Текст книги "Техас (сборник)"

– Да. Послезавтра в Индиане.

– И че делать будем?

– Ничего, пойдем, что же еще!

– С ума сошла, она старше и сильнее раз в сто! К тому же она с собой приведет всех своих! А ты? Все же будут за нее стопудняк! – она почти кричала.

– Весь одиннадцатый, из десятого где-то пятеро, с новых Мытищ девки, плюс все старшие! – Лиза принялась считать, сколько народу приведет Ольга. – Даже наши будут за нее, потому что она по – любому права. Ты танцевала с ее парнем. Поражаюсь просто, че ты молчишь?

– Он не ее парень!

– Это он тебе сказал?

– Нет!

– Тогда с чего ты взяла?

– Знаю! – На самом деле не знаю, зачем я это брякнула.

– Может, они поссорились, и он решил ей отомстить, или еще что-нибудь…

– Нет! – Я продолжила отковыривать белую плитку с надписью: «Я люблю тебя Стас!».

– Откуда такая уверенность! Кошмар какой-то!

В этот момент пришла Тимофеева.

– Что? – глядя на наши кислые лица, спросила она.

– Ольга забила ей стрелу!

– П….ц! – только и сказала Тимофеева.

* * *

Мы пришли к самому началу. Почти никого не было. Лиза шутила на тему завещания, Юлька и Анька переглядывались. Неожиданный состав. Янка, которая считалась моей подругой, сказала, что я сама виновата и не фига с чужими пацанами танцевать. Еще была надежда на старших девчонок, из моего дома, мы ждали их за столиками около бара.

Когда они наконец появились, то тут же стали учить меня драться:

– Хватай ее за волосы и бей об стенку! Тут самое главное – быстро! Она наверняка будет ногами – так что старайся увернуться, а иначе кабздец!

– Это бред из-за парня драться! – скорчилась Катька.

– Да не из-за парня! Они на нее первые наехали. А Танюха тут ваще ни при чем! Это же он ее пригласил. Вот Ольга и бесится.

– А они разве не разбежались? Надька мне говорила – с концами. Типа, он ее бросил. Она вены себе пыталась порезать.

– Эта Ольга такая дура. А строит из себя «не плюньте рядом». Давно пора ей морду набить.

Подошла Надька и сказала, что через пять минут они нас ждут в женском туалете.

– Скоко их? – спросила Олеся.

– Хрен знает, ща пойдем посмотрим! – демонстративно разжевывая жвачку, ответила Юлька.

– Не ссы, прорвемся!

Когда мы зашли, там уже было много девчонок, и мы с трудом протиснулись между ними в маленькое пространство. Все притихли. Ольга стояла в центре, презрительно глядя на меня:

– Ну, че испугалась?

Если честно, то да. И больше всего я боялась, что она меня изуродует, все остальное, пожалуй, было не так уж и страшно. До этого я никогда не дралась с девчонками, только с братом, да и то скорее в шутку.

– Кого? Тебя что ли? Не смеши меня! – изо всех сил, стараясь изобразить бесстрашие, сказала я.

– Значит, не боишься! – усмехнулась она. – Тогда давай один на один, на фига девок притащила!?

– Давай! – не подумав, ответила я.

Девчонки с ужасом и недоумением посмотрели на меня и вышли. Мы остались с ней вдвоем, с другой стороны стояла Надя и держала дверь.

– Какого х…, ты с моим парнем танцевала?! – закричала она и подошла ко мне вплотную.

Ее глаза, горели какой-то несказанной ненавистью. Она схватила меня за руки, вонзив длинные ногти в кожу.

– Ни хрена он не твой парень, так что не твое дело! – огрызнулась я.

Она резко оттолкнула меня к стенке. Я ударилась головой об полуразбитое зеркало, висевшее над раковиной. Ольга снова подошла ко мне, попыталась ухватить за волосы, я успела удержать ее руки. Она была явно сильнее.

Я терпеть не могу, когда бьют по ногам, но если бы я не ударила, она окунула бы меня головой в раковину, многих девчонок уже били здесь об нее, от этого она треснула. Говорили даже, что одну девушку ударили головой о край, и она умерла. Ольга отпрянула, а затем тоже начала бить ногами, я пыталась увернуться. Ей удалось схватить меня за волосы. Я ударила ей в грудь, она достала нож и прислонила к моему лицу:

– Я тебе всю рожу расцарапаю!

