я во всем виноват, – шептал он. – Зачем взял с собой Васятку? Остался б он дома, был бы жив. А забрал бы в Германию Олега, и с ним бы ничего не случилось. Что я теперь Ане скажу? Как объясню, что всех детей наших растерял, ни одного не уберег? Нет мне прощения».

С тех пор Петр Карлович окончательно сдал: стал заговариваться, часто плакал. Потерял интерес к жизни. Из дому практически не выходил – лежал на кровати и читал «Библию».

Марина вскоре вышла замуж за серба из Берлина и перебралась с детьми в столицу. Через год устроила свою личную жизнь и Катя, переехав в дом, который уже три года убирала. Ее работодатель, вдовый пятидесятилетний аптекарь, решил, что для бюджета обоих полезнее будет, если они съедутся.

Людка ждет не дождется смерти деда Эрнста, переписавшего на нее все свое имущество, и подыскивает по интернету нового мужа.

Петр Карлович же доживает свой век в доме престарелых. Он совсем не поднимается с постели и все разговаривает со своей Аннушкой и покойными сыновьями.

Дела семейные

Серега Говоров пил горькую. И хороший ведь парень: добрый, неглупый, работящий. Когда трезвый. А трезвым в последние годы он бывал нечасто. С тех пор, как выставила его из дому третья по счету супруга, Серега жил у матери, Евдокии Петровны. «Святая женщина» – говорили о ней соседи. «Беспринципная терпила», – утверждали родственники, удивляясь долготерпению пенсионерки.

И в самом деле, не каждый бы выдержал Серегины выходки: то машину соседскую разобьет, то в очередной раз вылетит с работы, то драку на пустом месте устроит, то покроет матом работников правопорядка. Петровне же приходилось оплачивать счета, долги и штрафы своего сорокалетнего дитятка и утешать его после очередного залета. Женщина уже свыклась с этим кошмаром и воспринимала его как неизбежность.

Алкоголь действует на людей по-разному. Одни накушаются и идут баиньки. Другие находятся в алкогольной прострации – тело на месте, а сознание уже активно бороздит просторы Вселенной. Эти сидят тихо, как чучелко, глазками хлопают, никого не трогают. Серега же относился к третьим, кого водка делает неуправляемыми.

Как только градус ударял ему в голову, он тут же начинал проводить социологический опрос, выясняя количество уважающих его людей. Все, кто уважения не выказал, получали порцию угроз и отборного мата. Заканчивалось все дракой, пострадавшей стороной в которой, как правило, являлся Серега. Домой он возвращался на автопилоте, с «белкой» на плече и фонарем под глазом. Евдокия Петровна оказывала сыну первую помощь, укладывала его в постель и до рассвета молилась у иконы святого чудотворца Иоанна Кронштадского, просила, чтобы тот избавил Сергея от пагубной привычки.

Сама она уже все перепробовала: не раз его кодировала, подшивала, в наркологическую больницу укладывала, занятия с психологом оплачивала, делала ему укол с провокацией на два года, заставляла его посещать группу самопомощи анонимных алкоголиков, по знахарям таскала, в Серпухов возила, чтобы приложить к иконе Божией Матери «Неопиваемая чаша». А еще регулярно отгоняла от него дружков-собутыльников, но тут всегда получалось, как у Высоцкого:

 
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился,
Все равно, чтоб напиться,
Кто-нибудь находился.
 

Чем закончился поединок Евдокии Петровны с Зеленым Змием догадаться нетрудно: «в первом раунде победило пьянство, завтра соперники встречаются вновь». Она, конечно, могла выгнать Серегу из дому, но понимала, что без нее он окончательно деградирует, превратившись в бомжа. Могла посадить его за решетку – сосед-правоохранитель не раз предлагал ей эту услугу, – но женщина с негодованием отвергала подобную помощь:

– Это – дела семейные. Сами разберемся.

– Сами так сами, – хмыкнул тот. – Гляди, Петровна, чтобы поздно не было – гены пальцем не раздавишь.

Женщина понимала: сосед прав. Она сама выбрала сыну порочную наследственность, выйдя замуж за алкаша, выпившего у нее не одну канистру крови. Он и буянил, и бил их с Серегой, и мочился по ночам в постель, и вещи из дому пропивал, и зарплату в карты проигрывал. Одним словом, выжигал вокруг себя все живое. В довершение своей биографии, сел за руль совхозного грузовика и влетел на нем под скорый поезд на переезде. А Серега подхватил «боевое знамя», выпавшее из рук папаши-пропойцы.

«Ничего удивительного! – объяснял Евдокии Петровне главврач наркологической клиники. – Угроза стать зависимым для сына алкоголика в пять раз выше, чем для всех остальных людей».

«Ну, и как я могу винить Серегу, если в его проблеме виновата не меньше, чем он сам? – рассуждала женщина. – Видно, оба они мне посланы сверху за какие-то грехи, которые я еще не отработала. Надо терпеть».

Терпела Петровна ровно столько, сколько позволяло ее здоровье. В очередной раз, устроив сына в областную нарколечебницу, она вернулась домой, прочитала дежурную в их семье молитву «Да воскреснет Бог!», выпила успокоительные капли и пошла в огород полоть лебеду.

Через неделю женщина напекла пирогов с вишнями и поехала проведывать сына. Тот выглядел неплохо. Хвастался, что до конца прочитал умную книгу «Преступление и наказание», взятую у соседа по палате. Что контингент в их отделении интересный: артисты, музыканты, журналисты и даже один известный писатель. Что по вечерам они устраивают дискуссии на тему: «Как обустроить Россию?», и он, Серега, в них полноправно участвует, представляя «голос народа».

Евдокия Петровна мысленно перекрестилась: «Слава богу! Можно перевести дух и съездить на пару дней в гости к сестре».

У сестры женщина долго не задержалась. Та постоянно обзывала Серегу гидролизной пьянью и присосавшейся к матери пиявкой, обмывала ему все косточки, обвиняя Евдокию в непоследовательности, мягкотелости и всепрощении. У нее самой и муж, и сыновья ходили по одной половице и дышали в одну ноздрю – никто из них не пил, не курил, не бездельничал. Все хорошо зарабатывали, помогали матери, воспитывали собственных детей.

А у Евдокии Петровны внуков не было. Ни одна из трех ее невесток так и не родила. То ли не смогли, то ли не захотели… Скорее, последнее, поскольку в повторных браках дети у них появились. «Может, это и правильно, – с грустью размышляла пенсионерка. – Родить от алкаша могла только такая дура, как я».

Устав слушать советы сестры о том, как «грамотно избавиться от сына-паразита», Евдокия Петровна собрала вещи и со словами: «дела семейные – сами разберемся» поковыляла к автобусной остановке.

Вернувшись восвояси, женщина потеряла дар речи. В доме был полный бардак: накурено, хоть топор вешай. Во всех тарелках и кружках – огрызки и окурки. Вонь страшная – как на конюшне. За обеденным столом восседал Серега вместе с какой-то, помойного вида, теткой и увлеченно дегустировал прозрачную жидкость из литровой пластиковой бутылки. Рядом, на разделочной доске, лежала закуска: хвост копченого леща, банка кабачковой икры и две бело-розовых зефирины.

– Чистый? – обратился Серёга к собутыльнице.

– Грязного не держим, – прокартавила та в ответ. – Девяносто шесть градусов, между прочим.

Серега налил себе и поджег пойло прямо в стакане. Потом начал пить, губами втягивая жидкость в рот и выдохом через нос сбивая пламя.

– Видишь, как я могу? Гы-гы-гы…

– Та ты вааще! – кокетливо хохотнула тетка, чокаясь граненым стаканом со стоящей на столе сахарницей. – За наше возвращение из «беличьего» питомника!

– О! Матушка пришла! – заметил наконец Сергей держащуюся за сердце Евдокию Петровну. – Это, Надь, – моя домашняя таможня, отбирающая на входе весь антидепрессант. Она не хочет понимать, что водочка очищает сосуды от жировых бляшек, улучшает пищеварение, память и сон. Прикинь, какая незадача…

– Та вааще! – срыгнула перегаром Надя. – Полный беспредел.

– Почему ты дома? – едва слышно произнесла Евдокия Петровна.

– Дык меня это… из больнички-то выперли… за распитие спиртных напитков. Типа, кантуюсь там зря: ни фига не лечусь, лекарства не принимаю, «колеса» выплевываю в унитаз…

Последних слов женщина уже не слышала. Ее лицо исказила гримаса боли, горло свело судорогой, перед глазами все поплыло. Побелевшими пальцами она вцепилась в спинку стула, но не удержалась и безжизненно стекла на пол.