И мне стало страшно по-настоящему, внутри все похолодело.

В этот момент вошла Наташка Кострова.

– Какого хрена ты здесь делаешь! – Оля повернулась к ней.

– Не трогай ее! – Наташка, стояла и невозмутимо, скорее даже равнодушно смотрела. У нее были длинные светлые волосы до пояса, которые она носила распущенными, так что они окутывали ее и скрывали худощавую фигуру; азиатский разрез глаз сочетался с мелкими едва заметными веснушками.

– Без тебя как-нибудь разберемся! Нам защитников здесь не надо! У нас все чин чинарем, по-честному! Один на один.

– Ты че, оглохла, что ли! Руки убери, не трогай ее! Тронешь ее – будешь иметь дело со мной! У тя совсем крыша поехала?! Хочешь проблемы, я тебе их организую! – Наташка отодвинула Ольгу, взяла меня за руку и провела к двери вперед себя.

– С ума сойти, ты за эту тварь заступаешься? – усмехнулась Ольга.

Мы вышли, около входа толпились девчонки, они смотрели на нас и перешептывались, почти никто не танцевал. Я отряхнула джинсы – на ногах уже чувствовались синяки.

– Спасибо! Никогда бы не подумала, что ты будешь за меня!

Хотя мы и жили в одном доме, но как-то не особенно дружили. Она меня недолюбливала из-за того, что отец привозил мне много красивых дорогих игрушек. Когда мне было года четыре, папа привез мне из Швеции серого ослика с розовыми ушами. Он мне очень нравился, я даже не засыпала без него. И вот однажды она зашла за мной и позвала гулять. Ослика я взяла с собой. Она посадила его на качели и стала качать. На улице было ужасно грязно и слякотно. Я боялась, что он упадет, и просила ее не качать. Она сказала, подумаешь, ну и что. И он упал в самую грязь, и сколько бы мы с мамой не пытались его отстирать – бесполезно. Я тогда безумно расстроилась, плакала целый день.

У Наташки никогда не было отца и игрушек тоже. Они жили очень бедно, донашивали одежду друг за другом, их было трое в семье – все девчонки. Мать как могла, поднимала их – работала целыми днями. Но все новое доставалось старшей – Марине, да еще и Ильинский, который очень нравился Наташке стал встречаться с Маринкой. За это она ненавидела ее лютой ненавистью.

– А я и не за тебя! Я это сделала только ради Коли, так что ему говори спасибо! – Она довела меня до столика, где сидел Коля.

Он повернулся к нам:

– Спасибо.

– Вот еще! – фыркнула Наташка и ушла. Она сказала моим девчонкам, чтобы они ко мне пока не подходили, и они ее послушались.

Коля взял меня за плечи и усадил рядом. Мне совсем не хотелось разговаривать, тем более с ним. Было как-то стыдно и неприятно. Всё казалось нелепым. Коля достал из кармана платок, смочил его в рюмке с водкой и стал аккуратно смазывать ссадины, которые остались на моих руках от Ольгиных ногтей.

– Щиплет! – нахмурилась я.

Он подул на царапину.

– Не надо! – я попыталась выдернуть руку.

– Потерпи – до свадьбы заживет! Зачем ты стала с ними драться, не соображаешь совсем!

– Затем! – разозлилась я, вскочила и побежала к выходу. Еще нравоучений мне только не хватало! Почему-то он меня раздражал своей заботой, к тому же настроения совсем не было.

Он догнал меня на выходе:

– Ну, прости, не обижайся! Я просто думаю, глупо это все, когда девчонки дерутся. Зачем? Ерунда какая-то.

Я рассержено посмотрела на него.

– Подожди – вещи возьму! – Он вытащил, зажатый в ладошке номерок, и пошел к раздевалке.

Коля проводил меня до самой квартиры.

– Пока! – сказала я.

А он стоял и как-то виновато смотрел на меня. Я молча ушла.

На следующий день около двенадцати, кто-то робко нажал на звонок. Я подумала, что это мама вернулась из магазина и открыла в чем была, то есть в старых рваных джинсах и рубашке брата. На пороге стоял Женя и улыбался:

– Привет!

– Ага! – только и ответила обалдевшая я.

– Выйди – поговорим!

Я покорно вышла, стыдливо прикрывая рваные джинсы.