– Ма, ты че? – кинулся к ней Серёга.

– Что-то давит… в груди, – прошептала она синими бескровными губами и отключилась.

Приехавшая неотложка диагностировала острый инфаркт миокарда и увезла женщину в больницу.

Утро следующего дня оказалось для Сереги погруженным во мрак. Его терзали жестокое похмелье и сильная головная боль. Во рту был вкус помойки. Заплывшие глаза не хотели открываться, тело болело так, будто по нему проехало не менее четырех танков. Но главное – его душило чувство вины перед матерью, которую своим свинством он загнал в реанимацию.

Как только к Евдокии Петровне стали пускать посетителей, на пороге ее палаты появился Серега, трезвый, чистый, с букетом цветов в руках.

– Ма, я больше не пью, – взял он ее за руку. – Я это… на работу устроился. Грузчиком в овощной магазин.

– Надолго ли, сынок?

– Дык… навсегда. Зуб даю.

Болезнь матери произвела на Серегу такое впечатление, что он и впрямь бросил пить. Пока она лежала в больнице, мужчина отремонтировал кровельное покрытие бани, настелил в летней кухне линолеум, закупил сульфатно-калийные удобрения для огорода, побелил в доме потолки, переклеил в гостиной обои. И все это вечером, после работы и посещения больницы, куда он наведывался два раза в день.

Евдокия Петровна не узнавала сына и не могла нарадоваться произошедшим переменам – будто тихий ангел над ним пролетел и мозгов ему отсыпал. Не зря молилась.

– Ты, Дусь, не спеши в фанфары-то бить, – одернула ее знахарка баба Оля, работавшая в больнице санитаркой. – Это – затишье перед бурей. Серегино пьянство никуда не делось. Оно сидит в его биополе. С этим недугом могут справиться только высшие силы. Парня нужно молитвами отчитывать, воском отливать, ритуалы с ним проводить. Его демоны мучают, вот он и пытается вывести их из строя, заливая в себя всякое дерьмо. А они, демоны эти, только и ждут его «подзарядки», чтобы вырваться на волю, напугать его окружение и шокировать случайных свидетелей. Будет он еше, Дусь, куролесить, мебель крушить, посуду бить… Боюсь, как бы на тебя руку не поднял…

Баба Оля как в воду глядела. После выписки матери из больницы Серега продержался ровно две недели. А на третью пропал из дому. Вернулся через два дня, грязный, злой и, как водится, избитый. Заперся у себя в комнате, начал выть волком и истерически хохотать. В конце концов, схватил табурет и, разбив окно, выбросил его в палисадник. На шум прибежал сосед, скрутил невменяшку и увез его в поселковое отделение полиции.

– Петровна, пиши заявление! – велел он пенсионерке. – Опять в больничку хочешь? Или сразу на кладбище?

На кладбище она не хотела, но и заявление писать не стала. Как можно на собственного ребенка жаловаться чужим людям – дело-то семейное. Через сутки «ребенок» уже был дома, тихий, трезвый, виноватый. Клялся-божился, что и капли больше в рот не возьмет. И, в самом деле, три недели не пил, помогал матери, подрабатывал у соседей – кому забор починит, кому дров нарубит, кому огород вскопает, кому бытовые приборы отремонтирует – руки-то золотые. И вообще: Серега пьяный и Серега трезвый – два незнакомых друг с другом человека.

Не успела Евдокия Петровна перекреститься, как наступила черная полоса. Поздним вечером, когда она уже дремала перед телевизором, из своей комнаты выскочил Сергей и заорал диким голосом:

– Почему везде темно? Почему темно? На часах ведь только одиннадцать утра! Это – конец света?

– С тобой, сынок, у меня давно конец света, – вздохнула женщина. – Сплошная паутина, из которой нам уже не выпутаться.

– Так и знал, что – конец света! – заблажил мужчина, гоняя по дому чертей.

Он разнес в прах сервант с посудой, телефонные аппараты и ванну, под которой, по его разумению, и пряталась от него нечистая сила. Перерезал в доме телефонный провод, бросил в экран телевизора гантель, а в мать – кастрюлю с гречневой кашей.