– Я тут это. Хотел тебе сказать, извини вобщем! Мне Колян про вчерашнее рассказал… – он замялся.

– А! – в полушоке, говорю я. – Да, ничего! Нормально все!

– По-дурацки вышло… Понимаешь, просто Ольга, она …

– Нет, не надо! Не говори ничего! Забыли! – перебила его я. Мне ужасно не хотелось говорить с ним об этом.

– Да, хорошо! Я понимаю все! Просто, мы с ней расстались, и она хочет все вернуть назад! Психует из-за этого! Это пройдет!

– Ты только поэтому пришел?

– Нет! Я спросить хотел, ты пойдешь на дискотеку?

– Да, нет, наверное, мне вчерашнего хватило! – улыбаюсь я. – А что?

– Не, ничего! Я так просто спросил, думал, может, с нами пойдешь?!

Удивленно смотрю на него, этого я не ожидала. Даже досадно стало, что отказалась.

– Ладно, пока тогда. Увидимся, – он вызвал лифт и уехал.

Я не видела его целую неделю. Стояли сильные морозы. В воскресенье я возвращалась от бабушки. Она живет в Королёве, это совсем недалеко от Мытищ, следующая станция по железке или двадцать минут на автобусе, или тридцать пешком. Я забрала у нее чистое белье. У нас тогда не было стиральной машины, а у бабушки была, и мы иногда возили к ней постельное белье. Я прождала электричку минут сорок, попала в перерыв. Промерзла до костей, ноги не слушались, руки не шевелились, да еще ручка от пакета с бельем предательски врезалась через тонкие перчатки прямо в ладонь, из глаз текли слезы, а волосы от дыхания стали белыми. В электричке согреться я не успела, она шла минут пять, даже не семь. Поэтому, когда я вышла на третьей платформе в Мытищах и перешла через мост – окоченела еще сильней. Женя шел мне навстречу со стороны Химволокна в расстегнутой куртке со свисавшим шарфом, за ним шли ребята с магнитофоном, из которого орала Metallica. Они обогнули памятник Ленину, который почему-то стоит лицом к заводу и спиной к вокзалу, вокруг него растут высокие ели, а по периметру – низкая ограда.

– О, привет! Ты откуда тута? – Он увидел меня и остановился, остальные начали подниматься на мост.

– Из электрички! – еле-еле разжав смерзшиеся губы, ответила я.

– Хорошо, что я тя встретил! Поговорить с тобой хотел! – выдыхая пар изо рта, сказал он.

– Женька, блин! Че ты там застрял?! Электричка идет! – заорал Сашка с моста.

– Ща, иду! – отмахнулся он. – Ты будешь со мной встречаться?

От смущения у меня еще сильнее запылали щеки и потекли слезы, говорить я не могла совершенно, только смотрела на него, вытаращив глаза.

– Тебе холодно? – Он стал снимать с себя куртку.

– Нет! – я замотала головой, останавливая его.

– Я тут уезжаю где-то на месяц, сессию надо сдать. Так что ты подумай, хорошо!?

– Угу! – растерянно киваю.

– Женька!!! – еще громче заорали ребята с платформы.

– Всё, извини, пора бежать! Но ты подумай! Слышишь, подумай! – последнюю фразу он крикнул уже с моста.

На деревянных ногах я влезла в автобус, наскребла по карманам мелочь. Раньше у нас в городе были бесплатные автобусы, правда, и народу было больше, так что вылезти на своей остановке почти нереально, вот так мы и катались от станции до Леонидовки. Это район, следующий за Техасом, границей между ними является «китайская стена» (это самый длинный дом в Техасе, поэтому его так и прозвали).

Вечером Лиза убеждала меня, что это очередная подстава, что так не бывает. И я почти с ней согласилась. А на следующий день, когда я пришла домой, столкнулась с матерью и отчимом, они были пьяные. Мы поругались, он ударил меня, наверное, это громко сказано, шлепнул, но для меня это был кошмар, меня ведь раньше в семье никто и никогда не бил. Я пошла к Лешке в комнату, вцепилась в него и громко зарыдала. Потом был большой скандал, и даже драка. К вечеру поутихло. Мы сидели вдвоем с братом в его комнате, обнявшись. По первому каналу тогда шел «Терминатор», Леша его записывал. Мы решили, что уйдем жить к бабушке. И может быть, все и успокоилось бы, но снова пришел он и, не слова не говоря, забрал у нас телевизор. Скандал разгорелся с новой силой, они опять подрались, кто-то вызвал милицию. Парень в форме о чем-то меня расспрашивал, я не понимала его, и говорить отчего-то могла с трудом, только кивала или мотала головой.

Их забрали в участок, я осталась плакать у себя в комнате. Закрыла глаза и, даже не знаю как, заснула. Обычно я плохо засыпаю, тем более одна в квартире я боюсь. Но это было не так, как всегда, будто меня кто-то убаюкивал. Сон это был или явь – даже сейчас не могу сказать точно. Я лежала в большой колыбели, ее кто-то слегка раскачивал. Вокруг все было покрыто дивным светом и музыка необыкновенная, тихая, но очень мелодичная. Рядом стояли, как их правильно назвать, думаю это были ангелы, и золотое свечение исходило от них. А еще необъяснимое, непередаваемое, несказанное чувство счастья, покоя, умиротворенности и доброты. Они словно утопали в этом волшебном свете, и только очертания их лиц были четко видны. Среди них был Он, я узнала его, я видела его в церкви на Кресте и на прабабкиных иконах. Он улыбнулся мне, теплой и ласковой улыбкой.

Дверь открыли ключом, я проснулась и больше в ту ночь уже не спала. Брат переехал к бабушке, а я осталась. Мне кажется, я его тогда потеряла. Мы редко видимся, еще реже разговариваем. Мы встали по разные стороны баррикад и стали пушечным мясом в войне наших родителей.

* * *

Домой идти теперь совсем не хотелось, поэтому я шаталась по подругам и разным компаниям. Однажды мы зашли в квартиру к Мишке. Такого я не видела никогда, как будто после урагана, вещи в хаотичном порядке разбросаны по квартире, мебели почти нет, на полу матрас и старенький телевизор, на кухне электрическая плитка и грязный, уставленный пустыми банками стол. Я конечно, знала, что его мама пьет, но такого точно не представляла. Он жил с матерью и сестрой, Юлькой. Мы с ней как-то незаметно подружились. Стали гулять вместе, она перезнакомила меня почти со всем Техасом. К тому же на улице стало теплеть, приближалась весна и каникулы. Я зашла к ней как-то днем после школы, и она торжественно сообщила мне, что влюбилась.

– В кого?

Она загадочно улыбнулась:

– В Козаковых!

– Что, сразу в двоих?

– Да нет в одного, но второй тоже ничего!

– У одного из них есть девушка, только не знаю у какого! – некстати вспомнила я.

– Сейчас узнаем! – обрадовалась Юля.

Она взяла телефон и набрала на нем какой-то номер.

Я горько вздохнула, недавняя ее любовь к Киму еще не зажила. После того, как он не ответил ей взаимностью, а вернее, послал, она вырезала его имя лезвием у себя на руке.

Сашка Казаков видимо оказался вежливее Кима и после взаимного хихиканья и болтовни по телефону, даже пригласил ее, то есть нас, к Филе.

– Мы сейчас прям пойдем? – спросила я.

– Ага! Только мне надо отдать кое-что! – она достала из-под ванной небольшой белый сверток. В нем был «план».

– Ты спятила?! – я встревожено посмотрела на нее.

– Понимаешь, я бы не стала, просто деньги нужны! Не боись, я мигом! В подъезде меня подождешь!

Я прождала ее около двух часов, и пошла к Филе, он жил в этом же доме только в другом подъезде. Подумала – вдруг она там. Но ее там не оказалось. Дверь мне открыл Ким.

– О, хорошо, что пришла, а то у нас тут скучно! – он силой втащил меня вовнутрь и захлопнул дверь.

Я испуганно отшатнулась к стенке.

– Кто там? – из-за двери выглянул Коля.

Увидел меня и обрадовался, сказал, что искал меня по все знакомым, спрашивал, куда я пропала, домой ко мне сто раз заходил. Я не знала, что ему на все это ответить. Рассказать про то, что произошло дома? С чего вдруг? Да и какое ему до меня дело? Он все равно бы не понял, а я не смогла бы сказать, наверное, никому, даже Лизе. Поэтому я решила просто уйти. Но Коля меня остановил:

– Останься! Посиди вместе с нами, клёвыми пацанами! Я тебя провожу потом, а то, как ты щас одна пойдешь, темно уже! – рассудил Коля, видимо слегка «поддатый».