«Психомоторное возбуждение, галлюцинации, нарушение ориентации во времени и пространстве – явные признаки белой горячки», – сообщили Петровне медики, увозя сине-зеленого Серегу в больницу. Закатив глаза и дрожа всем телом, тот корчился на каталке и, казалось, отдавал концы.

Врачам чудом удалось его выходить. Пить ему категорически запретили.

– Еще один запой – и ты – труп, – предупредил его заведующий отделением при выписке. – Ты понял?

– Как не понять? Чай, не чурка березовая! – фонтанировал оптимизмом Серега.

По возвращении сына домой Евдокия Петровна вступила в очередную фазу борьбы с Зеленым Змием. Она заняла у сестры денег и отвезла сына в платный медицинский центр, где его подвергли электроимпульсному кодированию на год. Женщина следила за приемом лекарств, прописанных ему медиками. Подсыпала в еду измельченные таблетки «Эспераль», вызывающие рвоту при приеме алкоголя. Отпаивала сына минералкой и травяными настоями, капала ему в напитки препарат «Колме». Прятала от него одежду и деньги, никого не пускала в дом, загружала работой, чтобы не было времени думать о дурном.

Ломка, вроде бы, прошла. Серега безропотно выполнял все указания матери: вставил все выбитые им стекла, сделал ремонт в летней кухне, прополол сорняки в огороде, привел в порядок могилу отца: покрасил оградку, отмыл от вороньего помета памятник, смастерил скамейку. Он вместе с Евдокией Петровной лепил вареники, собирал созревшие ягоды, занимался консервацией. По вечерам играл с матерью в карты и лото, смотрел сериалы. Мужчина никуда не рвался, никому не звонил, ни с кем не встречался.

Казалось бы, можно выдохнуть. Но почему-то не выдыхалось. Евдокия Петровна долго не могла понять причину своей тревоги. В доме – чистота, порядок и мертвая тишина. Все, как в приличных семьях: поужинали, посмотрели очередную серию отечественного детектива, приняли свои лекарства и – на боковую.

И только спустя месяц она сообразила: сын – зомби. Ему все безразлично – живет, как в беспамятстве. У него исчезли эмоции, как плохие, так и хорошие. То ли антидепрессанты так подействовали, то ли препараты для улучшения работы головного мозга побочку дали, то ли в медицинском центре слишком сильно шарахнули в лоб электроимпульсом. Серега больше не улыбался. Совсем. Ходил рассеянный, с отсутствующим взглядом и таким скорбным выражением лица, будто в доме лежит покойник.

А потом признался матери, что ему в голову постоянно лезут мысли о самоубийстве и снится один и тот же сон: будто он отравился денатуратом, его безжизненное тело лежит на «разделочном» столе в морге, и санитар обмывает его из шланга холодной водой.

«Час от часу не легче!» – испугалась Евдокия Петровна, решив не спускать с наследника глаз. Слез у нее уже не было – все выплакала, но осталась твердая решимость до конца нести свой «мученический крест».

– Если душа весит всего двадцать один грамм, почему она так сильно болит? – обратилась она к иконе Иоанна Кронштадского. – Что мне делать, Чудотворче?

– Жизнь раба Божьего Сергия нужно наполнить красками, – прозвучало у нее в голове.

– Конечно! – встрепенулась женщина. – Как же я сама до этого не додумалась? Молодой мужик везде ходит под ручку с мамой-пенсионеркой. Куда это годится? Ему к молодым надо! Завтра же пойду к соседке Маришке, пусть поищет Сереге барышню на сайте знакомств. А что? Он – хозяйственный, работящий, добрый. Не пьет уже… целых три месяца.

Зная об отношении соседа к социальным сетям, Марина сразу сказала Петровне:

– Сам он никому писать не будет. И отвечать на женские послания тоже. Его профиль должен выглядеть так: «Мне сорок лет, разведен, детей нет. Высокий, поджарый блондин с голубыми глазами. Трудолюбив, мастеровит, честен. Очень хочу иметь семью. Ищу добрую, ласковую женщину, истосковавшуюся по любви, нежности и теплу домашнего очага. Признаюсь сразу: я – не подарок. За плечами – алкогольное прошлое, собственной жилплощади нет, постоянного места работы тоже. Зато я могу переехать когда угодно и куда угодно. Руки у меня золотые. Это значит, что семья моя не пропадет ни в сельской, ни в городской местности». Ну, где-то так. Фотку принесли?

– Только эту, – протянула ей женщина паспортное фото Сергея.

С фотоснимка затравленно глядел изможденный мужчина лет пятидесяти с глубокими залысинами, острым кадыком и впалыми щеками. Такое впечатление, что он два года не вылезал из шахты. Глаза у него были печальными, взгляд извиняющимся. На бледном, как папирус, лице – печать всевозможных комплексов.

– А другой фотки у вас нет? А то он выглядит здесь, как дрыщ, пробухавший свою очередь за мозгами. Ой… сорри, Петровна, не хотела никого обидеть.

– Да я и не обиделась. На зеркало неча пенять коли рожа крива. На любительских, Мариш, он намного хуже и еще худее.

– Худоба – дело наживное, были бы кости. Если подсадить его на наваристый борщец со свининкой, то на выходе получим мужчинку весомых достоинств, – хихикнула девушка. – Ладно, выставим эту фотку. Не будем вводить теток в заблуждение – всё равно ведь потом увидят.

Прошло три дня. Женщин, желающих познакомиться с Серегой, не нашлось. Было несколько писем оскорбительного содержания, в которых дамы пеняли ему на отсутствие собственных квадратных метров, автомобиля и приличной работы. Ни алкогольное прошлое, ни экстерьер их не взволновали. Только финансы! Как гласит народная мудрость: «Деньги есть – Иван Петрович, денег нет – свинья и сволочь».

Евдокия Петровна очень расстроилась. Она надеялась, что новые отношения вернут сыну вкус к жизни, а тут такой облом. Никому, абсолютно никому ее сын не нужен. Ни многодетным, ни старым девам, ни теткам, отмотавшим срок, ни девкам, завязавшим с пагубными привычками. Никто не хочет проблем. Все тянутся к благополучным, здоровым, состоятельным. Нет бы протянуть руку помощи оступившемуся. Они, оступившиеся, нередко бывают хорошими мужьями и отцами. Хотя… если положить руку на сердце, она и сама бы на порог не пустила такого зятя, как ее Серега.

Через неделю раздался звонок от Марины, сообщившей о странном письме от какой-то Кати, проживающей в их поселке. Евдокия Петровна кинулась к соседке.

Девушка написала следующее: «Здравствуй, Сергей! Ознакомившись с твоим профилем, я поняла, что ты в своей жизни через многое прошел, оставив за плечами вредные привычки, боль, отчаяние, презрение окружающих. Сейчас ты находишься на правильном пути. Чтобы окончательно окрепнуть духом и утвердиться в благих намерениях, ты нуждаешься в дружеской поддержке, и я смогу тебе ее оказать. Идти к свету вместе, взявшись за руки, гораздо приятнее. Давай с тобой встретимся, поговорим, обсудим пути, способные вывести нас на новый духовный уровень.

Это очень и очень серьезно:

Выбрать жизнь или в пропасть паденье,

Выбрать свет или мрак полуночный —

Речь идет о нашем спасеньи!!!».

Вместо своей фотографии Катя выставила изображение парящего в небе голубя на фоне высокого белого креста.

– Что скажешь, Маришка, об этом послании? – растерялась Евдокия Петровна.

– Да богомолка малахольная, – фыркнула та, но тут же осеклась. – Ой… Петровна, прощу прощения, я забыла, что вы тоже… это… в церковь захаживаете.

– Вот что, детка, пиши ответ, – произнесла пенсионерка задумчиво. – «Приглашаю тебя послезавтра в шесть вечера к нам с мамой в гости: познакомимся, побеседуем, обсудим наши планы. Мой адрес: улица Космонавтов, дом 34». Я, Мариш, Серегу-то из дому выпровожу, и мы с тобой эту Катю хорошенько рассмотрим. Не исключено, что она нам понравится. Тогда мы их и познакомим.