И я согласилась. В квартире было две комнаты. В одной горел торшер, играла музыка, из прикрытой двери доносился визг и хихиканье, кто-то танцевал. В другой – за накрытым столом сидел Сёма и играл на гитаре, Филя, Сашка и Серега подпевали ему:

 
«Туманный вечер на город опустился.
Погасли свечи, и дело шито-крыто.
Укутав плечи, гуляют синьорины.
В магнитофоне кассета Челентано.
А мы на сломе, и снова пьяно, пьяно.
Давайте деньги, очки, штаны, бокалы.
В кармане кэмэл и три пакета плана.
Где беломора достать? Закрыты уже магазины.
Где беломора достать? Хоть пачки половину.
Где беломора достать? Ну, подскажите сеньоры.
А не то я напьюсь.
Повсюду панки в американском свете.
А мы не янки, мы плановые дети.
Мы любим фанту, варенье и конфеты,
И на Таганку мы не берем билеты.
Предпочитаем вино и дискотеки,
И уважаем страну, где жили греки.
Но забиваем косую для утехи,
И так бывает, что с нами плана нету…».
 

Сёма раньше пел романтичные баллады, особенно трогательно у него получалась «Снежная королева»:

 
«Ты такая нежная королева снежная,
распустила волосы, да не слышно голоса…».
 

А потом у него сломался голос. Как-то он вышел во двор и забасил:

 
«Эх, вы кони, мои кони…».
 

Коля положил мне еду на тарелку, налил сок и вино. Я хотела отказаться, но потом подумала, что надо на всякий случай поесть, мало ли что творится дома. Мне в тот момент было тоскливо, все казалось каким-то бессмысленным и не нужным. Хотелось куда-нибудь исчезнуть, провалиться под землю, и чтобы все оставили в покое.

Мы потанцевали немного.

– Я наверно, пойду уже.

– Еще же рано! – запротестовал Коля. – Вон, токо восемь! – он указал на часы.

– Мне еще уроки делать! – неожиданно соврала я. По правде говоря, в школе я скатилась до троек. С гуманитарными дисциплинами еще кое-как, а физику и математику решала Лиза. Мне было наплевать.

Коля вздохнул, и пошел меня провожать. Он в тот вечер много всего говорил. А я почти не слушала. Я так жалею теперь, что не слушала его тогда. Ведь он говорил что-то важное, что-то хотел объяснить. Рассказывал даже про детдом, про родителей, что он совсем их не помнит. Я в тот момент подумала, лучше бы и мне не помнить. Можно было бы придумать их в своем воображении, придумать самыми замечательными на свете, самыми добрыми, и верить, что они такие и есть.

Он учил меня свистеть, а у меня все никак не получалось. Выходило только какое-то сдавленное шипение. Мы долго стояли в подъезде. Он говорил тогда, что хочет стать врачом, чтобы вылечить всех людей, чтобы никто не болел. А я с дуру спросила его, не знает ли он, когда приедет Женя. Он загрустил, сказал, что не знает, и ушел.

На следующий день я пошла к Юльке. Из квартиры доносился запах гари и вылетали клубы дыма. Дверь была открыта, на кухне сидели наши мальчишки. Они учились со мной в одном классе, редко ходили в школу и были двоечниками. Их родителей все время вызывали. Они, когда были трезвыми, что случалось редко, вспоминали, что у них есть дети, кричали и били их за двойки. Некоторых даже избивали ремнем, после чего те убегали из дома. Учителя срывались на них, а они, будто бы назло, начинали вести себя еще хуже. Еле-еле их перетаскивали из класса в класс, но окончить школу они так и не смогли.

– Что вы тут делаете? – спросила я, отмахиваясь от дыма.

– Блины жарим! – обрадовался Мишка, Юлькин брат. – Хочешь? – Он протянул мне тарелку с черными, сгоревшими, кругами, смутно напоминавшими блины.

– Нет, спасибо! – я пошла в комнату, в надежде найти Юльку.

В комнате на матрасе сидел Петрухин. У него то сужались, то расширялись зрачки, казалось, он задыхается. Опять надышался клеем. Взрослые ребята говорили, что он смешной, когда нанюхается, с раковиной целуется и всякие номера откалывает. И нарочно давали ему нюхать, чтобы повеселиться. А потом сам пристрастился. Дома он почти не жил, боялся матери, она его сильно била.

Олег резко повалил меня на матрас. Попытался расстегнуть ремень у меня на юбке, но тот никак не поддавался. А я выбивалась.

– Чего ты дергаешься, ты же моя девушка! – прохрипел он.

– Нет. У меня парень есть! – заорала я, пытаясь выбиться из его стальных объятий.

– Кто? Кто он? – у него был такой детский взгляд. Удивительные большие глаза небесного цвета.

– Женька! – крикнула я.

– Женька? Не гуляй с ним, не надо! – испугался он.

– А тебе-то что? Ревнуешь, что ли? – разозлилась я.

Петрухин мотнул головой. Он ослабил хватку, я вырвалась и побежала в ванную. Села и заплакала. Мишка зашел, виновато глядя на меня.

– Зеркало! Принеси мне зеркало! – захлебываясь слезами, потребовала я.

Он притащил небольшой осколок. Не знаю, уж откуда он его взял. Волосы взъерошены, из губы течет кровь, поранилась об часы, уворачиваясь от поцелуев Петрухина. Умылась, расчесалась и спросила Мишку про Юльку. Он пожал плечами. Стало понятно, что он ничего не знает. В дверях я встретила Долгополова, еще один мой одноклассник, с Бертой, это его собака породы ротвейлер. Они пошли меня провожать.

Долгополов всегда был умным, и отличался от двоечников тем, что учился. Правда, только, когда приходил в школу. Он много читал. В пятом классе сразил нашу учительницу тем, что прочитал всего Яна. Я в то время даже не знала, кто это. Его считали способным, но учиться он не мог. Ему приходилось сидеть с младшей сестрой. Родители были заняты бизнесом. Они торговали проститутками. Нанимали молдаванок, хохлушек и прочих. Снимали им квартиру. Мы как-то ходили туда с Юлькой, она дружила с одной из девчонок. Я тогда не поняла, кто она. У нее было странное имя то ли Лина, то ли Лима – не помню. Очень грубая, и как будто злая на весь мир.

Но всем этим в основном занималась его мать, а отец пил. Часто вместе с моей матерью, иногда они пили все вместе. Именно к ним я ходила тогда одна в пять лет.

Долгополов знал, где Юлька. Но не сказал мне. Может, всё еще злился, что из-за меня не состоялась его карьера флаерщика (флаер – это такой кусочек картона с картинками и надписями, который при входе в клуб позволяет платить за вход по льготному тарифу. В Индиане Джонс вход с флаером стоил двадцать рублей, без – тридцать пять.) Чтобы стать флаерщиком нужно было, чтобы по твоим флаерам прошло определенное количество людей. У каждого флаерщика был свой личный ник и подпись. Так вот Долгополову не хватило одного флаера, который он отдал мне, а я по нему не прошла. Флаер этот сохранился, дома лежит, на память. А Долгополов до сих пор припоминает, вот, мол, все из-за тебя.

Юлька вернулась на следующий день вечером с фингалом под глазом и разбитой губой. Она ничего мне не сказала, просто тихо закрылась в ванной. Всё было и так ясно.

Два дня я сидела дома. Ругалась с мамой. Она кричала, что я целыми днями шляюсь черте где, ничего не делаю, поздно прихожу и прочее. С ней такое случается. Она может не замечать меня неделями, а потом, вспомнив, что я есть, кидается меня обнимать. Или вдруг ни с того ни с сего спрашивает, как дела в школе, хотя никогда этим не интересовалась. Меня это ужасно пугало. Я же потом чувствовала себя виноватой. А она говорила, что я сама ничего ей не рассказываю и не хочу с ней играть. Дескать, такой самостоятельный ребенок. Я уже с этим смирилась, но зачем тогда делать мне лишний раз больно.

Вот, и на этот раз то же самое, очередной приступ заботы. Я закрылась у себя в комнате и слушала музыку. Месяц назад мой брат купил музыкальный центр, он очень долго на него копил. До этого у нас был только магнитофон, который папа привез из Германии лет десять назад. Его столько раз швыряли, что кассетные дверцы полностью вылетели, а он все работал. Скажу больше – работает и теперь.

Когда я не могла заснуть, Лешка принес мне в комнату новенький музыкальный центр. Я слушала радио всю ночь, думала, он его заберет утром. А он не забрал, сказал, что купит себе еще. Я не поверила, Лешка так мечтал о нем, а тут вдруг просто отдал мне. Центр остался, а брата нет.