Катя оказалась очень скромной, тихой и вежливой девушкой. Выглядела так, будто сошла с полотна художника девятнадцатого века. Полное отсутствие косметики, длинная коса, скромное синее платье в мелкий цветочек до самого пола и никаких побрякушек – ни на шее, ни в ушах, ни на руках. В свои тридцать замужем еще не была. С родителями, братьями и сестрами (их у нее пятеро), духовно очень близка. Все они глубоко веруют, ходят в церковь, занимаются волонтерской деятельностью. Сама она на сайте знакомств не околачивается и мужа там не ищет. Просто у нее задание общины – мониторить социальные сети с целью поиска людей, которым нужна помощь и поддержка, ведь вокруг столько больных, одиноких, заблудившихся в дебрях своих пороков.

Евдокия Петровна призналась девушке, что Серега не знает о ее визите, что письмо за него написала она и честно, во всех подробностях, рассказала о прошлом сына. Катю это не испугало, и девушка решила его дождаться.

Увидев в доме чужих, мужчина очень смутился, но вскоре освоился и даже стал смешить девчонок рассказами о казусах, произошедших во время его подработок. Вскоре Маринка ушла, а Сергей с Катей продолжали пить чай с пирожками, испеченными Евдокией Петровной, и зефиром в шоколаде, принесенным гостьей. В девять он пошел провожать Катю домой. Вернулся каким-то задумчивым и отстраненным.

С тех пор каждый вечер Серега принимал душ, чистил зубы, надевал чистую одежду и отправлялся в гости к Кате. Что они с ней делали, где бывали, какие планы строили, рассказывать не хотел, отделываясь коротким: «Ма, все путем!».

Вскоре в карманах сына Петровна нашла листовку: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет», брошюрку «Решения, от которых зависит счастье» и приглашение на областной баптистский конгресс «Единому Богу слава».

У Евдокии Петровны подкосились ноги. «Вот только сектантов для полного счастья мне и не хватает!». Позвонила сестре. Та – в крик: «Все, Дуська, капец вам! Обоих укокошат, а имущество с домом отберут! Сколько таких случаев было, когда одинокие старики и алкаши оказывались в заброшенной хибаре, за сто километров от родного дома, и там подыхали!».

«Да ладно! Что там у нас отбирать? Серега уже все пропил», – подумала женщина, но, на всякий случай, отнесла к Маринке своё обручальное кольцо, сберкнижку и документы на дом.

Спустя месяц Серега заявил, что уезжает в баптистский лагерь, находящийся в Тамбовской области. Там его будут лечить постом, трудом и молитвой. Звонить и писать он не будет. Приезжать к нему в гости нельзя. Как только полностью вылечится, явится сам.

Евдокия Петровна не спала всю ночь. Мучили тяжкие думы: «А вдруг не вернется? Вдруг его в рабство продадут или на органы разберут? Хотя… какие у алкаша органы? А в рабство могут – Серега пашет, как заведенный. А, с другой стороны, попробуй удержать дома сорокалетнего мужика. Разве ж он послушается? Вон как резво рюкзак собирал, аж глаза светились. Стремится навстречу новым впечатлениям и свежим приключениям. Все лучше, чем со старухой-матерью дома сидеть да о самоубийстве подумывать. Даст бог, пронесет.

Прошел месяц, другой, третий – ни слуху ни духу. Пришлось идти в баптистскую общину, искать Катю. Та, оказывается, укатила вместе с Серегой в составе группы сектантской молодёжи строить на Тамбовщине Божий Храм. Достроят и приедут. Серега у них – прораб, без него – никак.

«Понятное дело, – подумала Петровна с неприязнью, – не зря же вы „мониторили“ социальные сети в поиске рабочей силы, которой можно не платить».

Пролетело еще три месяца, и поздним вечером в окошко дома кто-то постучал. Евдокия Петровна метнулась к двери. На пороге стоял Серега, трезвый, загорелый, мускулистый, с букетом ромашек в руках и счастливой улыбкой на губах. «Ма, я больше не пью, совсем, – обнял он родительницу. – Я уверовал в Господа, и он мне помог». Женщина сразу же вспомнила текст листовки, найденной у сына в кармане полгода назад. Дошли-таки ее молитвы до адресата!

«И плевать, кто привел Серегу к праведной жизни, лишь бы он больше не пил», – подумала Петровна, боясь поверить своему счастью.

Вскоре Серега с Катей получили благословление руководства общины и поженились. Сейчас они ожидают двойню – мальчика и девочку. Пока сын в городе учится на пастора, Евдокия Петровна опекает невестку, ведь появление на свет наследников – дело семейное.