* * *

Женя появился, когда я уже его не ждала.

– Твой ответ понимать, как нет? – сердито спросил он прямо с порога.

– В смысле? Какой ответ? – не понимая, переспросила я.

– Я слышал, ты тут с Колей!?

– Что с Колей?

– … танцуешь.

Я изумленно посмотрела на него.

– Танцуй дальше! – он развернулся и хотел уйти.

– Подожди! – я взяла его за руку. – Причем тут Коля?

– Тебе виднее!

– Бред какой-то! Ты чего?!

– Говорят, что ты с ним гуляешь!

Я засмеялась:

– Больше ничего не говорят? Это же ерунда!

Он смотрел на меня, прищурив глаза.

– Не встречаюсь я ни с каким Колей! Вас подло обманули!

– Правда? – все еще недоверчиво, но уже с улыбкой, переспросил он.

– Да, правда – правда. Кто тебе сказал такую глупость?

– Неважно. Проехали.

Женя засмеялся.

– Как твоя сессия?

– Отлично! Лучше всех!

Поднимаюсь чуть выше по лестнице, Женя идет за мной. Я прислоняюсь к зеленой стене, на которой черным маркером красуется надпись: «Таня + Олег=лубовь».

– Кто это писал? Любовь пишется через ю! – замечает Женька.

– Да, это Олег Петрухин!

– Парень твой?

– Да, нет! Ты что?! – смеюсь я.

– Так ты подумала? – вспоминает он.

– Да! – говорю я, стараясь не смотреть ему в глаза, разглядываю надписи на стене.

– Что да? – он поворачивает меня лицом к себе и прижимает к стене.

– Ну, да! Я согласна! – приходится смотреть ему в глаза.

– На что согласна? – нарочно издевается, видит, что я стесняюсь.

– Ну, быть твоей девушкой! – говорю я и опускаю глаза.

Он смеется, но как-то по-доброму. Подхватывает меня на руки и несет вниз.

– Гулять пойдем?

– Сейчас? – спрашиваю я.

– Не, мне надо вещи разобрать. Приходи через часок ко мне, предки всё равно в Москве. А там решим.

Я киваю в ответ. Он ставит меня на пол.

– Всё, тогда жду тебя. – Женька поднимается по лестнице.

Я вбегаю в квартиру, не зная куда деться. Переворачиваю весь шкаф вверх дном. В итоге надеваю топик и джинсы клеш. В это время как раз вернулась мода семидесятых: клешеные брюки, свитера и водолазки с фактурой «лапша», ботинки на платформе и прочее. Джинсы я выпросила у папы, для этого мне пришлось целый час решать математику.

Накрасилась маминой косметикой. Она разрешала мне краситься, а бабушка нет. Поэтому, когда я жила с бабушкой на даче, после дискотеки приходилось незаметно всё стирать листьями в лесу.

В тот раз я переборщила, и, в конце концов, все смыла. Я не любила краситься, чувствовала себя как-то неестественно, как кукла. Ни лишних движений, ни эмоций – приходится следить, чтоб не размазалось, не растеклось.

Через час я стояла около его квартиры, и у меня предательски тряслись руки. Он открыл мне дверь почти нагишом. Я покраснела и отвернулась. Это был шок. Я никогда не видела голых мужчин, разве что нарисованных в книжке. Но чтоб так…

– Я тут стираю! Ты заходи, не стесняйся! – весело сказал он.

В замешательстве я все также стояла, не двигаясь с места, стараясь не смотреть на него. Он это заметил.

– Да, ладно, не боись. Я оденусь сейчас!

Робко сделала пару шагов вовнутрь квартиры. Длинный коридор, в антресоли вбит турник, две комнаты по бокам – закрыты, в третий видно кусок дивана и паркет, кухня слева.

– Проходи на кухню, садись! Я щас! – он скрылся в ванной.

Кухня из дерева, уголок из коричневой кожи, подоконник весь в цветах, на плите что-то варится. Я села на табуретку и стала рассматривать рисунок на бежевой плитке. Вскоре появился он в черных джинсах и светлой рубашке на распашку.

– Ты чего меня стесняешься? Ты же теперь моя девушка!

– Я просто никогда…понимаешь…

– Что, серьезно – никогда? – он удивленно посмотрел на меня.

Я мотаю головой.

– Н-да! Сюрприз!

– Вот, дура! – подумала тогда я. – Могла бы и притвориться! Зачем я ему нужна такая? Всё, теперь он точно не будет со мной встречаться!

– Есть будешь?

– Не, я ела дома, спасибо!

– Слушай, брось, стесняться! Ешь давай! – он положил мне в тарелку три большие картофелины, на них сверху расплавленные кусочки сыра. – Фирменное блюдо картошка с сыром. Больше все равно ничего нет, а в магазин идти лень.

Мы стали молча жевать.

– Ну, че, куда пойдем? – вдруг спросил он.

Я пожала плечами.

В этот вечер мы пошли на дискотеку с его компанией. Было весело, ребята шутили. Один Колька был какой-то грустный, долго о чем-то разговаривал с Женей, а потом и вовсе ушел, не прощаясь.

Мы протанцевали все медляки вместе. Он проводил меня до квартиры и спросил можно ли меня поцеловать.

– Нет!

– Почему?

– Я не умею! – честно призналась я и подумала, что это конец.

– Хочешь, научу! – обрадовался он.

Я кивнула.

– Рот расслабь и приоткрой! – поучительно сказал Женька.

Я широко открыла рот и закрыла глаза.

Женя захихикал.

– Ну, что не так? – обиделась я.

Он поцеловал меня по-настоящему, по-взрослому. Но в начале мне показалось, что он слишком далеко залез языком. Нелепое ощущение: чужой язык во рту. Это случилось совсем не так, как я представляла.

Женя всегда целовался безумно нежно: наклонялся ко мне, дотрагивался рукой до шеи, тихонько приподнимал голову и жадно, будто пытаясь проглотить, целовал меня. А потом скользил руками вниз по спине, и когда доходил до талии, то резко прижимал меня к себе. Легкая дрожь пробегала по всему телу, и я не помнила себя. Мы могли целоваться часами, ничего не замечая, не чувствуя, ни обветренных губ, ни времени, которое летело с бешеной скоростью, мелькая цифрами в календаре. Он поднимал меня на руки и кружил по всей комнате, а у меня кружилась голова.

* * *

Я рассказала ему о себе почти всё. Он рассказал, что учится на юридическом факультете в МГУ на заочном. У него была золотая медаль в школе. Он всегда хорошо учился. Говорил, что хочет заработать много денег, открыть свою фирму, купить машину. А я спорила, разве деньги так важны? Женя считал, что в нашем мире без денег не выживешь. Мы тогда болтали ночи напролет.

Его родители получили квартиру в Москве и переехали туда, а эту оставили Женьке. О них он рассказывал мне совсем мало. Его отец, Анатолий Сергеевич, военный, поэтому они все время переезжали из города в город. Женя родился в Тольятти, когда ему было года три, Анатолия Сергеевича перевели в управление и они переехали в Мытищи, здесь жила его мама, Женина бабушка. Здесь же через десять лет родилась его сестра Люда. Я ее частенько видела во дворе, она дралась с мальчишками и была жутко вредной девчонкой. Его мама как-то приезжала, для своих лет она очень хорошо выглядела. Я приняла ее за девушку, и Женьке долго пришлось доказывать мне, что это его мама. Когда она увидела меня, сказала, что это черте что, впрочем, по ее словам, это соответствовало его кругу общения. Она кричала, что не за этим его вырастила и все в том же духе. Она всю жизнь очень громко кричала по поводу и без, меня всегда удивляло, как Женя может сидеть и спокойно слушать, не обращая внимания. Когда она приезжала, он готовил ей еду, мыл посуду и убирался. Я спросила, почему он всегда всё сам делает, почему его мама ничего не делает.

– А, у мамы маникюр! – вот и всё, что он мне ответил.

Он встречал меня из школы. Мы очень сблизились. Если у меня что-либо случалось, я бежала к нему. Он стал для меня убежищем от ада, что творился дома, ему я была нужна, его интересовали мои проблемы. Я почти перестала замечать окружающий мир, было все равно, что там творится. Он был очень ласков со мной. Я считала его самым близким и самым родным. Только он меня понимал. У нас даже сердца бились одинаково. Я писала у себя в дневнике, что люблю его безумно. В действительности, я тогда даже не знала, что такое любовь. Впрочем, и сейчас не возьмусь сказать точно. В то время мне легко давалось это слово, а когда на самом деле поняла, что люблю – стало сложно.